Штутгарт, 22 августа 1919 года

Теперь нам предстоит постепенно выстраивать то, что до сих пор мы лишь вскользь затронули. Из всего сказанного вчера вы, я полагаю, уже сделали вывод, что и в отношении совершенно специальных вопросов преподавания многое необходимо изменить и обновить.

А теперь вернемся немного назад, к тому, о чем я говорил на предыдущей лекции. Окинув мыслью все сказанное, вы, в сущности, можете получить понятие о человеке как о существе, несущем в себе "три царства", в которых повсюду встречаются друг с другом симпатия и антипатия. Мы можем пояснить это на схематическом примере. Предположим, что в определенном месте в голове осуществляется деятельность нервной системы, чувственные восприятия вторгаются вовнутрь и встречаются с антипатией, идущей изнутри. На примере этого случая вы видите, что каждую отдельную систему нужно мыслить в связи со всем человеком. Деятельность чувств как таковая является, собственно, более тонкой деятельностью системы конечностей, так что в чувственной области главенствует симпатия, а из нервной системы.наружу посылается антипатия. Если мы представим себе зрение, то увидим, что внутри самого глаза имеется нечто, связанное с симпатией, — кровеносные сосуды глаза — и эта симпатия пронизана антипатией — нервной системой глаза. Благодаря этому и осуществляется зрение. Но вторая, более важная сейчас для нас встреча симпатии и анти­патии происходит в середине человека. Они встречаются друг с другом в грудной системе. При этом снова активен весь человек, ибо, когда симпатия и антипатия встречаются в груди, это нами осознается. И вы также знаете, что это столкновение симпатий и антипатии выражается в том, что мы, не задумываясь, делаем под влиянием какого-либо впечатления рефлекторное движение, что мы, действуя чисто инстинктивно, мгновенно отталкиваем от себя что-либо, угрожающее нам опасностью. Такие, скорее подсознательные, рефлекторные движения затем отражаются в мозгу, в душе, и благодаря этому связанные с ними ситуации снова приобретают образный характер. Итак, мы сопровождаем образами то, что происходит в нашей грудной системе как встреча симпатии и антипатии. Кстати, поэтому от нас ускользает первопричина – столкновение симпатии и антипатии. Но в груди происходит нечто такое, что исключительно глубоко связано со всей жизнью человека. Там происходит встреча симпатии и антипатии, и связь этой встречи с нашей внешней жизнью полна исключительного значения.

Мы развиваем определенную деятельность, которая воздействует как симпатия, является симпатической деятельностью. Мы позволяем этой симпатической деятельности в нашей груди непрерывно схлестываться с космической антипатической деятельностью. Выражение этой встречи – человеческая речь. А понимание этой деятельности суть не что иное, как деятельность мозга, сопровождающего эту встречу симпатии и антипатии. Мы следим за речью и тем самым понимаем ее. В речи, по сути, заключено двоякое: деятельность, происходящая в груди, и параллельная ей деятельность, совершающаяся в голове. Отличие состоит в том, что деятельность в груди гораздо более реальна; деятельность же в голове ослаблена до уровня образов. Когда вы говорите, в груди у вас происходит непрерывная деятельность, которую вы одновременно сопровождаете образами, то есть головной деятельностью. Из всего этого вы легко поймете, что речь, как и чувство, основана на непрерывном ритме, непрерывной смене симпатических и антипатических воздействий. Язык в основе своей в первую очередь укоренен в чувстве. А мыслительное содержание речи возникает потому, что содержание чув­ства сопровождается в нас познавательным содержанием, содержа­нием представлений. Но понять язык можно, только в полной мере осознав его коренную связь с человеческим чувством.

Фактически язык двояким образом укоренен в человеческом чувстве. Во-первых, в том, что, как чувство, выступает навстречу миру. А именно? Возьмем какое-нибудь отчетливое чувство, отчетливый оттенок чувства, например удивление, изумление. Пока мы душевно пребываем в человеке, в микрокосме, мы имеем дело с удивлением, изумлением. Если же мы попытаемся создать космическое отношение, космическую пропорцию, связанную с этим эмоциональным оттенком удивления, то мы увидим, что удивление превратится в звук "О". В сущности, звук "О" есть не что иное, как такое действие нашего дыхания, когда оно словно перехватывается внутри от удивления, изумления. Поэтому вы можете смотреть на звук "О" как на выражение удивления, изумления.

В соответствии с исключительно внешним научным подходом к исследованию мира язык в последнее время также истолковывался исходя из внешнего. Был поставлен вопрос о том, откуда берется зависимость между звуками и тем, что они обозначают? Никому не пришла в голову мысль, что все вещи на свете производят на человека определенное эмоциональное впечатление. Каждый отдельный предмет определенным образом воздействует на человеческое чувство, хотя это воздействие часто может быть настолько слабым, что не осознается и наполовину. Но мы не найдем ни одного предмета, обозначаемого словом со звуком "О", который не вызывал бы в нас хотя бы очень легкого удивления. Когда вы говорите "окно", вы потому произносите слово, содержащее звук "О", что само окно имеет в себе нечто такое, что отзывается в вас легким удивлением. Именно таким образом язык определяется человеческими чувствами. Вы вступаете в эмоциональные отношения со всем миром и называете этот мир такими словами, звуки которых как-либо выражают эти эмоциональные отношения.

К этому обычно относятся крайне поверхностно. Считалось, люди в языке подражают тому, как лают или рычат звери. Затем была создана знаменитая лингвистическая теория "Гав-гав", по утверждению которой подражание объясняет абсолютно все. Подобные теории опасны тем, что представляют собой как бы полуистину. Когда я подражаю собаке и говорю "гау-гау", а в этом моем "гау-гау" заключен эмоциональный оттенок, выражаемый звуком "ау", я, тем самым переношусь в душевное состояние собаки. Звук при этом образуется не так, как утверждает теория, а окольным путем, через проникновение в душевное состояние собаки. Другая теория утверждает, что каждый предмет в мире несет в себе определенный звук, подобно тому как колокол несет в себе свой звук. На почве этого утверждения образовалась так называемая теория "Бим-бом". Обе они, теория "Гав-гав" и теория "Бим-бом", существуют и по сей день. Но понять человека можно, только допуская, что язык есть выражение мира чувств, нашего эмоционального отношения к различным предметам.

Другой нюанс нашего отношения к предметам представляет собой тот оттенок чувства, который вызывают у нас пустота и черный цвет, который, в сущности, сродни пустоте, и вообще все, что сродни черному цвету – это чувство страха, боязни. Оно выражается звуком "У". А при восприятии всего наполненного, белого, светлого и всего, что сродни белому, светлому, в том числе и по отношению к звуку, который сродни светлому, в нас возникает чувство восхищения, почитания: "А". Если в нас возникает чувство, что мы должны оказать сопротивление какому-либо внешнему впечатлению, отвернуться от него, чтобы защитить себя, мы выражаем это отстранение в звуке "Е". Когда же в нас возникает противоположное этому чувство обращенности к чему-либо, чувство приближения, слияния с чем-то, тогда это чувство выражается в звуке "И".

Таким образом (все частности, равно как и вопрос о дифтонгах, мы рассмотрим позднее), мы разобрали важнейшие гласные, причем следует упомянуть еще один гласный, менее распространенный в европейских областях и выражающий нечто более значительное, чем все остальные гласные. Если вы попытаетесь произнести этот гласный, то у вас получится звук, в котором совмещаются «А», «О» и «У» и который благодаря этому выражает в первый момент страх перед чем-либо, но одновременно и стремление Перенестись в предмет, явившийся причиной страха. Чувство, выражаемое через этот звук, есть глубочайшее благоговение. Этот звук чрезвычайно распространен в восточных языках, что доказывает, что именно жители Востока способны испытывать глубокое благоговение. В западных языках, напротив, он совершенно исчез, потому что там живут люди, в душе которых благоговению вообще нет места.

Итак, мы составили себе представление о том, какие внутренние движения души выражаются в гласных. Все гласные выражают внутренние душевные движения, в основе которых живет симпатия. Даже если мы испытываем страх перед тем или иным предметом, этот страх основан на тайной симпатии. В нас не было бы страха, если бы мы не чувствовали к этому предмету тайной симпатии. Но при наблюдении этих явлений вы должны обратить внимание на один аспект. Относительно легко сделать наблюдение, что "О" имеет нечто общее с удивлением, "У" – с боязнью и страхом, "А" – с почи­танием, восхищением, "Е" – с преградой, "И" – с приближением к чему-либо, "АОУ" – с благоговением. Но наблюдение затруднено для вас тем, что вы можете легко перепутать оттенок чувства, возникающий у нас при восприятии звука, с тем, который возникает при его произнесении. Эти эмоциональные оттенки различны. В отношении чувств, перечисленных выше, вы должны учесть, что они относятся к ситуации произнесения звука. Когда я хочу что-то сообщить посредством звука, эти соответствия верны. Если я хочу сообщить кому-то, что испытываю страх, то я выражаю это посредством звука "У". Этот оттенок не подходит в том случае, когда кто-либо, произнося звук "У", хочет вызвать страх в других. В случае, когда вы сами хотите возбудить страх, вы получите отзвук необходимого оттенка, говоря ребенку "У-у-у!"

То, что мы чувствуем, есть чистой воды душевный процесс. Этот душевный процесс, основанный, собственно, целиком на действии симпатии, может встретиться с антипатией, идущей извне. Это происходит благодаря согласным. Когда мы соединяем согласный и гласный, то мы смешиваем друг с другом симпатию и антипатию. Наш язык, губы и нёбо для того и существуют, чтобы служить органами антипатии, чтобы в определенном смысле держать предметы внешнего мира на расстоянии. Если бы наша речь состояла из одних гласных, это привело бы к тому, что мы в излишней степени отдавались бы внешним предметам. Собственно, мы бы слились с предметами внешнего мира, в нас осталось бы слишком мало эгоизма, потому что мы действовали бы на основе глубочайшей симпатии к внешним предметам; мы смогли бы отстраниться от внешних предметов только благодаря эмоциональной нюансировке симпатии, например в состоянии боязни или ужаса. Но даже и в таком нашем отстранении от внешних предметов осталось бы слишком много симпатии. Как гласные относятся к звукам, в которых мы выражаем сами себя, так согласные – к звучанию самих предметов.

Отсюда становится ясно, что в гласных следует искать прежде всего оттенки чувств, в согласных же, «Ф», «М», «Б» и т.д., следует видеть подражание внешним предметам. Вчера я показал вам связь между звуком «Ф» и рыбой, и это было корректно в той мере, в какой я исходил из подражания очертаниям той самой рыбы, которую вы наблюдали во внешнем мире. Согласные всегда можно свести к подражанию внешним предметам, а гласные, в противоположность им, – к элементарному выражению оттенков человеческих чувств по отношению к этим предметам. При этом вы можете смело рассматривать язык как взаимодействие симпатии и антипатии. Симпатия всегда заложена в гласных, а антипатия в согласных.

Но мы можем рассмотреть образование языка также и с другой точки зрения. Мы можем сказать: что же это, собственно, за сим­патия, которая выражается в грудной системе человека, – а действие антипатии при этом прекращается, – и голова ее только сопровождает? То, что лежит в основе этого явления, в действительности есть не что иное, как музыкальное начало, перешедшее определенную границу, переступившее через себя и ставшее чем-то большим, чем просто музыкальное. Отсюда следует: насколько язык состоит из гласных, настолько он несет в себе музыкальное начало; насколько он состоит из согласных, настолько в нем заложено живописное, пластическое начало. В процессе происходит подлинный синтез, подлинное связывание музыкальных и пластических элементов в человеке.

Из этого становится ясно, что посредством неосознанных нюансов в речи может верно выражаться не только сущность отдельного человека, но и сущность целых человеческих сообществ. В немецком языке есть слово "KOPF" (голова). Звучание слова "KOPF" выражает форму, округлость. Поэтому немцы употребляют это слово, имея в виду не только человеческую голову, но и кочан капусты. В немецком языке в слове "KOPF" выражен аспект формы. Представитель романской народности поступает иначе, он говорит "TESTA" и выражает этим нечто душевное, а именно что голова подтверждает, тестирует, устанавливает. Подоснова, как видите, здесь совершенно иная. С одной стороны, дана глубокая душевная симпатия, а с другой – антипатия, слитая с внешним. Попытаемся уста­новить по различию корневых гласных, в чем здесь разница. "KOPF", "О", – этот звук выражает удивление, изумление! В душе возникает при виде округлого некоторое удивление, изумление, потому что округлое как таковое связано со всем, что вызывает удивление, изумление. А теперь возьмите слово "TESTA". "Е" в этом слове – сопротивление. Нужно утвердить, противопоставить себя, иначе просто растворишься в собеседнике.

Учтя все вышесказанное, вы избежите пустых абстракций и станете больше обращать внимания на то, что стоит в словарях. В разных языках слова образуются из различных предпосылок. Простое сравнение слов между собой – чистейшая формальность, и дословный перевод является, в сущности, наихудшим видом перевода. В немецком языке есть слово "FUSS" (ступня), этимологически оно связано со словом "Fuгсhе" (борозда, след) – то есть с тем, что оставляет нога. В романских же языках слово "реs" сродни позиции, исходной точке. К сожалению, такого рода лингвистика, исключительно полезная в педагогике "семантическая" лингвистика, до сих пор научно не развита. Почему же наука не обращает внимания на такие вещи, действительно практически очень полезные?

Эти вопросы остались пока незатронутыми по той причине, что мы еще только разрабатываем все то, что необходимо нам в пятую послеатлантическую эпоху, особенно в области воспитания. Если вы станете рассматривать язык, видя в гласных указание на внутренние душевные состояния, а в согласных – на внешние предметы, то вы сами сможете с легкостью подбирать образы для согласных. Вам не придется применять лишь те образы, которые я дам вам на последующих занятиях, – вы и сами сможете придумывать такие образы и благодаря этому устанавливать душевный контакт с детьми, что гораздо важнее, чем те или иные образы.

Мы распознали в языке отношение человека к космосу. Потому что человек сам по себе остановился бы на восхищении или удивлении; только его отношение к космосу превращает восхищение и изумление в звучащую речь.

Человек определенным образом включен в космос, и уже путем даже чисто внешних наблюдений можно созерцать эту включенность человека в космос. То, что я сейчас говорю, я говорю по той причине, что – как вы уже поняли из вчерашней лекции – многое зависит от того, с какими чувствами мы подходим к ребенку, способны ли мы действительно почитать в нем загадочное откровение целого космоса. Невероятно много зависит от того, можем ли мы, воспитатели и учителя, развить в себе это чувство.

А теперь рассмотрим в несколько более широком контексте тот важный факт, что в течение минуты человек вдыхает примерно 18 раз. Сколько же тогда получается за 4 минуты? 18 на 4 = 72. А сколько раз человек вдыхает за день? 18 на 60 на 24 = 25 920 раз. Но я мог бы подсчитать это и по-другому, взяв число вдохов за 4 минуты, которое равно 72. Затем мне пришлось бы умножить не 24 на 60, а только 6 на 60, после чего я умножил бы полученные 360 на число вдохов, которые человек делает за 4 минуты, и получил бы те же самые 25 920 вдохов за день, поскольку 360 умножить на 72 будет 25 920 вдохов за день. Можно сказать, что процесс дыхания в течение 4 минут – вдох, выдох, вдох, выдох – это день в миниатюре, и когда мы умножаем это число на 360, то полученное число 25 920 представляет собой по сравнению с ним как бы годовой цикл. Сутки, состоящие из 24 часов, для нашего дыхания являются как бы годом. А сейчас рассмотрим иной, более масштабный дыхательный процесс, состоящий в ежесуточной смене сна и бодрствования. Чем являются, в сущности, сон и бодрствование? Бодрствование и сон указывают на то, что мы нечто выдыхаем и вдыхаем. Засыпая, мы выдыхаем наше «я» и астральное тело, а при пробуждении снова вдыхаем их, и все это в 24-часовом ритме. Чтобы получить год, мы должны умножить день на 360. То есть год означает для этого рода дыхания то же, что и для обычного дыхательного процесса 1 день, когда мы умножаем на 360 то, что происходит за 4 минуты. И если мы умножим 1 год на нашу среднюю продолжительность жизни, то есть на 72, то получим снова 25 920. Мы рассмотрели дыхатель­ные процессы двух видов – вдох и выдох, совершающиеся 72 раза за 4 минуты и 25 920 раз в сутки, и наше пробуждение и засыпание, которые происходят каждые сутки, при этом 360 раз в год и 25 920 раз в течение жизни. А если вы станете следить за движением Солнца, то откроете еще и третий род дыхания. Вы знаете, что точка, в которой Солнце восходит весной, каждый год несколько сдвигается и таким образом точка весеннего равноденствия, а с ним и Солнце за 25 920 лет проходит всю эклиптику. То же самое число – 25 920 всплывает в масштабе мирового года.

Каково наше место в мире? Мы живем в среднем 72 года. Умножьте это число на 360, и вы опять получите 25 920. Таким образом, вы можете себе представить, что платоновский год включает в себя нашу человеческую жизнь как один день, а один вдох и выдох в рамках человеческой жизни мы можем сравнить с годом в масштабе Вселенной. В малом, микрокосмическом процессе мы можем почитать отображение великого космического процесса. Если присмотреться повнимательнее, то в платоновском годе, то есть в том, что происходит за платоновский год, можно увидеть отображение того процесса, который разворачивается начиная с возникновения древнего Сатурна через фазы Солнца, Луны, Земли и далее до Вулкана. Но все процессы, которые разворачиваются описанным образом, организованы как процессы дыхания в соответствии с числом 25 920. И в том, что происходит для нас во время между пробуждением и засыпанием, опять же выражено то, что происходило во время лунного развития, что происходит во время земного развития и что будет происходить во время развития Юпитера. Здесь проявляет себя наша принадлежность к внеземному. А в том, что происходит за наш самый малый дыхательный процесс, продолжающийся в течение 4 минут, действенны те факторы; которые делают нас земными людьми. Итак, мы должны сказать: «Мы являемся земными людьми благодаря своему дыхательному процессу, а благодаря смене бодрствования и сна мы являемся людьми Луны, Земли и Юпитера; благодаря же тому, что наша жизнь включена в мировой год, мы являемся космическими людьми. Один вдох космоса, всей нашей планетной системы сравним с одним днем нашего существования, а 72 года нашей жизни представляют собой для космоса один день». Если вы откажетесь от иллюзии, что вы отграничены от мира, если вы представите себя как космический процесс, как это и есть в действительности, то вы должны будете сказать: «Я сам – один вдох и выдох космоса».

Дело здесь не в теории, а в процессе. Такие рассмотрения корректны, только если вы вынесете из них чувство бесконечного почитания к тому, что таинственным образом находит свое выражение в каждом человеке. Тогда это чувство уплотнится в необходимую основу обучения и воспитания. Мы не можем и далее вносить в воспитание внешнюю жизнь взрослых людей. Мне кажется в высшей степени ужасной картина, когда в будущем люди будут на основе демократических выборов собираться в парламентах, чтобы принимать решения по вопросам преподавания и воспитания, руководствуясь при этом не более чем своим демократическим чутьем. Если бы это осуществилось в том виде, как в России, это означало что Земля утрачивает свою задачу, изолируется от вселенной и ариманизируется.

Сейчас наступило время, когда человек должен вывести все, что относится к воспитанию, из познания отношения человека к космосу. Все наше воспитание должно быть проникнуто ощущением того, что ребенок, стоящий перед нами, есть продолжение того, что разыгралось в сверхчувственной сфере прежде, чем он был рожден и зачат. Это чувство должно возникнуть из того познания, какое мы проиллюстрировали на примере рассмотрения гласных и согласных. Мы должны проникнуться этим чувством. И только тогда, когда мы действительно проникнемся им, мы сможем обучать правильно. Не думайте, что это чувство бесплодно! Человек устроен так, что правильные чувства сами направляют его. Если вы не научитесь рассматривать человека как космическую загадку, то вы будете смотреть на него как на механизм, и в этом заключена гибель земной культуры. Напротив, восхождение земной культуры можно искать, лишь пронизывая наш воспитательный импульс ощущением космического значения всего человека. Но это космическое чувство дается нам лишь благодаря тому, что мы рассматриваем то, что заложено в человеческом чувстве, как принадлежащее времени, которое заключено между рождением и смертью; то, что заложено в человеческом представлении, как указывающее нам на бытие до рождения, а то, что заключено в воле, как указывающее на бытие после смерти, на грядущее, еще находящееся в зародыше. Троичность человека являет нам, во-первых, то, что относится к бытию до рождения, затем то, что расположено между рождением и смертью, и, в-третьих, то, что относится к бытию после смерти; дело только в том, что бытие до рождения вторгается в Маше бытие в виде образов, а то, что относится к состоянию после смерти, уже заложено в нас в зародыше еще до смерти.

Только благодаря такому пониманию вещей вы можете получить представление о том, что, собственно, происходит, когда человек вступает в отношения с другим человеком. Если прочесть более ранние работы по педагогике, например превосходные для своего времени работы Гербарта, то возникает чувство, что люди оперируют понятиями, сквозь которые они не могут пробиться к действительности, что они остаются вне действительности. Подумайте о том, насколько симпатия, развитая в подлинно земном смысле, пронизывает всякое волнение, насколько то, что заложено в нас посредством нашей воли как зародыш будущего, зародыш посмертного, пронизано любовью, симпатией. И поэтому как бы за всем – не только "как бы", но и на самом деле, – за всем, что связано с волей, следует с особенной любовью следить в ходе воспитания. Мы должны прийти на помощь симпатии, которая уже заложена в человеке, когда мы обращаемся к его воле. Что же, собственно, должно быть импульсом для развития воли? Нет иного пути, кроме как самому воспитателю развивать в себе симпатию к своему питомцу. Чем лучше мы разовьем симпатию, тем лучше будут методы нашего воспитания.

Вы скажете: "Раз воспитание рассудка есть противоположное воспитанию воли, потому что оно проникнуто антипатией, нам придется развивать и антипатии, если мы хотим воспитать в своем подопечном рассудок, интеллект!" Это правильно, но вы должны это правильно понять. Антипатии следует перенести на верную почву. Вы должны попытаться понять самого питомца, если вы хотите воспитать его для жизни представлений. В понимании уже заложен антипатический элемент. В то время как вы стремитесь понять питомца, в то время как вы пытаетесь проникнуть во все, что является нюансами его существа, вы становитесь учителем и воспитателем рассудка, его познания. В этом уже заложены антипатии; только сделайте антипатию благодетельной, воспитывая питомца. И вы можете быть совершенно уверены: жизнь не свела бы нас вместе, если бы к тому не было нужных предпосылок. То, что являете внешним событием, есть, собственно, внешнее выражение внутреннего, как бы странно это ни было для внешнего взгляда на мир. То, что вы должны теперь здесь заниматься тем, чтобы учить и воспитывать детей в вальдорфской школе и делать все, что с этим связано, указывает на кармическую взаимосвязь между данной группе учителей и данной группой детей. И подлинным учителем для этих детей вы станете благодаря тому, что вы освобождаетесь, развив рассудок этих детей, от антипатий, которые вы когда-то раньше развили в себе по отношению к ним. А правильным образом формируя волю, мы развиваем симпатии.

Пусть вам будет ясно: лучше всего попытаться проникнуть в двойственное существо человека так, как мы попытались это сделать на наших семинарских обсуждениях. Но вы должны попытаться проникнуть во все стороны человеческого существа. Благодаря тому что мы попытались сделать на семинарах, вы станете хорошим воспитателем детского мышления. Для жизни его воли вы станете хорошим воспитателем в случае, если попытаетесь окружить его симпатией, подлинной симпатией. Антипатия, которая делает нас способными понимать, и симпатия, которая делает нас способными любить, тоже принадлежат к воспитанию. У нас есть тело и благодаря ему арена встречи симпатии и антипатии, проникающих в воспитание и преподавание. Это я прошу продумать и прочувствовать, и тогда завтра мы сможем пойти дальше.

Лекция третья