Когда л. с. выготский и его школа появились в психологии? м. г. ярошевский

Первый миф о времени появления Л. С.Выготского в научной психологии создали его тогдашние молодые друзья А. Н. Леонтьев и А. Р.Лурия. Последний познакомился с Л. С. Выготским в январе 1924 г. в Петрограде на 2-м Всероссийском съезде по педологии, экспериментальной педагогике и психо-неврологии.

Л. С.Выготский - провинциальный учитель - приехал на съезд с несколькими сообщениями. Стиль и содержание одного из его докладов произвели на А. Р.Лурия столь сильное впечатление, что он убедил нового директора Московского психологического института К. Н. Корнилова пригласить на работу "просвещенца из Гомеля".

В феврале Л. С.Выготский занял в этом институте должность младшего научного сотрудника. Это обстоятельство и дало повод А. Н. Леонтьеву, А. Р. Лурия и Б. М. Теплову утверждать, будто Л. С. Выготский "начал систематически работать в области психологии только с 1924 г." (курсив мой. - М. Я.) [6; 9]. Эта дата упорно повторяется в других публикациях. Так, отмечая исключительную продуктивность Л. С. Выготского, А. А. Леонтьев пишет: "За неполных 10 лет деятельности в качестве профессионального (курсив мой. - М. Я.) психолога (стало быть, 1924-1934. - М. Я.) он написал около 180 работ" [5; 9]. Тот же автор еще раз утверждает: "В 1924 г. Лев Семенович переехал из Гомеля, где он тогда жил, в Москву и начал работать в Психологическом институте. С этого момента и ведется отсчет собственно психологического творчества Выготского" [5; 13]. Но сохранился листок со справкой, написанной рукой Л. С. Выготского. В нем читаем: "Сведения о научно-исследовательской работе: начал заниматься исследовательской

Работой в 1917 г. по окончании университета. Организовал психологический кабинет при

1 Педтехникуме, где вел исследования" .

Семь гомельских лет научных занятий для такой личности, как Л. С. Выготский,

Мысль которого по стремительности своего творческого полета не имела себе равной в

Отечественной психологии (и немногие из создателей мировой сопоставимы с ним в этом

Плане), не были пустыми. Непонятно, почему самые близкие к Л. С. Выготскому люди

Запамятовали, что он привез из Гомеля в Москву рукопись своей первой (и одной из немногих, которые ему довелось увидеть при жизни опубликованными) книги по педагогической психологии. Книга вышла в свет в 1926 г., однако ее текст был подготовлен в гомельский период. Заполняя в июле 1924 г. при зачислении на работу в Наркомпрос анкету, Л. С. Выготский

При ответе на вопрос о печатных трудах записал: ""Краткий курс педагогической

2 Психологии". Находится в ГИЗе" .

Стало быть, когда, как утверждали А. Н. Леонтьев и А. Р. Лурия, Л. С. Выготский

Якобы только начал систематически работать в психологии, рукопись его важнейшей

Психологической книги была принята к изданию. Возможно, что опубликованный текст

Претерпел изменения по сравнению с исходным. И тогда, найдя в архивах упомянутый

Л. С. Выготским вариант, можно было бы решить, разнится ли представленное в издательство с тем, что вышло в свет. Думаю, однако, что написанное в Гомеле в основном сохранилось. Дело в том, что весь 1924 г. был у Л. С.Выготского предельно насыщен делами по созданию в нашей стране дефектологической службы (подробнее об этом см. [14]). Это потребовало от него не только напряженных научных занятий новой научной областью, но и огромных организаторских и редакторских усилий, что вызвало острую вспышку туберкулеза, уложившего Л. С.Выготского в постель. Во время болезни он лихорадочно работал над полной новаторских идей (многие из них скорее всего следовало бы также датировать гомельским периодом), вобравшей огромный литературный материал докторской диссертацией (он назвал ее "Психология искусства"). Диссертацию он представил, получив за нее степень в 1925 г. Вряд ли при такой огромной нагрузке (и к тому же резко ухудшившемся состоянии здоровья) он смог заняться существенной переработкой уже принятой к изданию "Педагогической психологии", по которой мы судим о первой системе его психологических воззрений.

Перед А. Р. Лурия и его столичными коллегами выступил в 1924 г. на петроградском съезде не неофит из провинции, которому еще предстояло приобщиться к "большой науке", а мыслитель, напряженно живший семь лет поисками точного, экспериментально контролируемого знания о человеческой природе, как по книгам, так и вслушиваясь в то, что говорит лабораторный опыт.

На первый взгляд версия Леонтьева - Лурия, по которой Л. С. Выготский начал профессионально работать в психологии только в 1924 г. (вопреки его собственному утверждению о том, что он пришел в эту науку в 1917 г.), может быть оценена как результат своеобразной аберрации. Авторы версии датировали появление Л. С.Выготского в психологии тем периодом, когда они познакомились и сблизились с ним (такого же взгляда придерживался одно время и автор этих строк). Но это не соответствует исторической действительности. Более пристальное рассмотрение версии, о которой идет речь, обнажает за ней подтекст, указывающий на притязания, касающиеся общей картины развития российской психологии. Встреча с Л. С.Выготским рисуется как рождение благодаря монолитному союзу "отцов-основателей" нового направления, приобретшего известность под именем 3 "культурно-исторической теории", так называемой (на языке ее приверженцев) тройки.

При этом в качестве приоритетного положения указанной теории выдвигается будто бы

Обоснованная Л. С. Выготским мысль о том, что "разработка теоретико-методологических

Основ марксистской психологии должна начинаться с психологического анализа

Практической трудовой деятельности человека на основе марксистских позиций. Именно в

Этой сфере скрыты главные закономерности и исходные единицы психической жизни

Человека" [6; 18]. Однако отнюдь не эта мысль определила воззрения Л. С.Выготского.

А. Н. Леонтьев приписал Л. С. Выготскому теорию сознания и деятельности, которых, по

Моему убеждению, у того не было и в помине.

Общей исследовательской программы, в разработке которой Л. С.Выготский смог

Принять участие благодаря переезду в Москву, как и единой научной школы, сплоченной

Путем объединения творческих усилий его, якобы не профессионала, с двумя

Профессионалами - А. Р.Лурия и А. Н.Леонтьевым не существовало. Л. С. Выготский

Продвигался собственным путем, отличным от увлеченного З. Фрейдом А. Р. Лурия и

4 Вчерашнего "челпановца" А. Н. Леонтьева.

В этом нетрудно убедиться, обратившись к его первым публикациям о сознании, запечатлевшим, как пишет А. Н.Леонтьев, своеобразие позиции Л. С. Выготского. В 1926 г. увидел свет переработанный текст того доклада, который побудил А. Р. Лурия добиваться перевода Л. С. Выготского в Московский психологический институт. Перед выступившим с этим докладом Л. С.Выготским лежал текст, который оказался, по воспоминаниям А. Р. Лурия, чистым листком бумаги. Конечно, у Л. С. Выготского была возможность внести в содержание статьи коррективы сравнительно с тем, что выслушал А. Р.Лурия. Но нет оснований сомневаться в том, что главные тезисы первого выступления Л. С. Выготского перед научным сообществом воспроизведены адекватно. Тезисы же эти сводятся к выводу о том, что, вопреки представлениям о вражде между рефлексологией Бехтерева - Павлова и психологией как наукой о сознании, об их слиянии на основе единой методики исследования поведения человека, а следовательно, и единой научной дисциплины "можно говорить како совершающемся на наших глазах факте" [3; 44]. Л. С. Выготский заблуждался. Воспринятое им как факт оказалось иллюзией. Учение о рефлексах и учение о сознании отстаивали - каждое - собственное достоинство, сохраняя свой категориальный строй и продвигаясь по собственной путевой карте. Безвестный гомельский учитель смело бросил главным научным светилам - В. М. Бехтереву и И. П. Павлову - обвинение в дуализме. Покончить же с ним он предлагал, вернувшись к старым сеченовским представлениям о психике, сознании как системе заторможенных рефлексов.

Сходным образом трактуется сознание во второй статье (выделенной А. Н.Леонтьевым в качестве ключевой), которая была опубликована в 1925 г. в сборнике "Психология и марксизм". "Проблема сознания, - пишет Л. С.Выготский, - должна быть поставлена и решена психологией в том смысле, что сознание есть взаимодействие, отражение, взаимовозбуждение различных систем рефлексов" [3; 89]. Сознание определяется как "вербализованное поведение" [3; 98]. Поскольку же логикой своей экспериментальной работы Л. С. Выготский и те, кто с ним работал, сосредоточились на познавательной функции слова ("речевого рефлекса"), то это придало принятому им направлению интеллектуалистическую окраску. От речевых рефлексов он перешел к речевым знакам, от них - к значениям этих знаков и их развитию в онтогенезе.

В кругу западных психологов принято рассматривать Л. С.Выготского как представителя когнитивизма. Это крайне одностороннее восприятие ученого стирает сложность и многообразие его исканий, открытых им проблем и перспектив их решений.

В последние годы возникла новая мифологема о генезисе психологических воззрений Л. С.Выготского.

Я имею в виде привлекшие внимание несомненной оригинальностью, яркостью изложения, смелостью анализа публикации А. М.Эткинда [10], [11],в которых сперва в виде журнального варианта, а затем в отдельных главах двух книг излагаются представления автора о "забытых текстах и ненайденных контекстах", касающихся творчества Л. С.Выготского. Начав с "еврейского вопроса", А. М. Эткинд называет Л. С.Выготского "человеком маргинальной культуры". Он усматривает эту маргинальность в том, что, занимаясь русской литературой, Л. С. Выготский был озабочен "сознательным конструированием идентичности" с еврейской историей. Причем "вслед за Спинозой и другими еврейскими учителями человечества - Марксом и Фрейдом, Дизраэли и Троцким Выготский искал точку опоры на периферии жизни и знания о ней, чтобы сделать ее - эту точку, всеобщей причиной и абсолютным объяснением - и, овладев ею, перевернуть картину мира и структуру власти" [11; 279]. Чтобы найти в филологических занятиях молодого Л. С.Выготского подобный никому еще неведомый "ненайденный контекст", где таилась установка начинающего литературного критика на "переворот картины мира и структуры власти", требовался большой полет воображения, поскольку никакими историческими реалиями искатель контекста не располагал. Реалии же свидетельствуют о другом. Они вопиют против версии о "маргинальности" Л. С.Выготского, однозначно

Указывая, что он был плоть от плоти дитя русской культуры, а более конкретно - того ее

5 Века, который получил загадочное имя серебряного. Об этом говорит каждая строчка его

Главного труда этого периода, посвященного шекспировскому "Гамлету", - трактата,

Который так и остался, как и большинство его творений, незавершенным, оборванным,

Нашедшим собеседников лишь через десятилетия после того, как к ним устремлялась его

Собственная мысль. До конца дней Л. С. Выготского трагедия Шекспира становится для

Него настольной книгой. С ней он ушел в больницу, откуда не вернулся.

Работая в 1915-1916 гг. над своим сочинением о датском принце, Л. С. Выготский

Остро ощущал идейные токи, которые пронизывали умы русских интеллектуалов, мечущихся в преддверии великих социальных потрясений.

В этом контексте своеобразно оценивалось прошлое русской и мировой культуры. Кумирами стали А. Шопенгауэр и Ф. Ницше. Ф. М. Достоевский воспринимался как писатель с галлюцинаторным видением человеческой души, а У. Шекспир - как величайший мистик всех времен и народов. В одной из искусствоведческих работ об этом периоде отмечается: "Никогда еще в России Шекспир не поднимался так высоко и никогда еще не подвергался таким нападкам, как в годы, предшествующие революционному взрыву 1917 года" [9; 783]. Приятель Л. С. Выготского критик Н. Эфрос писал: "С тех пор как скорбного датского принца, принявшего в свою светлую душу всю боль от того, что распалась "связь времен", сыграл Мочалов, эта роль стала одной из святынь русской

Сцены. Созданный чужим британским гением, Гамлет стал как бы исповеданием русской

6 Души" [13; 78] . При работе над трактатом о "Гамлете" Л. С. Выготский, следуя заветам

Импрессионистской критики, принимал версию А. Г. Горнфельда о том, что каждый новый

Читатель "Гамлета" есть как бы его новый автор [2; 345]. А его - Л. С. Выготского -

Авторство оказалось особым. Для нас в данном контексте интересна его установка на то,

Чтобы обнажить в герое трагедии иррациональное начало, тогда как "все критики так или

Иначе рационализировали Гамлета" [2; 351]. Свое восприятие глубинного смысла трагедии

Л. С.Выготский пояснял выпиской из В. С. Соловьева: "Представление жизни, как чего-то

Простого и прозрачного, прежде всего противоречит действительности, оно не реально.

Ведь было бы очень плохим реализмом утверждать, например, что под видимой

Поверхностью земли, по которой мы ходим и ездим, не скрывается ничего, кроме пустоты.

Такого рода реализм был бы разрушен всяким землетрясением и всяким вулканическим

Извержением, свидетельствующими, что под видимой земной поверхностью таятся

Действующие и, следовательно, действительные силы... Существуют такие естественные

Наслоения и глубины и в жизни человека. Мистическая глубина жизни иногда близко

Подходит к житейской поверхности..." [2; 558]. На грани этой мистической глубины -

Бытия - бьется, по Л. С.Выготскому, мысль принца. Он видит в нем личность с измененным

Сознанием, которое описывает по У. Джемсу, ссылаясь на книгу американского психолога

"Многообразие религиозного опыта". Здесь весьма существенным моментом, сказавшемся на последующем творчестве Л. С. Выготского - уже как профессионального психолога, а не критика, - стала трактовка Гамлета как личности, в которой мысль и страсть нераздельны. Он одержим особой "страстью ума" и в этом отношении, согласно Л. С.Выготскому, подобен героям Ф. М. Достоевского, которые также "страстно мыслят" (Раскольников, князь Мышкин и другие). Анализ иррационального в психической организации подводил к проблемам, на монопольное объяснение которых претендовал психоанализ. Но хотя книги З. Фрейда и других психоаналитиков уже вошли в научный обиход (в том числе в русских переводах), в поле зрения автора трактата о Гамлете их еще нет. К З. Фрейду и проблеме бессознательной психики он обратился позже. В этом пункте мне вновь приходится вступать в конфронтацию с А. М. Эткиндом, который выдвинул еще одну, как я убежден, фантастическую версию об истоках психологических взглядов Л. С.Выготского, детерминированных влиянием на него фрейдизма.

На сей раз в качестве источника влияния выступило новое "действующее лицо" еврейской национальности, но выходец из России Сабина Шпильрейн. Об этой женщине - психоаналитике, хорошо знакомой западному читателю, интересующемуся историей фрейдизма, наш читатель практически ничего не знал. И несомненным достоинством книг А. М. Эткинда является яркий рассказ о ней. Но увлеченный праведным стремлением "нового переосмысления творческого пути Выготского, свободного от искажений, к которым привел политический контроль" [11; 273], он избрал не лучший способ восстановления исторической правды. Не сообразуясь с фактами, он стал на путь построения лишенных достоверности версий. К ним относится, в частности, его исполненное эпатажа положение, согласно которому "С. Н. Шпильрейн была инициатором двух направлений мировой психологии, "генетической психологии" Пиаже и "культурно-исторической теории Выготского и Лурия"" [11; 307]. Правда, автор делает оговорку, что это "вполне вероятно". Не знаю, как насчет Ж. Пиаже, пусть в этом разберутся историки духовного развития великого швейцарского психолога, но в отношении русских психологов вероятность достоверности этого предположения и выводов, которые из него делает наш искатель нетрадиционных оценок, равна нулю. Все его построение проходит по жанру литературной фантастики. Учитывая нынешний интерес к такого рода литературе, нельзя не признать чтение книг А. М. Эткинда увлекательным занятием, тем более что во всей этой истории замешана женщина, некогда находившаяся в любовной связи со знаменитым К. Юнгом, проводившая сеансы психоанализа с Ж. Пиаже как

Клиентом и т. д. и т. п. (К фантастике примешивается опять-таки модный нынче

7 Сексуальный момент.) Исходной для автора является уже знакомая нам версия о том, что

Л. С.Выготский пришел в научную психологию только в 1924 г. Для А. Н. Леонтьева, как

Мы видели, эта версия служила основанием считать Л. С. Выготского вовлеченным в

Психологическую науку благодаря тому, что провинциал объединился с ними с А. Р.Лурия,

Чтобы создать новую теорию. Согласно же А. М.Эткинду, решающую роль сыграло

Прибытие в Москву в 1923 г. по совету З. Фрейда Сабины Шпильрейн. Цитирую:

"Возвратившись из длительной эмиграции и сориентировавшись в непростой московской

Атмосфере, Шпильрейн делает акцент на медико-психологической работе с детьми. То же -

Одновременно или чуть позже - делает приехавший из Гомеля Выготский, идущий как в

Своей карьере, так и в теоретических интересах буквально по следам Сабины Николаевны"

[11; 305]. И чтобы читатель не заподозрил, что они продвигались параллельно, но и независимо друг от друга, рисуется умильная картинка того, как Л. С.Выготский и А. Р.Лурия набирались ума на ее лекциях и семинарах. "Провинциалы-энтузиасты, они, естественно, смотрели на

Шпильрейн как на олицетворение передовой европейской мысли. Эта женщина знала

8 Фрейда и Юнга, Блейлера и Клапареда, Пиаже и Белли. И как знала" [11; 307].

С этими выдающимися учеными она действительно общалась. Но знал ли ее Л. С. Выготский, общался ли он с ней? На этот вопрос нет положительного ответа ни в его текстах, нив каких-либо других опубликованных или архивных источниках. Зато можно безоговорочно считать неправдоподобным предположение А. М. Эткинда, будто "знакомство со Шпильрейн сыграло определяющую роль в формировании психологических интересов Выготского" [11; 307]. Эти интересы, направившие его из литературоведения в область исследований поведения, по его собственному свидетельству 1917 г. (см. выше), привели, как мы видели по первым же публикациям, не к психоанализу, а к проекту построения объективной психологии на фундаменте, заложенном в России И. М. Сеченовым, И. П. Павловым, В. М. Бехтеревым, А. А. Ухтомским.

Остается сожалеть, что А. М. Эткинд не ознакомился с этими публикациями, иначе, быть может, он более достоверно оценил бы ту почву, на которой Л. С. Выготский появился в психологии. Опора на отечественную науку вовсе не означала замкнутость его мысли ее пределами. "Провинциалы-энтузиасты" были превосходно информированы о процессах в мировой психологии. В 1923 г., т. е. когда Сабина появилась в Москве, в Казани уже была опубликована работа А. Р. Лурия "Психоанализ в свете основных тенденций современной психологии", которая не может не восхищать не только превосходным обзором западной литературы, но и тем, как двадцатилетний автор оценивал психоанализ применительно к тому, что было им названо "современными тенденциями". Грамотно изложив основные идеи З. Фрейда, он выдвинул на передний план значимость перехода от старой экспериментальной мозаичной психологии к изучению "цельной человеческой личности и ее динамики, потребностей и мотивов,

Поведения, установок и реакций человека, сознательных и бессознательных "комплексов""

9 И т. д. "Эта тенденция, - подчеркивал А. Р.Лурия, - которую Оствальд Бумке считает

Характерной для современной психологии - есть лишь развитие тех идей, которые нам в

России хорошо известны и которые нашли себе яркое выражение в именах акад. И. П.

Павлова и В. М. Бехтерева (учение об условных сочетательных рефлексах цельной

Личности), А. Ф. Лазурского (особенно в его "Классификации личностей"), К. Н. Корнилова

(учение о реакциях человека), а также в возникшем еще до войны определении психологии

Как науки о человеческом поведении и, наконец, в учениях психоанализа Зигмунда

Фрейда, Альфреда Адлера, Карла Юнга и др." [7; 6].

Целостное поведение, целостная личность, изучение потребностей, динамики

Мотивов, установок и других, как представленных в сознании, так и неосознаваемых,

Факторов регуляции этого поведения, - таковы, по А. Р. Лурия, признаки, определяющие облик новой психологии на Западе. Они присущи как бихевиоризму, так и фрейдизму. Но это "есть лишь развитие идей, которые нам в России хорошо известны" [7; 6]. Конечно, - об этом свидетельствует его обзор - он хорошо видел своеобразие фрейдизма. Но для него значимы был приоритет российской науки в зарождении "передовых тенденций современной психологии". Л. С.Выготский и А. Р.Лурия превосходно знали о том, чему учит психоанализ не из рожденной воображением А. М.Эткинда завороженности семинарами обворожительной Сабины. Они изучали труды самого З. Фрейда и давали им собственную интерпретацию. Ими было, в частности, написано предисловие к шокировавшей, как известно, европейского читателя работе З. Фрейда "По ту сторону принципа удовольствия". В ней речь шла об особом влечении, действующем в противовес сексуальному (на представлении о всесилии которого держалась фрейдовская конструкция). Имелось в виду "влечение к смерти", к деструкции организма, к его возвращению в безжизненное состояние. В психоаналитической литературе появление этой идеи связывают с работой С. Шпильрейн "Деструкция как причина становления"

(1912) [12], на которую ссылался и З. Фрейд как на стимулировавшую изменение его

10 Взглядов на "реестр" влечений. Сабина Шпильрейн излагала свои воззрения на инстинкт

Деструкции в психоаналитической традиции. З. Фрейд же принимал за основу этого

Влечения тяготение организма к тому, чтобы сохранить энергетическое равновесие с

Неорганической природой. Написавшие предисловие к русскому переводу книги, о

Которой идет речь, Л. С. Выготский и А. Р. Лурия, ничего не упоминая о Сабине (что

Выглядит весьма странно, если согласиться с А. М. Эткиндом, что они были слушателями

Ее лекций и семинаров), оценивают новые представления З. Фрейда как

Материалистические и позволяющие понять развитие и творчество.

Вся история человечества свидетельствует, что происходит переход от низших форм к высшим. Чтобы объяснить такой переход (при действии "влечения к смерти"), есть только один путь - обратиться к силам, которые противостоят этой внутренней (биологической) устремленности к безжизненности. Эти силы являются, согласно авторам предисловия, "внешними условиями материальной среды, в которой существует индивид". Для человека таковыми выступают социальные силы, которые служат основой прогресса и развития личности. Они нейтрализуют влечение к смерти. Происходит его сублимация в "творческие импульсы социального человека" [4; 34]. На этом основании авторы предисловия делают вывод: "Психология Фрейда... насквозь социологична, и лишь задачей других психологов-материалистов, находящихся в лучших условиях, чем Фрейд, остается раскрыть и до конца аргументировать материалистические основы этого учения" [4; 36].

Предисловие датируется 1925 годом.

Авторы убеждены, что З. Фрейд сам не осознает, насколько он материалистичен и социологичен, так как этому мешают условия, в которых он строит свои гипотезы. Очевидно, что здесь подразумевались условия буржуазного общества. Но взамен того, чтобы заняться (соответственно тому, к чему призывало предисловие) аргументами, которые бы до конца обнажили материализм З. Фрейда, Л. С. Выготский, работая над "Психологией искусства", развертывает собственную новаторскую теорию бессознательного. К сожалению, она не привлекла должного внимания в различных описаниях его пути к психологии. Он повсеместно изображается как когнитивист, поглощенный проблемой сознания. Между тем такой взгляд подобен видению Циклопа. Принципиальное своеобразие открытия Л. С. Выготским субстрата бессознательной психики определялось тем, что он полагал его локализованным не в глубинах внутренней жизни субъекта, а в независимой от него объективной организации творения искусства.

Итак, исторически достоверная реконструкция творческого пути Л. С. Выготского невозможна без выделения сменявших друг друга периодов. Каждый из них выступает как особая, качественно своеобразная эпоха в динамике развития его личности, и в то же время каждый из них обусловлен социокультурным контекстом.

В предреволюционный период, занимаясь литературоведением, Л. С. Выготский сосредоточен на трагическом начале жизни человека в мире, которое придает иррациональный характер мыслям, словам, поступкам, а саму мысль превращает в "страсть ума", исполненную безысходного пессимизма. Очевидна отраженность в этой "картине человека" ощущения "распада связи времен", присущего русским интеллектуалам в предреволюционный период. С революцией, с радикальным изменением социоидеологической атмосферы, став в ряды строителей новой культуры, созидание которой вдохновляло на преобразование человека, его духовной организации, Л. С.Выготский из пессимистически настроенного критика-импрессиониста становится оптимистически настроенным психологом-сциентистом. Отныне он глубоко уверен, что опора на новаторское учение об условных рефлексах с его пафосной идеей, согласно которой высшие формы жизнедеятельности целостного организма трансформируемы по законам экспериментальной науки, позволит придать объективность и точность бывшему учению о сознании и о Я как его "собственнике".

Эта - вторая - эпоха его творчества охватывала гомельские годы и начало московского периода. В центре третьей - поворотной - фазы выступает его диссертация "Психология искусства". Иногда в ней усматривают возвращение к его дореволюционным занятиям. Но нет ничего более ошибочного, чем подобный взгляд, который игнорирует глубокие инновации в трактовке психики, отличающие этот труд.

Особого внимания заслуживает обращение к бессознательному и способам его познания. (Тогда как в литературе принято соотносить искания Л. С. Выготского только с проблемой сознания.) Другая принципиальная инновация, введенная Л. С.Выготским в период работы над "Психологией искусства", это обращение (под влиянием работ искусствоведов) к понятию о знаке, что позволило перейти от сигнальной функции раздражителя, вызывающего реакцию, к сигнификативной и на этой почве разработать учение о высших психических функциях.

Годом позже Л. С.Выготский анализирует исторический смысл психологического кризиса, ставя акцент не на его разрушительной (распад на школы), а на созидательной роли (кризис порожден диктуемой практикой потребностью в общей психологии). Вопреки мнению А. Н. Леонтьева и А. Р. Лурия, что Л. С. Выготский тогда "отрекся" от рефлексологии и реактологии, он прочно опирался на учение И. П. Павлова об условных рефлексах, а "реакцию" (понятие о которой у всех ассоциировалось с именем К. Н. Корнилова) считал основной клеточкой психологии. "Кто разгадал бы клеточку психологии - механизм одной реакции, - писал он, - нашел бы ключ ко всей психологии" [3; 407]. Вскоре у Л. С. Выготского сложилась собственная исследовательская программа по изучению истории развития высших психических функций. В ее разработке участвовали не только "тройка" и "пятерка" (см. выше), но и ряд других замечательных отечественных психологов (Л. В. Занков, И. М. Соловьев, Ж. И. Шиф, Л. С. Сахаров, Н. А. Менчинская и другие). В этой программе мы не встретим категории деятельности в качестве опорной. Программа качественно отличалась от широко известной схемы К. Бюлера о трех ступенях развития поведения (инстинкт, навык, интеллект). Взамен этого на основе принципов неодетерминизма, системности и историзма выдвигалась обширная программа реализации идеи о формировании особой ступени, качественная новизна которой определяется тем, что поведение регулируется знаками культуры. И в этом случае опять-таки ни о какой "предметной деятельности" и речи не было. В рамках этой программы А. Н. Леонтьев выполнил свою работу о развитии памяти. Однако на рубеже 30-х гг. он отошел от Л. С. Выготского и выбрал собственный путь.

Произошло это в четвертую эпоху творческой эволюции Л. С. Выготского, тогда как обычно, под впечатлением приведенных выше оценок, высказанных А. Н. Леонтьевым и А. Р.Лурия, ее принято принимать за первую.

Ныне, когда мировое психологическое сообщество отмечает столетие со дня рождения Л. С.Выготского, значимость адекватного воссоздания его реального вклада очевидна, тем более что впервые после И. П. Павлова в пантеоне классиков мировой психологии выступает в качестве общепризнанной фигура еще одного ученого, представляющего русскую науку.