Штутгарт, 25 августа 1919 года

Опираясь на размышления, развернутые в утренней лекции по общей педагогике, я бы хотел сразу сделать несколько методических замечаний исключительной важности, примыкающих, кроме того, к методическим изысканиям предыдущих дней.

Вы должны представлять себе, какое решающее значение имеет первый школьный урок, который вы проводите со своими учениками в каждом классе. Этот первый урок повлечет за собой нечто в определенном отношении более важное, чем все остальные уроки. Но и остальные уроки, в свою очередь, следует использовать для развития того, что было заложено на этом первом уроке. Сейчас мы попробуем представить себе конкретно, как мы построим первый урок, – а с детьми, занесенными к вам всеми возможными верными и неверными течениями в воспитании, вы в скором времени познакомитесь. Естественно, я могу дать здесь лишь общие наметки, которые вы сможете в дальнейшем развить. Речь пойдет о том, чтобы вы не ориентировались на какие-либо запутанные принципы воспитания, которые как раз появляются в последнее время, а стремились к тому, что действительно может иметь значение для развития ребенка.

Итак, перед вами класс с детьми, наделенными различными задатками. Первым делом вы должны обратить внимание детей на то, почему они, собственно говоря, здесь находятся. Исключительно важно поговорить с детьми примерно так: "Вот вы пришли сейчас в школу, и я хочу сказать вам, зачем вы сюда пришли". И теперь дети должны осознать, зачем они пришли в школу: "Вы пришли в школу потому, что вы должны в школе кое-чему научиться. Сегодня вы и сами не представляете, сколь многому вы должны будете здесь научиться. Почему? У вас наверняка достаточно знакомых среди взрослых людей. Вы убедились, что они могут много такого, чего вы еще не можете. И чтобы вы когда-нибудь тоже научились тому, что умеют взрослые, вы и пришли сюда. В один прекрасный день и вы научитесь тому, чего пока не можете". Необычайно важно развернуть перед детьми такой ход мыслей. Он повлечет за собой очень и очень многое.

Никакое преподавание не пойдет в верном русле, если оно не сопровождается известным пиететом к предыдущему поколению. Хотя этот пиетет и должен оставаться на уровне чувств и ощущений, его все же следует культивировать в детях всеми средствами. Ребенок с уважением и почтением должен взирать на то, чего уже достигли старшие поколения и чего он, в свою очередь, должен будет достигнуть благодаря школьному обучению. С самого начала необходимо возбудить в ребенке эту способность смотреть на культуру окружающего мира с известным уважением, способность видеть в людях, которые уже старше его, в некотором роде высших существ. Не пробудив этого чувства, нельзя продвинуться вперед в обучении и воспитании. Но продвинуться вперед нельзя и в том случае, если не показать следующий шаг. Поэтому следует двигаться дальше без опаски, что вы переступите границы детского кругозора. Не беда, если ребенку говорится многое такое, что он поймет только позднее. Принцип, согласно которому ребенку следует давать только то, что он понимает, уже достаточно навредил нашей культуре. Весьма известный воспитатель еще более известной личности нашего времени однажды похвалился тем, что воспитывал ее в соответствии с таким принципом. Этот достойный человек сказал: "Я хорошо воспитал мальчика, потому что я заставлял его сразу составлять себе обо всем суждение". Что ж, с этим принципом сегодня согласны очень многие люди. Помню, как в одном современном педагогическом труде было сказано в связи с этим принципом: "...можно только желать, чтобы каждому немецкому мальчику и каждой немецкой девочке было дано такое образцовое воспитание". На этом примере вы видите, что в современных педагогических сочинениях можно найти много такого, чего делать как раз не следует. Здесь корни величайшего трагизма нашего времени, связанного с современной мировой катастрофой.

Дело не в том, чтобы ребенок сразу же составлял себе обо всем суждение, а в том, чтобы между 7 и 15 годами он воспринимал все, что он должен воспринять, из любви, из уважения к авторитету преподавателя. Поэтому надо постараться примерно так продолжить уже начатый нами разговор: "Смотри, у взрослых есть книги, и они умеют их читать. Ты еще не умеешь читать, но ты научишься, и, когда ты научишься читать, ты сможешь в один прекрасный день тоже взять в руки книги и узнать из них о том, что узнают из этих книг взрослые. Еще взрослые умеют писать друг другу письма, вообще умеют писать о чем угодно. И ты тоже сможешь писать письма, потому что кроме того, что ты научишься читать, ты научишься еще и писать. А кроме чтения и письма взрослые умеют и считать. Ты пока еще не знаешь, что такое арифметика. Но в жизни нужно уметь считать – например, когда человек хочет купить себе что-нибудь поесть или когда нужно купить или сшить одежду". Вот такой разговор нужно провести с классом и затем добавить: "Считать вы тоже научитесь". Хорошо, если вы обратите на эти вещи внимание детей, а на следующий день снова к ним вернетесь, закрепляя этот ход мыслей частым повторением.

Вообще, для обучения и воспитания имеет величайшее значение, чтобы преподаватель стремился – простите мне такой оборот – осознанно поднять в сознание детей то, что обычно происходит само собой, по привычке. И напротив, преподаванию и воспитанию не принесет пользы, если в обучение будут вводиться всевозможные вещи якобы исключительно в целях обучения, возможно, даже только мнимых. Сегодня вы можете услышать, что детям рекомендуется приходить в школу, вооружившись обгорелыми спичками – предпочтительно не круглыми, а гранеными, чтобы они не соскальзывали с наклонной поверхности классных парт. Затем дается команда выложить из спичек домик и т.п. Выкладывание из спичек является излюбленным предметом для младших школьников. Но такие вещи в сравнении с подлинным познанием жизни выглядят как баловство, для существа человека такое выкладывание спичек не имеет значения. Позже ученик будет оглядываться на это как на пустую игру. Для воспитания же пустая игра крайне вредна. Вашей задачей является, напротив, ввести в воспитание нечто подлинно жизненное. Не поймите меня неправильно: я не против игр, я против искусственных, специально выдуманных для обучения игр. О том, как вводить игру в препо­давание, нам еще придется много говорить.

Теперь как с самого начала воздействовать на волевое развитие?

Если мы в достаточной степени закончили с введением, которое, с одной стороны, служит тому, что ребенок начинает понимать, зачем он находится в школе, а с другой стороны, в нем возникает известное уважение, известное почтение к взрослым, то для нас важно сделать следующий шаг. Было бы хорошо, если бы вы, к примеру, сказали детям: "Посмотрите на самих себя. У вас по две руки, одна левая рука и одна правая. Эти руки даны вам для работы; этими руками вы можете делать всевозможные вещи". То есть следует попытаться поднять в сознание детей так же и то, что есть в человеке. Ребенок должен не просто знать, а осознавать, что у него есть руки. Естественно, вы можете возразить: "А разве он не знает, что у него есть руки?" На самом деле очень существенно, чтобы в душе ребенка укоренилась мысль, что руки ему даны для работы. Поговорив с ребенком о руках и о работе руками в течение некоторого времени, вы переходите к тому, чтобы как-либо задействовать его руки. Это может произойти уже на первом уроке. Можно сказать классу: "Смотрите, что я делаю (см. рисунок 3 слева). Теперь сделай то же самое самостоятельно!"

Рисунок 3

И пускай теперь дети выполняют задание по возможности медленно. А дело и так будет двигаться небыстро, если вызывать детей по одному к доске. Правильное усвоение при этом имеет величайшее значение. Затем можно сказать классу: "Смотрите, что я делаю (см. рисунок 3 справа); а теперь повторите". И каждый ребенок выполняет задание сам. После того как все готово, учитель говорит классу: "Эта линия прямая, а эта – изогнутая; вы своими руками нарисовали сейчас прямую и изогнутую линии". Неловким детям нужно помочь; но надо стремиться к тому, чтобы каждый ребенок с самого начала делал это с известным совершенством.

Итак, надо стремиться к тому, чтобы дать детям с самого начала что-нибудь делать, и также к тому, чтобы такое действие было повторено на следующих уроках. Далее, на следующий день дети проводят сначала прямую, а затем изогнутую линию. Здесь важен один тонкий нюанс. Вначале не стоит очень заботиться о том, чтобы дети провели прямую и изогнутую линии по памяти; лучше и в следующий раз нарисовать их на доске и велеть классу скопировать. И только затем спросить: "Скажи-ка; что это такое?" – "Прямая линия!" – "А это?" – "Изогнутая линия!" Таким образом, вы должны использовать принцип повторения, давая классу возможность скопировать рисунок, но не давая определения, а предлагая ребенку самому определить, что он видит перед собой. Эти тонкие нюансы очень важны. Вы вообще должны придавать большое значение тому, чтобы правильное вошло в привычку, чтобы идеалы преподавания стали вашей второй натурой.

Затем смело поставьте на стол ящик с красками и стакан воды – не бойтесь возраста, как раз особенно хорошо делать с детьми что-нибудь такое в очень нежном возрасте. Берете в руку кисть, окунаете ее в стакан, набираете немного краски и, после того как вы предварительно прикрепили к доске кнопками большой белый лист, рисуете на нем маленькое желтое пятнышко. Затем пусть каждый ребенок нарисует такое же пятно, разумеется, отступая от ранее нарисованных. Получится много желтых пятен. После этого сами окуните кисть в синюю краску и рядом со своим маленьким желтым пятнышком нарисуйте синее. Теперь пусть таким же образом поступают и дети. После того как это проделала примерно половина детей, вы обращаетесь к классу: "Теперь мы сделаем кое-что другое – теперь я окуну кисть в зеленую краску и нарисую зеленое пятно". Оставшимся Детям я велю – при этом я каким-либо способом избегаю взаимной детской ревности – тоже нарисовать по зеленому пятну. Все это займет определенное время; но зато дети увидят, что продвигаться вперед в обучении нужно медленно, понемногу. И теперь вы говорите: "Сейчас я скажу вам кое-что такое, что вы пока еще не в состоянии до конца понять, но наступит день, и вы это поймете: синее рядом с желтым красивее, чем зеленое рядом с желтым!" Это глубоко западет в душу ребенка. Почаще возвра­щайте его к этому в процессе повторения. Дети не остаются к таким вещам равнодушными. Постепенно они научаются на простых, примитивных примерах очень хорошо отличать действительно красивое от менее красивого.

Нечто подобное можно использовать и во время музыкальных занятий. Здесь также следует начинать с какой-нибудь ноты. Детям даже не нужно объяснять, как называется эта нота, просто извлеките ее. Затем пусть ту же ноту возьмет ребенок. Таким образом будет задействовано также и волевое. После этого вы извлекаете вторую, созвучную первой ноту, и несколько детей повторяют за вами. Продолжая, вы добавляете к ноте диссонирующий звук, и снова дети повторяют за вами. Вы пытаетесь, как и в случае с красками, пробудить у детей чувство консонирующих и диссонирующих звуков, но не разговорами о консонансе и диссонансе, а говоря им об очень и не очень красивых созвучиях, то есть апеллируя к их ощущению. Именно с этого, а не с букв должен начинаться первый урок. Именно с этого.

И вот классный учитель начинает учебный год с такого рода бесед. Видимо, музыкальную часть нужно отнести на другое время. Но было бы очень хорошо, если бы учитель музыки действовал совер­шенно в том же русле, что и классный учитель, разумеется на своем, музыкальном материале. Тогда ученики почувствуют у разных учителей один и тот же общий стиль. Школа получает республиканский характер. На еженедельной учительской конференции эти вопросы должны подвергаться постоянному обсуждению, и тем самым должно достигаться известное единство в преподавании.

Только после таких музыкальных и живописных занятий наступает момент, когда вы переходите к первоэлементам чтения, причем чтения не типографского, а написанного от руки текста. О частностях мы еще поговорим подробнее. Сегодня на подготовительном занятии мне скорее хотелось бы наметить те точки зрения, в соответствии с которыми мы сможем действовать дальше, чем педантично разбирать последовательность уроков. В методическом отно­шении очень важны ваши первые беседы о письме, чтении и счете. Пусть ребенок еще не умеет читать, но в нем укрепится надежда, что он научится этому в школе, а с ней и желание, и воля. То есть в воспитательных целях вы можете даже некоторое время потомить ребенка в ожидании, откладывая непосредственную встречу с предметом обучения. Это исключительно благотворно действует на развитие детской воли.

Теперь я хотел бы, прежде чем двинуться дальше, остановиться на некоторых расхожих представлениях, которые могли бы ввести вас в заблуждение. Много, много дров было наломано прежними методами обучения чтению и письму. Но особенно много вреда про­истекло от форм обучения родному языку – грамматике, синтаксису и т.д., и, пожалуй, найдется немного людей, которые бы без содрогания вспоминали о том, каким образом им приходилось учить грамматику или синтаксис. И их чувства вполне обоснованны. Только не следует из этого заключать, что в изучении грамматики нет никакого проку и его следует совершенно устранить. Такой вывод был бы совершенно неправилен. В поисках истины кое-кто, конечно, бросится из одной крайности в другую и скажет: "Долой грамматику, будем просто учить ребенка читать, кладя перед ним тексты, и научим его читать и писать без всякой грамматики!" Причем к таким идеям толкнет как раз школьный страх. Но изучение грамматики далеко не бесполезно, особенно в наше время, и вот по какой причине.

Что мы, собственно, делаем, когда поднимаем неосознанную речь до грамматики? Мы подвигаем нашего питомца к тому, чтобы под­нять речь в сознание; мы вовсе не стремимся педантично преподать ему грамматику, мы стремимся поднять до сферы сознания то, что в противном случае совершается бессознательно. В жизни человек бессознательно или полубессознательно контактирует с внешним миром по законам грамматики. Грамматика учит, например, что есть имена существительные. Существительные являются обозначениями предметов, предметов, которые, в известном смысле, в законченном виде явлены в пространстве. Встреча с такими предметами в жизни имеет для нас немалое значение. Во всем, что выражается существительными, мы осознаем свою человеческую самостоятельность. Благодаря тому, что мы учимся обозначать вещи именами существительными, мы обособляем себя от, внешнего мира. Если мы говорим "стол" или "стул" то имеем в виду, что обособляем себя от названного предмета: мы – здесь, стол и стул – там. Совсем иначе обстоит дело с прилагательными. Когда я говорю "стул синий", то выражаю этим нечто, что соединяет меня со стулом. Свойство, которое я воспринимаю, объединяет меня со стулом. Когда я обозначаю предмет существительным, я обособляюсь от него; когда я произношу прилагательное, я снова соединяюсь с ним. То, как мы осознаем предметы, вполне проявлено в нашей речи, в обращении, и это нужно понимать. Если я произношу глагол: "Человек пишет", то мое «я» – я сам не только соединяюсь с существом, к которому относится этот глагол, но и включаюсь в то действие, которое физически совершает другой. Когда я произношу глагол, я связываю мое «я» с физическим телом другого. Слыша глаголы, мы в действительности всегда соучаствуем в некоем действии. Причем соучаствуем прежде всего самым духовным в нас, другое дело, что это духовное подавляет всякое внешнее проявление своего соучастия. Эвритмия выносит эту деятельность «я» во внешний мир. Когда один человек говорит, другой слушает, соучаствуя своим «я» тому, что физическиживет а звуках. Но внешне это не проявляется. Таким образом, «я» все время занято эвритмией. Эвритмия же как таковая – это не что иное, как видимое слушание. Слушая, вы постоянно эвритмизируете, эвритмизируя, вы только делаете видимым то, что невидимо в слушании. Эвритмия – это откровение внутренней деятельности слушающего человека. Она не есть нечто произвольное, она в действительности есть откровение внутренней деятельности слушающего человека. Внутренне люди сегодня ужасно неряшливы, поэтому ужасно и их слушание. Подлинное слушание возвышает вашу обычно хаотическую внутреннюю деятельность до подлинной эвритмии. Эвритмия научит людей слушать, чего сегодня они как раз не умеют. На своих теперешних лекциях я сделал удивительное открытие. Например, в ходе дискуссии выступают ораторы. Но по их речам очень скоро замечаешь, что они вовсе и не услышали всей лекции, даже в буквальном, физическом смысле, а услышали только ее опреде­ленные фрагменты. Подобное явление характерно особенно в нынешнюю эпоху. Так, кто-нибудь вступает в дискуссию и сыплет привычными, за десятилетия уже затверженными истинами. Или наоборот, оратор выступает в социалистически настроенной аудитории, но присутствующие слышат только то, что они десятилетиями слышали от своих агитаторов, другого они не слышат просто даже физически. Порой они наивно откровенны: "Доктор Штейнер говорит прекрасные вещи, но – ничего нового!" Люди настолько закоснели, что они пропускают мимо ушей все, кроме того, что вбито в них в течение десяти­летий. Люди разучились слушать и в будущем будут слушать все хуже и хуже, если только подлинное слушание не будет снова пробуждено эвритмией.

Необходимо снова оздоровить душу. Поэтому крайне важно, чтобы к гимнастике и ко всему, что ориентировано на физиологию и телесную гигиену, добавилась гигиена души. Поэтому столь важно чередовать уроки физкультуры и уроки эвритмии. Хотя эвритмия и является в первую очередь искусством, именно гигиенический ее элемент мог бы принести особенную пользу воспитуемому. Эвритмия научила бы душу тому, чему спортивные занятия учат тело, и оба предмета прекрасно дополнили бы друг друга. Все дело в том, чтобы мы действительно воспитывали учеников так, чтобы они учились вниманию к окружающему миру, к своим ближним. Ведь это основа всякой общественной жизни. Сегодня каждый говорит о социальных импульсах, но среди людей живут сплошь антисоциальные устремления. Социализм следовало бы начинать со школы уважения. Уважение возможно только на основе слушания. Исключительно важно, чтобы тот, кто хочет стать учителем и воспитателем, научил­ся чувствовать эти вещи.

Теперь, когда вы кое-что знаете о частях речи, вы будете говорить о них уже с совершенно другим внутренним отношением к существительному, прилагательному и глаголу. Но все же наши рассмотрения пока только очень предварительны, их необходимо продолжить. Сейчас я хочу только обозначить некоторые представления, отсутствие которых могло бы ввести вас в заблуждение.

Для нас исключительно важно знать, какое значение для человека имеет осознание строения языка. Но, кроме того, мы должны обрести чувство – в сегодняшнем человеке по большей части уже вымершее чувство того, насколько язык мудр. Он же намного мудрее нас всех. Язык – в этом в глубине души никто не сомневается – в своей сути выстроен не человеком. Представьте себе, люди собираются в парламенте и, исходя из своих идей, определяют строение языка. Что бы из этого вышло?! Пожалуй, нечто столь же умное, как и наши законы! Но структура языка в действительности гораздо разумнее наших законов. В языке заключены величайшие сокровища мудрости. Исключительно многому учит нас то, как говорит тот или иной народ. Вживаясь в строение языка, вы очень многому учитесь у гения языка. Это исключительно важно – научиться совершенно конкретно ощущать жизнь и деятельность гения языка. Это рождает уверенность в том, что гений языка действует в структуре речи. Далее можно осознать: мы, люди, говорим; животные не могут говорить, у них есть в крайнем случае лишь начатки артикулированной речи. В наше время, когда размыты все понятия, речь приписывают даже муравьям и пчелам. Но на самом деле это чепуха. Все это построено на вполне характерном образе мыслей. Сегодня некоторые философы, воображающие себя очень умными, задают вопрос: "Почему бы растениям не обладать волей и чувством? Ведь есть и такие растения, так называемые насекомоядные, которые при приближении насекомых завлекают и захватывают их". Эти растения вроде бы проявляют вполне определенную волю. Но такие внешние признаки неприменимы для характеристики воли. Если речь заходит о подобных логических ходах, я обычно "развиваю" мысль дальше: "Я знаю одну вещь, которая тоже ждет, чтобы к ней приблизилось живое существо, затем хватает его и удерживает. Это мышеловка". Голое наблюдение за мышеловкой столь же доказывает ее одушевленность, сколь наблюдение за росянкой сознательность этого растения.

Нужно твердо усвоить, что артикулированная речь является чисто человеческим свойством. Человек должен осознать, каким образом он противостоит трем остальным царствам природы. Если он осознает это, то он осознает также, что его «я» существенно обусловлено языком. Сегодня речь также стала для человека чем-то уж очень абстрактным. Позвольте вам кое-что напомнить, дабы вернуть пошатнувшееся уважение к речи. Когда в глубокой древности, например в еврейской культуре – но лучше брать еще более древние времена, – священнослужители в процессе культовых действий доходили до определенных понятий, то они прерывали свою речь, не произносили божественного имени, а делали соответствующий эвритмический жест и затем снова говорили. Так, например, то имя, которое для нас сегодня звучит уже совершенно абстрактно и которое в древнееврейском передавало известную формулу "Я есмь тот кто я есмь", не произносилось никогда, но речь прерывалась и делался знак. На языке жестов это означало "неизреченное имя Бога в человеке". Почему это делалось так? Это делалось так потому, что, будучи названным, это имя оглушило бы людей при их тогдашней чувствительности. Тогда еще в языке существовали звуки и сочетания звуков, которыми люди древних культур могли быть оглушены, так они сильно действовали. При произнесении и слуша­нии таких слов с участниками случилось бы нечто вроде обморока. Поэтому говорили о "неизреченном имени Бога". Это имело большое значение. Вы находите указание на это явление в словах о том, что только священники, да и те лишь в особых случаях, могли произносить такие имена, потому что иначе, при произнесении перед неподготовленными к этому людьми, небо обрушилось бы на землю. Люди упали бы в обморок. Поэтому такое имя выражалось жестом.

Вот что такое речь. Сегодня же люди пробалтывают все совершенно бездумно, без всякого чувства. Люди – нормальные, не сентиментальные, – читающие глубокие книги со слезами на глазах, стали большой редкостью. Сегодня это рассматривается как атавизм. Живое ощущение того, что заложено в языке, очень притупилось.

Это есть нечто такое, что наряду со многими другими вещами нужно снова оживить. Многим в нашем чувстве самих себя, в том, что мы ощущаем себя как личность, мы обязаны как раз языку. Чувство благодарности по отношению к языку может возвыситься до молитвенного настроения: "Я слышу, как звучит речь вокруг меня, и пусть при этом сила «я» вливается в меня посредством языка!" Если в вас живет это чувство, то вы самыми разными путями сможете пробудить его у детей. И тогда вы сможете пробудить у детей чувство «я» не на эгоистический лад, а совсем по-другому. Это чувство «я» можно ведь пробудить у детей двумя путями. Если пробудить его неверно, то это способствует раздуванию эгоизма, а если пробудить его правильно, то оно содействует возбуждению воли, самоотверженности, открытости к окружающему миру.

То, что я сказал сейчас, должно пронизать вас. Применять это вы будете в построении преподавания родного языка. Как при этом сознательно действовать на практике, чтобы пробудить в ребенке самосознание, об этом мы еще поговорим завтра.

Лекция пятая