Ноа: Эвери, возьми трубку. Нам нужно поговорить.

В сообщении все те же слова, сколько бы я его не перечитывала, но никак не могу заставить себя позвонить Ноа. После того, как я переспала с Люком… Ладно, он — это все, о чем я могу думать, и пока в голове творится неразбериха, понятия не имею, каким, мать его, образом, объяснить Ноа, что я больше не хочу его видеть? Моя личность рассекречена самым отвратительным способом, и все остальное, что я могу сказать, настолько же разрушительно. Хуже всего то, что я заперта как в ловушке в абсолютно холодном, бездушном доме моей матери, где даже нет ни одной моей фотографии. Психотерапевты всего мира, вероятно, посоветовали бы мне пойти и поговорить с кем-нибудь, прежде чем я начну рушить стены и наломаю дров. Но я не могу. Я просто хочу посидеть в тишине, и чтобы рядом был кто-то еще, просто побыл со мной. Человек, которого я хочу видеть рядом со мной больше всего, мертв. Единственный человек помимо него, кто сможет заполнить эту пустоту… С ним я облажалась. Просто охренительно облажалась.

Я вожу пальцами по сенсорному экрану телефона, не находя себе места, когда он начинает звонить. Неизвестный номер. Привет из ада. История повторяется, все идет по накатанной. Бросаю телефон на диван и иду на кухню, сажусь за стол. Тут же звонит домашний.

— Проклятье! — Я впиваюсь в него озлобленным взглядом. Мне не сойдут с рук разбитые вещи в доме моей матери, которые не будут подлежать ремонту. Вместо этого я сосредотачиваюсь на ярком синем экране, пока не включается автоответчик.

«Вы позвонили в личную резиденцию Аманды Сент-Френч. Пожалуйста, по всем деловым вопросам обращайтесь в мой офис. Спасибо».

Никакого «оставьте сообщение после сигнала». Никакого «если вы звоните не по рабочему вопросу, перезвоните позже». Я знаю почему; никто и никогда не звонит моей матери по нерабочим вопросам.

— Эвери? — голос Брэндона, звучащий из динамика, пугает меня до невозможности. — Эв? Ты там? Мой телефон разрывается все утро. Возьми трубку, ребенок.

У меня дрожат руки, когда беру трубку.

— Как ты узнал, что я здесь? — хриплю я. Горло горит. Слышать нотки беспокойства в его голосе — достаточно для того, чтобы я снова была на грани.

— Люк звонил, милая. Он волнуется за тебя. Ты расскажешь мне, что происходит?

— Люк? — Какого черта он звонит Брэндону? — Да ничего. Я... — Я не могу врать дяде. Он все равно поймет. Неважно, насколько я буду контролировать тон своего голоса, он поймет. Я тяжело вздыхаю. — Разве он не сказал тебе, что произошло?

— Кое-что он сказал. Но я хочу, чтобы ты мне рассказала.

Так похоже на Брэндона. Он знает, что я расскажу лишь половину истории, если будет возможность хоть что-то скрыть.

— Просто... — я упираюсь костяшками пальцев в лоб, — одна девчонка из Брейка вместе с бывшей пассией Люка сговорились и разоблачили меня в Колумбийском.

— И?

— И? Это последнее, чего мне хотелось!

— И я уверен, что переспать с девчонкой, в которую он по уши влюблен, только чтобы увидеть, как наутро она сбегает, даже не разбудив его — последнее, чего хотелось Люку.

— Что за хрень? Он тебе это сказал? — Я закрываю глаза и опускаюсь на барный стул, в ужасе глядя пустым взглядом в стену. Брэндон лишь смеется.

— Вообще-то нет. Он позвонил мне в семь утра и был сам на себя не похож. И это единственный вывод, который я мог сделать. Он не отрицал, когда я напрямую спросил его об этом. Не злись. Он просто искал тебя.

— Он говорил тебе, что врал нам всем о смерти папы? — выпаливаю я. На другом конце провода в течение минуты сохраняется тишина.

— Нет, он мне ничего не говорил. Что ты имеешь в виду под «он врал»?

— Полиция кое-что скрыла от нас. Скрыла от общественности. Люк говорил, что когда отца нашли, он уже был мертв, но это не так. Люк говорил с ним. И держал за руку, когда он умер. Он...

— Что он сказал, Эвери

—...сказал, что держал его за руку, пока он умирал, когда они нашли его. Ему было очень больно. Все эти годы...

— ЧЕРТ, ЭВЕРИ, ЧТО ГОВОРИЛ МАКС?

Я замираю на полуслове и моргаю, глаза заволакивает пеленой слез. Брэндон чертыхается в трубку.

— Дерьмо, прости, ребенок. Что он сказал? Что-нибудь о том, что он натворил? Почему это сделал? Говорил ли, кто еще к этому причастен?

Его голос полон гнева. Я так удивлена его категоричностью, что мешкаю с ответом. Говорю прямо.

— Нет. Ничего подобного. Он сказал... Он сказал «сделка» и еще «Летай высоко, Икар».

Брэндон резко выдыхает по ту сторону трубки.

— Твой отец, этим именем он обычно называл...

— Я знаю. — Это действительно так. Еще один человек понял, что его последние слова — послание для меня. Это чертовски ранит.

— А что насчет «сделки», ребенок? Это что-то значит для тебя?

— Нет.

— Уверена? Подумай хорошенько.

— Я уже подумала! Я вообще последние восемь часов ни о чем другом думать не могу. Наверное, тебе стоит позвонить Люку и поговорить с ним об этом. Судя по тому, что он говорил мне прошлой ночью, у них были близкие отношения.

Я слышу, как Брэндон втягивает воздух сквозь сжатые зубы; он всегда так делает, когда расстроен или волнуется.

— Ты должна простить Люка, знаешь.

— Почему? Он врал нам. И у него все еще есть секреты. Ты знал, что папа взял над ним шефство, когда он был ребенком? Так что у него есть темное пятно в прошлом, раз уж нужна была помощь. Кто знает, что он за человек. Откровенно говоря, мы едва знаем этого парня. Он может быть опасен.

— Именно поэтому ты вчера легла с ним в постель?

Моя челюсть отвисает. Это больно. Больнее, чем я готова признать.

— Я совершила ошибку, Бренд. И больше ее не повторю.

— Он офицер полиции, Эвери. Как, черт возьми, он может быть опасным? И да. Я знал, что Макс за ним приглядывал. Твой отец рассказывал мне несколько вещей о Люке, о которых, честно говоря, я предпочел бы не знать. Теперь мне сложно смотреть ему в глаза при встрече, мне жаль его. Если бы ты дала ему шанс, он бы пролил свет на то противное, темное дерьмо из своего прошлого, и ты поймешь, как неправа сейчас. Что касается лжи о нас, если полицейские утаили информацию от общественности, то Люк сделал то, что ему полагалось. Он, возможно, потерял бы свою работу, если бы рассказал нам то, что скрыли в тех бумагах. Или хуже того, попал бы в тюрьму.

Резкая критика Брэндона — совсем не то, чего я от него жду. Обычно он милый добряк, но сейчас, похоже, я задела его за живое.

— Прости, я... — опускаю голову пониже, — я веду себя как та еще стерва.

— Да. Так и есть. Послушай, проваливай из дома твоей мамочки, ладно? Воздух в том помещении точно отравлен.

— Не могу. Я ни за что пока не вернусь в Колумбийский. И если ты воображаешь, что я вернусь к Люку, то я закричу.

— Нет, идти к Люку — не вариант. Он едет сюда. Говорил что-то о том, что хочет приехать в дом и поискать дневник отца. Не ты ли предлагала ему обратиться ко мне за помощью?

Я хлопаю рукой по столешнице, чувствуя приближение головной боли.

— Я предлагала ему это до всего произошедшего! Какого черта он сейчас за это взялся?

— Понятия не имею. Возможно, ты попала в точку. Может, он был сломлен темными событиями из прошлого, и твой отец оказался тем человеком, который помог ему выбраться из этой ямы. Возможно, Люк чувствовал, что Макс спас его. И благодарен ему за это.

Я кусаю внутреннюю сторону щеки, несмотря на мягкость тона, понимая, что Брэндон все еще отчитывает меня.

— Мне жаль, ладно? Последние двадцать четыре часа выбили меня из колеи.

— Я знаю, ребенок. У тебя тоже есть свои скелеты в шкафу. Но прекращай строить из себя жертву. И тащи свою задницу в колледж.

— Кстати о колледже, не нужна твоя помощь, Бренд.

— В чем?

Я кусаю губу, пытаясь сформулировать.

— Я… эмм, я должна взять у тебя интервью о том, что случилось.

Брэндон глубоко дышит на другом конце провода.

— Какое интервью?

— О том, что случилось... О папиной смерти. О том, как я это восприняла.

— С какого перепуга ты хочешь это делать?

— Я не хочу. Я должна. Это задание по «Право и этика СМИ». Мой профессор — исчадие ада. Он хочет, чтобы мы вытащили наши самые болезненные воспоминания. Плюс чтобы мы озвучили чью-то еще версию событий. Завалить этот предмет — последнее, в чем я сейчас нуждаюсь.

— Почему бы тебе не выбрать что-то другое, Эвери? Что-то, что не причиняет такую боль?

Я прижимаю кончики пальцев ко лбу, задавая себе тот же вопрос. Хотя уже знаю ответ.

— Потому что он загнал меня в угол. Я сказала ему, что честность — самое важное качество для журналиста, поэтому если сейчас я солгу, то выставлю себя ужасной лицемеркой.

— Ну, хорошо, если ты действительно хочешь поговорить со мной, договорились, Эвери. Но чтоб ты знала... Думаю, чисто географически есть человек, который ближе к тебе и был бы более разумным выбором.

Надеюсь, он не имеет в виду мою мать? Он не может быть настолько жестоким. На заднем фоне слышится звук автомобильного двигателя.

— Ко мне клиент, ребенок. Я должен идти. Просто подумай об этом, хорошо?

Он вешает трубку, и я остаюсь одна, с привкусом горечи во рту. Я хватаю свое пальто, намеренно оставляя ключ от маминой квартиры нетронутым на столе, и убираюсь оттуда.

Глава

Угрозы

— Я переживал, вернешься ли ты. Ты собиралась мне перезванивать?

Я решила обезопасить себя и вернуться в кампус незамеченной. Ноа, засунув рукава в карманы куртки, сидит на нижней ступеньке лестницы у входа в здание. Мои плечи поникают при виде его проницательных глаз.

— Так теперь ты поджидаешь меня у дома? — Я сжимаю связку ключей в ладони.

— Только чтобы, наконец, увидеть тебя, любовь моя. — Из-за его случайного использования слова «любовь» я съеживаюсь. Он натужно смеется. — Не волнуйся, Эвери, это просто ласковое обращение.

— Я знаю, — голос звучит глухо, несмотря на все мои усилия казаться раздраженной. Я кручу в руках ключи и подхожу к двери. — Не хочу стоять здесь у всех на виду. Хочешь зайти?

Ноа выпрямляется, слегка горбит плечи, укутываясь в пальто.

— Никого нет, Эвери. Все на занятиях.

— Там, где должен быть и ты

— Там, где должны быть мы оба.

Я провожу языком по зубам.

— Я захожу. Если хочешь, пошли со мной.

Вхожу в здание и пару секунд стою за дверью — пойдет или нет? Идет. Мы проделываем путь к моей квартире в полной тишине. Почему-то я напрочь выкинула из головы существование Лесли. Когда дверь открывается, она выглядит как приведение, в удивлении широко открывает глаза:

— Привет, ребята!

— Прости, Лесли... Эмм, мы... Мы пойдем в библиотеку, — произношу я.

— Господи, зачем, я как раз ухожу. — Она спрыгивает с дивана, влезает в домашние тапочки, хлопает крышкой ноутбука, и мчится из комнаты. Она не собиралась уходить; на ней футболка, на голове — растрепанный пучок. Она даже не берет пальто. Звук с грохотом закрывающейся двери разносится о гостиной. Я на автомате направляюсь в свою комнату, сердце разрывается в груди.

— Дерьмо. — Я опускаюсь на кровать и смотрю на собственные руки, не обращая внимания на Ноа, который входит следом.

— Что такое? — Запах его одеколона знакомый, но все же слишком резкий. Его рука оказывается на моих плечах, и он пытается притянуть меня к себе, но я остаюсь в строго вертикальном положении.

— Лесли, наверное, думала, что я не вернусь. И она в ужасе, что придется делить комнату с дочерью серийного убийцы.

Ноа вздыхает.

— Ты преувеличиваешь.

— О, да? Ты не воспринял эту новость легко.

Он опускает голову и глубоко вздыхает.

— Я просто был в шоке. И расстроен, что ты сама не рассказала.

— Я тебя едва знаю, Ноа. Чтобы рассказать Морган, мне понадобились месяцы, и то это вышло случайно.

— Я знаю. Ты права, мне очень жаль. Но сейчас, когда я в курсе, ты можешь мне доверять, договорились? Я не хочу терять то, что зарождается между нами. Нам просто нужно...

— Ноа, нет. Я не хочу больше тебя видеть.

Он поворачивается, глядя на меня хмурым взглядом.

— Что? Почему?

— Это сложно объяснить. Все слишком сложно.

На мгновение он умолкает, затем хватает меня за руку. Я смотрю на него и вижу его взгляд, полный решимости.

— Ты не знаешь, где я рос; как я рос и что еще более важно, среди каких людей, Эвери, но у нас не было серийных убийц. Кое-кто из отцов моих друзей до сих пор в Порт-Лиише без надежды на освобождение. Плевать, сколько дерьма твои предки совершили в этом мире, их ошибки — это их ошибки. Что бы он ни сделал, любовь моя, это делал он. Меня же волнует только то, что делала ты. И что собираешься сделать. — Он сжимает мою руку и медленно выпрямляется. Немного тянет, так, чтобы я села. Я сажусь, пряча лицо в волосах. — Посмотри на меня? — Голос звучит мягко. Мне от этого только хуже. Я делаю, как он просит, и вздрагиваю при виде странного выражения его лица. — Я хочу, чтобы ты поехала со мной.

— Что?

— Поехала со мной в командировку в Сьерра-Леоне. Это даст нам шанс лучше узнать друг друга. Тебе просто нужно поговорить с профессором Лэнгом. Он даст разрешение на то, чтобы ты прошла его курс в конце года. Я уже поговорил с людьми в Африке, они будут рады еще одной паре рук, которая сможет помочь. Это хорошо скажется на твоей...

— Ноа.

— Что? И не говори, что ты не радуешься возможности уехать подальше отсюда. Нужно продержаться всего неделю, а там рождественские праздники. К тому времени как мы вернемся, все уляжется....

— Ноа, я спала с Люком.

Он прекращает говорить. Пару секунд я просто не могу поверить, что эти слова действительно сорвались с моих губ. Понять не могу, с чего вдруг я это ляпнула. На лице Ноа написано замешательство.

— С Люком? Парнем из бара? Но... но ты говорила, он просто друг? — Его голос надламывается. Внутри меня все переворачивается, когда я вижу боль на его лице.

— Да. Я имею в виду... Он был моим другом. Теперь не уверена.

— И ты спала с ним?

Я киваю, так как не вижу смысла говорить что-то. Откидываюсь назад, спиной прижимаясь к стене, устраивая подбородок на коленях. Ноа устраивается на кровати и обхватывает руками голову. Пару минут мы молчим, в тишине комнаты слышно только наше тяжелое дыхание. Наконец он убирает руки с лица и смотрит на меня.

— Это неважно. — Ага, как же. Особенно, судя по тому, как он судорожно сжимает и разжимает кулаки. — Это не значит, что ты предала меня. Ты просто сходила с ума из-за своего отца. И сделала это, чтобы ни о чем не думать, так? — Надежда в его голосе смешана с болью. Я отвратительный, отвратительный человек.

— Нет. Нет, Ноа. Не поэтому. Я сделала это, потому что он мне не безразличен.

— А я тебе небезразличен?

— Все верно, но...

— Тогда ты поедешь со мной в Африку.

— Ноа...

— Нет! — Он вскакивает, потирая шею. — Это все неважно, понимаешь? Слушай, я не говорю, что я счастлив от мысли, что ты переспала с другим парнем. Он тебе не безразличен — я не говорю, что мне не больно при мысли об этом. — Его лицо становится мертвецки белым. — Но ты сама только что сказала. Я тоже тебе не безразличен. Поэтому я не могу просто взять и отпустить тебя. Прямо сейчас я чувствую себя в полной заднице, потому что отчаянно хотел бы быть на его месте. Я хочу тебя, Эвери. Я не хочу ни с кем тебя делить. Ты должна быть только моей. Поэтому ты должна поехать со мной в Африку.

Он не слышит меня. Выбирает не слушать. Это полное сумасшествие. Абсолютный дурдом. Как будто я могу вот так запросто взять и уехать с ним в Африку после того как призналась, что спала с другим парнем. Это чистое безумие.

— Слушай, мне, правда, жаль, Ноа. Я знаю, это несправедливо по отношению к тебе. И мне очень, очень жаль, что ты тратишь свое время, но...

— Тебе очень, очень жаль, что я трачу свое время? — Глаза Ноа горят лихорадочным блеском, когда он смотрит на меня. Я и представить не могла, что они могут выглядеть настолько дикими, как будто через секунду он прыгнет в пропасть. Он судорожно проводит руками по своим волосам, качаясь взад-вперед на моей кровати. — Трачу свое время? Ты и правда, глупая мелкая сучка, Эвери. Ты хоть представляешь себе, сколько девчонок вешались мне на шею последние несколько недель, а? Я такой... — Кажется, у него кончился запал, и он не может подыскать слова. Я все еще прихожу в себя после «глупой мелкой сучки», когда он снова возвращается к кровати, подползает ко мне так, что теперь нависает сверху, своими ногами фиксируя мои, и упирает руки в стену по обе стороны от моей головы. — Я такой... тупой кретин, — выдыхает он. Все его тело дрожит. Каждая клетка полыхает Гневом. Наверное, мне стоило бы испугаться, особенно когда он наклоняется ближе и тычет пальцем мне в лицо, но у меня просто нет сил на это. Я безучастно смотрю на него, спокойная, задаваясь вопросом, ударит ли он меня, и это, кажется, только больше приводит его в ярость. — Ты едешь со мной в Африку, Эвери. — Голос дрожит, он пытается взять себя в руки. — Даже, мать твою, не думай о том, чтобы сказать мне «нет». Я не приму такого ответа, слышишь?

***

— Ты не поедешь в эту гребаную Африку с этим психопатом!

Ботинки Морган жутко скрипят, когда мы идем домой через кампус. Мы ходили за кофе, и я рассказала ей о выходке Ноа. Но не сказала, что ее спровоцировало. Ей не нужно знать о том, что у меня было с Люком.

— Журналисты умирают в Сьерра-Леоне, Эвери. Они едут туда, пытаясь быть добрыми самаритянами, и получают пулю в лоб от детей-солдат. Тебе это не надо. Никому не надо. Плюс, поправь меня, если я ошибаюсь, но все это звучит так, будто Ноа угрожал тебе.

— Так и было. Он был в ярости.

— Но он не причинил тебе вреда? — Морган переводит на меня взгляд прищуренных глаз. Она задает этот вопрос уже в пятнадцатый раз. И все еще нуждается в подтверждении.

— Он вообще не прикасался ко мне. Я сказала ему уйти, и он ушел. Конец истории. — Ага, конец, если не считать, что он разбил камеру, которую дядя Брэндон подарил мне на День благодарения. И по пути впечатал кулак в стену, но судя по тому, как он шипел от боли, а стена осталась целой, то себе он навредил больше, чем ей. Я даже не включала камеру, чтобы проверить, в рабочем ли она состоянии, а поступила умнее — ушла искать Морган, на случай, если он решит вернуться.

Мы почти на месте, и Морган тянет меня за рукав.

— Я рада, что между вами все кончено, Эв. Я ему не доверяю. Ты рассказала Люку?

— Нет, я не рассказала Люку. И не собираюсь.

Морган смотрит на меня так, будто готова придушить.

— А должна. Или хотя бы другому копу. Он может вернуться. И действительно попытаться нанести вред.

— Нет.

— Ты не можешь этого знать! — Морган хватает меня, не давая и шагу ступить. — Послушай, я не говорю, что Ноа — психованный убийца, или что-то в этом роде, но ты не можешь быть в этом уверена. Я не хочу быть той рыдающей подружкой из ночного выпуска новостей, которая не заставил подругу сообщить о грозящей ей опасности, и теперь она мертва. — Она бросает мне вопросительный взгляд. — Я не буду спать по ночам, если ты этого не сделаешь.

— Хорошо, блин, ладно. Я позвоню копам и все расскажу. Но честно, в этом нет ничего такого.

Мы направляемся в здание и направляемся ко мне. Поднимаясь по лестнице, Морган обнимает меня, прижимая к себе ближе.

— Спасибо. Теперь я могу быть спокойна.

— Как насчёт того, чтобы успокоить меня и рассказать, как прошла твоя встреча с деканом, а? — Колумбийский не похож на заведение, лояльно относящееся к прогулам студентов из-за проблем с наркотиками. На этой встрече с советом колледжа решался вопрос не о том, сможет ли она закончить этот год обучения или придется начинать его заново. А о том, не выгонят ли ее к чертовой матери.

Морган хмурится.

— Ты должна быть на моей стороне. Декан был в ярости, но мне удалось убедить его, что подобного не повторится.

— И все? Тебе даже выговор не влепили?

Морган закатывает глаза и поправляет свой огромный красный свитер. Кстати, красный — совсем не ее цвет. Она все еще похожа на пылающую смерть.

— Ну, они упоминали постановку на учет в течение двух лет, но остановились на испытательном сроке.

Испытательный срок — это нормально. Испытательный срок — это чертовски более удачная идея, чем отметка в личном деле, которая повлияет на дальнейшее обучение.

— Просто убедись, что ты с этим справишься, ладно? Твоя мама права насчет этого. Образование можно отправить псу под хвост, если ты окажешься мертва.

Морган натянуто улыбается, и я вижу, что не пререкаться со мной стоит ей огромных усилий. Она выглядит уставшей. Даже более того — измотанной и опустошенной. Под глазами синяки, скулы очерчены гораздо сильнее, чем обычно.

— Ты будешь есть? — Я завожу нас в квартиру, ломая голову в попытках вспомнить, есть ли что-то съестное в холодильнике, чтобы накормить ее. Морган качает головой.

— Не могу. Тейт Родс отбил у меня аппетит на всю жизнь. Я, наконец, дозвонилась его матери на Бали. Она сказала, что ничего не слышала о нем. И даже не выглядела расстроенной. Больше переживала о том, что СМИ пронюхают о его исчезновении. Она сказала, цитирую: «Иногда он так поступает, дорогуша. И появляется, когда сам того хочет, а мне приходится вытаскивать его из очередной переделки. Просто позволь полиции этим заняться и не переживай».

Я сажусь за стол, кусая щеку изнутри.

— Мне жаль. Я бы могла попросить Люка рассказывать нам новости о Тейте, если они будут, но... — Но я охренеть как испортила наши с ним отношения, и теперь даже позвонить этому парню — огромная проблема.

Лицо Морган приобретает бледно-зеленый оттенок.

— Все в порядке. Его мать сказала, что отследила выписку по его карточке. Оказывается, ею расплачиваются в стрип-клубах. Похоже, она считает, что он просто ушел в загул.

— Он поступал так раньше?

— Видимо да. — Ее голос стихает. — Я так переживаю о нем, Эв. Мы расстались. Я порвала с ним. И оставила ему четыре сообщения, в которых сообщила об этом. В общем, он может отчаливать и со спокойной душой развлекаться со стриптизершами. Не то чтобы я думаю, что он будет чувствовать вину из-за этого.

Бедная Морган. Тейт — чертов придурок. Он знал, насколько ей сейчас плохо и даже не взял трубку? Поверить не могу, что он такой ублюдок.

— Мне так жаль, Морган. Знаешь что? К черту этого парня. Давай возьмем напрокат фильм и устроим девичник? А с завтрашнего дня приступим к поиску сексуального мачо, который будет о тебе заботиться. Идет?

— Давай. Я согласна.

— Тогда я закажу китайской еды, — добавляю я. Морган надо хорошенько поесть. Но стоит только подумать о китайской еде, и я вспоминаю, как Люк заказывал ее для нас в своей квартире. Стопка комиксов про Человека-паука, горы нот, гитара, аккуратно сложенные полотенца и одеяла в коридоре. Его океан из книг и бесконечные запасы «Джека».

— К черту китайскую кухню. Лучше индийскую.

Глава