Удовольствие, привычка и аскетизм

Дорога вела к югу от шумного раскинувшегося города с его кажущимися бесконечными рядами но­вых зданий. Дорога была переполнена автобусами, автомобилями, телегами запряженными волами и сотнями велосипедистов, которые ехали домой пос­ле трудового дня, выглядя изнуренными после дня рутинной работы, которая не доставляла им радос­ти. Многие останавливались на открытом рынке у обочины, чтобы купить увядшие овощи. Мы напра­вились в предместье города. По обеим сторонам до­роги стояли деревья с сочными зелеными листьями, недавно омытыми ливнями. Солнце — огромный зо­лотой шар — садилось справа от нас, над отдален­ными холмами. Среди деревьев паслось много коз­лов, и друг за другом бегали дети. Изгибающаяся дорога шла мимо красной башни одиннадцатого века, возвышающейся среди руин Хинду и Могулов. Здесь и там располагались древние могилы, а роскошный, разрушенный сводчатый проход (арка) говорил о прежней славе. Автомобиль остановился, и дальше мы пошли пешком по дороге. Группа женщин воз­вращалась с работы на полях, и после дня тяжелого труда они пели веселую песню. Голоса звучали кра­сиво и бодро. Когда мы приблизились, они застес­нялись и прекратили пение, но как только мы про­шли — продолжили.

Вечерний свет разливался среди пологих холмов, а деревья были темными на фоне вечернего неба. На огромной выступающей скале возвышались по­луразрушенные зубчатые стены древней крепости. Изумительная красота окутывала землю, она была всюду, заполняя каждый укромный уголок земли и наши сердца и умы. Есть только любовь к Богу и человеку, ее нельзя разделить. Большая сова тихо пролетела в свете луны, а группа молодых сельчан громко спорила: ехать или нет в город, чтобы схо­дить в кино. Они вели себя агрессивно, выйдя на середину дороги.

В мягком лунном свете было приятно находить­ся, а тени на земле были ясными и четкими. По дороге ехал грузовик грохоча и громко сигналя. Деревня погрузилась в тишину ночи.

Он был умным, здоровым молодым человеком лет тридцати и работал в каком-то правительственном учреждении. Был доволен своей работой, получая довольно хорошее жалованье и перспективное бу­дущее. Был женат и имел четырехлетнего сына, ко­торого хотел взять с собой на нашу встречу, но мать мальчика решила, что ребенок будет мешать. «Я посетил одну или две ваших беседы, — ска­зал он, — и, если позволите, хотел бы задать воп­рос. У меня есть вредные привычки, которые беспо­коят меня. В течение нескольких месяцев я пробо­вал избавиться от них, но безуспешно. Что мне де­лать?»

Давайте рассматривать непосредственно саму привычку, а не делить ее на хорошую и плохую. Культивирование привычки, какой бы хорошей и благородной она ни была, только делает ум тупым. Что мы подразумеваем под привычкой? Давайте поразмыслим над этим, а не будем зависеть от про­стого определения.

«Привычка — это часто повторяемый акт».

Это механический импульс к движению в неко­тором направлении, либо приятном, либо неприят­ном, он может сработать сознательно или подсозна­тельно, обдуманно или бездумно. Так ли это?

«Да, сэр, правильно».

Некоторые чувствуют потребность в кофе по утрам, так как не выпив его у них болит голова. Поначалу организм, возможно, требовал этого, но постепенно он привык к приятному вкусу и возбуж­дению после него, и теперь он страдает, когда ли­шен этого удовольствия.

«Но действительно ли кофе — необходимость?»

Что вы подразумеваете под необходимостью?

«Хорошая пища необходима для хорошего здо­ровья».

Естественно, но язык привыкает к пище опреде­ленного типа или вкуса, и тогда организм чувствует

себя плохо и беспокоится, когда не получает то, к чему привык. Это настойчивое требование пищи особого типа указывает, что привычка была сфор­мирована, а привычка основана на удовольствии и памяти о нем, ведь так?

«Но как можно покончить с привычкой, достав­ляющей удовольствие? Избавиться от неприятной привычки сравнительно легко, но моя проблема в том, как избавиться от приятных привычек».

Как я сказал, мы не рассматриваем приятные и неприятные привычки или как покончить с любой из них, а пытаемся понять саму привычку. Мы ви­дим, что привычка формируется, когда имеется удо­вольствие и требование продолжения удовольствия. Привычка основана на удовольствии и воспомина­нии о нем. Изначально неприятный опыт может постепенно стать приятной и «необходимой» при­вычкой.

А теперь, давайте, немного продвинемся в теме. В чем ваша проблема?

«Среди многих привычек сексуальное удовлет­ворение стало мощной и всепоглощающей привыч­кой для меня. Я пробовал держать ее под контро­лем, дисциплинируя себя по отношению к этому, сидел на диете, занимался различными опытами и так далее, но несмотря на все мое сопротивление привычка продолжается».

Возможно, в вашей жизни нет другого способа выхода энергии, нет другого интереса. Вероятно, вам надоела ваша работа, и вы этого не осознаете. А Религия для вас может быть только скучным ритуалом, набором догм и верований вообще без всякого значения. Если вы чувствуете дискомфорт, расстро­ены, тогда секс становится для вас единственным выходом. Надо быть внимательным внутренне, пе­ресмотреть отношение к вашей работе, обществу, выяснять для самого себя истинное значение рели­гии, вот это то, что освободит ум от порабощения любой привычкой.

«Какое-то время я уделял много внимания рели­гии и литературе, но сейчас у меня нет свободного времени для занятий любимым делом, так как все мое время занято работой. На самом деле я не чув­ствую себя несчастным из-за этого, но понимаю, что работа, как добыча средств к существованию — это не все. И, может быть, это так, как вы говорите, если мне удастся найти повод для более широких и более глубоких интересов, это поможет сломать при­вычку, которая беспокоит меня».

Как мы сказали, привычка — это повторение по­ступка, приносящего радость, вызванного стимули­рующими воспоминаниями и образами, которые про­буждают ум. Выделения слюнных желез в случае голода, это не привычка, а нормальный физический процесс организма, но когда ум увлекается ощуще­ниями, стимулируемыми мыслями и изображения­ми, тогда естественно запускается механизм фор­мирования привычки. Пища необходима, требова­ние особого вкуса пищи основано на привычке. На­ходя удовольствие в неких мыслях — действиях, тонких или грубых, ум настаивает на их продолже­нии, таким образом порождая привычку. Повторяющийся акт, как, например, чистка зубов по утрам, становится привычкой, когда ему не придается вни­мание. Внимание освобождает ум от привычки.

«Вы подразумеваете, что мы должны избавиться от всех удовольствий?»

Нет, сэр. Мы не пытаемся избавляться от чего-нибудь или приобретать что-нибудь. Мы стараемся понять полное значение привычки, а также мы дол­жны понять проблемы удовольствия. Многие саньясины, йоги, святые отказывали себе в удовольствии, они истязали себя и вынуждали ум сопротивляться, быть нечувствительными к удовольствию в любой его форме. Удовольствие видеть красоту: дерева, облака, отражение лунного света на воде или чело­века, и отрицать это удовольствие — значит отри­цать красоту.

С другой стороны, есть люди, которые не хотят замечать уродливого и цепляются за прекрасное. Они хотят остаться в прекрасном саду их собственного творения и закрыться от шума, вони и тирании, ко­торые существуют за стеной. Очень часто это уда­ется. Но закрываясь от уродливого и наслаждаясь только красотой, можно стать тупым, нечувствитель­ным. Вы должны быть чувствительны к печали, так­же как к радости, а не сторониться одного и стре­миться к другому. Жизнь является и смертью, и лю­бовью. Любить — значит быть уязвимым, чувстви­тельным, а привычка порождает нечувствительность, она уничтожает любовь.

«Я начинаю чувствовать красоту того, о чем вы говорите. Это правда, я сделал себя тупым и глупым. Раньше я любил ходить в лес, слушать птиц, наблюдать лица людей на улицах, а теперь вижу, что позволил привычке сделать со мной. Но что та­кое любовь?»

Любовь — это не простое удовольствие, воспо­минание, это состояние интенсивной ранимости и красоты, которое уходит, когда ум строит стены из эгоцентричной деятельности. Любовь — это жизнь, и поэтому она также смерть. Отрицать смерть и цеп­ляться за жизнь означает отрицать любовь.

«Я действительно начинаю проникать во все это и в самого себя. Без любви жизнь на самом деле становится механической и во власти привычки. Ра­бота, которую я выполняю в офисе, в значительной степени механическая, как в действительности и ос­тальная часть моей жизни. Я пойман в сети рутины и скуки. Я спал, а теперь я должен пробудиться».

Само осознание, что вы спали, — это уже про­буждение. Нет никакой потребности в воле.

Теперь, давайте продвинемся в вопросе немного далее. Нет никакой красоты без простоты, верно?

«Это то, что я не понимаю, сэр».

Простота не заключается в каком-то внешнем символе или поступке: носить набедренную повяз­ку или одежду монаха, питаться только один раз в день или жить жизнью отшельника. Такая дисцип­линированная простота, пусть даже строгая, это не простота, это просто внешний показ, не имеющий внутренней реальности. Простота — это простота внутреннего уединения, простота ума, который очи­щен от всякого конфликта, который не в ловушке пожаре желания, даже наивысшего желания. Без этой простоты не будет никакой любви, а красота исходит от любви.

Внутренняя пустота

Она несла на своей голове большую корзину, под­держивая ее одной рукой. Должно быть, она была весьма тяжелой, но вес не изменил ритмичное по­качивание ее поступи. Походка была грациозной, легкой и плавной. На руке были большие металли­ческие браслеты, которые издавали тихое позвякивание, а на ногах — старые, поношенные сандалии. Ее старенькое тори было ветхим и грязным. Обыч­но она ходила в компании знакомых женщин, кото­рые несли корзины, но тем утром она была одна. Солнце было еще не слишком жарким, и высоко в синем небе несколько стервятников летали широ­кими кругами, лениво взмахивая крыльями. Вдоль дороги неторопливо бежала река. Было тихое утро, и одинокая женщина с большой корзиной на голо­ве, казалось, была образцом красоты и изящества. Она как бы слилась с природой, и казалось не она шла впереди меня, а это я шел с той корзиной на голове. Это была не иллюзия, не выдумка, не жела­емое и не искусственное отождествление, что было бы чрезмерно неприятно, а переживание, которое было естественным и сиюминутным. Несколько шагов, которые отделяли нас, время, память и ши­рокое расстояние, которое порождается мыслью, полностью исчезли. Была только женщина, и я, любу­ющийся ею. Был долгий путь к городу, где она бу­дет продавать содержимое своей корзины. К вечеру она возвратится по той дороге и пересечет малень­кий бамбуковый мост по пути к своей деревне, только чтобы вновь появиться с полной корзиной следую­щим утром.

Он был уже не молод, но с отменным здоровьем, серьезен, и у него была приятная улыбка. Сидя со скрещенными ногами на полу, он объяснил на анг­лийском, немного запинаясь, из-за чего немного сму­щался, что учился в колледже и сдал экзамены на степень магистра, но так много лет не говорил по-английски, что почти забыл его. Он читал много ли­тературы на санскрите, и частенько слова санскрита слетали с его губ. Он пришел, чтобы задать несколь­ко вопросов о внутренней пустоте, пустоте ума. За­тем он начал петь на санскрите, и комната тут же наполнилась глубоким чистым и проникновенным голосом. Он пел в течение некоторого времени, дос­тавляя удовольствие присутствующим. Его лицо све­тилось смыслом, который он придавал каждому сло­ву, и любовью, которую он чувствовал к содержа­нию каждого слова. Он был лишен всякой напыщен­ности и был слишком серьезен, чтобы притворяться.

«Я очень счастлив спеть эти слова в вашем при­сутствии. Для меня они имеют большое значение и красоту, я много лет медитировал с ними, и они для меня были источником руководства и силы. Я при­учил себя не волноваться, но они вызывают слезы на моих глазах. Само звучание слов, с их богатым значением заполняет мое сердце, и тогда жизнь — это больше не мука и страдание. Как и любой чело­век, я познал горе; в жизни были и смерть, и боль. У меня была жена, которая умерла прежде, чем я покинул комфортные условия в доме своего отца, и теперь мне известно значение добровольной бедно­сти. Я рассказываю вам это не для того, чтобы объяс­нить что расстроен, одинок или что-то в этом роде. Мое сердце восхищается многими вещами, но рань­ше мой отец рассказывал мне кое-что о ваших бе­седах, и один знакомый убедил меня встретиться с вами, и вот я здесь.

Я хочу, чтобы вы поговорили со мной о неизме­римой пустоте, — продолжил он, — у меня есть ощущение этой пустоты, и я думаю, что прикос­нулся к ней в своих медитациях и размышлениях». Затем он процитировал слог, чтобы пояснить и под­твердить свое переживание. «Чей-то авторитет, пусть даже этот кто-то велик, не является доказа­тельством истинности вашего опыта. Правда не нуж­дается ни в каком доказательстве с помощью дей­ствия, так же как она не зависит от какого-либо авторитета. Так что давайте отбросим всякий авто­ритет и традицию и попробуем выяснить суть этого вопроса самостоятельно.

Для меня это было бы очень трудно, потому что я погряз в традициях, не в обычных мирских тради­циях, а в учениях Гиты, «Упанишад» и тому подоб­ном. Правильно ли с моей стороны позволить всему этому исчезнуть из моей жизни? Не будет ли это неблагодарностью с моей стороны?»

Ни благодарность, ни неблагодарность здесь ни при чем. Мы заинтересованы в обнаружении истинности или ошибочности той пустоты, о которой вы говорили. Если вы пойдете путем следования авторитету и традиции, что является знанием, вы переживете только то, что пожелаете пережить, а авторитет и традиция будут вам помогать. Это не будет открытием, это будет уже известным явлением, которое было узнано и испытано. Авторитет и традиция могут быть ошибочными, они могут быть утешающей иллюзией. Чтобы обнаружить, является ли эта пустота истинной или ложной, существует ли она в действительности или же это просто еще одно изобретение ума, ум должен быть свободен от пут авторитета и традиции.

«А может ли ум когда-либо освободить себя от этих пут?»

Ум не может освободить себя, поскольку любое усилие быть свободным с его стороны лишь ткет другие путы, в которые он снова будет пойман. Свобода — это не противоположность, быть свободным не означает быть свободным от чего-то, это не состояние освобождения от неволи. Побуждение быть свободным порождает его собственную неволю. Свобода является состоянием бытия, которое не есть результат желания быть свободным. Когда ум это понимает и видит ошибочность авторитета и традиции, только тогда ложное по-настоящему уходит прочь.

«Может быть я был вынужден чувствовать определенные вещи из-за моего чтения и мыслей, основанных на этом чтении. Но помимо всего этого, я с детства чувствовал существование этой пустоты, как будто во сне. Всегда присутствовало какое-то ука­зание на ее присутствие, ностальгическое чувство по отношению к ней, и когда я становился старше, чтение разного рода религиозной литературы толь­ко усиливало это чувство, придавая ему больше жиз­ненности и смысла. Но я начинаю понимать то, что вы имеете в виду. Я почти полностью зависел от описания опытов других, как написано в священ­ных писаниях. Я могу избавиться от этой зависимо­сти, так как теперь понимаю необходимость этого, но смогу ли я возродить то подлинное, ничем не испорченное чувство того, что вне всяких слов?»

То, что возрождено, это не живое, не новое, это воспоминание, мертвая вещь, а дать жизнь мертво­му вы не можете. Возродить и жить воспоминания­ми значит быть рабом искусственного возбудителя, а ум, что зависим от возбудителя, сознательно или неосознанно, неизбежно становится тупым и нечув­ствительным. Возрождение — это увековечивание смятения. Обращаться к мертвому прошлому в мо­мент живого острого переживания означает искать образец жизни, чьи корни уходят в глубь к распаду. То, что вы испытали, будучи юношей или только вчера, закончено и прошло, но если вы цепляетесь за прошлое, вы мешаете пульсирующему пережи­ванию нового.

«Как я считаю, сэр, вы поймете, что я действи­тельно искренен, и для меня стало безотлагатель­ной потребностью понять ту пустоту и принадле-жать ей. Что мне делать?»

Нужно освободить ум от известного, все знания, которые накопились, должны прекратить оказывать хоть какое-то влияние на живой ум. Знание вечно принад­лежит прошлому, оно само является процессом про­шлого, и ум надо освободить от этого процесса. Узна­вание — это часть процесса знания, не так ли?

«Как это?»

Чтобы узнавать что-то, предварительно вы долж­ны узнать или испытать это, и полученный опыт хра­нится как знание, как память. Узнавание исходит из прошлого. Когда-то давно вы, возможно, пережили эту пустоту, и, однажды пережив, вы жаждете ее снова. Первоначальный опыт возник без вашего стремления получить его, но теперь вы преследуете его, и то, что вы ищете, — не пустота, а возобновле­ние старого воспоминания. Если этому суждено сно­ва случиться, всякое воспоминание, всякое знание должны исчезнуть. Всякий поиск должен прекратить­ся, поскольку он основан на желании испытать.

«Вы действительно имеете в виду, что я не дол­жен этого искать? Это кажется невероятным!»

Мотив поиска имеет гораздо большее значение, чем сам поиск. Мотив обосновывает, направляет и формирует поиск. Мотив вашего поиска — это же­лание испытать непостижимое, познать его блажен­ство и необъятность. Из-за этого желания возник переживающий, который жаждет переживания. Пе­реживающий стремится к более значительному, бо­лее обширному и более важному переживанию. Все другие переживания потеряли свой вкус, и пережи­вающий теперь тоскует по пустоте. Итак, есть переживающий и то, что переживается. Таким обра­зом, начинается противоречие между ними двумя, между преследователем и преследуемым.

«Это я очень хорошо понимаю, потому что нахо­жусь в точно таком состоянии. Теперь-то я пони­маю, что оказался в сетях, мною же созданных».

Точно так же как каждый ищущий и не только ищущий истину, Бога, пустоту и так далее. Каж­дый амбициозный или алчный человек, который жаждет власти, положения, престижа, каждый иде­алист, боготворящий государство, строитель совер­шенной утопии — все они пойманы в те же самые сети. Но если однажды вы поймете итоговое значе­ние поиска, продолжите ли вы искать пустоту?

«Я уловил суть вашего вопроса и уже прекратил искать».

Допустим, что это факт, тогда что же это за со­стояние ума, которое не ищет?

«Не знаю. Все это настолько ново для меня, что мне придется сконцентрироваться и понаблюдать за собой. Можно подождать несколько минут, прежде чем мы пойдем дальше?»

После паузы он продолжил.

«Я ощущаю, как необычайно тонко, как трудно переживающему, наблюдателю не вмешиваться. Ка­жется, почти невозможно, чтобы мысль не создава­ла думающего. Но пока существует думающий, пе­реживающий, очевидно будут разделение и конф­ликт с тем, что нужно переживать. А вы спрашива­ете верно: что это за состояние ума, когда нет ника­кого конфликта?»

Конфликт существует, когда желание принима­ет форму переживающего и преследует то, что нужно переживать, так как то, что должно быть пережито, также придумано желанием.

«Пожалуйста, будьте терпеливы со мной и по­звольте мне понять то, что вы говорите. Желание не только проектирует переживающего, наблюдателя, но также и дает жизнь тому, что переживается и наблюдается. Так что желание — это причина раз­деления между переживающим и тем, что пережива­ется, и именно данное разделение поддерживает кон­фликт. Теперь же вы спрашиваете, что является тем состоянием ума, в котором больше нет конфликта, которое не ведомо желанием? Но можно ли ответить на этот вопрос без наблюдателя, кто наблюдает за переживанием состояния отсутствия желания?»

Когда вы сознаете ваше смирение, разве смире­ние не исчезает? Появляется ли добродетель, когда вы преднамеренно занимаетесь добродетелью? Та­кая практика — укрепление эгоцентричной деятель­ности, а это конец добродетели. В тот миг, когда осоз­наете что счастливы, вы прекращаете быть счастли­вым. Что это за состояние ума, которое не в ловушке противоречия желания? Побуждение выяснить — со­ставляющая часть желания, которое породило пере­живающего и то, что переживается, так ли это?

Это так. Ваш вопрос оказался для меня запад­ней, но я благодарен, что вы его задали. Я осознаю сейчас больше запутанных тонкостей желания».

Он не был западней, а естественным и неизбеж­ным вопросом, который вы сами задали себе в ходе

вашего исследования. Если ум крайне невнимате­лен, не осознает, вскоре он снова окажется в сетях собственного желания.

«Один заключительный вопрос: действительно ли возможно, чтобы ум был полностью свободным от желания переживания, что сохраняет разделение между переживающим и тем, что переживается?»

Выясните, сэр. Когда ум полностью свободен от структуры желания, разве тогда ум отличается от пустоты?

Развращение ума

Вдоль крутого, длинного и широкого изгиба реки стоял город, священный, но очень грязный. В этом месте реки было сильное течение, которое часто омывало ступеньки старых зданий, ведущих к воде. Но какой бы ущерб она ни приносила в своем неис­товстве, река все еще оставалась священной и пре­красной. Тем вечером было особенно красиво. Сол­нце садилось в сумерках за единственным минаре­том, который, казалось, один из целого города дос­тигал до небес. Облака были золотисто-красными от сияния заходящего солнца. Когда солнце село, над темным городом, появился молодой месяц, изящ­ный и хрупкий. Он медленно поднялся над городом, в котором начали зажигаться огни.

На реке, хранящей свет вечернего неба, плавали сотни маленьких рыбацких лодок, управляемых длин­ными веслами загорелыми мужчинами, которые жили в деревне ниже города, промышляя рыболов­ством. Они будут рыбачить всю ночь, ловя крупную рыбу длиной до 10-15 дюймов, чтобы продать ее на следующий день.

Улицы города были переполнены телегами зап­ряженными волами, автобусами, велосипедами и пешеходами, а иногда встречались коровы. Узкие переулки, бесконечно сворачивающие то вправо, то влево, тонули в грязи из-за недавних дождей и нечи­стоплотности людей. Один из переулков вел к широ­ким ступенькам, которые спускались к самому краю реки, на которых несколько человек сидели близко к воде с закрытыми глазами в молчаливой медитации. Рядом пел мужчина перед восторженной толпой, ко­торая протянулась далеко вверх по ступенькам. Чуть далее прокаженный нищий просил подаяния, протя­гивая усыхающую руку, а человек с пепельными, спутанными волосами что-то рассказывал людям. По­близости опрятный саньясин, в свежевыстиранных одеждах сидел неподвижно, его глаза были закрыты, а ум был поглощен длительной и легкой медитаци­ей. Человек сложив руки в виде чаши молил небеса наполнить ее. Молодая женщина грудью кормила младенца, отрешившись от всего. Далее вниз по реке, сжигались в огромных, ревущих кострах мертвые тела, принесенные из соседних деревень и из гряз­ного города. Все это происходило здесь, поскольку это был самый священный и святой из городов. Кра­сота плавно текущей реки, казалось, стирала весь хаос человеческой жизни, а небеса смотрели вниз с любовью и удивлением.

Нас было несколько человек: две женщины и чет­веро мужчин. Одна из женщин была умна, получив­шей хорошее образование дома и за границей. Дру­гая была скромна, с печальным взглядом. Один из мужчин, бывший коммунист, который вышел из партии несколько лет назад, был настойчив и требо­вателен; другой был художником, престарелым и за­стенчивым, но достаточно смелым, чтобы защитить свои права, когда того требовал случай. Третий был чиновником в правительстве, а четвертый — препо­давателем, очень кротким, улыбчивым, и жаждущим учиться. Все молчали какое-то время. Первым заго­ворил бывший коммунист.

«Почему так много порочности в каждой сфере жизни? Я могу понять, как власть, даже от имени людей, является по существу злом и развращением, как вы заметили. Можно увидеть, как этот факт проявляется в истории. Семя зла и коррупции при­суще всем политическим и религиозным организа­циям, как проявилось в церкви через столетия и в современном коммунизме, который так много обе­щал, но который сам стал коррумпированным и ти­раническим. Почему все обязательно ухудшается таким образом?»

«Мы много знаем о разных вещах, — добавила образованная леди, — но знание, кажется, не оста­навливает моральное разложение, которое есть в че­ловеке. Я немного пищу, несколько моих книг были изданы, но я вижу, как легко ум может распасться на части, как только он в ловушке чего-либо. Изу­чите технику, как хорошо себя преподать, возьмите

несколько интересных или захватывающих тем, при­мите за привычку писать, и вы готовы для жизни, станете популярными, и все — вы испорчены. Я это говорю не из-за злобы или горечи, потому что я неудачница, или имею только посредственный ус­пех, а потому что вижу этот процесс, происходя­щий в других и во мне самой. Мы, кажется, не ухо­дим от коррозии рутины и возможностей. Чтобы начать что-то, потребуется энергия и инициатива, но когда это что-то начато, семя коррупции уже находится в нем. Можно ли когда-либо убежать от такого процесса ухудшения?»

«Я тоже, — сказал чиновник, — в ловушке рути­ны распада. Мы планируем будущее на пять или де­сять лет, строим дамбы и поддерживаем новые отрас­ли промышленности, все это хорошо и необходимо. Но даже при том, что дамбы могут быть красиво по­строены и превосходно обслуживаться, а механизмы сделаны, чтобы функционировать с максимумом эф­фективности, наш разум, с другой стороны, становит­ся все более и более неэффективным, глупым и лени­вым. Компьютеры и другие сложные электронные ус­тройства превосходят человека на каждом шагу, но все-таки без человека они не могли бы существовать. Простой факт: несколько мозгов активно и творчески работают, а остальная часть живет благодаря им, сгни­вая и часто радуясь нашей гнили».

«Я всего лишь преподаватель, но я заинтересован в иного рода образовании, которое предотвратит на­саждение этого морального разложения ума. В на­стоящее время мы «обучаем» человеческое существо,

как стать глупым бюрократом, простите меня, с важ­ным постом и приличным жалованьем или с зарпла­той клерка и куда более несчастным существовани­ем. Я знаю, о чем говорю, потому что завяз в этом. Но, по-видимому, это именно тот вид образования, которое хочет правительство, потому что оно вкла­дывает в него деньги, и каждый так называемый пе­дагог, включая и меня, помогает и содействует быс­трому развращению человека. Положит ли конец этому разложению улучшенная методика или техни­ка? Пожалуйста, поверьте мне, сэр, я очень серьезно интересуюсь данным вопросом, и не задаю его, что­бы просто поговорить. Я читал современные книги об образовании, и неизменно они имеют дело с той или иной методикой. И с тех пор, как услышал вас, я начал все это подвергать сомнению».

«Я художник широкого профиля, несколько му­зеев купили мои работы. К сожалению, я буду гово­рить о личном, против чего, я надеюсь, другие не будут возражать, поскольку их проблема — это и моя проблема. Я могу рисовать какое-то время, за­тем переключиться на работу с глиной и потом за­няться какой-нибудь скульптурой. Это то же самое стремление, выражающее себя различными спосо­бами. Гений — это та сила, то необычайное чув­ство, которому нужно придать форму, а не человек или посредник, через которого она себя выражает. Может, я неправильно объяснил, но вы знаете, что я имею в виду. Именно эта творческая сила должна сохраниться живой, мощной, под огромным давле­нием, подобно пару в котле. Бывают периоды, когда чувствуешь эту силу, и, однажды испытав ее, ничто на земле не сможет помешать вашему жела­нию возвратиться обратно. С того самого момента вы терзаетесь неудовлетворенностью, потому что то пламя никогда не бывает постоянным и завершен­ным. Поэтому его надо подпитывать, лелеять, и каждая подпитка делает его более слабым, и менее полным. Таким образом пламя постепенно угаснет, хотя талант и техника продолжают существовать, и вы можете стать известным. Жест остается, но лю­бовь прошла, сердце мертво, и так начинается ухуд­шение».

Ухудшение — это центральный фактор, верно? Каким бы ни был наш жизненный путь. Художник может чувствовать это одним способом, а препода­ватель другим. Но если мы вообще заботимся о дру­гих и нашем собственном умственном процессе, это довольно очевидно и старым, и молодым, что ухуд­шение ума действительно происходит. Ухудшение, кажется, свойственное деятельности самого ума. Как механизм изнашивается через использование, так и ум, ухудшается через его собственное действие.

«Все мы знаем это,— сказала образованная леди. — Огонь, творческая сила исчезает после одного или двух всплесков, но способность остается, и этот воз­мещающий творческий потенциал становится на вре­мя заменой реальной вещи. Нам это слишком хоро­шо известно. Мой вопрос вот какой: как это творчес­кое что-то может сохраниться, не теряя красоту и силу? Что является факторами ухудшения? Если уз­нать их, было бы возможно положить им конец».

«А имеются ли ясно определенные факторы, на которые можно указать? — спросил бывший член партии. — Ухудшение может быть свойственно са­мой природе ума».

Мнение — это творение общества, культуры, в которой он был воспитан, и поскольку общество все­гда находится в состоянии коррупции, уничтожая себя изнутри, ум, который продолжает находиться под воздействием общества, обязательно будет в со­стоянии коррупции или ухудшения. Не так ли это?

«Несомненно. И именно потому, что мы воспри­няли этот факт, — объяснил экс-коммунист, — не­которые из нас трудились упорно и, довольно жес­токо для того, чтобы создать новый и прочный об­разец, согласно которому, как мы полагали, обще­ство должно функционировать. К сожалению, не­сколько коррумпированных личностей захватили власть, и результат всем нам известен».

А не может быть так, сэр, что это ухудшение неизбежно, когда создается образец для личной и коллективной жизни человека? От имени какого ав­торитета, кроме как хитрого авторитета власти, имеет право какой-то индивидуум или группировка создавать всем известный образец для человечества? Это сделала церковь с помощью силы страха, лести и обещания, превратить человека в заключенного.

«Я думал, что священник понимает, как жить человеку. Но теперь, как и многие другие вижу, какое глупое это высокомерие. Тем не менее факт остается фактом. Ухудшение — это наш удел, но может ли кто-нибудь избежать его?»

«Неужели мы не можем обучать молодежь, — спросил преподаватель, — так преподносить факты коррупции и ухудшения, что они будут инстинк­тивно избегать их, как избегали бы чумы?»

А не ходим ли мы вокруг да около предмета раз­говора, не понимая смысла? Давайте вместе рас­смотрим это. Мы знаем, что наши умы ухудшаются различными путями, в зависимости от наших инди­видуальных характеристик. Сейчас, можно ли по­ложить этому процессу конец? И что мы подразу­меваем под словом «ухудшение»? Давайте медлен­но вникнем в смысл слова. Действительно ли ухуд­шение — это состояние ума, которое стало извест­но через сравнение с неиспорченным состоянием, которое ум на мгновение испытал и теперь живет воспоминаниями, надеясь какими-то средствами восстановить его? Является ли ошибка состоянием ума, которое расстроено из-за своего желания ус­пеха, самореализации и тому подобного. Ведь ум пытался и не сумел стать кем-то, и после этого не чувствует ли он сам, что ухудшается?

«Это все вместе, — сказала образованная леди. — По крайней мере, я, кажется, нахожусь в одном, если не во всех состояниях, которые вы только что описали».

Когда возникло то пламя, о котором вы говорили ранее?

«Оно пришло неожиданно, без моего стремления к нему, и когда оно прошло, я была неспособна вер­нуть его. Почему вы спрашиваете?»

Оно пришло, когда вы его не искали. Оно при­шло ни благодаря вашему желанию успеха, ни из за страстного томления о том опьяняющем чувстве восторга. Теперь же, когда оно прошло, вы его пре­следуете, потому что это придало мгновенное зна­чение жизни, которая иначе не имела смысла. А поскольку вы не можете возвратить его, то чувству­ете, что началось ухудшение. Не так ли?

«Думаю, что это происходит не только со мной, но и с большинством из нас. Умные строят филосо­фию вокруг памяти о том переживании, и таким образом ловят невинных людей в их сети».

Разве все это не указывает на то, что может быть центральным и доминирующим фактором ухудшения?

«Вы имеете в виду амбицию?»

Это всего лишь один аспект накапливающего ядра: этот целеустремленный, эгоцентричный сгус­ток энергии, который является «я», эго, цензором, переживающим, который судит переживание. Не может быть так, что это является центральным, един­ственным фактором ухудшения?

«Неужели эгоцентричная, эгоистичная деятель­ность, — спросил художник, — это осознать то, что чья-то жизнь проходит без того творческого опья­нения? Я едва могу поверить в это».

Это не вопрос доверия или веры. Давайте рас­смотрим это далее. То творческое состояние воз­никло без вашего ведома, оно было там без вашего стремления к нему. Теперь же, когда оно исчезло и стало явлением прошлого, вы хотите его восстано­вить, что пробовали делать через различные формы стимуляции. Возможно, иногда касались его края, внешней грани, но этого недостаточно, и вы вечно голодаете по нему. Теперь, не всякое ли стремле­ние, даже к самому высокому, является деятельнос­тью «я»? Разве оно не эгоистично?

«Кажется, что да, когда вы это так поясняете, — согласился художник. — Но именно стремление в той или иной форме мотивирует нас всех, начиная от строгого святого и кончая непритязательным кре­стьянином».

«Вы имеете в виду, — спросил преподаватель, — что всякое самосовершенствование эгоцентрично? Каждое усилие улучшить общество — это эгоцент­ричная деятельность? Разве суть образования не в расширении границ совершенствования, не в про­грессе в правильном направлении? Неужели эгоис­тично соответствовать улучшенному образцу обще­ства?»

Общество всегда находится в состоянии вырож­дения. Нет совершенного общества. Совершенное общество может существовать в теории, но не в действительности. Общество основано на челове­ческих взаимоотношениях, мотивированных жад­ностью, завистью, алчностью, мимолетной радос­тью, стремлением к власти и так далее. Вы не мо­жете улучшить зависть — она должна прекратить­ся. Наложить цивилизованное покрытие на наси­лие с помощью лицемерия идеалов не означает окончание насилия. Обучать студента соответство­вать обществу — это только поощрять в нем ухуд­шающееся побуждение быть в безопасности. Вос­хождение по лестнице успеха, становиться кем-то, получать признание — это сама сущность нашей вырождающейся социальной структуры, и быть ее частью — значит ухудшаться.

«Вы предлагаете, — спросил преподаватель до­вольно тревожно, — что нужно отказаться от мира и стать отшельником, саньясином?»

Сравнительно легко и по-своему выгодно отка­заться от внешнего мира, дома, семьи, имени, соб­ственности. Но совсем другое дело положить конец, без всякого повода, без обещания счастливого буду­щего внутреннему миру амбиций, власти, достиже­ния и по-настоящему быть как ничто. Человек на­чинает не с того конца и поэтому вечно остается в смятении. Начните с правильного конца, начните с ближнего, чтобы идти далеко.

«Не должна ли быть внедрена определенная прак­тика, чтобы покончить с ухудшением, неэффективно­стью и ленью ума?» — спросил мужчина-чиновник.

Практика или дисциплина подразумевает стимул, получение результата, а это разве не эгоцентричная деятельность? Стать добродетельным — означает про­цесс личного интереса, приводящего к уважению. Ког­да