Социологический смысл парадигматического опыта

Мы осознали важность парадигматического опыта, и это дает нам ключ к пониманию того, что мы обычно подразу­меваем под «бездуховностью» современной жизни. Смысл этого термина состоит в исчезновении исконных образов или архетипов, определявших жизненный опыт человечества на протяжении многих столетий. Воздействие этих образов на подсознательное поняли историки искусства и культуры, пси­хологи и философы⁶⁶. Теперь, когда мы видим, что происхо­дит, когда сила этих образов уменьшается, необходимо к уже имеющемуся на этот счет знанию добавить знание о социаль­ном значении этих образов.

Назову некоторые из этих архетипов или исконных об­разов: герой, мудрец, дева, святой, кающийся; в области христи­анского воображения: крещение, отпущение грехов, любовь к ближнему, евхаристия (причастие), добрый пастырь, распятие, искупление. Эти архетипы не могут быть до конца поняты, если считать их просто пережитками донаучной стадии развития. Их исчезновение без замены чем-то другим ведет к дезинтегра­ции современного жизненного опыта и человеческого поведения.

[535]

Без парадигматического опыта невозможно ни последова­тельное поведение, ни формирование характера, ни реальное человеческое сосуществование и сотрудничество. Без них мир наших рассуждений теряет свою ясность, поведение распада­ется на части и остаются лишь бессвязные фрагменты моде­лей успешного поведения и фрагменты приспособления к по­стоянно меняющейся среде.

Если модель приспособления к среде, которая приве­ла к столь важным результатам в области биологических ис­следований, использовать не только как гипотезу в области социальных исследований, а превратить ее в мерило челове­ческих действий, то обязательно последует дегуманизация человеческой жизни. Результатом такого научного подхода будет полное уничтожение оценок, связанных с различными вещами и формами поведения в социальной жизни. Для лю­дей, принадлежащих к данной культуре и действующих в ней, ценности неразрывно связаны с вещами. В процессе действия они опираются на существующую в сознании онтологическую иерархию, говоря: «Это плохо, это хорошо, то еще лучше». Научный подход начинается с нейтрализации этой онтологи­ческой иерархии в мире опыта. Для психолога один опыт так же важен, как другой, для социолога социальные условия, приводящие к воспитанию гангстера, так же важны, как и со­циальные условия, способствующие воспитанию хорошего гражданина. Этот нейтральный подход приводит в качестве метода научного исследования к наиболее ценным результа­там.' Однако если мы попытаемся превратить его в правило поведения, он становится дезинтегрирующей силой как в лич­ной жизни, так и в жизни общества. С научной точки зрения, и опыт святого, и опыт истерика могут рассматриваться как примеры психологического механизма; однако сознательное пренебрежение качественным различием между этими двумя видами опыта наносит ущерб обществу в том случае, если оно будет относиться к святому, как к истерику, и наоборот. Если нет парадигматического опыта, который заставляет нас при­давать различное значение различным фазам действия, то нет кульминационного пункта, к которому направлено дей­ствие. Это не только расщепляет жизнь индивида и подменя­ет ее цельный характер фрагментарностью, но и делает не­возможной координацию социального действия. Парадигма­тический опыт и исконные образы выполняют в жизни индиви­да не только функцию организующего принципа при форми­ровании характера, но и регулятора сотрудничества между индивидами.

Другая особенность парадигматического опыта заклю­чается в том, что он придает жизни драматический смысл. Сотрудничество и совместные действия в обществе возможны

[536]

только тогда, когда одни и те же вещи обозначают для каждо­го члена общества одинаковый опыт. Тот, кто не разделяет мнения общества о смысле этих вещей, не принимает участия в общественной жизни. Парадигматический смысл имеют, однако,, не только статичные явления, но и процессы. Коллек­тивное действие стремится к кульминационному пункту, и именно его драматический характер способствует истинному участию. Разделение труда и разделение функций без драма­тизма в общей конечной цели подобны системе Тейлора на фабрике. Это лишает отдельный или частичный труд смысла. Именно это и происходит в современном индустриальном об­ществе. Модель тейлоризации, состоящая в бессмысленном расчленении общей задачи, разрушает изначальную модель драматического объяснения жизни. В конечном итоге она сво­дит жизненную модель индивида к хорошо составленному расписанию, в котором не допускается никакая осмысленная кульминация или подлинное направление развития.

Беспредельное накопление денег, бесконечное стрем­ление к повышению своего благосостояния, непомерное вы­пячивание комплекса силы, бессмысленное расточительство - эти характерные черты распространяются не только на средний класс, но и на низшие слои общества и составляют различные стороны одного и того же процесса. Полная безду­ховность чувств и эмоций, бесцельно бушующих, ведет к тому, что люди ищут удовлетворения в аномальной реакции. Это лучше всего видно на примере отношения к досугу. «Давай пойдем в кино или куда-нибудь еще, все равно куда - такое неопределенное желание характерно для многих людей, ис­пытывающих его в конце рабочего дня. Однако это внешняя сторона медали, обратной ее стороной оказывается бессмыс­ленность труда, организованного по системе Тейлора⁶⁷.

Я вовсе не утверждаю, что массы в прошлом были бо­лее культурными; скорее наоборот, они были более грубыми и жестокими. Однако они не страдали от типичной для совре­менного общества пустоты и никакая предшествующая куль­тура не пыталась сделать свою жизненную модель преобла­дающей. Совершенно очевидно, что вину нельзя сваливать на массы. Они не виноваты в том, что в прошлом их уделом бы­ла тяжелая и нудная работа и что со времени промышленной революции большая часть предпосылок человеческого суще­ствования постепенно разрушалась. Свойственное капита­лизму превращение досуга в коммерцию с постоянным требо­ванием новых сенсаций также характерно для нового типа сознания, как и неправильное разделение труда и социальных функций, создающее частичные задачи, почти лишенные смысла. Вопрос состоит отнюдь не в том, кто виноват во всем

[537]

этом, а в том, что надо делать и как, чтобы не только ликви­дировать внешние симптомы, но и вырвать зло с корнем.

Наличием исконных образов, регулирующих поведение и коллективные действия, следует, по-видимому, объяснять тот факт, что более примитивные группы, например сербы, сражаются насмерть, в то время как более интеллектуальные нации слишком быстро отказываются от борьбы. Истинное выражение жизненного опыта, которое проистекало из рели­гии и придавало смысл всей нашей жизни, постепенно исчез­ло и ничто не пришло ему на смену, а у атомизированного сознания и общества нет ничего, за что стоило бы бороться.

С учетом вышеизложенного очень важно выяснить, подкрепляется ли намерение русских бороться против Гитле­ра до последней капли крови старым религиозным парадигма­тическим опытом или же новыми созданными большевиками образами и новой драматизацией общей судьбы. Если верно второе, то это не только еще раз доказывает тот факт, на­сколько глубоко коренится в человеческом сознании идея братства между людьми, что эта идея черпает свежие силы из древних источников, но и что даже в наше время при опреде­ленных условиях возможно появление новых архетипов.

По той же самой причине я далек от того, чтобы ут­верждать, что гуманистическая традиция, идущая от Возрож­дения через эпоху Просвещения к либерализму XIX века была совсем лишена парадигматического опыта или жизненной силы. Революционная борьба против установившейся власти, неукротимое стремление стать на собственные ноги, титани­ческие усилия по несению груза осознания или отказ от надежды на потустороннюю жизнь - таковы были основные динамические силы этого процесса. Однако с самого начала характерной чер­той этих сил было то, что они действовали, лишь пока выра­жали стремление восходящих классов, более того, немногих самых передовых их представителей. Исконные образы гума­нистического Возрождения и эпохи либерализма в истории были в большинстве случаев символами разлада и индивиду­ализма и как таковые являлись источниками напряженности.

Соответствующая форма сознания была далека от ир­рационализма; она скорее склонялась к разуму. Однако этот разум был фанатичен. Эта форма сознания стала терпимой, нейтральной и аналитической только после того, как класс, в котором она зародилась, остепенился и приобрел прочный статус в обществе. Исчезли фанатические и динамические черты сознания и связанные с ним образы. Остался скепти­ческий, ищущий, аналитический ум, способный осуществлять беспристрастный поиск фактов.

При существующем положении дел очень трудно пред­сказать, какова будет тенденция развития событий, какой из

[538]

двух великих Leitmotifs⁶⁸ в нашей духовной истории станет преобладающим. Конечно, не исключено, что две силы будут действовать в одном направлении: та сила, наследием кото­рой был религиозный дух, будет придавать человеческому опыту глубину и трансцендентность; а та, что несла из про­шлого силу разума и воли, будет создавать лучший мир, ис­пользуя потенциальные возможности мировых ресурсов. Воз­можно, не очень далеко то время, когда эти две силы осозна­ют смысл нового великого вызова нашего времени. Возможно, они вскоре поймут, что имеют нового и чрезвычайно опасного врага, который мешает развитию их внутренних отличитель­ных признаков. Имя этого врага, зловещая тень которого ви­сит над всем миром, - механизированное варварство.

Даже если эти две силы объединят свои возможности в борьбе маловероятно и даже не желательно, чтобы они полностью слились. Возможно, однако, что, несмотря на на­пряженность, существующую между ними, или даже в силу этой напряженности, они будут дополнять друг друга и осоз­нают, что они представляют собой два полюса в одной исто­рической битве в защиту нашего общего наследия.

Резюме. Новые проблемы.

Мы видели, что настоящее понимание проблем хрис­тианских ценностей в меняющейся среде требует ясного разграничения между основным христианским опытом и раз­витием христианской веры и поведением, порожденным эрой капитализма.

Затем мы занялись поиском новой интерпретации фи­лософии прогресса, для того чтобы найти в ней элементы, не устаревшие и по сей день, в отличие от элементов, тесно свя­занных с прошедшей эпохой. Было бы неплохо заменить оптими­стическую точку зрения, согласно которой происходит прогрес­сивное развитие во всех сферах человеческой деятельности, на более реалистичный взгляд, согласно которому ни механи­зация, ни индустриализация ни автоматически, ни в силу диа­лектики не дела ют человека лучше, а общество счастливее.

Далее мы попытались внести ясность в смысл такого понятия, как «планирование ради- религии». Каков смысл это­го понятия? Ответ на этот вопрос очень важен не только для собственно религиозной сферы, но и за ее пределами, так как проливает свет на исследование смысла планирования во всей духовной сфере. Первая реакция на вопрос о том, нужно ли планирование в духовной жизни, у любого из нас будет безусловно отрицательной. Это объясняется, однако, неспо­собностью понять, что термин «планирование» может озна­чать нечто иное, чем тоталитарная регламентация. Однако, не­много поразмыслив, мы вынуждены признать, что даже в нашем

[539]

неплановом обществе мы постоянно делаем что-либо для обра­зования, искусства, науки и религии. Полное «невмешательство» в эти сферы не было возможно раньше и невозможно в наше время. Новой отличительной чертой века планирования будет то, что для нас значительно прояснятся принципы нашей под­держки развитию и распространению культуры; если мы бу­дем стремиться к планированию ради свободы, то станем еще тщательнее относиться к выбору средств, способствующих развитию духовной жизни. Это приведет к еще большей ясно­сти относительно сущности и возможных изменений планиру­емой нами субстанции.

С точки зрения планирования необходима разработка двух аспектов христианских оценок. Первый аспект выражает приспособление. Христианские оценки, как и любые другие, пытаются регулировать отношение и поведение. Как таковые, они связаны с приспособлением человеческого действия к окружающей среде, особенно к среде изменяющейся. Христи­ане в большинстве своем не хотят признавать приспособи-тельный характер христианских норм поведения. Как я указы­вал, это нежелание объясняется либо неправильным понима­нием термина «приспособление» (что совсем не означает «компромисс», компромисс - это только одна из форм при­способления), либо тем фактом, что христианская мораль слишком часто подчеркивает достоинство непротивления. Это, однако, вовсе не означает отрицание приспособления, а всего лишь высокую оценку неагрессивных подходов к жиз­ненным проблемам. То, что христианство на практике не могло означать отказа от приспособления и игнорирование конкретной ситуации, доказывается самим фактом выживания христианства. Этот факт свидетельствует о том, что христиа­не приспосабливались к изменяющейся ситуации и что это приспособление было продуктивным, однако делали они это в большинстве случаев довольно неосознанно. Пока преобла­дали хилиастические ожидания приближающегося конца све­та такое пренебрежение конкретной ситуацией могло быть оправдано. Однако когда стало ясно, что эти надежды надо отложить, и когда наконец получила развитие идея историч­ности, проблема жизни в постоянно меняющемся мире стала весьма актуальной.

С моей точки зрения, именно сильная сторона прагма­тизма как философии делает ясным приспособительный, кор­ректирующий характер человеческого поведения. Эта ясность и честность в отношении того, что действительно имеет место в человеческом действии, вовсе не является недостатком со­временного мышления. С моральной точки зрения более вы­сокая жизненная форма приспосабливается к изменяющимся условиям скорее на сознательном, нежели бессознательном

[540]

уровне адаптации. Пока наше приспособление сознательно, мы всегда в состоянии ясно и четко сказать: «До этих пор я могу признать факты меняющейся среды, здесь я должен ос­тановиться и оказать сопротивление». Приспособление к не­желательной ситуации будет состоять в своего рода действии, индивидуальном и коллективном, ищущем средств временно­го ухода с арены общественной деятельности, будь то путем мятежа или реформы. Сознательное признание приспособи-тельного характера действия дает христианину возможность быть прогрессивным, ответить на вызов res novae⁶⁹, не став при этом жертвой изменений. Поскольку у христианина другой источник направления своей деятельности, кроме простого желания приспособления и успеха, он всегда может провести ясную грань между приемлемыми и неприемлемыми для него типами приспособления.

Именно здесь приобретает значение другой аспект хрис­тианских оценок, находящийся вне рамок прагматизма. Этот ас­пект христианских оценок (как и любых других оценок, имеющих более глубокую цель, нежели простое выживание и равновесие с окружающим миром) выражается в том факте, что христианин не просто стремится приспособиться к окружающей среде, но и сде­лать это с помощью моделей действия, гармонирующих с его жизненным опытом. Именно из этого источника проистекает тра-диционалистский и консервативный элемент христианского дей­ствия. Христианское действие имеет свое направление, посколь­ку ему присуще определенное видение жизни, которое не исчеза­ет, хотя и подвергается постоянным изменениям. Эта субстанция постоянно сосредоточивает мышление и деятельность на опре­деленных проблемах и разделяет вызовы окружающей среды и ответы на них на желательные и нежелательные.

Осознание важности этого видения жизни привело нас к более тщательному исследованию социологической значи­мости парадигматического опыта. На уровне прагматического подхода индивиды и группы могли бы выжить только в случае правильного, т. е. эффективного приспособления к постоянно меняющейся обстановке. Более глубокий анализ показал, что общество, основанное исключительно на практике эффектив­ного приспособления, рано или поздно приходит к дезинтег­рации: начинается этот процесс с дезинтеграции характера и поведения его членов, затем наступает полный паралич в сфере активности и наконец парализуется всякая совместная деятельность, поскольку исчезает ее глубинный смысл. Очень вероятно, что наблюдающаяся в настоящее время апатия в большинстве цивилизованных обществ хотя бы частично объясняется исчезновением парадигматического опыта и, возможно, ослаблением исконных образов, придававших в прошлом смысл человеческому действию.

[541]

Дальнейшее исследование природы парадигматичес­кого опыта показало, что частично он восходит к древнейшей истории человечества. Эта история сохранила исконные об­разы, истекающие из древних глубин сознания. Эти архетипы действуют через религиозную традицию и в прошлом обеспе­чивали интеграцию не только человеческой личности, но и социальных моделей. Если социальный климат характеризу­ется общим конвенционализмом, то архетипам свойственна тенденция к окостенению. Однако даже в таком состоянии они обладают скрытой силой, которая может стать опасной, если жизнь общества приобретет динамический характер. Всегда возможны внезапные вспышки, неожиданное оживление пер­вичного видения жизни. Еще более глубокое исследование необходимо для понимания природы гуманистического и ком­мунистического типов парадигматического опыта. Совершенно ясно, что по своему происхождению они в конечном итоге также архаичны. Однако их историческое преобразование отличается по своему характеру от типов, унаследованных этим веком от религиозной традиции. В них больше элементов рационализма. И в этом смысле они лучше приспособлены к преобладающей тенденции - увеличению доли Ratio⁷⁰, но они разделяют также и судьбу Ratio. А судьба эта состоит, по всей вероятности, в том, что на своей ранней стадии Ratio динами­чен, синтетичен, полон утопической напряженности; однако когда жизнь становится более упорядоченной, растет безо­пасность и развивается разделение труда, преобладающими становятся аналитические аспекты Ratio. Результаты этого процесса могут быть довольно ценными, однако модель ана­литического мышления, превратившись в образ жизни, скорее подрывает человеческие отношения, нежели интегрирует их.

Из различия между приспособительным характером и парадигматическим видением христианского действия выте­кает, что, с одной стороны, христианин должен быть консер­вативным в отношении сути христианского жизненного опыта, а с другой стороны, прогрессивным для понимания измене­ний, происходящих в современном мире.

Нет никакого противоречия в том, чтобы руководство­ваться древним видением в качестве основы жизненного опы­та и в то же время понимать потребности и возможности но­вой ситуации. Первое дает направление всем действиям, пос­леднее способствует установлению связи с настоящим вре­менем и не позволяет уклониться от участия в историческом процессе.

[542]