Глава ii. воспитание сотрудничеством

Ребенок приходит в жизнь как гость - он другой, неизвестный нам человек, мы рады ему, мы на все готовы ради него, мы любим его, мы счастливы видеть его таким, какой он есть. Дорогой, самый дорогой гость в доме.

Но, вырастая, он постепенно становится равным нам, нашим сотрудником. И так в семейную нашу педагогику входит, быть может, самое важное и самое сложное слово - сотрудничество. Сотрудничество в воспитании - то же, что дух в личности.

Я помню, как было неприятно мне это слово, когда впервые пришло на ум: оно поразило неуклюжестью и тяжестью: со-труд-ни-че-ство. Старомодное, неудобопроизносимое слово. Как сказать его родителям? Я год промучился, все пытался обойтись без него, прежде чем решился опубликовать в газете "Советская Россия" статью, в которой было сказано о "сотрудничестве" в воспитании. Но оказалось, что в это же самое время идея обсуждалась и психологами, и вскоре вышла книга А.Петровского, который выдвигал идею сотрудничества. Теперь, по работам педагогов-новаторов, слово стало общеизвестным: педагогика сотрудничества.

Кроме всем известной биологической генетики, есть ведь и другая, условная генетика - ее можно назвать педагогической. Веками и веками складывался и передавался из поколения в поколение "педагогический генофонд", отработанные приемы воспитания, отношение к детям, отношения с детьми. Этот фонд отработанных приемов и взглядов, конечно, не так устойчив, как биологический фонд наследственности, но все же на судьбу ребенка влияют не два набора генов, а четыре: два биологических и два педагогических. Комбинации, столкновения, подавления и проявления генетико-педагогических линий, по всей вероятности, подчиняются тем же законам, что и биологическая наследственность, ну, может быть, не так строго и четко. Но нет сомнения, что если прадедушка нынешнего отца бил дедушку, когда тому было пять лет, то это не может не отозваться на внуке, на правнуке и праправнуке. И если в семье матери пять поколений говорили мягкими, тихими голосами, то это в какой-то степени передастся нынешнему ребенку. Два набора генов в ребенке и два человеческих духа под его колыбелью.

Но как бы ни различались наши педагогические "гены", в одном решительно все люди сходятся. Одну схему воспитания держат в уме все: "Я - большой, ребенок - маленький. Я знаю, как жить, он не знает. Я его веду".

Нет человека, который не представлял бы себе воспитания таким образом. Как же иначе? Я веду - он идет.

А в жизни он почему-то не идет, сопротивляется. Не понимает, неразумный, что я веду его для его же пользы.

В прекрасной схеме "я веду - он идет" есть слабый пункт, а именно ребенок. Ребенок мешает! Мне ничего не остается, как заставить его идти за мной. Власть становится вроде бы первой необходимостью воспитания, непременным условием его. Без власти над ребенком воспитание по схеме "я веду - он идет" просто невозможно: не поддается мальчишка. Но если власть - первая доблесть воспитателя, то в чем же первая доблесть ребенка? Естественно, в послушании. Тот ребенок хорош, который послушен родительской воле; то воспитание идеально, при котором растут идеально послушные дети.

Так воспитание превращается в процесс подчинения ребенка. Родители добиваются власти над ним, а он - собственной власти над всей ситуацией. Начинается худшее, что только может быть в воспитании: борьба за власть.

В семье, где идет спор за власть, чем бы он ни кончился, этот спор, и чему бы ни учили ребенка, его учат спорить за власть - и только. Его учат, встречаясь с человеком, во что бы то ни стало добиваться "верха" или смиряться, покоряться. Учат глядеть на мир с точки зрения силы: или твоя сила, или моя.

Такое воспитание идет со времен феодализма, когда общество было строго иерархично и держалось на безусловном соподчинении.

Воспитание, наиболее отвечающее буржуазным отношениям, можно назвать сообщничеством. Как будто семья урвала у жизни кусок, и речь идет лишь о том, как разделить его - кому больше достанется? Сообщники действуют вместе, пока им это выгодно, а затем дерутся из-за каждого куска, предают друг друга, доносят друг на друга, презирают и ненавидят друг друга. Дети, выросшие в семье, где царит сообщничество, где побеждает принцип "я тебе - ты мне", "я тебе мотоцикл - а ты хорошо учись", такие дети на всех смотрят с точки зрения выгоды: кто выгоден, с теми ведут дружбу. Не стало выгоды - наступает конец всяким отношениям.

В семье, где установились отношения соподчинения (спор за власть) или сообщество, нравственного воспитания быть не может, там только видимость его - и в этом кроется истинная, глубокая причина всех неудач в воспитании, потому что спор за власть и сообщничество - первый признак бездуховности, несправедливости. Там идет тайное, скрытое даже от глаз родителей, но мощное обучение безнравственному поведению, растление душ.

Но наша жизнь - это совместный труд со множеством людей, физическое, душевное и духовное сотрудничество.

Не соподчинение, не сообщничество, а сотрудничество. Воспитание - это сотрудничество с детьми, ответственность за которое несут взрослые. Педагогика занимается вопросами сотрудничества с частью человечества, называемой словом "дети". Педагогика - наука об искусстве сотрудничества.

Подумаем, а что, собственно говоря, нужно нам от детей?

Да одно и только одно. Чтобы они могли активно, сознательно, творчески сотрудничать с людьми и с обществом в целом. Не подчиняться, не подчинять, не приспосабливаться и не ломать всех вокруг себя, а сотрудничать. И кого мы больше всех ценим в нашей жизни? Людей, с которыми легко и интересно работать вместе. Сотрудничество - одно слово, но оно содержит в себе, если вдуматься, все высокие нравственные качества. Только в сотрудничестве и можно воспитать человека для человека. Сотрудничать с людьми - значит уважать их, ценить, уметь поступаться своими желаниями, нуждаться в них и быть им нужным. Но ведь это то же самое, чего мы ждем от ребенка. Вот то поле, на котором дальние и ближние цели сходятся. Совпадают - поле сотрудничества с людьми.

Все было бы хорошо, да вот беда. У нас с детьми разная служба. Мы сотрудники из разных ведомств - отсюда все неприятности.

Дом - мое дело, мое предприятие по производству быта, развития, отдыха, семейных радостей. Я его построил всею своей жизнью, я в него столько трудов вложил.

А для ребенка дом - само собой разумеющееся условие существования, как, например, для меня - вся наша планета. Хоть это было бы и правильно, но все же не многие из нас чувствуют себя хозяевами на планете, в человечестве.

Так и ребенок. Его мир, его "производство", отнимающее у него все его душевные силы, - его собственная жизнь, его развитие, которое приведет к тому, что он выстроит свой дом. Наш дом - наш, а его дом - в будущем. По этой причине в хорошем детском учреждении воспитание старших ребят идет лучше, чем в семье: там у детей и у воспитателей один дом, там воспитатели целиком сосредоточены на детях. Там дом для детей, а не для воспитателей.

Оттого дети неохотно сотрудничают с нами, оттого нужны особые усилия, особые умения, чтобы их к сотрудничеству привлечь. Это всегда лучше получается, если мы становимся их сотрудниками в их жизненной работе, в развитии, если всякая работа в доме представляется как необходимая всем.

Почему меня слушаются дети? Да они вовсе не слушаются меня, это со стороны так кажется! Они не слушаются и не сопротивляются - мы вместе что-то делаем, и мы вместе решаем какие-то проблемы: мою, или детскую, или общую. Я не воспитываю, не держу в голове, что из него что-то надо сделать. Он не маленький, он не большой - он человек, он другой. С каждым человеком, если я в нем заинтересован, я должен сотрудничать, у меня нет другого выхода, я не умею властвовать над людьми. Мне приходилось руководить довольно большим числом людей, но они были для меня сотрудники, а не подчиненные. И ни разу в жизни не было у меня начальника, который не был бы и сотрудником. Если с начальством нельзя было сотрудничать, я тут же с такой работы уходил. Я не терплю властвовать, я не терплю власти над собой. У людей должно быть одно начальство - дело, которое должно быть сделано лучшим образом. Так и с детьми: я им не начальник, я им не подчиненный, я не спорю и не хочу спорить с ними за власть.

Значит, всеми принятая схема "я веду - он идет" не годится?

Именно так. И сразу спадает груз с души!

Предположим, я, отец, отказался от спора за власть и стал стремиться к сотрудничеству. Я не боюсь теперь потерять авторитет, он мне не нужен и потому не заботит меня. У меня больше нет жизненной необходимости в авторитете, у меня одна необходимость - сотрудничать с ребенком. Я перестаю воспитывать - и становлюсь действительно воспитателем. Я не боюсь потерять авторитет и потому приобретаю его. Но этот авторитет не давит, у ребенка естественное уважение ко мне, как и у меня к нему. Мы не равны по опыту, но равны перед нашим общим делом, и он и я заинтересованы в нем.

Что наше общее дело? Не столько семейный быт, наше, отца с матерью, развитие, сколько его, ребенка, развитие, его нормальная жизнь.

Прежде я старался подавить любое сопротивление ребенка, теперь я не могу командовать, распоряжаться и заставлять. Он, ребенок, не подчиненный мой, а сотрудник, и мне приходится искать какие-то другие средства, чтобы побудить его к сотрудничеству, или, если я этих средств не нашел, то выполнить работу самому - тоже не страшно. Ведь у меня такой сотрудник, которого я не могу заменить на другого, на которого не могу никому пожаловаться и которого не могу заставлять. Я вынужден сотрудничать с ним и учить его сотрудничеству. Обучая ребенка подчиняться, я невольно заглушаю лучшие, активнейшие силы его души; обучая сотрудничать, я обращаюсь именно к этим лучшим силам, пробуждаю и укрепляю их. Когда воспитание - спор за власть, ребенок постоянно стремится к свободе, самостоятельности. Когда мы сотрудничаем с детьми, они чувствуют себя самостоятельными чуть ли не с трех лет, и никаких разговоров о свободе. Не то воспитание - свобода, где ребенок делает что хочет, а то, где ребенок свободно действует вместе с родителями, стремясь к одной с ними цели.

Да, у меня нет власти над ребенком; но и у ребенка нет надо мной власти, как бывает в очень многих семьях.

Прежде, в споре за власть, мы вынуждены были идти друг другу на уступки: то он мне уступает, то мне приходилось скрепя сердце терпеть. Теперь исчезла сама идея уступок, досадное чувство уступки. Сотрудничество, согласие в делах стало самой большой ценностью в семье, и нет никаких уступок. Прежде, когда мы жили в споре за власть, я не мог любить своих детей, они совсем не отвечали моим представлениям о хороших детях, я постоянно дергал их, они защищались - огрызались или замыкались. Я чувствовал, что дети не слышат, не хотят слышать меня. Я научился не делать им замечаний. Ведь не делаю я замечаний своим сотрудникам по службе! На работе, если я начну ворчать, одергивать, поправлять, меня сразу поставят на место. Сын не может меня осудить, но я не должен пользоваться этой его деликатностью. Я бы не хотел, чтобы он подшучивал надо мной, значит, я не имею права подшучивать и над ним. У нас равные права по отношению друг к другу, иначе ниточка сотрудничества оборвется. Если мне что-то не нравится в жизни сына, я говорю ему смущенно (человек не может делать замечания другому человеку без смущения), я говорю ему:

- Что-то мне не совсем понятно, что-то мне не очень нравится: Что-то неправильно получается у нас с тобой:

Всякий его недостаток - это не его недостаток и не мой, это наш общий недостаток: мы - виноваты!

Вместо "я воспитываю - он сопротивляется", вместо "я воспитываю - он терпит", вместо "я воспитываю - он безразличен" приходит: "я воспитываю, он помогает мне", "он воспитывает себя, я ему помогаю", "я воспитываю себя, он мне помогает" - сотрудничество, совместный труд души, основанный на общении.

На всех лучших примерах воспитания можно ясно увидеть, что его успех определяется именно сотрудничеством с детьми. На совместном труде держалось все воспитание в крестьянской семье. Лет до семи ребенка баловали, не слишком заботясь, каким он растет, а потом мальчика впрягали в общую работу: "Отец, слышишь, рубит, а я отвожу".

Высокий пример сотрудничества в интеллигентной семье прошлого показали Илья Николаевич и Мария Александровна Ульяновы. В наши дни идею деятельного сотрудничества взрослых и детей развивал А.С.Макаренко, идею духовного сотрудничества - В.А.Сухомлинский.

Воспитание как сотрудничество с детьми вовсе никакое не открытие, это естественное воспитание, и мы чувствуем дух сотрудничества в каждой дружной семье. Собственно говоря, это и есть коллективное воспитание, ибо коллектив - совместная работа и совместная духовная жизнь какого-то множества людей, будь хоть два человека, мать и сын. Одни родители легко достигают сотрудничества с детьми, о них говорят "прирожденные воспитатели"; другим добиться его сложнее; третьим неимоверно сложно, потому что они сами к сотрудничеству не способны, сами воспитывались в споре за власть. Но если поставить себе целью добиться сотрудничества, то каждый может достичь его в той или иной степени.

В этом и ценность сотрудничества, что мне, воспитателю, не надо держать в голове сто разных целей, двести восхитительных качеств ребенка. Мне нужно только одно, чтобы совместная работа и деятельность доставляли ему удовольствие, были бы его потребностью. Само это стремление так сильно влияет на ребенка, обладает такой воспитательной мощью, что все другие средства воспитания становятся просто ненужными.

Важно заметить, что сотрудничества достичь легче, чем каких-либо других отношений из всех тех, к каким нас обычно призывают. Некоторых детей очень трудно любить. Что ж, сотрудничество может быть и без любви, хотя взаимной любви без сотрудничества не бывает. Некоторым людям очень трудно отказаться от стремления подавлять всех своим авторитетом, они не могут жить, если не властвуют. Что ж, сотрудничество - очень широкий диапазон отношений, и в любом коллективе, как правило, уживаются самые разные характеры. Но ведь уживаются, но ведь работают вместе! Потому что им некуда уйти друг от друга, а дело должно быть сделано. Именно от этой безвыходности, неумолимости требования жизни и меняются к лучшему наши характеры. Если я озабочен идеей подавления, укрепления своей власти, а власть постоянно ускользает из моих рук, я все время обижен и раздражен. Что за воспитание в обиде и раздражении, одно горе. Если же мне не надо бороться за власть - как легко! Я делаю только одно: с самого рождения ребенка потихоньку втягиваю его во все домашние дела и заботы и жду отклика. Если его сегодня нет, если нет ответного движения - что ж, завтра будет. Когда воспитание идет как спор за власть и ради далеких идеалов, все усилия воспитателя направлены на ребенка. Я - воспитатель, все знаю, все умею, я умный и правильный человек, а ребенок - глуп, своеволен и дерзок. Все достоинства у меня, все недостатки у него. В педагогике сотрудничества мне приходится направлять силы и на ребенка, и на самого себя, иначе я никогда и ни за что не добьюсь поставленной цели. Я озабочен не тем, каковы достоинства и недостатки моего сына, а тем, как идет работа в семье, как мы все вместе налаживаем семейную жизнь, - вот мои заботы. Воспитание становится скрытым, незаметным, уходит в подтекст, а это как раз то, к чему призывают педагоги-новаторы. Нет "объектов", нет "субъектов", никто никого не воспитывает в общепринятом смысле слова. Мы вместе работаем, старший и младший, и я действительно могу уважать ребенка, потому что уважать - это значит принимать в работу, в разговоры, считать себе равным. Там, где стремятся к сотрудничеству, ребенку и в голову не приходит, что родители живут только для него. Дети, воспитанные в контакте, в общении, со стороны обычно кажутся очень послушными детьми. Но они не послушные, нет, они слышат взрослых, слышат сверстников, каждого человека слышат.

Создается психологический комфорт в семье, а он, этот комфорт, во сто раз дороже бытового.

Когда кто-нибудь спрашивает, что ему делать с его трудным ребенком, можно ответить:

- А ничего не надо с ним делать, подумайте о цели. Ничего не меняйте в своем характере, не выдумывайте какие-то небывалые мероприятия, которые в один день превратят вашего ребенка в ангелоподобное существо, чудо послушания: Попробуйте переменить цель вашего общения с ребенком. Если цель - быстренько довести ребенка до идеального состояния, то мы его загубим. Поставим цель прийти к сотрудничеству, и тогда, быть может, ребенок сам приобщится к идеалу.

Заметим, что в слове "сотрудник" хороший корень: труд. Труд и должен быть основной формой воспитания - духовный труд, душевный, умственный и физический.

Все душевные силы, все духовные способы употребим на то, чтобы втянуть ребенка в увлекательную жизнь вместе с родителями - не ожидая от него совершенства, но думая о его душе, о его чувстве безопасности, о необходимости развиваться. Все силы любви соберем, отбросив страхи, приготовясь нести ответ за ребенка и перед людьми, и перед ним самим по формуле мужественных людей: "Поступай как должно, и пусть будет что будет".

Возможно, при слове "сотрудничество" читателю представилась идиллическая картина: есть в доме помощник. Он и полы вымоет, и обед приготовит - что скажу, то и сделает.

Конечно, все не так. Чтобы ребенок вырос сотрудником, его надо учить этому примерно лет восемнадцать - от рождения. Учить - значит относиться к нему особым образом, искренне видеть в нем не подчиненного помощника, не сообщника, не бездельника, болтающегося под ногами, а сотрудника, без которого не справиться.

Со-трудничать - значит "разделять труд". Но чтобы ребенок научился разделять человеческий труд, брать на себя долю побольше, мы должны показывать ему пример - постоянно разделять его собственный труд детства, отрочества, юности.

Девочка-школьница не может решить задачки по математике: на глазах слезы. Приходит папа. Если он умеет помочь - хорошо. А если нет? Что сказать девочке?

Папа говорит:

- Нечего плакать, посидишь, посидишь - и получится!

У девочки - беда, а папа говорит - нет беды. И так на каждом шагу. Получила двойку, поссорилась с кем-то, потеряла книжку, боится контрольной - и мы тут как тут со своими утешениями: беда! Для ребенка - беда, а для нас - не беда. У нас свои беды, настоящие, а те - детские, "игрушечные", "пустяковые", "мне бы твои заботы".

Психологи говорят, что лучше ответить девочке так:

- Да? Ты думаешь, тебе никогда не решить задачки? Я понимаю:

Отец разделяет огорчение девочки, а не отводит его, не обесценивает. В нашей семье чувства и заботы каждого человека, большого и маленького, работающего на заводе и посещающего детский сад, имеют одинаковую цену:

И при этом нельзя требовать, чтобы ребенок разделял наши чувства, входил в наше положение. Всему свое время.

Мама приехала в пионерский лагерь к семилетнему мальчику. Он бросился к ней:

- Что ты привезла?

Мама возмущена: "Как он не понимает! Как не чувствует! Ведь я устала, пока дошла, я с дороги, у меня тяжелая сумка!"

Вроде бы все правильно; но слова - не урок, а поведение - урок. Если бы мама обрадовалась мальчику и без упреков порадовала бы его гостинцами, она дала бы ему урок: как хорошо радовать людей! Но она дала ему урок совсем другого рода: требуй, чтобы тебя понимали, требуй взамен гостинцев благодарности, требуй и требуй:

Мы разделяем заботы ребенка, но ничего взамен не требуем. Никаких обменов, кроме шутливых, в нашем доме нет. У нас нет менял, у нас все подлинное, ничто ни на что не меняется, у нас все чувства и заботы имеют собственную, а не меновую стоимость. У нас всякое "на" - от чистого сердца, и всякое "дай, пожалуйста" - безвозмездно.

Ужаснейшая из псевдопедагогических мыслей: "Как ты со мной - так и я с тобой". С ребенком нельзя вести счеты. Просчитаемся!

Мы не требуем сотрудничать с нами, не добиваемся сотрудничества, а учим, растрачивая собственную душу.

Все движения - навстречу ребенку.

Нас строго предупреждают, чтобы мы не портили речь, говорили с ребенком правильно, а то: - следуют всевозможные страхи и угрозы. Но все мамы на свете сюсюкают и шепелявят:

- Шкорей, шкорей! Сейчас я тебе жадам! (то есть "скорей" и "задам").

Мамы делают шаг навстречу ребенку, и это дороже правильной речи. Мне рассказывали про маму, которая научилась лепетать, как ее шестимесячный сын - и он понимал ее.

Мы не торгуем своей любовью, не используем ее для своих домашних выгод, для принуждения или побуждения. Запрещенные фразы: "а то я тебя любить не буду", "я тебя больше не люблю", "я с тобой не разговариваю", "я на тебя обиделась".

Наоборот: я всегда с тобой, я всегда готов, я всегда готова прийти на помощь, я тебя люблю! Повторять это на каждом шагу невозможно и не стоит, но есть много способов сообщать ребенку о своей любви.

Я знаю родителей, которые и рады бы услужить своим детям, но их одолевают страхи: вдруг вырастут эгоистами, вдруг лентяями, вдруг: Педагогические соображения одолевают. А ведь если разобраться, не так уж и серьезны домашние дела, чтобы поднимать их на принципиальную высоту.

Семья садится за стол. Всегда бывает: то вилки нет, то ложки, то соли. И начинается: "Возьми сам, я тебе не служанка, небось руки не отвалятся". А почему? Прислуживает за столом один, он просит: "Не вставай, я подам, я сам, мне это легко". Мама даже сердится, если кто-нибудь встает за ножом или вилкой: такая радость кормить своих.

Приходит мальчик из школы.

- Возьми там в холодильнике! Согрей себе! Не маленький!

А почему так?

Мама объясняет: должен же мальчик приучаться: К чему - приучаться? К небрежным, ленивым, безрадостным отношениям?

Я говорю маме: "Придет сын - усадите за стол, подавайте, ухаживайте, любите его!" Мама отвечает: "Да я бы рада. Я с удовольствием! Но я боюсь!" - "Чего?" - "А вдруг он вырастет белоручкой?" И опять все сначала: "Ну должен же он!" - говорит мама.

В хорошей семье никто не знает слов "ты должен". Должен только я.

Пока я сотрудничаю с человеком, я больше озабочен тем, как я выполняю свой долг, а не тем, как выполняет его другой. И детей с первого дня учат, что никто никому ничего не должен, ни с кого ничего нельзя требовать, требуют только от самого себя и все выполняют свой долг, а не следят ревниво за окружающими, делают ли они свою работу. И это самый верный путь воспитания чувства долга.

Жизнь в доме должна идти на возможно высоком уровне активности, деятельности, старательности. Накрывают на стол - должно быть красиво и удобно, учатся - должны учиться, приглашают гостей - должны хорошо принимать их, убирают в комнате - должно быть действительно чисто. Всякое дело требует старательности и внимания, и мы, старшие, вкладываем в любое дело свою старательность и, вовлекая детей в работу, добиваемся высокого результата. Но не высчитываем, кто сколько сделал. Теперь даже в производственных бригадах иногда не учитывают выработку отдельного работника.

От дела - к личности, а не от личности - к делу. Труд воспитывает. Мы не занимаемся детьми, мы не воспитываем их в общепринятом смысле, мы налаживаем жизнь в доме с участием детей, мы все вместе стараемся жить весело - это и есть воспитание.

На домашней работе мы обычно и спотыкаемся. Довольно часто наши суждения о ребенке сводятся к одному: помогает по дому - хороший сын, не помогает - дурной. Мытье посуды становится мерилом человеческой доблести, подметание полов заменяет все другие отношения. Кто метет и моет, тот и хорош. Но домашняя работа - очень невыгодный с педагогической точки зрения труд, по ней нельзя судить ни о лени, ни о трудолюбии, и в одной только домашней работе трудолюбия не воспитаешь. Поэтому школа предусматривает серьезное трудовое воспитание: ребенку надо дать возможность трудиться в мастерской, на заводе, в поле - везде, где требуется производительный труд. Когда дети работают вместе с родителями в поле, они действительно помощники, они приучаются к производительному труду. Но подметание полов вовсе не то же самое, что работа в поле. "Застели постель, почисть ботинки, мог бы помочь матери, видишь, я с ног сбилась, принеси, подай!" - у всех этих дел нет конца, нет результатов, нет плодов, они не приносят главного, что должна приносить работа, - радости. Нам приходится принуждать ребенка, и он мысленно привыкает, что работа - это неприятность. Воспитывают трудолюбие, а получают стремление избегать труда. Ребенку исподволь внушается уродливая мысль, будто труд есть наказание.

И уж во всяком случае, если ребенок не приучен помогать, если дочка моет посуду только с боем и криком, то в один день ее не перевоспитаешь, и надеяться на то, что вот я погромче крикну, найду слово пообиднее, и у нее вдруг заговорит совесть, она засучит рукава и возьмется за грязные тарелки, - надеяться на это трудно.

Нравственное отношение к труду возникает в самые первые годы жизни, когда ребенку предоставляют возможность самому о чем-то заботиться. Забота - сердечное дело, она бывает только добровольной. Труд может быть и подневольным, а работа всегда свободна.

Закон заботы - знаете?

Если присмотреться к домашним, служебным и другим нашим занятиям, то легко заметить следующее свойство всякой работы: она требует определенного количества забот, не больше и не меньше. Определенная забота нужна для поддержания дома в чистоте, для покупки хлеба и так далее. Если один человек берет на себя всю заботу, то другой неминуемо перестает заботиться: дело этого не требует. И в языке нашем: "Разделить заботы:" - подразумевается, что у забот есть определенный объем, который можно разделить. Решено, что мальчик ходит за хлебом. Мама с утра начинает напоминать: "Ты не забыл? Посмотри, есть ли хлеб, сходи - это твоя обязанность". Ходит за хлебом мальчик, а заботится и, следовательно, воспитывается мама. Потому что человека воспитывает не столько работа, сколько забота о ней. Мама взяла на себя заботу, и мальчику можно не беспокоиться: когда нужно будет, скажут, и он пойдет. Если мы беспокоимся сами, мы не даем возможности беспокоиться ребенку. Кто с детства привык, что его заботы постоянно кто-то разделяет, тот и всю жизнь будет надеяться: ничего, как-нибудь получится, кто-нибудь позаботится. Позже появится и циничное: "Дураки всегда найдутся". Единственный выход: поручив какое-нибудь дело, выкинуть его из головы, перестать о нем беспокоиться. Тогда ПОСЛЕ многих неприятностей и обедов без хлеба наступит наконец момент, когда беспокоиться о хлебе будет мальчик.

Кто решил воспитать заботливого ребенка, тот должен заранее смириться с тем, что многое в доме пойдет кувырком. Распределение обязанностей в семье? Нет, пожалуй, получится лучше, если каждая обязанность разделяется в семье всеми. Не так - я работаю, ты учишься; я натираю полы, ты покупаешь картошку. Каждое дело вместе! Это не значит, что мы идем вместе в булочную, но я, взрослый, участвую в этом походе: снаряжаю в магазин, оцениваю покупку, выслушиваю рассказы о приключениях по дороге в булочную.

Но сколько нужно терпения, чтобы дождаться, пока чувство заботы проснется в ребенке!

Извечная проблема всех родителей: ребенок не убирает игрушки. "Что из него вырастет, если он сейчас такой неряха?" Это продолжается годами. Напомню историю о моем товарище, которого не видел много лет. Спрашиваю, как жизнь, как дети. Он жалуется: "Да вот все с сыном ругаемся". Сыну идет тридцать пятый год. Он инженер, изобретатель, кандидат наук. "Из-за чего же вы ругаетесь?" - "Да понимаешь, никак не научится убирать в своей комнате!" Как началось в два или в три года, так и продолжается до тридцати лет. Вся жизнь ушла на то, чтобы научить сына убирать за собой.

Можно точно установить, когда начинается правильное воспитание: с той минуты, с того дня, когда мы впервые сказали ребенку "спасибо".

Мы весьма озабочены тем, чтобы ребенок вырос благодарным, вежливым, говорил нам "спасибо".

Но душа ребенка растет не на тех "спасибо", что он говорит, а на тех, которые мы ему можем сказать.

Простая семейная забота - надо поехать к больной бабушке и отвезти ей продукты.

- Ты не можешь съездить? - спрашивает отец у пятнадцатилетней дочери.

Она мнется: у нее свидание.

- А ты не можешь? - спрашивает отец у сына-десятиклассника.

И он мнется: у него тренировка.

- Я бы съездил сам, но у меня срочные дела, - говорит отец.

- А давай позвоним бабушке, и я съезжу к ней после тренировки, ночью? Или утром до школы? - предлагает сын.

- Нет, ничего, я съезжу, - говорит отец. - Делать нечего, я съезжу.

Эту историю рассказывали на работе, и сослуживцы, конечно, возмущались:

- Но надо же воспитывать детей! К бабушке они поехать не могут! Я бы им показал!

Да не надо на каждом шагу воспитывать, надо решать деловой вопрос - кто поедет? Перед этим вопросом все равны. И ничего хорошего не вышло бы, если бы дочь вместо свидания поехала к бабушке, досадуя на нее. Это не принесло бы пользы ни дочери, ни бабушке. Да к тому же очень редко встречаются такие семейные дела, которые нельзя отложить на несколько часов.

Уступка не позорна, если она ведет к взаимопониманию, тогда она - победа. Уступка унижает, если ребенок добился ее силой, вне контакта с родителями, вне понимания: выклянчил, выпросил, добился капризным поведением.

Заставьте дочь или сына поехать - и в следующий раз придется заставлять, и всегда придется заставлять, да еще читать при этом проповеди о хорошем отношении к бабушке, о совести, о человечности и тому подобное. Попросите, проявляя готовность подменить, и в следующий раз детям будет неудобно отказаться. "Воспитывая" (в кавычках), мы пробуждаем дурные чувства; не воспитывая - добрые (вина, стыд, справедливость). В каком же случае действительно воспитывают?

Мы никогда не должны посягать на ребенка. Нам кажется, что его время ничего не стоит, что он бездельничает, лентяй, и потому его можно без разговоров посылать туда и сюда, просить о том и об этом. Нет. "Если ты можешь: если тебе не трудно: когда ты сможешь:" - вот начальные слова каждого обращения к ребенку. И уж во всяком случае - "пожалуйста" с просительной интонацией.

Сотрудничество с детьми держится не на требованиях, не на повелениях, не на приказах, а на просьбах.

Просьба - вот лучшая форма делового общения с детьми. Если бы меня спросили, в чем состоит что-то единственное, к чему надо приучать ребенка с самых малых лет, я бы ответил: умению откликаться на просьбы и умению просить, а не требовать. Культуре просьбы.

Я распоряжаюсь - ребенок или подчинится, или не подчинится. Но что делать, если он не подчинится?

Я распоряжаюсь - душевное усилие ребенка или нейтрально (выполнил распоряжение), или направлено против меня.

Но вот я прошу: И ребенку необходимо сделать душевное усилие навстречу мне, даже тогда, когда он просьбу выполнить не может или не хочет.

Распоряжаясь, я побуждаю ребенка думать о том, насколько разумно мое распоряжение. Просьба же содержит основание в себе самой: человек просит! Ведь и дети во дворе говорят между собой: "Ну тебя просят же!" - и это кажется им достаточным основанием. Просьба может быть неразумной, и все-таки ребенок откликнется: человек просит. Просьба дает ребенку ощущение свободы. Он делает все, что надо, но делает сам, по своей доброй воле. Он мог бы и не согласиться, ничего бы ему за это не было. Просьба вызывает к жизни только добрую волю.

Признаюсь, я чувствую некоторую неловкость, когда пишу о таких простых, каждому человеку понятных вещах. Но что делать? Я встречал множество родителей, которым и в голову не приходит о чем-то попросить ребенка. "Чтобы я стал у него просить? Да кто он такой, чтобы кланяться ему? Унижаться перед ним?"

Но гораздо унизительнее распоряжаться, видеть, что твое распоряжение не выполняется, и бегать по людям, жаловаться на своих детей и на "нынешних".

Кто не привык просить детей, а только распоряжается, тот думает, что просьбы - это бесконечные дебаты и уговоры, пререкания и споры. На самом деле именно просьбы споров не вызывают, и в семье, где развита культура просьбы, невыполнение ее - редчайший случай. Тогда уж все расстроены. И сама эта тревога ведет к укреплению душевной связи, а не к разрушению ее, как бывает при невыполненных требованиях.

Просьба от распоряжения тем и отличается, что на распоряжении необходимо настаивать, чтобы не потерять авторитет, а на просьбе, наоборот, настаивать нельзя. Когда мы просим, мы должны быть готовы к тому, что нам откажут. Ничего обидного, но даже когда обидно, то это небольшая цена за такую дорогую вещь, как контакт с детьми. Просто в следующий раз будем осмотрительнее. Нелепо говорить: "Я тебя прошу, учись хорошо". Ребенок не может вдруг начать хорошо учиться. Но его начинают упрекать: "Я же тебя просил:" А немного погодя следует и вывод: "Моего хоть проси, хоть не проси". Или еще так: "Прошу тебя, не шали", - а он не может не шалить! "Прошу тебя, потише", - но у него гости-третьеклассники, они не могут "потише"!

Обычно мы в таких случаях повторяем свое "я прошу", но железным голосом. А нельзя. Научимся сами и детей научим искренним просительным интонациям. Просительные - не искательные; просящий уважает другого, но уважает и себя. Воспитанный ребенок от невоспитанного отличается точностью интонаций в просьбах.

А просьбы ребенка?

Из десяти просьб "можно я:", "разреши мне:" я стараюсь выполнить по крайней мере девять. Никакая просьба детей, даже самая нелепая, не возмутит меня: "Ты что, с ума сошел?"

У одних людей при любой детской просьбе первое побуждение - "нельзя!". Потом начинают размышлять: а почему, собственно, нельзя? Но они думают, что воспитывать - значит почаще повторять "нельзя". Нет, я буду для своих детей "человек-можно", а не "человек-нельзя". Моя первая мысль, первое побуждение - "можно!". Потом уж прикину, нет ли тут очень большой опасности для ребенка. Спросил разрешения, значит, взял на себя какую-то обязанность. Значит, думает обо мне, беспокоится обо мне, заботится. Если я не разрешу, он рано или поздно поступит по-своему, и начнется: "Ты почему не спросил меня?" - "А ты все равно бы не разрешил". - "Откуда ты знаешь?" - и так далее.

Диалог с отцом взрослых детей:

- За всю жизнь дети ни разу меня не ослушались, ни единого разу, - говорит он.

- Этого не может быть.

- Это было, потому что я ни разу в жизни ничего им не запретил.

- Они делали все, что хотели?!

- Нет, они делали то, что мы вместе хотели.

Нам кажется, будто запреты воспитывают, а разрешения балуют детей. Иногда так именно и бывает, потому что, запрещая, мы сердимся, волнуемся, тратимся душой, а разрешаем легко, равнодушно. В запреты вкладывают больше души, чем в разрешения, оттого они и воспитывают лучше! Значит, будем разрешать детям все, о чем они ни попросят, но - активно. Хочешь идти играть в футбол? Иди, а потом уроки вместе сделаем, я тебе помогу. А с кем вы играете? Не будем особенно приставать с расспросами, но проявим интерес, он так нужен ребенку.

Разрешать труднее, чем запрещать. Иногда сердце от страха за сына сжимается, а разрешаешь!

Даже в армии, где все построено на распоряжениях, и то просят друг друга. Кутузов у Толстого приказывает адъютанту:

- Голубчик мой, съездите, посмотрите:

Это в сражении, в дыму и в огне! А мы в наших пустяковых домашних делах командуем, как фельдмаршалы.

В семье, где полностью разрушен контакт с детьми и где перестало действовать волевое начало, где дети не отвечают ни на окрик, ни на брань и даже на побои не реагируют, - в такой семье попробуем перейти к обыкновенным просьбам, это важный шаг на пути к сотрудничеству.