Александр григорьевич баздырёв 4 страница

И совсем обескуражила Ильку бабушка Ананьевна. Вышла она на улицу на минутку. Золу выносила. Вернулась и говорит:

— Илюша, помоги-ка мне ведро поставить на лавку.

Илька думал, правда нужно помочь, подбежал, а бабушкаему на ухо шепчет:

— Что я слышала-то, мил сын! Правду бают или брешут?

И опять про то же самое: учительницу довел, что из класса ушла, нарочно заставлял собачонку визжать под скрипку...

Весь день Илька ходил, точно пришибленный, дома и в школе держался, что называется, тише воды, ниже травы. И за щенка душа болела. Если действительно мать дознается, что из-за него получилось, никого не спросит, выбросит.

Больше всего Ильку угнетала неопределенность. Он ждал, что его на второй день сразу же вызовут в учительскую. Но проходил один урок, второй, третий, в классе уже побывали Александр Васильевич, Варвара Сергеевна, учительница ботаники Фаина Николаевна. Выходя на перемены, Илька с опаской поглядывал на дверь учительской. Чего они там тянут, чего готовят?

Прошел и последний урок. Ребятишки, обогнав учительницу наперегонки, приступили к вешалке. А Ильке даже бежать не хотелось. «Тянут — это плохо, — думалось ему. — Значит, что-то будет. Что-то будет!»

Дома, поужинав и наигравшись досыта со Спутником, он немного успокоился. В голове сами собой начали мелькать успокоительные предположения: может быть, учителя забыли обо всем? Мало ли у них разных дел? Все разве упомнишь!

II вдруг вечером — уже в сумерках — явился домой отец и сказал:

- Даша, готовься встречать гостей. Я сейчас Алексея обогнал. Идет к нам с Варварой Сергеевной.

Илька метнулся к окну, вгляделся. По тропинке к избе действительно шла Варвара Сергеевна, за ней—дядя Алеша.

«Жаловаться идет», — подумал Илька.

Он выбежал на кухню, схватил с вешалки пальто с шапкой и, одеваясь на ходу, бросился к двери.

— Куда это ты как угорелый? Теленка чуть не стоптал!— закричала вдогонку бабушка Ананьевна.

Илька не ответил.

План действий он додумывал на бегу. «Главное, — торопливо соображал он, — спрятать овчаренка. Но выбегать с ним навстречу Варваре Сергеевне бессмысленно. Она обязательно заставит вернуться. Выход один: зайти в пригон к корове, переждать, а потом, когда учительница зайдет в избу, со щенком можно будет подаваться в любую сторону».

Шаги приближались: «тр-р-тр-р, тр-р-тр-р». А вот и Варвара Сергеевна в своих фетровых ботиках и белой шапочке. Начала спускаться с бугорка к крыльцу и замахала руками:

— Ой, Алеша, здесь, кажется, скользко!

Дядя Алеша взял ее, как маленькую, под локти и поставил на крыльцо.

— Легонькая ты, — сказал он. — Была бы моя воля, поднял бы тебя сейчас на руки и унес...

— ...в райком, на заседание, — в тон ему закончила Варвара Сергеевна и засмеялась.

А Ильке было не до смеха. За спиной у него, точно сочувствуя его горю, тяжело вздыхала корова, над головой во сне переговаривались куры. Он ждал, когда наконец стукнет дверь сеней. Дядя Алеша несколько раз предлагал:

— Пойдем, замерзнешь ведь.

Но Варвара Сергеевна никак не соглашалась. Сперва отговаривалась:

— Подожди минуточку, одну минуточку! — а потом призналась: — Знал бы ты, Алеша, как мне не хочется заходить. Так неудобно! Если бы хоть Ильки не было. А то что он подумает?

— Он подумает, что ты явилась, как учительница, доложить родителям о его проделке.

— По правилам надо бы и доложить, — тихо проговорила Варвара Сергеевна.

- По правилам —возможно, — согласился с ней дядя Длина. — А для пользы дела не следует. Я тебе уже говорил: сестрица у меня вспыльчивая, вгорячах может сделать не то, что требуется.

А потом Ильку тоже нужно понять. Человек всю жизнь жил в городе. В коммунальной квартире, сама знаешь, собаку негде держать. А тут представилась такая возможность, да еще овчаренок подвернулся. Шутишь!

Ильке послышалось, будто по доскам крыльца застучали каблуки, но не так, как при ходьбе, а часто. «Уходят, что ли?» — подумал он и припал щелке в дверях пригона.

Луна высоко поднялась над бором и поливала снег холодным голубоватым светом. Крыльцо находилось немного в тени, но тем не менее Илька довольно ясно различал белые фетровые ботики Варвары Сергеевны. Они не стояли на месте, то и дело постукивали друг о друга.

— Пойдем, — попросил дядя Алеша. — Ты же застыла.

— Да нет, еще терпимо, — тихо засмеялась Варвара Сергеевна.

Дядя Алеша еще с минуту постоял. Молчал, точно прислушивался к перестуку ботиков. Потом вдруг нагнулся, подхватил Варвару Сергеевну на руки, пинком распахнул дверь в сени.

— Алешка! — охнула Варвара Сергеевна.—С ума сошел...

Илька от возмущения отшатнулся от щели: «Что он делает? Ведь она же учительница!»

И уже позже вспомнил: а про овчаренка-то Варвара Сергеевна, кажется, не будет говорить.

Дядя Алеша пробыл в Крутояре неделю и собрался уезжать. Утром отец сходил на конюшню и пригнал запряженную в кошевку лошадь. Мать и бабушка Ананьевна хлопотали в кути, собирали гостинцы и в два голоса наказывали:

— Вот, Алексей Петрович, как захочешь поесть, брось мороженых пельмешков в кипяток — и обед готов.

— Алешка, погляди сюда: в маленькой банке варенье из крыжовника, в большой — из смородины, а в стакане — малиновое. Если простынешь...

— Да бросьте вы, честное слово, ничего мне не надо! — отмахивался от них дядя Алеша.

Он взял тулуп и посмотрел на Ильку:

— Может быть, ты проводишь меня?

Лошадь, вытащив кошевку та дорогу, запросила повод, но дядя Алеша натянул вожжи и не дал ей бежать.

- Ты куда выбегал в тот вечер, когда Варвара Сергеевна приходила? — спросил он.

— Да тут, к мальчишке, — опустил глаза Илька.

— А если не врать?

Илька ничего не ответил.

— Ну ладно, не вешай нос, парень! — положил ему руку на плечо дядя Алеша. — Конечно, зарекомендовал ты себя здесь с первого дня, сам понимаешь, не ахти как. Но знаешь, что я тебе скажу: бояться надо не только того, что о тебе подумают и что тебе сделают за тот или иной поступок. Это, конечно, имеет значение. Но, главное, надо бояться потерять право считать себя честным человеком. Можно соврать учителю, матери, но себе-то не соврешь. Понял, о чем я говорю?

Илька мотнул головой.

— Вот и хорошо! — одобрил дядя Алеша. — Старайся в будущем так поступать, чтобы за себя не было стыдно, чтобы мог кому угодно прямо глядеть в глаза.

Дядя Алеша довез Ильку почти до конца села. Часто он указывал кивком на дома и говорил: «Вот здесь живут Семикины, вот тут Шимолины». Ильке очень хотелось сделать дяде Алеше замечание, что нельзя так поступать с учителями, как он на крыльце с Варварой Сергеевной. Но его все время что-то удерживало, мешало заговорить.

— Ну что ж, желаю тебе успехов, — сказал дядя Алеша, высаживая Ильку из кошевки. — Держись тут, как положено парню!

День начинался по-весеннему яркий, безветренный. Хозяйки дотапливали печи. Из труб поднимался уже не дым, а легкий парок. По запахам, носившимся в воздухе, можно определить, где что готовят. Около Семикиных пахло пережженной мукой. Видимо, в этом доме стряпали хлеб. Около Заковряшиных в нос ударило горелой шерстью. Тут или палили бараньи ноги на холодец, или сожгли чьи-нибудь валенки.

Шлось легко. Илька сам себе казался невесомым, ноги при каждом шаге пружинили. Хотелось сорваться и бежать бегом.

Впереди замаячила длинная фигура деда Афони. Старик не шел, а шествовал. В правой руке он нес длинную сучковатую палку, левой придерживал под мышкой толстую книгу. Однако палка ему не служила костыльком. Дед не опирался на нее, а заставлял маршировать рядом с собой. Сам сделает два шага, палка — один.

Поравнявшись с дедом Афоней, Илька смело, немного даже, с вызовом, взглянул ему в лицо. Дед не выдержал взгляда, отвернулся и сердито забормотал:

— У-у, пропадите вы пропадом, нехристи!..

«Чудной!» — усмехнулся про себя Илька.

Не успел он подняться на высокий бугор около Шимолиных, как сзади раздался топот. Илька подумал, что дед Афоня догоняет его. Оглянулся — по дороге, красиво забросив голову назад, летел белый конь, а на нем за развевающейся гривой едва виднелся маленький всадник.

Конь обдал ошметками снега деда Афоню и легкими прыжками понесся на бугор. Илька поспешно сошел с дороги в снег.

— Что, испугался?! — звонко крикнул всадник, осаживая коня.

Илька поднял глаза на седока и узнал Ваньку Казарлыгу. Он сидел на коне подбоченясь, важный и сверху посматривал на Ильку со снисходительной усмешкой.

— Хочешь прокатиться на Зайчике?

Илька с опаской поглядел на коня. Черные громадные копытища нетерпеливо роют снег, бока возбужденно ходят туда-сюда, с губ падает желтая пена, а черный глаз хищно косит по сторонам, точно выискивает жертву.

— Не-ет, — покрутил головой Илька. — В санях я бы прокатился, а верхом не умею.

— Какой же ты парень, если на коне ездить не умеешь? — хмыкнул Ванька. — У нас девчонки и те ездят.

Илька смущенно промолчал. Что ж, может быть, некоторые смелые девчонки и ездят. Может быть, и сидеть на спине у коня не так уж страшно. Но все-таки... вон он какой. Вот бабушки Ананьевны теленка не стоило бояться — это да. У него, оказалось, даже зубов-то вверху нет. И вообще он слабенький, бестолковый, что ни увидит, тянется понюхать или лизнуть.

— Ты вот что, приходи ко мне, — решительно тряхнул шапкой Ванька. — Знаешь ведь, где я живу? Давай!

Он ударил коня пятками по бокам и ускакал. Илька выбрался из снега на твердую дорогу и задумчиво посмотрел Ваньке вслед.

Широкая улица, как и в день приезда Ильки, была полупустынна. Но теперь его не пугала тишина, а дальние дома не казались скворечниками. Все стало понятнее, ближе. Вон выдался вперед домик с голубыми ставнями. В нем на квартире у бабки Епифанихи живет Варвара Сергеевна. Немного поближе — изба бабушки Ананьевны, новая Илькина квартира, рядом — Ванька Казарлыга, через дорогу — Димка Кошкаров, чуть дальше — Семикины.

В каждом доме — разные люди, своя жизнь.

6. СНЕГ ТАЕТ

Наконец-то весна пришла и в Крутояр. Сугробы посерели и постепенно стали оседать.

Весне радовались все, за исключением, наверное, одного Ваньки Казарлыги. Ему она, что, называется, ставила палки в колеса.

Почти половину зимы Ванька строил аэросани. Укрепил на трех скрепленных досками лыжах велосипедный мотор, вытесал пропеллер, даже место водителя оборудовал: прибил на помост железное сиденье от старой лобогрейки. Дело подошло к первому испытанию. Ванька сбегал к себе в избу, принес Нюркину чернильницу и, обмакивая в нее палец, написал на доске: «КИ-1».

— Казарлыга Иван, первая модель, — расшифровал он Ильке и строго скомандовал: — А теперь отойди от винта!

Илька послушно отошел.

Мотор долго чихал, выплевывал дымок, но все же завелся. Пока он работал на малых оборотаx, «КИ» дрожал, как в лихорадке, и подозрительно поскрипывал. Ванька вскочил на сиденье и прибавил газу. И тут Илька заметил, что кронштейн, на котором держался мотор, стал клониться набок. Раздался треск, рядом с Илькой в снег воткнулась большая щепка. И стало тихо: мотор заглох.

Ванька обошел вокруг изуродованных аэросаней, поднял порванную велосипедную цепь, пинком отбросил половинку пропеллера и, вытянув шею, с трудом проглотил слюну.

— Ты сильно-то не расстраивайся, — участливо проговорил Илька. — Главное — мотор целый, а деревяшки...

— Без тебя знаю, что главное! — грубо оборвал его Ванька и еще раз пнул обломок пропеллера.

Ильку окрик обидно кольнул. Подумаешь, изобретатель! Сам слепил все кое-как, на тоненьких гвоздичках, и еще шумит. Он вытащил из снега щепку, зло бросил ее к Ванькиному «КИ». Дескать, на, возьми еще одну запасную деталь. II уже повернулся, чтобы идти домой, но Ванька снова заговорил:

— Деревяшки, конечно, пустяк. Я теперь лучше бы сделал, крепче. Но ведь снег-то не будет меня ждать. Если бы он был сухой, может быть, и не поломались бы сани. А то снег мокрый, лыжи прилипли, получилась перегрузка...

Илька приостановился, посмотрел вокруг. Да, снег действительно не будет ждать. С крыши Ванькиной избы свешивалась толстая грязная сосулька, и с нее на завалинку падали крупные капли. Красноголовый петух не спеша пил из лужицы. Возьмет в рот воды, посмотрит на солнышко, сладко прищурится, проглотит. Можно подумать, что пробует свежую воду: хороша ли?

— Хочешь со мной к Варваре Сергеевне? — хмуро спросил Ванька. — Я там недолго пробуду. Отдам книжку и, может, возьму какую-нибудь новую.

Илька замялся: заявиться на квартиру к учительнице?.. Ваньку она, наверное, сама приглашает. Не зря же он говорит, что ему какую-то книжку надо отдать. А зачем он, Илька, припрется? В то же время в нем разгоралось любопытство посмотреть, какая Варвара Сергеевна бывает дома, что она делает.

Ванька снял мотор со своего «КИ», сунул в карман фуфайки порванную цепь и оказал:

— Ты подожди немножко, я сейчас отнесу это, и пойдем…

Вернулся он с двумя книжками. Из одной выглядывал голубой краешек согнутой вдвое тетрадки.

— Что читаешь? — заинтересовался Илька и потянулся к книгам. — А-а, «Двадцать тысяч лье подводой»! Это интересная! У меня дома есть, только без картинок.

— А про машины у вас какие-нибудь книжки есть?—спросил Ванька.

— Есть, но они не мои, папины. И, знаешь, неинтересные и непонятные.

— Ну это ты брось! — не поверил Ванька. — Если про машины, то не может быть, чтобы неинтересные.

В дом, где жила Варвара Сергеевна, Илька и Ванька вошли вместе с хозяйкой, высокой и худой, как жердь, бабкой Енифаиихой. Старуха несла откуда-то бутылку подсолнечного масла. Впустив ребят в кухню, она по-мужски зычно крикнула:

— Варя, тут к тебе прихожане.

Илька, как только переступил порог, почувствовал, что щеки и уши у него загорелись от смущения. «Эх, балда, зачем я: притащился?» — с досадой думал он.

Распахнулась комнатная дверь, и в кухню вышла Варвара Сергеевна. Илька взглянул на нее, и смущение в нем само собой пропало.

Варвара Сергеевна была в простеньком цветастом халатике, в комнатных туфлях и чем-то неуловимо напоминала Ильке его городскую соседку — студентку Ляльку. Только Лялька дома всегда ходила в платке, из-под которого выглядывали тряпочки, а Варвара Сергеевна вышла с непокрытой головой.

— Здравствуйте, ребята! Снимайте пальто, проходите, — радушно пригласила она.

Варвара Сергеевна занимала небольшую комнатку. Прямо у входа стояла узенькая голубая железная кровать, около окна—стол, заваленный стопками тетрадей, рядом — этажерка, забитая книгами, около дверей под занавеской виднелись развешанные на плечиках платья.

Было чисто, пахло духами, но все же комната казалась холодной, нежилой.

Ванька положил на стол книжки, вынул свою порядком помятую тетрадь, разгладил ее, как мог, ладонью и, не глядя на Варвару Сергеевну, обронил виновато:

— По русскому я сегодня не все сделал. Не успел.

— Что у тебя, более важные дела были? — спросила Варвара Сергеевна, развертывая тетрадь.

Ванька переступил с ноги на ногу и ничего не ответил.

Просматривая исписанные Ванькой страницы, Варвара Сергеевна все больше и больше хмурилась. Потом отодвинула от себя тетрадь и покачала головой:

— Нет, Ваня, так мы с тобой ничего не добьемся. Ну что это за отношение к работе? Писал на скорую руку, даже забыл оставить поля, из-за поспешности в словах пропускаешь буквы. Об ошибках я уже не говорю. Можно подумать, ты не для себя задание выполнял, а для меня.

Ванька еще раз переступил с ногина ногу, пытливо посмотрел на учительницу, словно прибросил в уме: говорить или не говорить? И простодушно ответил:

— Дак, Варвара Сергеевна, а зачем мне все эти правила? Я ж не собираюсь идти в учителя. Вот если бы вы мне задали выучить мотор...

— Ишь ты — «выучить мотор»! — с упреком заметила она и продолжала назидательно: — Мотор можно завести, изломать, отремонтировать, а изучают устройство мотора. Как видишь, и здесь без знаний русского языка нельзя...

Договорить ей не дал басистый окрик бабки Епифанихи, донесшийся из кухни:

— Варя! Это ты тут в чугунок мясо положила?

По лицу Варвары Сергеевны пробежала тень.

— Извините, ребята, — попросила она. — Я сейчас.

Ванька взял со стола тетрадь, испещренную красными пометками, и, снова согнув се вдвое, толкнул в валенок.

А в кухне гудела Енифаниха:

— Нет, дева-матушка, так негоже! Кто же в великий пост мясо ест? Я вон постного маслица принесла, картошки нажарю, в погреб слажу...

— Марфа Петровна, я вам, наверное, уже сто раз говорила, что в бога я не верю, даже некрещеная и морить себя голодом ради ваших постов не буду.

В голосе Варвары Сергеевны слышалась и усмешка и досада.

— Мотри, девка, -— пробасила Енифаниха. — Может, конечно, ты и некрещеная, но от бога не отворачивайся. Да и о другом подумала бы. Все село знает, что ты у нас на хлебах стоишь. Что люди-то окажут, когда узнают, что ты мясо покупаешь? Еще подумают, что Енифаниха мором морит свою квартирантку.

.Вернувшись в комнату, Варвара Сергеевна смущенно улыбнулась и, точно оправдываясь, сказала:

— Беда со старыми!

На этот раз она дала Ваньке читать свежий журнал «Вокруг света» и велела заново выполнить задание по русскому языку.

Уходя от Варвары Сергеевны, Илька и Ванька встретились в воротах с дедом Афоней. Под мышкой у него опять была толстая растрепанная книга, а в правой руке неизменная сучковатая палка.

Дед продвигался к крыльцу медленно и все время с опаской поглядывал на Епифанихину Дамку, дремавшую под окном на завалинке.

Ванька пропустил старика в ворота, нагнулся, скатал из снега комочек и запустил им в Дамку. Бедная собачонка спросонок испуганно взвизгнула и с лаем бросилась к старику. Дед Афоня попятился, выставил вперед себя палку и, тыкая ею, пытался достать собаку.

— У-у, пропади ты, нечистый дух! — бурчал он.

Когда отошли от ограды, Илька с осуждением заметил:

— Зачем ты на деда собаку натравил?

— А она все равно бы кинулась на него, — простодушно улыбнулся Ванька. — Его все собаки в Крутояре не любят.— Затем, обернувшись и посмотрев на дом бабки Епифанихи, задумчиво добавил:—А вот если бы я был собакой, я бы не стал попусту брехать на это ходячее прясло. Спустил бы с него шубу, чтобы не шлялся по домам. Ишь, повадился!.. Чуть заболеет кто, он тут как тут со своими вонючими книжками. Кнам притаскивался, когда я в полынье искупался. Матери без него тошно. Фельдшерица ее перепугала. «Воспаление легких, говорит, опасно!» И он, как ворона постылая, над ухом каркает: «Бога забыли, вот он гневается...» И еще подучивает старух всякие там посты устраивать. Слышал, чем Епифаниха Варвару Сергеевну кормить собирается? «Постное мас-ли-ице»! — передразнил он и презрительно сплюнул через зубы.

Около своей квартиры Илька свернул на тропинку. Время подходило к обеду.

Ванька приостановился:

— Ты пойдешь коней поить?

— Как же я пойду? — развел руками Илька. — Скоро в школу.

Ванька прищурился, прикидывая что-то в уме, и вдруг предложил:

— Знаешь, что я тебе скажу, Илька? Бросай ты эту школу к чертям. Будем вместе аэросани делать, на конях ездить!

Илька растерянно пожал плечами. Что он говорит? Бросить школу и делать аэросани?

— Так ведь снег тает, — нашелся он. — К чему теперь сани?

7. ПОЛНОПРАВНЫЙ КОЛХОЗНИК

Еще с вечера в субботу мать начала суетиться. Отутюжила отцовский праздничный костюм, белую рубашку, себе приготовила любимое темно-коричневое платье, в котором обычно ходила в театр.

Отец с Федей Воронцовым и кузнецом Климентием Аббакумовичем дотемна занимались телевизионной антенной. Ставили они не просто антенну, какие обычно торчат в городе на домах, а целое сооружение. Сама мачта состояла из двух прогонистых сосновых стволов с мудреной решеткой из медных трубок наверху. А чтобы все это лучше держалось, внизу были прикручены винтами три высокие подпорки да еще сделаны растяжки из толстой проволоки. Установить такую махину было не так-то просто. К тому же земля за зиму так застыла, что даже искры выкрашивались, когда ее долбили пешней.

Посмотреть на необычное сооружение приходило много любопытных. Некоторые снисходительно посмеивались, глядя на то, как отец, Федя и старик-кузнец часто вытирали рукавами пот со лбов; другие брались помогать. Особенно старался Ванька Казарлыга. Он волчком крутился около работавших мужчин. При этом умел не только не мешать, но и быть полезным. У одного отгребет от края ямки землю, другому вовремя подаст нужный инструмент.

Когда стемнело совсем и работы прекратились, Ванька подошел к Ильке и, помявшись, проговорил:

— Неужели правда через эту штуку кино можно ловить?

— В городе даже с комнатной антенной изображение шло четко.

— Здорово было бы! — мечтательно произнес Ванька.—В городе оно, поди, и без этого хорошо. Там кино с утра до ночи идет в клубах. А тут раз в месяц привезут и то нашему брату от ворот поворот. Молоды еще, говорят, по кинам разгуливать.

Он пошарил в кармане брюк, вынул папироску и стал чиркать спичкой. Закурив, неуверенно спросил:

— К вам можно сейчас зайти посмотреть, как он, телевизор-то, показывает? Я ведь никогда...

—Конечно, можно!—торопливо заверил Илька. — Пойдем.

Пока отец и Федя Воронцов возились с внутренней проводкой, припаивали штеккер, Илька показывал товарищу свое имущество: остатки «конструктора», механизм от старого будильника, коробочку с увеличительным стеклом для просмотра диафильмов.

—А пленок у тебя нет? — поинтересовался Ванька.

—Вот именно, что нет,—пожалел Илька. — Вся в ракетах сгорела.— И оживленно: — Ты когда-нибудь ракеты запускал?

—Н-нет. А зачем их запускать?

— Как это — зачем? Интересно! Вот мы с Пашкой Рыжаковым делали одну ракету... У-у-у! Выше дома поднималась. Набьем ее потуже пленкой...

— Подумаешь! — усмехнулся Ванька. — Я камень рукой выше двух домов подброшу и без всяких ракет.

Илька почувствовал, что ему стало не о чем говорить. И железки, которые минуту назад он считал нужными, интересными, теперь показались ему бесполезными безделушками.

— Ну-кa, ну-ка, посмотрим, чего мы намастерили! — послышался возбужденный голос Феди Воронцова. — Обидно будет, если не пойдет. Столько потели.

Ванька, догадавшись, должно быть, о чем идет речь, метнулся к телевизору. Илька торопливо побросал в коробку свои железки, толкнул ее под кровать, поспешил туда же.

Переделанный на большой экран бывший «КВН» долго гудел, шипел, затем посветил с минуту экраном и начал подмигивать. Посветит, посветит и — миг, еще посветит, посветит и опять — миг. Отец покрутил ручку настройки, прибавил контрастности. На экране на какое-то время показалось что-то похожее на кучу необыкновенно кривых дров. Федя и Ванька в один голос выкрикнули: «Есть!», подвинулись поближе к телевизору, но кривые дрова качнулись в сторону и исчезли.

— Да... — задумчиво покачал головой отец. — Тут одной большой антенной, очевидно, ничего не добьешься. Придется усилительную приставку собирать и ставить стабилизатор напряжения.

Ванька подошел к телевизору, зачем-то пощупал экран, заглянул сзади внутрь ящика.

— Ты там осторожнее, молодой человек. Руками ничего не трогай, ударить может.

— Да нет, я не трогаю, — отшатнулся Ванька. — Я хочу посмотреть, чем кино ловят.

— Вон чего хочешь! — засмеялся отец. — Только ты, пожалуй, непосильную задачу на себя взял. В каком классе-то учишься?

— Ни в каком он не учится, — ответил за Ваньку Федя.— В пятый начинал ходить, а теперь собак по улицам гоняет.

— Сам ты собак гоняешь! — огрызнулся Ванька и пошел из комнаты.

Илька вышел за ним в кухню проводить.

— Ты завтра придешь коней поить? — спросил Ванька, надевая поверх стеганки свой флотский ремень. — Завтра ж воскресенье, в школу не надо.

— Н-не знаю, — уклончиво ответил Илька.

В течение вечера он в мыслях несколько раз возвращался к этому разговору: как быть? Научиться ездить на конях верхом ему хотелось. И если бы его позвал на конюшню Генка Воронцов, Женька Карасев или даже Димка Кошкаров, он бы, не задумываясь, пошел. Но что делать, когда зовет Ванька?

Бабушка Ананьевна уже сколько раз предостерегала: «Замечаю я, Илюша, около тебя Ванька Казарлыга увивается.Смотри! Парнишка он шибко вольный. Одно слово — безотцовщина. По всем замашкам видно, в батю пойдет. Тот как рос забулдыгой, так им и остался».

Илька никогда не видел Ванькиного отца, потому что он, как рассказывали, жил в другом селе. И не то его смущало, что Ванька — «безотцовщина». У него вызывала внутренний протест Ванькина грубость и даже какая-то жестокость. Ни за что ударил вожжами Димку, натравил Епифанихину собачонку на деда Афоню... Да разве только это? Чуть что, он уже как ёж, колючки во все стороны расставит и высматривает, кого бы кольнуть, да побольнее...

Правда, Ильку он пока ни разу пальцем не тронул, и если кое-когда покрикивал, то вскоре же спохватывался и старался исправить промашку. Это даже другие ребята заметили.

Димка и тот с завистливой усмешкой говорил: «Ванька-то подлизывается к Лагутенкову. Так и знай, выдурить чего-нибудь хочет».

Утром в воскресенье отец с матерью вскоре после завтрака, нарядившись, отправились куда-то. Бабушка Ананьевна, судя по всему, тоже собиралась уходить. Надела новое платье, которое ей на днях сшила мать, вытащила из сундука расписную шаль с длинными кистями.

Илька поиграл немного на улице со Спутником и пошел узнать, почему сегодня Димка не показывается.

Ванька Казарлыга стоял на крыше своей избы, отрезал деревянной лопатой небольшие квадратики снега и сбрасывал вниз, под окна. Заметив Ильку, крикнул:

— Ну, так ты пойдешь на конюшню?

Илька остановился.

Ему и врать не хотелось, и в то же время язык не поворачивался сказать Ваньке всю правду.

— Не знаю... — протянул он неуверенно. — Я вот к Димке, надо уроки поучить...

— Вон что! Ну, пойди, пойди! — чему-то засмеялся Казарлыга. — Там тебя Пашка Безносый давно дожидается.

Пашкой Безносым в селе звали Димкиного отца, объездчика лесничества. Прозвище это он получил, как рассказывали, лет пять назад, когда работал учетчиком в тракторной бригаде. Напившись пьяным, он забрел однажды в конюшню, в стайку к жеребцу, и завалился спать в ясли. Жеребец вытаскивал, вытаскивал из-под пьяного сено, нечаянно хватил зубами Кошкарова за самый кончик носа и начисто оторвал.

Безносым Кошкарова называли за глаза, а в глаза, как правило, величали Павлом Мартемьяновичем. Илька сам слышал, как мать Ваньки Казарлыги, тетя Валя, не так давно кричала через улицу:

— Павел Мартемьянович, нельзя ли билетик на дрова купить?

Вся семья Кошкаровых была в сборе. Бабка, сидя на кровати у порога, вязала чулок. Димкнна мать, тетя Аня, сложив большие морщинистые руки на животе, стояла в кути. За столом против недопитой бутылки с какой-то мутной жидкостью сидел сам хозяин, а пообок от него — Димка и его меньшая сестренка Любка. В доме было накурено, воняло чем-то кислым, противным.

— Здравствуйте,—стаскивая шапку, сказал Илька. — Я за Димкой...

— Милости просим копеек за восемь, инженерский сынок, — шмыгая укороченным носом, проговорил Павел Кошкаров. — Димка, значит, понадобился? А куда тебе на нем ехать?

Любка по-глупому захихикала, Димка покраснел, закусил губу и отвернулся.

— Ты что морду воротишь? — напустился на него отец.— От кого воротишь-то? От отца?

«Ц» он выговаривал как «С», поэтому у него получалось «от отса».

— Паша, не надо, — попросила от печи Димкнна мать.— При чужом человеке...

— Цыц! — стукнул по столу кулаком Кошкаров. — Кто в доме хозяин?

— Вестимо, — как эхо, повторила с кровати бабка. — В священном писании сказано...

— Плевал я на писание! — махнул рукой Безносый и сбил недопитую бутылку. — И на всех плевал! Я кого хошь в Крутояре куплю и продам. Вот они, денежки...

Он начал выворачивать карманы гимнастерки, и на стол посыпались помятые рублевки и трешки.

Тетя Аня сжалась около шестка и стала очень похожей на Димку, когда его обидят. Димка, весь розовый, точно разомлевший около жаркого огня, кусал губы. И только Любка, не смысля ничего, хихикала, да бабка шамкала что-то беззубым ртом и крестилась.

Илька задом открыл тугую дверь и почти бегом выбежал на улицу.

— Ну что, поготовил уроки? — увидев его с крыши, захохотал Ванька.

Солнце висело над бором теплое и яркое. По длинным сосулькам, свисавшим с крыши кошкаровского дома, как слезинки, окатывались капли воды.

А воздух! После кислой, перемешанной с табачным дымом вони, которая стояла в прихожей у Кошкаровых, он был таким чистым и вкусным, какой может показаться прохладная родниковая вода и сравнении с водой из переболтанной дорожной лужи.

— «Чем это у них так воняет? —подумал Илька. — Наверное, Димка потому и слабосильный такой, что нюхает эту кислятину».

...Колхозная конюшня стояла за рощицей, которая делила Крутояр на две половины. На солнечной стороне, у длинного саманного помещения, был устроен денник. В одной его половине лениво грелись на солнце рабочие лошади, а в другой — за высокой перегородкой из жердей — толклись жеребята. Среди них выделялся вороной с белой лысиной на лбу жеребчик. Он был выше всех ростом, статный, маленькую красивую голову держал гордо.

— Это мой Буян! — кивнул на него Ванька. — У него мать умерла, когда он родился. Дал он нам заботы! Раз начали доить кобылу Белоножку, чтобы тепленьким молоком покормить жеребенка, а она как хватила меня за рукав, как мотнула. Дядя Епифан говорит: «Подержи, Ванька, котелок», — а я давно уж за оградой.