Структура учебной недели в I-IV классах. 8 страница

В многогранной школе неизмеримо более полно раскроется «я» каждого ученика, со всей суммой специфических, присущих только ему особенностей. Наш опыт показал, что даже первые шаги к такой школе расширили и углубили педагогическое видение. У нас больше возможностей узнать ребят и, следовательно, влиять на их воспитание и развитие.

Учение не должно быть насилием над природой, не должен быть горьким корень учения.

Учение—это развитие, раскрытие, совершенствование природы

— Ты хочешь быть сильным?

— Да..

— Ты хочешь быть красивым?

— Да. Я хочу быть человеком...

— У тебя есть все возможности осуществить себя. Ты и я — мы соавторы в работе над тобой и надо мной, над нашим совершенствованием.

Таким слышится мне диалог между школой и ее учеником...

ГЛАЗА МОЕЙ СОВЕСТИ

Машина, взвизгнув тормозами, остановилась у переезда. Шлагбаум преградил нам дорогу.

Через минуту, другую, тупо отбивая «та-та-та», потянулся поезд. Мелькали лица пассажиров, окна вагонов, стертые движением несущей их силы.

Я улыбнулся.

— Ты это о чем?—спросил сидевший за рулем отец, видимо наблюдавший за мной в зеркало.

— О поезде.

— Что поезд? Не понял.

— Я подумал о пассажирах. На конечной станции они скажут: «Мы приехали». Хотя точнее было бы сказать:

«Нас привезли». В поезде, рельсах есть что-то от авторитарности. А в пассажирах...

— Ты бы лучше о книге думал,—вздохнул отец. В его взгляде непостижимо сложное: из тоски и надежды,из тревоги и нежности.

И я невольно подумал, что он и мама, — главные соавторы этой книги. За каждой моей мыслью —ихмысли, их вера, их седины и тысячи недоспанных ночей. Не всегда согласные со мной, на свой лад понимая «что есть правда», они имели мужество уступать...

Поднялся шлагбаум. Машина, легко набрав скорость, понесла нас дальше. За окнами, стремительно обтекая с двух сторон ленту асфальта, надвигались зеленые шеренги деревьев. Кое-где в их верхушках и в густом кустарнике, проступали оранжевые блики осени, будто солнечный Сарьян небрежной рукой разбрызгал свой любимый цвет у сочной зелени лета.

Скоро вспыхнет разноцветьем прощального костра осень. И не раз еще, пораженное щедростью красот займется в тоске об уходящей жизни сердце. И заново осмыслишь наставление древних: жизнь — река, в нее не войдешь дважды. Нырнешь в одну часть ее потока, вынырнешь из другой. Удивительно красивая по лаконизму и глубине мысль. Ее с особой силой осознаешь в школе...

Сегодня уезжаю в Москву. Впервые покидаю школу надолго. Покидаю ради работы над книгой. Пришла пора остаться наедине с листом бумаги, доверить ему сомнения преодоленные и непреодоленные — чтобы нам самим и идущим за нами не повторять тех же ошибок...

Вчера и позавчера проводил последние встречи, беседы, давал необходимые, по моему мнению, советы, выслушивал напутствия. Чувствуя мою тревогу, и учителя, и ребята ободряюще смотрели в глаза и говорили: «Да не беспокойтесь. Что мы в ползунках что ли? Управимся». И я подавлял в себе грусть от сознания того, что уезжаю из одной школы, а приеду в другую. Нет, не хуже, чем эта, но в другую. Поток событий школьной жизни пройдет мимо меня. Не почувствую его—и отстану. Человек, как и все живое,—в неустанном изменении. Скажешь «до свидания» одному, а «здравствуйте»—уже другому. Ничто не стоит на месте. А встреча предстоит через год! Что изменится за это время в школе? Какими станут учителя, а главное—ребята? Поймем ли мы друг друга?

Утро было торжественным и чистым, будто кто-то большой и аккуратный тщательно умыл небо и землю перед началом дня. Трава на стадионе, где мы делали зарядку, была густо забрызгана прозрачными капельками росы, стреляющими в нас тоненькими лучиками света. Прохлада обжигала босые ноги. Тело радовалось этим бодрящим ожогам, движению, жадно впитывало лучистость зари.

Впереди всех бежали наши старшеклассники: Федя Кораблев, Саша Беляев, Олег Сапельняк, Вася Дубенко, Ира и Наташа Гончаровы, Таня Семернина, Света Шептун, Оксана Матченко, Олег Малов, Света Никиташева, Кучеренко Валя, Щетинина Галя—наша педагогическая смена. За ними в одной цепочке, которая, подчиняясь воле все время меняющегося ведущего, делала замысловатые зигзаги,—учителя. Когда мы развернулись навстречу заре и стройные тела впереди бегущих погрузились в клубящееся золото восхода, я подумал: «Вот так бы всегда вместе, мы и ученики, ученики и мы,—навстречу заре. Вот оно—завершение книги!» И тут же—другая мысль:

"Это не конец, а начало. Конец должен быть фразой, оборванной на полуслове. Точка многозначнее самоуверенного восклицательного. За ней всегда продолжение...»

Утром, пока отец готовил машину, чтобы везти меня на вокзал, я пришел в школу. Стараясь запомнить мельчайшие подробности, жадно всматриваюсь в лица, вслушиваюсь в интонации, слова. Душа кричит: «Не уезжай!» А я убеждаю ее: «Надо. Ради того, чтобы в веселом и счастливом калейдоскопе улыбок, доброго, свечения глаз дышало школьное детство. Надо ради того, чтобы долго жила наша Зыбковская школа...»

Вот идет высокий, слегка сутулящийся девятиклассник Акулов Олег. Вчера у нас с ним был трудный день. Сорвался парень, крепко сорвался. Что услышу в его коротком «здравствуйте»—начало восхождения, преодоления или?..

— Здравствуйте!—В хрипловатом голосе доброжелательность, вроде бы—начало. И смотрит открыто. «Да, я хочу начать. Но кому это надо?»—вспомнилась с горечью оброненная им фраза...

— Здравствуйте!—отвечаю ему и мысленно: «Вы очень нужны нам, Олег!»

И тут же получаю колючее: «Воспитуете?»

— Нет, неверно. Ну зачем вы так?

— Не обижайтесь. Вы же понимаете, трудно сразу.

— Понимаю...

Эти мгновения общения ему необходимы не меньше, чем мне. Тон делает музыку, первая встреча—день.

А вот еще одно «Здравствуйте...» Это шестиклассница Валя Бойко. В ее интонации ясно звучит: «Я рада видеть вас, готова к событиям нового дня, не подведу, не волнуйтесь».

В ответное «здравствуйте» вкладываю то же чувство доверия и оптимизма: «Все будет хорошо. Успеха вам, Валя!».

Идут в школу ребята, и я вглядываюсь в их глаза, глаза нашей совести. Вот снова мой ученик смотрит на меня требовательно и строго...

«Ты спрашиваешь, что я узнал о тебе? Немного больше, чем знал прежде. Прости, что так медленно и так трудно познаю тебя. Прости. Когда я говорю: «Ты Вселенная», это не игра в слова и не тяга к броским сравнениям. Постижение вселенной и есть постижение тебя. Изречение древних: «Познай себя—и ты познаешь всё»—справедливо, как справедливо обратное: «Познай всё—и ты познаешь себя». Познать тебя—значит объять необъятное. Мы с тобой часть природы, и в нас, как в капле—море, отражается вся ее сложность. В космическую эру мы уже не можем строить педагогику только на изучении отношений: человек—человеку. В среду обитания решительно вошла Вселенная. Педагогика стоит у истоков грандиозных изменений в осмыслении ее сущности, ее роли в продвижении человечества на пути к Великому прогрессу, в обеспечении самой возможности быть... Еще робки наши шаги к тебе, но не смотри с укором, смотри с надеждой. Ты — Человек, и звучание твое во Вселенной будет все мощнее, торжественнее и радостнее. Ты—Человек...»

ЕДИНОДУШИЕ

Прошло пять лет...

Пять лет я не писал... Не писал ни статей, ни очерков, а мысли о книге отложил в сторону, как мне казалось, надолго. Отчеты в академию, сухие справки, доклады на коллегию министерства, короткие наброски-наблюдения— вот круг моих письменных забот в эти годы. Книгу не писал потому, что мне казалось: писать ее еще рано. По той же причине отложил диссертацию на «потом». Утром я спешил в школу. Торопил думать и себя, и всех, кто учил и кто учился. Мы искали и пробовали. А проблемы росли и росли. И вернулась мысль о книге. О книге, в которой расскажу о нашем участии в общенародном поиске оптимальной системы воспитания и обучения человека-труженика, человека талантливого, красивого духовно и физически, верного своему долгу перед Родиной.

Все, что написано, дорого пережитым, и каждая строчкакак маленький кусочек сердца... Думаю, что для читателя небезынтересно проследить процесс развития идеи, пройти вместе с ее автором трудный путь реализации мечты о школе, где бы легко и свободно расцветало Великое Детство, где ученик и учитель были бы сотоварищами, единомышленниками и в каждом ребенке закономерно из класса в класс росла здоровая, яркая, самобытная и непременно талантливая личность...

— Вы Щетинин?

— Да...

— Михаил Петрович?

—Да.

— Моя фамилия Лебедин, зовут меня Николай Петрович. Я из Кировограда. У меня к вам очень важное дело... Когда вы свободны?—с этого телефонного разговора по-деловому и немного загадочно вошла в мою жизнь

Кировоградчина.

Приехал туда в мае 1980 года. Первым районом, с которым меня познакомили хозяева, оказался Онуфриевский, где долгие годы в селе Павлыш работал Василий Александрович Сухомлинский. Район небольшой, сельский, вряд ли кто знал о нем, если бы не всемирная слава Павлыша. Чтобы почувствовать неброскую природную красу здешних мест, надо уйти от шумных лент асфальта. И тогда откроются одна за другой жемчужины этого края: то луговина с прелестной небрежяостью рассыпанных цветов, то таинственность лесного озера, где так и хочется послушать невероятную историю, то вдруг взметнувшаяся в синь круча с золотой короной хлеба.

Земля эта обильно полита людской кровью. Могилы, обелиски, монументы...

Село, куда поехали в очередной раз, было Зыбково. Школа в окружении стройных, зеленых тополей, двухэтажным оранжевым прямоугольником впечаталась в ровную, под линеечку улицу ее имени, от которой к крыльцу своеобразным заливом отходила крохотная площадь.

Зашли в вестибюль. Дохнуло прохладой только что вымытого пола. Тишина. Но вот звонкий пунктир каблучков уверенно раздробил ее на дольки. Навстречу шла небольшого роста черноволосая женщина.

— Тюрина Надежда Суреновна, директор школы,— представилась она.—Мы вас ждем. Можете побеседовать с учителями.

— И дети в школе? — спросил я.

—Да, — ответила директор и добавила:— Восьмиклассники...

— Вы не могли бы их собрать?

— А сколько времени займет беседа?

— Думаю, минут сорок...

— Значит, минут сорок—час,—повторила она, словно колеблясь,—ну что ж, хорошо. Подождете в кабинете, пока я соберу ребят?

— Нет-нет, не беспокойтесь, мы пока посмотрим школу.

— Михаил Петрович! Ребята ждут,—вскоре позвала Надежда Суреновна.

— Вы знаете, о чем буду говорить?—спросил я ее.

— Да. Читали ваши статьи «Колокола детства» в «Комсомольской правде»... «Школа будущего рождается сегодня'» в «Новом мире». Даже на педсовете их обсуждали. Только не для массовой школы то, о чем вы пишете. В жизни все сложнее. С детьми, у которых все нормально в семье, у кого есть определенные задатки, что же не экспериментировать...

— А если у вас провести эксперимент?..

— У нас?! Здесь?! Это невозможно!—вырвалось у Тюриной.

— Ну вотвы и пасуете...

— Я?!—Надежда Суреновна взметнула свои тяжелые черные брови.—Рискуете вы. У меня подруга работает в экспериментальной школе. Она рассказывала, каких туда учителей подбирают. У нас не город, в соседнюю школу учителя не переведешь.

— А если со всеми теми, кто здесь?

— Чтобы дискредитировать вашу идею?

— Есть такое желание?

— Ну зачем вы так,—Надежда Суреновна вздохнула:—Силенок у нас нет. Да и контингент детей... Нет-нет, дети у нас как дети, даже послушнее, чем в городе. Но общее развитие их значительно слабее. Вот поговорите с ними и сами убедитесь. Я их предупредила. Мне зайти или вы сами?

— Сам,—и я открыл дверь с надписью: «8-й класс». Вот оно, тревожное мгновение, предшествующее первым словам. Молчаливая перестрелка вопросов-мыслей, длящаяся доли секунды.

— Кто вы? С чем пришли? Что там у вас в душе?

— А вы о чем только что думали? Как с вами говорить? Поймем ли мы друг друга? Наконец говорю:

— Здравствуйте! Прошу всех сесть. Простите, что отниму у вас время. Мы сможем побеседовать минут сорок?

Наступило неловкое молчание. Где-то скрипнул стул, и опять тишина. Все смотрят в парты. Нет-нет, да и стрельнет молнией чей-нибудь взгляд в мою сторону и спрячется под ресницами.

А мне так необходим откровенный разговор. Я настроен на работу, верю в успех. Но что моя вера?! Я ничего не смогу сделать, если мы не станем единомышленниками. Просто предложить свой вариант будущей школы, как бы он ни был хорош, бесполезно. В этом случае вам достанется роль статистов. Но она ни у кого энтузиазма не вызовет. А без энтузиазма нет инициативы.

Нужно сделать так, чтобы мы вместе стали борцами за новую школу, представили, какой она может быть, и поверили в возможность осуществить мечту. Тогда... О, что будет тогда, я уже хорошо знал по Ясным Зорям. И те же Ясные Зори подсказали, что сначала надо идти к детям.

Я лихорадочно искал выход. «Ну думай же, думай?— подстегивал себя.—Ты для них незнакомый человек. Незнакомый. Опыт общения с их сверстниками, для которых был учителем, не в счет. Там ты заходил в класс не для начала, для продолжения разговора, давно перешагнувшего берега урока, в каждом твоем слове были миры совместно прожитого, им понятные. А здесь на шкале отношений нуль. Единственное спасение— подчеркнуть, что ты гость, а они хозяева. Им и решать, принять меня или нет. Может быть, придется извиниться и уйти».

— Да вы говорите! Мы слушаем!—выручила меня сидевшая за первым столом от окна светловолосая девушка.—Просто мы... стесняемся,—улыбнулась она.

Я с благодарностью посмотрел на нее и спросил:

— Как вас зовут?

— Лена... Лена Брежатова.

— А вас?

— Ой, ребята, извините! Я ведь даже не назвал себя. Михаил Петрович Щетинин, старший научный сотрудник НИИ общих проблем воспитания Академии педагогических наук СССР, — сказал излишне длинно и как-то уж очень официально.

— Вы из Москвы?—спросил худощавый парень и, не дожидаясь ответа, представился:—А я Кораблев... Васька,—добавил он, затем быстро привстал и как-то по-птичьему поклонился.

Класс дружно засмеялся.

— Да, Вася, из Москвы,—радуясь потеплевшей обстановке, ответил я и уже для всего класса сказал:

— Сейчас многие ученые разрабатывают модель школы будущего. Какой она должна быть? Хотелось бы знать и ваше мнение. Очень, ребята, важно посоветоваться с вами.

— Прямо с нами?!—хмыкнул кто-то недоверчиво.

— А с кем же еще?

— Мы вам насоветуем... записывать устанете,— протянул резковатым басом коротко остриженный парень с последней парты. ²

— А знаете, ребята, у меня есть предложение!—будто не слыша этой реплики, продолжал я.—Давайте представим себя в двух ролях. Пусть каждый, оставаясь в роли ученика, станет еще и волшебником. Какую бы жизнь в школе он сделал для себя—ученика?

— Лучше вы нам расскажите, а мы послушаем,— сказала соседка Брежатовой, черноволосая, чернобровая, с большими темно-коричневыми глазами миловидная девушка.

— Как вас зовут?

— А нужно ли вас затруднять? Все равно вы завтра нас забудете, небось, мы не одни, с кем вы советуетесь.|

— Галка! Что ты ставишь из себя княжну Мери? — крикнул Кораблев.

— Не Галка, а Галя...—зарделась девушка. И видя что я хочу ей что-то сказать, добавила:—Странно как-то. Я приехать за тысячу километров советоваться с нами.— И немного привстав, мягко произнесла:—Ратушная Галя.

— А че! Прямо че хочешь, то и предлагать?—снова пробасил короткостриженый.

— Конечно, что хотите.

— Тогда закрыть школу совсем, и без мороки махнул он рукой.

— А вас как зовут?

— Меня? Ну Сашка...

— Саша, вы же сами понимаете, что предложении ваше неприемлемо для настоящего, а тем более, для будущего. Вам, видимо, не очень сладко в школе?

—Че в ней хорошего?!—убежденно произнес парень.

— Может быть, лучше уберем из нее, что причиняет вам боль?

— Мене не больно... Че это мене больно?—уже почти со злостью, будто не желая со мной говорить, бросил он и отвернулся.

— Хорошо! Не будем нарушать наших условий. Итак, учитывая предложение Саши, мы закрываем школу. Но как волшебники будем строить на месте разрушенной новую, с нуля...

— Зачем же с нуля? Не все же в ней плохо? И вообще.—решительно встала Брежатова,—у нас, как у людей, спрашивают мнение, а мы...

И обернувшись в мою сторону, волнуясь, начала:

— Вы знаете, трудно так. без подготовки сказать что-то путное. Но самое главное, что больше всего мучает нас,—это крик. Надо, чтобы учителя не видели в нас мумии. Надо, чтобы мы хотели сюда идти.

Лена говорила, поминутно останавливаясь, часто обращалась то к одному, то к другому: «А помнишь?..»

Ее выступление ста-то тем камушком, который вызывает лавину: ребята разговорились. Сумбурная, беспокойно-смятенная мысль постепенно крепла, набирала силу. Сколько раз я удивлялся неординарности, смелости ее поворотов, спрашивая вновь и вновь: «Откуда это?» Словно только что впервые в жизни явилось мне это чудо: мысль ребенка. И всегда она рождается, если сердце ее творца открыто тебе навстречу.

Жаль, что такие минуты редки! Раскрепостить ученика, дать ему свободу самовыражения, снять заслоны страха, боязни быть осмеянным,—значит, пробудить в нем гения.

В комнате с табличкой на дверях «8-й класс» торжествовала мысль. Мы перебивали друг друга, кричали, спорили...

Дважды заглядывала к нам директор и понимающе закрывала дверь. Но вот она не выдержала и вошла. — Михаил Петрович! Педсовет кончился, мы вас ждем.

— Да-да, сейчас...—тру я зачем-то переносицу, будто хочу вспомнить что-то очень важное, и, вспомнив это важное, говорю:

— Надежда Суреновна! Еще немного... — Еще немного! Надежда Суреновна! Хоть пять минут!—дружно поддерживая меня, просит восьмой класс. — А вы знаете,—не сдавалась директор,—сколько вы здесь сидите? Два часа! Учителя тоже ждут вас, Михаил Петрович. Сколько вам еще надо времени? — Хотя бы минут... восемь.

— Хорошо, еще пятнадцать минут,—улыбнулась директор, а мы пока объявим перерыв.

Она вышла. Я повернулся к классу и вздрогнул. Класс притих. Но глаза! Какие глаза смотрели на меня' Нет, не на меня, прямо в душу. Господи! Как я люблю эту отважную пытливость и доверчивость детских глаз!

Глаза... глаза... Сомнение—вопрос.

Пред вашей вечной повестью

Хочу ответить совестью...

Выйдут из души и лягут на бумагу слова песни, а я буду видеть глаза Шептун Светы и Кораблева Феди, Матченко Оксаны и Дубенко Васи, Брежатовой Лены и Кораблева Васи...—школьников-зыбковчан 1980 года. И вместе с ними в моей памяти встанут глаза ребят из Ясных Зорь. Пройдут годы, и. когда будут у меня спрашивать, почему я выбрал именно Зыбково. я назову причины, логически увяжу их одну с другой, но главную не смогу объяснить словом...

В классе была тишина, только не такая, как вначале. Это была тишина взаимопонимания. Я уже знал их всех по именам. Вон тот рядом с Кораблевым—Сергей, динамичный, взрывной, сейчас смотрит как-то настороженно. Чуть впереди две подруги: Люда и Таня—мягкие, спокойные...

— Михаил Петрович! Всё, что мы здесь нафантазировали, правда сбудется? Что надо, чтобы начать эксперимент? 1

— В первую очередь желание учителей и учащихся.

— А учащиеся тут при чем? От нас что зависит?

— Что зависит от вас? Почти всё! Может быть, девяносто процентов успеха. Вы, как самые заинтересованные в подобной школе люди, должны стать первыми борцами за нее. И учителям потребуется ваша помощь, понимание. Школа будущего—это школа взаимного доверия, равного уважения друг к другу учителей и учеников.

Я не подбирал слова с поправкой на возраст собеседников. Говорил от имени своего и их детства. И кто знает, кого во мне в те минуты было больше: Михаила Петровича или Мишки, веснушчатого пацана, только что поднявшегося с задней парты. Мы как бы проросли друг в друга. Надолго ли, это зависит от многих случайностей, закономерностей, нашей способности верить друг друга. Я уже понимал, что с этими ребятами мы будем работать вместе,

— Скажите, пожалуйста,—встала Брежатова Лена,—долго будет идти эксперимент?

— Долго... Да-да, бесконечно долго, ему нет и может быть конца. Не мы его начинаем, и не нам ее завершать. Поиск совершенного бесконечен. То, что докажет свою жизненность, станет достоянием других. Когда? Когда докажет...

— А я не пойму вас. Вот то, что мы здесь предлагали, когда начнет жить?—спросила Ратушная Галя.

— Да, когда? Не в эксперименте, а в любой школе, когда?—поддержали ее все.

— Когда? Может быть, очень скоро. А может, лет через пятнадцать—двадцать...

— А нельзя как-нибудь поскорее? «Жаль только жить в эту пору прекрасную...»—подал голос Глинкин.

— Вы трудные вопросы задаете, ребята. Желания мало—надо найти путь. Иногда между тем, кто начал искать, и тем, кто крикнул: «Нашел!», лежат столетия.

— Михаил Петрович! А нельзя ли в нашей школе, которую мы здесь нарисовали, поучиться хотя бы годочек? Или приехать, чтобы хоть одним глазком посмотреть, как это в жизни бывает? Понимаете,—голос Лены Брежатовой от волнения дрогнул,—вы только не смейтесь, мне снилась такая школа. Я когда говорила здесь, когда предлагала... это все из того сна. Школа та была в цветах, стены прозрачные, а за ними речка, лес, березки. Лужайки цветов начинаются прямо в классе и уходят к озеру...

Я уже не помню, кто что говорил, помню только, как все подошли к столу. В классе поднялся тот знакомый учителю гомон, когда каждому надо непременно надо что-то сказать, спросить, просто ахать или охать, делиться радостью, выплескивая энергию мыслей и чувств. Разум подсказывал, что единство наше не раз рухнет и снова родится заново, а впереди у нас не только победы. Но не хотелось тогда об этом думать. Хотелось удержать это мгновение счастья, когда мы сами распахнули двери в будущее, в прекрасный мир родом из снов и сказок.