Невероятный Уменьшающийся Человек 23 страница

Нужно вернуться! И Скотт по широкой дуге рванулся назад, моля о том, чтобы паук не срезал по прямой. Бежать становилось все труднее. Сандалии вязли и, выдираясь из песка, издавали сосущий звук.

Скотт снова оглянулся. Паук не срезал угол, но был теперь еще ближе: двенадцать ярдов, одиннадцать, десять… Слышалось дикое скрябанье ног гадины по песку.

Не снижая темпа, Скотт подпрыгнул, пытаясь разглядеть западню. Но не увидел ее и только тяжело рухнул на песок. Отчаянный визг задрожал в его горле. Неужели все закончится вот так? А, вот она! Вперед! Направо!

Изменив направление, Скотт бросился к насыпи на краю ловушки. Гигантского паука отделяло от него уже девять ярдов.

Скотт прибавил из последних сил, стиснув зубы и руками отталкиваясь от воздуха. Возле самой насыпи он резко затормозил и развернулся. Это был роковой момент: надо было стоять так, пока паук не приблизится почти вплотную.

Смертельно испуганный, Скотт застыл на краю ловушки и с замиранием сердца смотрел, как черная гадина надвигается на него, становится все выше и мощнее. Он увидел ее черные глаза, острые клещи челюстей, волоски на ногах и громадное тело… Все ближе и ближе… Скотт вздрогнул. «Нет, не сейчас! Еще не время!» — уговаривал он себя. Гадина почти нависла над ним, заслонив собой весь мир, и встала на дыбы, готовясь обрушиться на жертву.

Все! Пора!

С огромным усилием Скотт отпрыгнул в сторону — и паук рухнул в западню.

Страшный, пронзительный визг, похожий на рыканье распоровшей брюхо лошади, почти парализовал Скотта. Только инстинкт заставил его вскочить, схватить обломок картона и надвинуть его на яму. Визг продолжался, и вдруг Скотт поймал себя на том, что тоже визжит. Задвигая яму картоном, он увидел огромное черное тело, бьющееся в судорогах; толстые ноги цеплялись за стенки западни и взметали столбы пыли.

Скотт бросился на картон и сразу же почувствовал тяжелые удары и толчки рвущейся наружу гадины. Кровь стыла в жилах, но он наваливался на подскакивающий картон, ожидая, когда тварь сдохнет.

— Я сделал это! — раздался его победный крик. — Я сделал это!

И вдруг Скотт замер, и дыхание у него перехватило. Картонка поднималась!

Ужас холодными тисками сжал сердце. Обрывок картона накренился, и Скотт начал соскальзывать с него вниз.

Черная нога, как ожившая ветка дерева, высунулась наружу, Скотт закричал — он по инерции сползал прямо к ней.

Инстинкт подбросил его на ноги, и, когда обрывок картона от яростного удара подлетел вверх, Скотт добавил к силе этого удара свою и, оттолкнувшись, пролетел высоко над громадной ногой.

Он упал мешком рядом с лассо и закрутился на четвереньках, с ужасом глядя на западню, из которой уже выбиралась гадина, волоча за собой вонзившуюся в нее булавку.

Сотрясая тело, пробегали волны ужаса Руки что-то схватили, и, с трудом поднявшись на ноги, Скотт попятился назад.

— Нет, — едва слышно бормотал он, — нет, нет, нет.

Тварь уже совсем вылезла из западни и неуклюже двигалась на него. Копье еще торчало из ее тела. Вдруг она подпрыгнула, упала и завертелась на песке, пытаясь выдернуть булавку.

«Делай же что-нибудь!» — орал рассудок. Скотт ошеломленно смотрел на вздрагивающего паука.

Неожиданно сообразив, что в руке у него острый крюк, Скотт в ту же секунду бросился бежать, разматывая на бегу нитку. А тварь все еще металась из стороны в сторону, оставляя на песке грязные пятна крови.

Наконец, освободившись от копья, она бросилась в погоню.

Скотт вращал нитку длиной в шесть футов, и крюк, блестящим серпом разрезая воздух, проносился над головой.

Гадина приближалась.

Острие крюка вошло в ее яйцеобразное тело, как иголка в дыню. И снова завизжав, тварь отпрянула, а Скотт принялся бегать вокруг громадной щепки, обматывая вокруг нее нитку. Гадина опять кинулась на него, и крюк вонзился еще глубже. Скотт бросился наутек.

Паук чуть не схватил его. Прежде чем нитка натянулась и отбросила тварь назад, черная нога зацепила плечо Скотта, пытаясь утащить за собой. Ему пришлось упасть, чтобы освободиться.

Скотт встал. Ноги дрожали, волосы упали на глаза, лицо было в грязи.

Гадина, царапая песок ногами, клацая челюстями, пыталась достать его. Но крюк не позволял ей сделать это. Мерзкий визг ножом вонзался в разум Скотта.

Не в силах больше выносить это, он понесся по песку, а тварь, прыгая и волоча за собой щепку, бросилась в погоню.

Скотт подбежал к скользкому от паучьей крови копью и, стиснув зубы, чтобы не стошнило, швырнул на него несколько пригоршней песка. Схватив его, он тут же бросился обратно, к пауку, прижимая оружие к бедру, выставив его острием вперед.

Паук прыгнул, и Скотт ткнул его копьем. Острие пронзило черную скорлупу — брызнула кровь. Паук прыгнул опять — еще укол, еще кровь. Снова и снова паук бросался вперед — снова и снова Скотт протыкал его булавкой. Кровь лилась мутными потоками. В конце концов на черном теле не осталось живого места.

Гадина уже не визжала. Она медленно, дрожа, отползала назад на ослабевших ногах. Скотт решил добить ее. Он мог бы уйти и оставить тварь подыхать здесь — медленно и мучительно. Но фантастически возникшая из тумана давно забытой жизни нравственная причина — иными словами, жалость к пауку — заставила Скотта прекратить страдания дрожащей твари. Скотт решительно шагнул навстречу пауку, а тот, собрав последние силы, прыгнул.

Пронзенное копьем черное тело, яростно вздрагивая, тяжело свалилось на песок. Источавшие яд челюсти клацали в нескольких дюймах от Скотта.

Гадина наконец умерла и теперь безжизненной грудой лежала на пропитанном кровью песке.

Скотт попятился и почти в беспамятстве повалился на песок. В ушах его раздавался медленный, скрежещущий звук, издаваемый скребущимися ногами паука — мертвого… теперь уже мертвого.

* * *

Скотт слабо пошевелился, медленно вытянул руки, сжал в кулаках песок. Застонав, перевернулся на спину, открыл глаза.

Что это — сон? Полежав с минуту, он, кряхтя, сел.

Нет, не сон: в нескольких ярдах громадным мертвым валуном, разбросав в разные стороны неподвижные, похожие на балки ноги, лежало черное тело паука. Все вокруг окутала мертвая тишина.

Была уже почти ночь. И до того как наступит полная темнота, Скотту нужно спуститься. Устало дыша, Скотт поднялся на ноги и подошел к пауку. От вида окровавленной туши ему становилось дурно, но нужен был крюк.

Когда крюк был извлечен, Скотт, пошатываясь, побрел по пустыне, волоча его за собой так, чтобы песок очистил блестящую поверхность от крови.

Ну вот, дело сделано. И ночи ужаса теперь позади. И можно спать без всяких крышек, свободно и мирно. Усталая улыбка тронула его застывшее лицо. Да, игра стоила свеч. И он, кажется, выиграл.

С края скалы Скотт выбрасывал крюк, пока наконец не вонзил его в дерево. Затем медленно, тяжело забрался на подлокотник и, втащив за собой нитку, пошел по нему. Впереди его ожидал длинный спуск. Скотт улыбнулся: «Ничего. Дело сделано».

Когда он, раскачиваясь на нитке, спускался к нижнему креслу, крюк сломался.

Какой-то миг Скотт камнем падал вниз, медленно переворачиваясь в воздухе, отчаянно болтая руками и ногами. Потрясенный неожиданностью, он не мог издать ни звука… Сознание словно отключилось. Скоттом владело только одно чувство: ошеломленное изумление.

Ударившись о вышитую цветами подушечку, его тело подпрыгнуло и, снова шлепнувшись на нее, медленно вытянулось.

Немного погодя Скотт встал и ощупал себя с ног до головы. Он ничего не понимал: «Прежде чем упасть, я пролетел не одну сотню футов. Как же я остался жив? Как не разбился?»

Скотт долго стоял, беспрестанно ощупывая себя, и никак не мог поверить, что все кости целы и он отделался лишь легкими ушибами.

Потом до него дошло: все дело в весе! Он раньше этого не сознавал и думал, что, упав, расшибется так же, как расшибся бы нормальный человек с нормальным весом. Хотя ему давно следовало бы понять: все изменилось. Ведь, скажем, муравей, упав с любой высоты, не разбивается, а спокойно бежит себе дальше.

Озадаченно покачав головой, Скотт взял один из самых больших кусков хлеба и оттащил его к губке. Затем, напившись из лужи в шланге, забрался на губку и приступил к ужину.

В эту ночь он спал впервые за долгое время спал спокойно.

Глава 14

Резко проснувшись, Скотт с криком вскочил. Солнечный свет ковром расстилался по цементному полу. Со ступенек лестницы доносились громовые шаги. У него перехватило дыхание. Заслоняя свет, в погреб входил великан.

Скотт бросился через прогибавшуюся под ногами губку к краю и, не рассчитав, кувыркнулся вниз. Великан остановился и посмотрел вокруг — его голова почти упиралась в потолок. Скотт небольно ударился о цемент, вскочил на ноги и снова упал, запутавшись в полах ставшего слишком большим за одну ночь халата. Снова подскочил, глядя широко раскрытыми от ужаса глазами на великана, который стоял неподвижно, положив огромные руки на бедра. Поддерживая волочившиеся по полу края халата, Скотт, забыв про сандалии, бросился босиком по холодному цементу.

Пробежав пять ярдов, он снова упал, споткнувшись о выскользнувшую из руки материю. Великан сделал еще шаг. Скотт вздохнул, немея от ужаса, и заслонился рукой. Не было ни одного шанса спастись. Пол дрожал под тяжелыми шагами. Скотт полными ужаса глазами смотрел, как гаргантюанские тапки обрушиваются на цемент, а взглянув вверх, увидел, что тело гиганта нависало над ним подобно падающей скале. Скотт вскинул обе руки над головой. «Все кончено!» — крикнул рассудок.

Грохот вдруг прекратился, и Скотт опустил руки.

Какое-то чудо остановило великана перед красным металлическим столом. Почему он не прошел к водогрею? Зачем он спустился сюда?

Стон вырвался из груди Скотта, когда великан наклонился над столом и небрежно смахнул на пол картонную коробку величиною с многоэтажный дом. Шум ее падения стрелами пронзил барабанные перепонки Скотта. Он зажал уши и, с трудом поднявшись на ноги, попятился. Что же здесь делает великан? Еще одна картонная коробка, пролетев через весь погреб, упала с оглушительным грохотом. Проследив испуганным взглядом за кувыркавшейся громадиной, Скотт отпрыгнул туда, где стоял великан, который теперь вытаскивал из кучи между топливным баком и холодильником что-то более громоздкое… что-то голубое… Чемодан Лу!

Неожиданно он понял, что это не тот великан, который приходил в погреб в среду. Его взгляд заскользил вверх по стенам гигантских штанов в серо-голубую клеточку. Что за материал? А, это шотландская шерсть! Мужчина в костюме из шотландки, в громадных, как бетонные блоки, ботинках… Где же Скотт мог видеть этот костюм?

Он понял где, когда секундой позже второй великан, ростом поменьше, соскочил с лестницы и пронзительно крикнул:

— Тебе помочь, дядя Марти?

Скотт стоял неподвижно, только глаза его перебегали с огромной фигуры дочери на поистине гигантскую фигуру брата.

— Я справлюсь сам, — сказал Марти. — Для тебя они слишком тяжелые.

Его голос отдавался в ушах Скотта таким звоном, что слова едва можно было разобрать.

— Можно я возьму что-нибудь маленькое? — спросила Бет.

— Конечно, если тебе хочется, — ответил Марти.

А картонки все летели через погреб и падали на пол. Потом пронеслись и упали, ударившись о садовые кресла, два брезентовых стульчика.

— Вот так, вот так, — повторял Марти. — И вот так! — добавил он, бросив сачок высотою с двухтысячефутовое дерево. Стукнувшись о стену скалы и скользнув по ней, сачок устоял, упираясь в пол металлическим, круглым, как луна, кольцом с надетой на него сеткой.

Вернувшись к бетонной плите, Скотт задрал голову и, разинув рот, смотрел на высящуюся над ним словно башня фигуру брата. Громадная ладонь Марти обхватила ручку второго чемодана. Со скрежетом протащив его по металлическому столу, Марти поставил на пол.

«Зачем это Марти достает чемоданы? — недоумевал Скотт. И вдруг до него дошло: — Они переезжают!»

— Нет, — пробормотал Скотт и, поддавшись порыву, ринулся вперед.

На бегу он увидел, как гигантская фигура Бет в три шага пересекла погреб и склонилась над вторым чемоданом.

— Нет! — Лицо Скотта вытянулось от ужаса. — Марта! — пронзительно кричал он. Запутавшись в волочившемся по полу халате, Скотт упал, но быстро поднялся на ноги и опять выкрикнул имя брата: — Марти! Она не уедет! Марти, это я! — истошно орал Скотт. — Марти!

Онемевшими пальцами стащив через голову халат, он бросил его на пол и бесстрашно побежал к ботинкам брата.

— Марти!

Со ступенек доносился сводящий зубы пилящий скрежет — это Бет тащила чемодан поменьше по шершавому цементу. Не обращая внимания на ужасный звук, Скотт бежал к брату: он должен докричаться до него.

— Марти!

Брат со вздохом направился к лестнице.

— Нет, не уходи! — изо всех сил кричал Скотт и бежал вслед за удалявшейся фигурой Марти, как маленькое белое насекомое. — Марти!

У ступенек брат обернулся, и глаза Скотта возбужденно расширились.

— Я здесь! Вот я! — орал он, думая, что брат услышал его, и бешено размахивал своими тонкими, как ниточки, руками. — Я здесь, Марти, здесь!

Марти повернул свою гигантскую голову.

— Бет!

— Да, дядя Марти, — поплыл голос Бет соступенек.

— Твоя мама оставляла здесь еще что-нибудь?

— Не знаю.

— Ладно. Мы еще заглянем сюда.

К этому моменту Скотт уже добежал до гигантского ботинка и, подпрыгнув как можно выше, крепко вцепился в его грубую кожу.

— Марти! — снова крикнул он и затащил свое тело на верхний край подошвы. Торопливо выпрямившись, Скотт бил кулаками по верху ботинка. Но это было все равно что бить по каменной стене.

— Марти, пожалуйста, — умолял он. — Пожалуйста, ну прошу!

Вдруг ботинок дрогнул и описал гигантскую головокружительную дугу. Скотт потерял равновесие и с воплем полетел спиной вниз, бессознательно хватаясь руками за воздух. Тяжело упав на цемент, он едва не задохнулся от отчаяния и теперь уже молча смотрел, как Марти поднимается по ступенькам с чемоданом Лу.

Когда брат вышел, солнечный свет хлынул в дверной проем. Скотт прикрыл глаза рукой и отпрянул. Рыдания душили его. Это нечестно. Как легко оказались перечеркнутыми все его победы.

Вскочив на дрожащие ноги, он повернулся спиной к слепящему свету. Она переезжает! Лу уезжает! Думая, что он мертв, она оставляет его.

Скотт стиснул зубы. Он должен дать ей знать, что еще жив!

Он посмотрел по сторонам, прикрывая глаза ладошкой. Дверь была еще открыта; Скотт, подбежав к краю нижней ступеньки, оценивающе взглянул на ее отвесную стену. Будь даже под рукой новый крюк, его все равно бы не удалось бы забросить на такую высоту.

Беспокойно прохаживаясь у основания ступени, Скотт бормотал:

— А что, если по щели между плитами? Смогу ли я взобраться, как собирался сделать это в среду?

Скотт подошел к ближайшей щели и остановился, потому что понял, что надо было взять хоть какую-то одежду, немного еды и воды.

И в ту же секунду мысль о том, что подъем невозможен, обожгла его, как расплавленный свинец.

Дрожа всем телом, Скотт привалился к холодной цементной ступеньке, уперся потухшим взглядом в пол и покачал головой.

— Нет смысла. Мне никогда не взобраться. Слишком поздно: во мне только одна седьмая дюйма.

Он проковылял уже полпути к губке, когда неожиданная мысль развеяла его отчаяние: «Марти сказал, что вернется еще!»

Вздохнув, Скотт побежал обратно к ступеньке и вновь остановился. «Спокойно, спокойно, — сдерживал он себя. — Тебе надо сначала подготовиться. Нет смысла просто прыгать на ботинок: там не за что уцепиться. Надо как-то ухватиться за штанину Марти, забраться внутрь и удержаться там, пока брат не войдет в дом. А в доме выпрыгнуть из нее, вскарабкаться на стол или стул — все равно на что — и, размахивая тряпицей, привлечь к себе внимание Лу. И все это для того, чтобы дать ей знать, что я еще жив, — думал Скотт возбужденно. — Только для того, чтобы она узнала, что я еще жив».

— Ну что ж, поторопись, — уже вслух велел себе он и нетерпеливо прихлопнул в ладоши. — С чего начать? Пожалуй, с еды и питья. Хорошо поесть — это здорово, но неплохо бы и одеться. — Скотт нервно хихикнул и посмотрел на свое бледное, покрывшееся гусиной кожей тело. — Да, но вот что бы надеть? Халат стал слишком большим, а материал — грубым. А может быть…

Скотт подбежал к губке и яростно выгрыз зубами приличный по размерам кусок. Растянув его как можно больше, обернул вокруг тела и просунул руки, а потом и ноги через поры его ноздреватой поверхности. Новый наряд плотно, как резиновый, обтягивал спину, там и сям оставляя открытой грудь. «Что ж, придется довольствоваться и этим, — кивнул Скотт. — На лучшее нет времени».

Теперь пища. Он неторопливо подошел к хлебу, лежавшему около скалы, отломил крошку, отнес ее к шлангу и, сев на металлический ободок, принялся жевать, болтая в воздухе ногами. Неплохо было бы обуться. Но во что?

Поев и совершив обычное путешествие к воде по длинному холодному и темному туннелю шланга, Скотт вернулся к губке, отодрал от нее два крошечных кусочка, выщипал в них ямки и всунул туда ноги. Кусочки плохо держались на ступнях. «Надо будет привязать их ниткой», — подумал он.

Вдруг ему пришло в голову, что при помощи нитки он не только закрепит на себе одежду, но и заберется в штанину Марти. Если удастся достать еще одну булавку, загнуть ее крюком и привязать к нитке, можно будет зацепиться за материю и висеть, пока брат не зайдет в дом.

Он побежал к картонке под топливным баком. Но на полпути остановился, вспомнив о нитке, которая помогла ему прошлой ночью. На ней должен был остаться обломок крюка. Скотт кинулся искать ее.

К счастью, поиски увенчались успехом. Более того, изгиба обломка должно было хватить, чтобы зацепиться за брючину Марти.

Наверху, в комнатах, раздавались беспокойные, торопливые шаги, и Скотт, представив себе, как Лу, суетясь, готовится к отъезду, до боли сжал губы. Чего бы это ни стоило, он должен показать ей, что еще жив.

Скотт оглядел погреб. Трудно было поверить, что, столько просидев здесь, он сможет наконец выбраться наружу. Погреб давно стал его вселенной. Выйдя из него, он, вполне вероятно, будет напуган и неуверен, как заключенный, выпущенный на волю после долгого срока заточения. Нет, едва ли. Не очень-то уютно было ему в этой темной утробе погреба. И жизнь на свободе едва ли могла сравниться с этим тяжелым вынужденным заточением.

Скотт осторожно ощупал больное колено: опухоль практически исчезла — осталась лишь слабая боль. Он провел пальцами по ссадинам на лице, развязал повязку на пораненной руке, стащил ее и бросил на пол. Осторожно сглотнул: горло еще болело, но это было уже не важно.

Скотт был готов вернуться в настоящий мир.

Наверху хлопнула задняя дверь, а затем раздались шаги на крыльце. Он спрыгнул с валуна и размотал нитку. Взяв крюк в руки, прижался спиной к стенке ступеньки и замер в ожидании. Сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Во дворе слышен был скрип песка под ботинками, а потом раздался голос:

— Я не знаю точно, что там еще осталось.

Лицо Скотта вытянулось, взгляд застыл, ноги стали ватными.

Это был голос Лу.

Скотт вжался в стенку, когда гигантские ботинки загрохотали вниз по ступенькам.

— Лу, — прошептал он, а двое гигантов, как две черные тучи, заслонили солнце.

Они ходили по погребу, их головы проплывали над полом на высоте почти в полмили. Лицо Лу невозможно было разглядеть. Виден был только красный колокол ее юбки.

— Вот эта коробка на полке тоже наша, — раздался с небес ее голос.

— Понял, — сказал Марти и, подойдя к скале, снял с полки коробку с торчащей из нее рукой куклы.

Лу пнула ногой губку.

— Подожди, мне кажется…

Она присела, и вдруг черты ее огромного лица поплыли перед глазами Скотта, как будто он, уткнувшись в него носом, разглядывал гигантский плакат. Все лицо нельзя было охватить взглядом: огромный глаз там, невероятных размеров нос здесь, рот — бесконечный каньон с розовыми краями.

— Да, — сказала Лу, — надо взять картонку из-под бака.

— Я еще раз спущусь за ней, — ответил Марти, поднимаясь по ступенькам с той коробкой, которую снял с полки.

Скотт и Лу остались вдвоем.

Лу распрямилась и теперь плавно двигалась по погребу, скрестив руки под выступающей, как гора, грудью. Взгляд Скотта скользнул вверх, и внутри у него все сжалось: теперь не могло быть сомнений в том, что жена недосягаема для него, надежды на то, что ему удастся рассказать ей о себе, растаяли. Они исчезли, как только он увидел ее и понял, что теперь стал для Лу все равно что насекомым.

Даже если ему и удастся привлечь ее внимание, это ничего не изменит: жить Скотту осталось один день. И своим появлением он только разбередил бы едва затянувшуюся было рану.

Скотт безмолвно застыл — словно изящная миниатюрная фигурка с браслета — и не мог отвести взгляд от женщины, которая когда-то была его женой.

Марти снова спустился в погреб.

— Я рада наконец выбраться отсюда, — сказала ему Лу.

— Это вполне естественно, — отвечал Марти, склонившись над баком.

— Вам помочь, мамочка? — сбегая по ступенькам вниз, спросила Бет.

— Наверное, не надо. Хотя нет, захвати банку с кисточками. Они вроде тоже наши.

— Хорошо. — И Бет направилась к плетеному столику.

Скотт вздрогнул, освобождаясь от наваждения. Да, он уже ничего не хочет говорить Лу, но из погреба выбраться надо. Здесь, возле ступеньки, Марти ждать бессмысленно, потому что он ходит слишком быстро и Скотт не успеет зацепиться за его штанину.

Оттолкнувшись от ступеньки, Скотт бросился бежать, прячась в тени холодильника, затем под плетеным столом. Когда он достиг красного металлического стола, Марти еще сидел на корточках перед топливным баком, пытаясь вытащить из-под него картонку.

Быстрее!

И Скотт помчался что есть духу, волоча веревку за собой. Марти поднялся с картонкой в руках и направился к выходу.

Нельзя терять ни секунды!

Когда Скотт вылетел на открытое место, гигантский черный ботинок Марти уже опускался рядом с ним. Скотт размахнулся и швырнул крюк в шуршащую штанину.

Если бы он зацепил несущуюся галопом лошадь, вряд ли она сорвала бы его с места с большей резкостью и силой.

Скотт захлебнулся криком. Он взлетел вверх, а через секунду уже несся вниз, и серый пол наваливался на него.

Сделанная из губки куртка чиркнула по полу. Громадная нога поднялась опять, и он взлетел еще выше. Нитка натянулась, его швырнуло вперед, руки чуть не вывернулись, и погреб в фиолетовых кругах поплыл перед глазами. Скотт хотел закричать, но не мог. Его бешено раскачивало, крутило, и крошечное тельце пулей неслось на ступеньки. Стена в течение мгновения стремительно надвигалась на него, но вдруг провалилась вниз. Ноги царапнули по краю первой ступеньки, и самодельные тапочки из губки разлетелись в клочья. Сильный толчок заставил отпустить нитку и по инерции с огромной скоростью мчаться прямо на стенку второй ступеньки. Пытаясь уберечься от удара, Скотт выставил руки вперед и закричал. Он зацепился за цементную крошку и, вытянувшись всем телом, полетел. Ноги взметнулись вверх, а голова врезалась в пол. Боль разорвала череп — поначалу ярко-белая, она сжалась в черный узел, который, взорвавшись, опустился на сознание ночным покрывалом.

Когда Лу выходила из погреба, ее громадный ботинок опустился в дюйме от обмякшего тела Скотта.

Позже, когда Марта вез их на вокзал, Бет заметила торчащий в штанине его брюк крючок с ниткой и, наклонившись, вытащила его.

— Подцепил где-нибудь в погребе, — сказал Марти и тут же забыл об этом.

Бет положила крючок в карман куртки и больше о нем не вспомнила.

Дюймов

— Отпусти меня, — завопил Скотт и больше ничего не смог произнести, потому что пальцы Бет обхватили его тело от плеч до бедер, плотно прижимая руки и, казалось, выдавливая последние капли воздуха из груди. В глазах потемнело, и он на секунду потерял сознание.

Очнулся Скотт уже на крыльце кукольного дома — рука вжималась в перильце, а Бет смотрела на него сверху испуганным взглядом.

— Я только прокатила тебя, — сказала она.

Он ринулся к двери, вбежал в дом, с силой захлопнул ее за собой и набросил крючок на петельку. А потом почти без сил свалился на пол в гостиной и хрипло, тяжело задышал.

Бет продолжала оправдываться:

— Я же не обижала тебя.

Скотт ничего не отвечал. Ему казалось, что он только что вырвался из чуть было не раздавивших его тисков.

— Я не хотела сделать тебе больно, — всхлипнула Бет и заплакала.

Он знал, что когда-нибудь так случится. И вот это произошло. Нельзя было больше откладывать — следовало сказать Лу, чтобы та не подпускала к нему Бет, ведь девочка еще ничего не понимала.

Пошатываясь, Скотт встал и доковылял до кушетки. И тут же опять услышал перед домиком тяжелые шаги Бет, от которых дрожал пол. Дверь скрипнула — Скотт вздрогнул: всего несколько мгновений прошло после того, как девочка схватила его и чуть не раздавила.

Он откинулся на маленькие подушечки, сделанные для него Лу, и долго лежал так, глядя в темный потолок и думая о том, что теряет ребенка.

Бет родилась в четверг утром. Роды были долгими и тяжелыми. Лу уговаривала его уехать домой, но он не согласился. Изредка он спускался вниз, к машине, и, скрючившись на заднем сиденье, несколько минут дремал. Но большую часть времени сидел в комнате ожидания, бессмысленно листая журналы, так и не раскрыв ни разу принесенную с собой книгу. Конечно, он заранее решил быть разумным: не разыгрывать бесполезных мелодрам, не заламывать руки, не стучать каблуками, нервно меряя шагами комнату. Правда, последнее он вряд ли мог бы делать, даже если бы очень хотел, поскольку комната ожидания была не отдельным помещением, а своего рода нишей в большом холле на третьем этаже больницы. И невозможно было ходить по этой нише, не наталкиваясь на бесконечно снующие больничные каталки. Так что ему приходилось сидеть, чувствуя себя так, будто он проглотил бомбу, которая вот-вот взорвется. Рядом сидел еще один будущий отец, но его жена рожала уже в четвертый раз, и он явно пресытился всякими переживаниями, а поэтому спокойно читал книгу. «Проклятие конкистадоров» — Скотт запомнил название. Как мог этот мужчина читать такую книгу, когда его жена корчилась и содрогалась в родовых схватках? Скорее всего, роды у нее всегда проходили гладко. И действительно, мужчина не прочитал еще и трех глав, как в час ночи ребенок уже родился. Спокойный отец пожал плечами, бросил взгляд на Скотта и отправился домой. Скотт ругнул его в спину и остался один.

В семь утра Элизабет Луиза появилась на свет.

Доктор Аррон вышел из родильного зала и, поскрипывая по полу ботинками, направился к Скотту через холл. Тысячи самых разных предположений пронеслись в голове: «Лу умерла? Ребенок мертвый? Уродец? Двойня? Тройня?» Но все оказалось не так.

— Поздравляю, у вас девочка, — сказал доктор Аррон.

Скотта подвели к огромной прозрачной стене, за которой медсестра держала на руках завернутого в пеленку, зевающего, разметавшего ручонки младенца с черными волосиками.

Счастливый отец незаметно смахнул слезу.

* * *

Он поднялся и сел на кушетке, вытянув ноги. Боль под ребрами начала отпускать, но дышать было еще трудно. Скотт ощупал грудь и бока: все кости были целы. Чистая случайность, если учесть, как сильно Бет сдавила его. «Конечно, она сделала это, боясь его выронить, но…»

— Ах, Бет, Бет, — пробормотал Скотт, качая головой.

Оказывается, и ее Скотт терял день за днем с того момента, как начал уменьшаться. Потеря жены была уже ясной и очевидной, но потеря Бет — это была новость.

Сначала отдаление было вынужденным: он заболел ужасной, никому не известной болезнью и поэтому без конца ходил по врачам, обследовался, лежал в больнице, и для дочери в этой круговерти просто не оставалось места.

А когда он бывал дома, переживания, страх, нелады с Лу мешали понять, как; Бет уходит от него. Редко Скотт сажал ее к себе на колени и читал сказку или поздно вечером стоял у ее постели и смотрел на нее. Большую часть времени он был так погружен в свои проблемы, что ничего другого не замечал.

А потом к этому добавилась разница в росте. Он становился все ниже и ниже, и в голову закрадывалась мысль, что вместе с ростом теряется и уважение дочери. С этой мыслью было трудно бороться. Изменяя его отношения с Лу, рост не пощадил и отношений с Бет.

Обнаружилось, что отцовский авторитет таинственно связан с ростом. Отец для ребенка всегда большой, сильный и всемогущий. Ребенок воспринимает все без затей: он уважает рост и взрослый голос. И тот, кто сильнее, почти всегда вызывает в нем уважение или, по крайней мере, страх. Нет, до болезни Скотт никогда не пытался добиться уважения Бет при помощи страха. Все было просто: она, ростом четыре фута один дюйм, уважала его, ростом шесть футов и два дюйма.

А когда он стал ростом с нее, а потом еще ниже, когда его голос потерял свою силу и авторитетность, превратившись в тонкий, неубедительный писк, уважение Бет растаяло. И все потому, что она не в силах была понять, что происходит. Бог свидетель, они без конца объясняли ей это, но напрасно. Своим детским разумом она не могла осознать, почему папа вдруг стал уменьшаться.