И трансформация психического образа

*

Мы начнем наш анализ отдельных структурных составляющих смысловой сферы личности с личностного смысла по двум причи­нам. Во-первых, это понятие долгое время было единственным, служившим для описания смысловой реальности в ее как объек­тивных, так и субъективных аспектах. Поставив и начав решать за­дачу более дифференцированного описания смысловой реальности, мы должны, во избежание недоразумений, позаботиться о четком определении границ понятия личностного смысла, которые оно принимает, входя составной частью в разрабатываемый нами по­нятийный аппарат. Во-вторых, личностный смысл, наряду со смыс­ловой установкой, входит в подкласс регуляторных смысловых структур, непосредственно влияющих на процессы деятельности и психического отражения, и может быть тем самым описан без об­ращения к другим смысловым структурам, на основании одних лишь эмпирически наблюдаемых регуляторных эффектов.

Исходным для нас выступает узкое понимание личностно­го смысла как составляющей индивидуального сознания, выра­жающей пристрастность этого сознания, обусловленную связью последнего с потребностно-мотивационной сферой субъекта, с ре­альностью его жизни в мире (Леонтьев А.Н., 1977, с. 152—153). В психическом образе необходимо присутствует момент субъективно-личностной пристрастности, отражение не только самих явлений

168глава 3. смысловые структуры, их связи и функционирование

или предметных отношений, но и их жизненного смысла для чело­века, отношения к его потребностям (Рубинштейн, 1959, с. 124; Леонтьев А.Н., 1977, Вилюнас, 1983 и др.) В непосредственном восприятии и представлении объекты и явления действительности предстают перед нами «окрашенными» в тот личностный смысл, который они имеют для нас вследствие своего объективного места в нашей жизнедеятельности, отношения к реализации наших по­требностей И даже рефлексивная дифференциация предметного содержания и эмоционального отношения возможна не всегда. Ча­сто не удается отделить от объекта его смысл, рассматривать его беспристрастно, «со стороны»; отчетливее всего это видно на при­мере восприятия других людей, хорошо нам знакомых.

Личностный смысл объектов и явлений действительности — это характеристика, которую они приобретают, будучи презентирова-ны субъекту в образе. «Образ — отражение предмета, и отражается в образе предмет так, как он выступает в реальных жизненных от­ношениях, в которые вступает с ним субъект» (Рубинштейн, 1957, с. 230). Личностный смысл не совпадает с жизненным смыслом. Если жизненный_с_мысл — это объективная характеристика_отношения объектов и явлений действительности к жизнедеятельности субъек-тҐ, то личностный смысл — это форма субъективного^Ътражения этого отношения в сознании субъекта, в его образе мира. Различие жизненного и личностного смысла объектов и явлений можно проиллюстрировать примерами неадекватного по тем или иным причинам отражения жизненного смысла в личностном — преуве­личения или преуменьшения субъективно воспринимаемой значи­мости объекта (явления) по сравнению с его объективной ролью в жизни субъекта. Так, в пословицах «У страха глаза велики» и «Пу­ганая ворона куста боится» отражена психологическая закономер­ность, состоящая в преувеличении кажущейся опасности объектов и явлений, не столь опасных на самом деле. В качестве обратного примера можно привести «слепоту» многих курильщиков по отно­шению к объективной информации о вреде курения; в их сознании курение не окрашено негативным личностным смыслом.

За понятием личностного смысла стоит конкретная психологи­ческая реальность, конкретная феноменология. Эта феноменология иллюстрирует специфическую функцию личностного смысла как одного из элементов системы смысловой регуляции жизнедеятель­ности — функцию презентации субъекту в образе роли и места отражаемых объектов и явлений действительности в его жизнедея­тельности. Эта функция личностного смысла реализуется через по­средство двух различных психологических механизмов — механизма эмоциональной индикации и механизма трансформации образа.

3.1. Личностный смысл

Механизм эмоциональной индикации неотделим в сознании психолога от самого понятия личностного смысла, которое, как правило, иллюстрируется феноменами специфической эмоциональ­ной окраски значимых образов восприятия и представления (см. Леонтьев А.Н., 1971; Вилюнас, 1976; 1983 и др.). Мы замечаем что-то, вспоминаем или думаем о чем-то с радостью, с грустью, с удив­лением, с отвращением и т.д.; эмоции, таким образом, сообщают нам на своем специфическом «языке» непосредственную оценку значимости сопровождаемых ими образов, то есть оценку отноше­ния соответствующих объектов и явлений к реализации потреб­ностей субъекта. А.В.Запорожец использует специальное понятие эмоциональных образов для обозначения образов, «в структуре ко­торых значительное место занимают особо значимые для субъекта объекты, события, отмеченные ярко выраженным личностным от­ношением» (Запорожец, 1986 б, с. 23). В несколько ином значении то же понятие использует А.М.Эткинд (1979). Итак, эмоциональная индикация является ведущей формой презентации субъекту лично­стного смысла объектов и явлений действительности.

Нам нет необходимости приводить здесь конкретные примеры эмоциональной индикации — они общеизвестны. Более того, в пре­дыдущем разделе мы специально рассмотрели проблему соотноше­ния личностного смысла и эмоции, которые нередко мыслятся как синонимы. Эмоции есть своеобразная форма отражения, однако это «вторичное» отражение, отражение определенных характеристик самого чувственного образа, а именно тех, которые выражаются понятием «личностный смысл». «Сами переживания... еще не от­крывают субъекту своей природы... Их реальная функция состоит лишь в наведении субъекта на их действительный источник, в том, что они сигнализируют о личностном смысле событий, разыгрыва­ющихся в его жизни» (Леонтьев А.Н., 1977, с. 157).

С этим же связаны и феноменологические различия между непосредственной эмоциональной индикацией и рефлексивным осознанием личностного смысла, стоящего за эмоциональным переживанием. Личностный смысл всегда конкретен; явно или скрыто он содержит указание на те мотивы, которые придают лич­ностную значимость данному объекту или явлению, и на содержа­тельное отношение между ними: смысл не только всегда смысл чего-то, но и всегда по отношению к чему-то, и это отношение всегда качественно определено. Эмоция, напротив, дает лишь об­щую, поверхностную характеристику личностного смысла; эмоция упрощает реальную сложность жизненных отношений, что являет­ся своеобразной платой за яркость их презентации в субъективной реальности при отражении в форме эмоции.

170 глава 3. смысловые структуры, их связи и функционирование

Эмоциональная окраска не является единственной формой пре­зентации в образе личностного смысла. Последний проявляется так­же в виде эффектов трансформации психического образа. Эти эффекты лишь недавно начали обращать на себя внимание авто­ров, принадлежащих к различным школам и направлениям (Эт-кинд, 1981; 1984; Петренко, 1983; Иосебадзе, Иосебадзе, 1985; Запорожец, 1986 б и др.), но еще не стали предметом специаль­ного исследования. Трансформации, о которых идет речь, пред­ставляют собой структурирование образов целостной ситуации, в которой одни объекты и явления выступают на передний план, другие, напротив, затушевываются; меняются субъективные связи между элементами ситуации и искажаются отдельные соотношения (пространственные, временные и др.). Ю.К.Стрелков отмечает, что попытка описать перцептивное пространство-время в чисто когни­тивном аспекте реальна лишь как научно-аналитическая абстракция. «В жизни, в условиях реальных действий перцептивное простран­ство-время пронизано смыслами. Если перед субъектом, решающим задачу в знакомой ситуации, вдруг появляется опасный предмет, то все пространство-время стягивается к месту и времени крити­ческого события. Когда опасность проходит, то в зоне восстанавли­ваются прежние дифференциации» (Стрелков, 1989, с. 19).

Причиной этих трансформаций выступает личностный смысл, характеризующий те или иные элементы ситуации в аспекте их свя­зи с жизнедеятельностью субъекта, места и роли в ней; при этом трансформация образа может сопровождаться, а может и не сопро­вождаться эмоциональной индикацией. Мы считаем необходимым остановиться подробно на описании и систематизации эффектов трансформации образа по причине их неизученности, ограничив­шись при этом анализом искажений отдельных параметров воспри­нимаемых объектов и явлений, и не затрагивая структурирование образов целостной ситуации. Непревзойденным по сей день фено­менологическим описанием такого структурирования является ана­лиз восприятия одного и того же ландшафта в мирной обстановке и в условиях военных действий, выполненный К.Левином почти 70 лет назад (см. Lewin, 1982, с. 315—325).

Остается сделать еще одну оговорку. Трансформации образа мо­гут быть порождены как устойчивыми особенностями структуриро­вания личностью целостной картины мира, так и преходящим влиянием сиюминутных мотивов. Немало зависит также от самих /воспринимаемых объектов и явлений. По отношению ко многим из них мы уже обладаем определенным априорным отношением, ко-торое является следом опыта взаимодействия с этими объектами и явлениями, отражает их жизненный смысл и фиксируется в лично-

3.1. Личностный смысл ,\>> 171

сти в форме диспозиционных структур и структур субъективной се­мантики (Артемьева, 1986; 1999). В то же время и новые для нас объекты и явления также с самого начала вызывают пристрастное к себе отношение, оцениваются под углом зрения их личностного смысла. В данном разделе, описывая феноменологию структуриро­вания и искажения образа его личностным смыслом, мы не будем различать трансформации, обусловленные устойчивыми и ситуатив­ными причинами; это различие — различие факторов, которые мо­гут порождать личностный смысл — будет раскрыто в последующих разделах.

Описание феноменов личностно-смысловых трансформаций об­раза мы начнем с рассмотрения трансформаций пространствен­ных измерений в картине мира, которые, как показал А.М.Эткинд (1979), сами по себе несут мощный аффективно-смысловой потен­циал. Примером такого искажения, кочующим из одной публика­ции в другую и из одного контекста в другой, являются результаты выполненного в 1947 году эксперимента Дж.Брунера и К.Гудмэна (см. Брунер, 1977, с. 65—80), в которых был зафиксирован факт пре­увеличения детьми видимого размера монет по сравнению с ана­логичными картонными кружками, причем степень искажения была тем больше, чем больше достоинство оцениваемых монет. Эффект преувеличения оказался существенно выше для детей из бедных семей, чем для детей из семей богатых. Преувеличение размера оказалось характерным не только для объектов, обладаю­щих устойчивым, фиксированным смыслом: Лэмберт, Соломон и Уотсон получили эффект преувеличения размеров жетонов, за ко­торые дети могли получить конфеты в специальном автомате. Ха­рактерно, что когда дети перестали получать что-либо, эффект переоценки величины исчезал (см. Рейковский, 1979, с. 215).

Тенденция к преувеличению значимых объектов распространяет­ся и на объекты, отношение к которым является отрицательным. Так, Брунер и Постман, исследуя восприятие величины символических изображений, обнаружили эффект преувеличения по сравнению с нейтральным изображением изображений как знака доллара, так и свастики, хотя для свастики преувеличение было меньше, чем для знака доллара (Bruner, Postman, 1958). Этот эффект, которому Брунер и Постман не дают убедительного объяснения, можно рассматривать как отражение их смысла как потенциальной угрозы (ср. понятие «значимость-тревожность» у М.А.Котика (1985)).

Трансформациям подвергаются отнюдь не только символические изображения. Так, исследования образа «физического Я» показали, что женщины с нормальной комплекцией, позитивно оценивающие собственную внешность, склонны видеть себя более тонкими, чем

172 глава 3. смысловые структуры, их связи и функционирование

они есть на самом деле, а женщины, недовольные своей внешнос­тью, воспринимают свою талию более широкой, чем в действитель­ности. В обоих случаях искажение образа служит подтверждению исходной оценки (Дорожевец, 1986, с. 9).

Другой вариант искажения образа — образа другого человека — продемонстрирован в интересном исследовании П.Уилсона, кото­рый «представлял студентам нескольких классов своего колледжа одного и того же мужчину, называя его "мистер Инглэнд". В одном классе "мистер Инглэнд" выступал как студент из Кэмбриджа, во втором — как лаборант, в третьем — как преподаватель психоло­гии, в четвертом — как "доктор Инглэнд, доцент из Кэмбриджа", а в последнем — как "профессор Инглэнд из Кембриджа". После того, как иностранный гость ушел, студентов попросили максимально точно оценить рост "мистера Инглэнда". Оказалось, что по мере сво­его подъема по лестнице научных званий, "мистер Инглэнд" неук­лонно увеличивался в росте, так что последняя группа оценила его рост на пять дюймов выше, чем первая. Рост преподавателя, кото­рый ходил вместе с "мистером Инглэндом" и звание которого не менялось, во всех классах оценили совершенно одинаково» (см. Кон, 1979, с. 37—38). В этом случае, однако, более вероятно, что личнос-тно-смысловые искажения имеют место не в процессе восприятия, а в процессе извлечения образа из памяти, что, впрочем, почти не влияет на оценку и интерпретацию результатов этого эксперимента в нашем контексте. Тот же эффект в утрированном виде отображен в одном из рассказов Дж. Родари (1985). Его герой — профессор Гро-зали — всегда становился выше ростом в дни опроса своих студен­тов, обычно не меньше, чем на четверть метра. Брюки становятся ему коротки, а в кульминационный момент опроса он даже ударя­ется головой о потолок и набивает себе шишку. Когда, однако, изобретательным студентам удается посеять в нем сомнения в своих знаниях, поколебать его самоуверенность, он сразу уменьшается в росте и в весе так, что в конце концов ему приходится даже встать на стул и подпрыгивать, чтобы увидеть весь класс.

Интересно, что особый личностный смысл тех или иных объек­тов может являться не только причиной искажений их образов, но и, напротив, препятствием к их искажению! Этот эффект обнару­жился в серии экспериментов У.Витграйха (Wittreich, 1959). Серия экспериментов проводилась с использованием специальных иска­жающих линз различной силы. В одном из них испытуемыми были больные с ампутированными конечностями: при определенной силе линз, искажающей облик обычных здоровых людей, незнако­мые товарищи по несчастью — такие же инвалиды, как и они сами — воспринимались ими без искажений. В другом эксперименте ис-

3.1. Личностный смысл

пытуемыми были матросы-новобранцы; искажение облика другого такого же новобранца имело место при линзах в 1,5 раза более сла­бых, чем те, при которых возникало искажение облика человека с офицерскими знаками различия. Исследования самовосприятия через те же линзы с помощью обычного зеркала показали, что девочки, которых больше заботит собственная внешность, воспри­нимают себя с меньшими искажениями, чем мальчики того же возраста; вообще, собственный облик воспринимается обычно лишь с мелкими, частными искажениями, в отличие от облика дру-1их людей.

К трансформациям в образе пространственных отношений при­надлежат также феномены искажения расстояний и субъективного структурирования топографических характеристик среды обитания в масштабе города или отдельного его района (см., например, об этом Добрицына, 1984; Величковский, Блинникова, Лапин, 1986; Стрелков, 1989; и др.). Общие закономерности, выявленные в этих исследованиях, сводятся к тому, что функциональные участки го­рода или городского района в представлении живущих или работа­ющих на этой территории горожан группируются в пространстве по параметру их места в системе жизнедеятельности испытуемых, то есть по их личностно-смысловой характеристике, не обязательно презентированной в эмоциональной форме. «Изображая карту-путь, человек сильно искажает местность: в начале пути предметы пре­увеличены, в конце — приуменьшены, начало располагается ближе к рисующему субъекту, конец — дальше» (Стрелков, 1989, с. 41). Эффект группировки выражается в субъективном сокращении рас­стояний между функционально взаимосвязанными объектами и, наоборот, преувеличении расстояний между объектами, входящи­ми в разные группы.

Второй класс феноменов структурирования образа — это транс­формации временных параметров действительности, которые, так же как и пространственные, тесно связаны с выражением пристра­стности отношения человека к миру (Эткинд, 1979). В определенном отношении временное измерение более нагружено для человека личностным смыслом, чем пространство, потому что человеческая деятельность не всегда протекает в пространстве (например, тео­ретико-познавательная деятельность, логическое мышление), но всегда — во времени. Время, таким образом, всегда выступает для человека как универсальный ресурс любой деятельности, или же, в случае ожидания событий, не зависящих от собственной деятель­ности субъекта, время становится барьером, отделяющим субъекта от осуществления этого события. Тем самым время никогда не бы­вает иррелевантным по отношению к человеческой жизнедея-

174 глава 3. смысловые структуры, их связи и функционирование

тельности и всегда нагружено для человека личностным смыслом. Личностный смысл временных отрезков отражается как в их не­посредственной эмоциональной оценке, так и в феноменах субъек­тивной переоценки или недооценки скорости течения времени.

Обратимся вначале к экспериментальным исследованиям зако­номерностей оценивания небольших отрезков времени — секунд и минут (Элькин, 1962; Фресс, 1978). Феномены субъективной пере­оценки и недооценки скорости течения времени в различных зна­чимых ситуациях обратили на себя внимание ученых задолго до нашего века, однако их экспериментальное изучение началось от­носительно недавно. П.Фресс выделяет три различных типа ситуа­ций, влияющих на субъективную оценку времени. Первая из них — ситуация ожидания, которая «не требует от нас никакой специфи­ческой активности, все наши помыслы сосредоточены на предсто­ящей деятельности» (Фресс, 1978, с. 115). В этом случае наблюдается переоценка длительности временных интервалов, время течет мед­леннее, особенно в ситуации ожидания неприятного события. П.Фресс приводит результаты эксперимента Дж.Фолка и Д.Бинд-ры, обнаруживших эффект переоценки длительности временных интервалов, завершающихся ударом электротоком; в контрольной группе, где вместо тока давался звуковой сигнал, эффект перео­ценки не наблюдался (Фресс, 1978, с. 116). Аналогичный эффект возникает при оценке временных промежутков, заполненных не­приятными ощущениями: так, Уотс и Шэррок зафиксировали у испытуемых-фобиков переоценку длительности временных интер­валов, в течение которых им приходилось разглядывать крупного паука в стеклянной банке (Watts, Sharrock, 1984). У контрольной группы испытуемых наблюдалась скорее обратная тенденция.

Вторая описываемая П.Фрессом ситуация — это ситуация выпол­нения деятельности, не поглощающей субъекта полностью, то есть включающей в себя также момент ожидания. Эффект в этом случае оказывается подобен предыдущему, то есть субъективное течение времени замедляется, что выражается в переоценке длительности временных интервалов. Дж.Лоэлин обнаружил существенную корре­ляцию между оцениваемой длительностью и непривлекательностью задачи (см. Фресс, 1978, с. 116). Повышение интереса к выполняемой деятельности приводит к уменьшению оценки субъективной дли­тельности временных интервалов. Также влияет на оценку времени переживание успеха в выполняемой деятельности; наоборот, пред­чувствие неудачи заставляет время течь более медленно, причем этот эффект тем более выражен, чем сильнее испытуемые мотивированы на выполнение задания (см. Фресс, 1978, с. 117).

3.1. Личностный смысл

Наконец, третья ситуация возникает при выполнении деятель­ности, которой мы полностью поглощены. В этом случае время субъективно течет очень быстро и длительность временных интер­валов недооценивается. Отличие третьей ситуации от первых двух демонстрируют эксперименты Д.Г.Элькина. В одном из них сравни­валось оценивание временных интервалов учащимися вечерней школы в период экзаменационной сессии и во время выпускного вечера. В первом случае имела место стойкая недооценка длитель­ности временных интервалов, во втором — столь же выраженная переоценка (Элькин, 1962, с. 263—265). Этот эксперимент иллюст­рирует различия между первым и третьим типом ситуаций по П.Фрессу. Другой эксперимент Д.Г.Элькина иллюстрирует разли­чия между ситуациями второго и третьего типа. Группа испытуемых читала рассказ Горького «Старуха Изергиль», а на другой день — страницы русско-французского словаря, в течение того же време­ни, которое заняло у них чтение рассказа. При оценке времени обоих занятий 95 % испытуемых недооценили время, ушедшее на чтение рассказа и 90 % переоценили время, ушедшее на чтение словаря (там же, с. 265—266). Обобщая наш поверхностный обзор исследований восприятия и оценки коротких интервалов времени, мы можем заключить, что временные интервалы оцениваются как более длинные в тех случаях, когда они имеют личностный смысл барьера, отделяющего субъекта от значимых событий, либо лично­стный смысл ресурса, расходуемого впустую, без пользы. Те же ин­тервалы оцениваются как более короткие в тех случаях, когда они имеют личностный смысл продуктивно используемого ресурса.

Схожие закономерности можно наблюдать и при оценке вре­менных соотношений между событиями в масштабе всей жизни субъекта. Имеющиеся данные немногочисленны и неоднозначны; вместе с тем есть эмпирические подтверждения зависимости пере­живания «сжатости» времени, переживания его непрерывности и психологического возраста от различных характеристик смысловых связей между основными событиями жизни субъекта, присутству­ющих в субъективной картине жизненного пути (Головаха, Кроник, 1984).

К третьей группе феноменов трансформации образа относятся трансформации причинно-следственных отношений. А.М.Эткинд (1984), описывая характеристики субъективной реальности, отно­сит причинно-следственные отношения к более высокому уровню, чем пространственно-временные характеристики. Причинно-след­ственные отношения и их отражение человеком также выступают важнейшим аспектом его жизнедеятельности, поскольку они опре­деляют границы возможностей человека как субъекта предметно-

176 глава 3. смысловые структуры, их связи и функционирование

практической деятельности воздействовать на мир, создавать, стро­ить и изменять условия своей собственной жизни.

Эффект личностно-пристрастного искажения причинно-следст­венных связей прекрасно демонстрирует проведенное на старших дошкольниках исследование Е.В.Субботского. Пользуясь специаль­но сконструированной шкатулкой с двойным дном, позволявшей устраивать «исчезновение» положенных в нее плоских предметов и их «появление из ничего», Е.В.Субботский (Subbotsky, 1991) изу­чал соотношение у дошкольников представлений о противоестест­венности подобных переходов («норма перманентности стабильного объекта») и представлений об их возможности, подкрепляемых де­монстрируемыми эффектами («норма неперманентности»). Было, в частности, обнаружено, что в ситуациях появления в пустой шка­тулке марки (которую ребенок мог забрать себе) дети всех воз­растных групп гораздо чаще признавали возможность магического объяснения случившегося, чем в обратных случаях, когда поло­женная в шкатулку марка исчезала. В последнем случае дети реши­тельно отвергали возможность такого невыгодного «волшебства» и упорно стремились раскрыть секрет устройства шкатулки.

Эмпирическим материалом, на котором наиболее наглядно вы­ступает зависимость отражения причинно-следственных связей от их личностного смысла, являются психологические исследования каузальной атрибуции (см. Хекхаузен, 1986 б, гл.10, с. 11). Когни­тивные схемы, на основании которых люди объясняют причины тех или иных исходов наблюдаемых ими ситуаций, работают эф­фективно до тех пор, пока оцениваемые ситуации остаются ин­дифферентными к жизни самого испытуемого субъекта. Когда же приходится объяснять собственное поведение, то «логико-рацио­нальные правила использования информации могут искажаться в угоду субъективно-значимым интересам» (Хекхаузен, 1986 б, с. 98). Х.Хекхаузен приводит большое число экспериментальных свиде­тельств такого искажения. Общая закономерность сводится к тому, что при оценке собственных действий люди склонны в большей степени объяснять успехи личностными, а неудачи — ситуацион­ными факторами, чем при оценивании действий других людей. Этот эффект асимметрии атрибуции, проявляющийся в тех ситуациях, когда у испытуемого нет оснований ожидать, что его атрибуция будет подвергнута другими критической проверке, служит стаби­лизации самооценки (Хекхаузен, 1986 б, с. 98—102). Интересно, что испытуемые, у которых доминирует тенденция избегания неудачи, демонстрируют обратную зависимость: они больше склонны при­писывать себе ответственность за неудачи, а ответственность за успех

3.1. Личностный смысл

относить за счет везения (там же, с. 145). Аналогичные индивиду­альные различия в асимметрии атрибуции успехов в общении были обнаружены для учеников с высоким и низким социометрическим статусом (там же, с. 181). В обоих случаях асимметрия атрибуции «работает» на сохранение сложившейся Я-концепции и самооцен­ки — как высокой, так и низкой.

Личностно-смысловая обусловленность искажений причинно-следственных связей связана, как нам представляется, прежде все­го с тем, что причинно-следственные связи являются наиболее естественной когнитивной основой для установления смысловых связей, то есть смысл того или иного явления во многом опреде­ляется его причинным объяснением. Применительно к описанным выше феноменам это, в частности, означает, что успех в решении задачи будет иметь личностный смысл личного достижения лишь в том случае, если в качестве его причины будут рассматриваться способности и старания, а не везение; неудача, соответственно, только в этом случае будет иметь личностный смысл поражения. В обоих случаях причинно-следственные связи субъективно отража­ются таким образом, чтобы личностный смысл результата согласо­вывался с отношением субъекта к себе, которое представляет собой «наиболее интегральный личностный смысл» (Сталин, 1981, с. 104).

К четвертой группе феноменов личностно-смысловых трансфор­маций образа мира мы относим трансформации вероятностных характеристик действительности. Жизненная значимость этого измерения событий, происходящих в мире, обусловлена тем, что мы живем в чрезвычайно сложном, многомерном мире и не можем точно прогнозировать события, которые будут происходить даже в самом ближайшем будущем. Однако без предвосхищения результа­тов наших действий, производимых ими изменений во внешнем мире, да и просто контролируемых нами событий мира человечес­кая деятельность просто не могла бы осуществляться. Готовность субъекта к предстоящим событиям во многом обеспечивается меха­низмом вероятностного прогнозирования, учитывающим два основ­ных параметра события: его значимость и вероятность (Фейгенберг, Иванников, 1978).

Исследования субъективного отражения значимости и вероят­ности событий в индивидуальной картине мира показывают, одна­ко, что субъективная значимость и субъективная вероятность не являются независимыми друг от друга (Котик, 1978; 1981; Котик, Сиртс, 1983). Субъективная вероятность событий оценивается людь­ми посредством отнесения их под одну из рубрик нечеткого мно­жества, образуемого понятиями «никогда», «редко», «иногда»,

ГГГ

178 глава 3. смысловые структуры, их связи и функционирование

«часто», «всегда», границы между которыми отсутствуют. Опериро­вание этой шкалой по отношению к тем или иным событиям опре­деляется не только объективной вероятностью событий, но и их значимостью: чем значимее событие, тем при меньшей вероятнос­ти его появления оно расценивается как «частое» (Котик, 1978). На оценку субъективной вероятности событий оказывает влияние опыт и индивидуальные особенности испытуемых. В частности, М.А.Котик показал, что электрики, часто нарушающие технику бе­зопасности и получающие травмы, оценивают травмы средней тя­жести как частые при вероятности их получения в данной ситуации в 30 %, а осторожные электрики — уже при вероятности 20 % (Ко­тик, 1981).

В других исследованиях было получено аналогичное преувели­чение субъективной вероятности значимых событий в числовой оценке. В наибольшей степени это касается оценивания вероятнос­ти собственных успехов и неудач. К.Шнайдер показал, что испыту­емые в этих условиях демонстрируют сдвиг шкалы субъективной вероятности успеха в сторону объективно более сложных заданий (см. Хекхаузен, 1986 б, с. 15). В ситуации оценки случайных событий сдвига шкалы субъективной вероятности обнаружено не было.

Интерпретация закономерностей искажения субъективной оценки вероятности исходит из роли этого параметра в преднаст-ройке субъекта к определенной деятельности. «Ожидание (или сознательное неожидание) события и есть одна из форм воздей­ствия на характер взаимодействия человека с событием» (Асеев, 1982, с. 239). Готовность реагировать на высокозначимые события столь же важна, как и готовность реагировать на высоковероятные события: за неадекватное реагирование на высокозначимое, пусть даже почти невероятное событие приходится иногда расплачивать­ся дорогой ценой. Поэтому, как отмечает В.Г.Асеев (1981), человек практически не ожидает малозначимые и маловероятные события и, напротив, ожидает высокозначимые или высоковероятные. Эти два параметра тем самым оказываются тесно взаимосвязанными: «Одно и то же по внешнему проявлению поведение... может быть следствием либо преувеличения (преуменьшения) значимости со­бытия, либо... субъективной его вероятности» (Асеев, 1981, с. 317). Искажение субъективной вероятности может быть вызвано и ины­ми факторами. Так, нередко (как, например, в описанных выше экспериментах К.Шнайдера) оно отражает факт принятия желае­мого за действительное. «Здесь содержательно-смысловые обра­зования как бы проецируются на действительность...» (Асеев, 1982, с. 41). За действительное может приниматься и то, чего человек сильно опасается.

3.1. Личностный смысл 179

Четыре описанных класса личностно-смысловых искажений образа представляют лишь искажения отдельных параметров объек­тов или явлений. Несколько особняком стоят случаи искажения самих объектов, ошибки их узнавания, когда одно принимается за другое. Из числа экспериментальных подтверждений личностно-смысловой детерминации ошибок узнавания сошлемся на исследо­вание Е.Ф.Бажина (1971), который предъявлял своим испытуемым записанные на магнитофон слова с инструкцией повторять их. Ока­залось, что больные алкогольным психозом, острым алкогольным галлюцинозом и белой горячкой с удивительным постоянством ошибочно воспринимали некоторые слова. Вместо слова «зари­совка» они слышали «за решетку», вместо «клуб» — «глуп», вместо «пушистый» — «душить» и т.д. Вместе с исчезновением острой симптоматики исчезали и ошибки восприятия, хотя некоторые из них были у больных алкогольным психозом довольно устойчивы­ми («штопать» — «штопор»). Другое проявление тех же ошибок узнавания — очитки. З.Фрейд (1926) убедительно показал, что мно­гие кажущиеся случайными очитки имеют глубокий смысл, связа­ны сложным образом с мотивами, установками и конфликтами личности.

Еще одной формой личностно-смыслового структурирования образа является субъективная интерпретация неопределенной ин­формации. Одним из примеров является способ видения двузначно-ю изображения, на который можно повлиять, сообщив одному из вариантов изображения положительный или отрицательный лич­ностный смысл (Чхартишвили, 1971 б). Другим примером является психодиагностическая методика ТАТ (см. Леонтьев Д.А., 1998 б), позволяющая квалифицированному психодиагносту по характеру искажений и особенностям интерпретации и структурирования стимульного материала сделать выводы о мотивационно-смысловых детерминантах этих искажений. Наконец, множество примеров подобного рода можно найти в исследованиях по социальной перцепции, где давно известно, что черты и поведенческие про­явления других людей имеют тенденцию восприниматься и интер­претироваться в соответствии с уже имеющимся представлением об этих людях или с заданной в ситуации эксперимента установкой (см. Бодалев, 1965; 1970; Курячий, 1984). Эти эффекты хорошо изве­стны в психологии; мы не будем на них останавливаться, тем бо­лее, что соответствующие примеры интерпретации не позволяют говорить об искажениях, поскольку объективные характеристики оцениваемого объекта использовать для сравнения невозможно; можно лишь сравнивать интерпретации различных групп испытуе­мых между собой.

180 глава 3. смысловые структуры, их связи и функционирование