Слияние думающего и его мыслей

Это был маленький, но очень красивый пруд. Тра­ва покрывала его берега, и несколько ступеней вели к нему вниз. В одном конце стоял маленький, белый храм, и вокруг него росли высокие, стройные паль­мы. Храм был превосходно выстроен, и о нем хоро­шо заботились. Он был безупречно чист, и в тот час, когда солнце было далеко за пальмовыми рощами, там не было никого, даже священника, который слу­жил в храме. Маленький, словно игрушечный, храм придавал пруду атмосферу умиротворения. Место было таким тихим, что даже птицы умолкали, нахо­дясь возле него. Небольшой ветерок, тихонько ше­лестел в пальмах, и по небу проплывали облака, си­яющие в лучах заходящего солнца. Змея плыла в пруду среди розовых и фиолетовых цветов лотоса. Их тонкий аромат наполнял пруд и его зеленые бе­рега. Природа замерла, очарованная красотой цве­тов! Они были неподвижными, но некоторые начи­нали закрываться на ночь. Змея пересекла пруд, под­плыла к берегу. Ее глаза были подобны ярким, чер­ным бусинкам, а разветвленный язык играл словно маленькое пламя, указывая змее путь.

Предположение и воображение — это помеха для истины. Ум, который предполагает, никогда не смо­жет познать красоту того, что есть. Он пойман в сети собственных образов и слов. Как бы далеко он ни блуждал в своем воображении, это все еще под тенью собственной структуры и никогда не может увидеть то, что вне его. Чувствительный ум — это не образный ум. Способность создавать картинки ограничивает ум, такой ум привязан к прошлому, к воспоминанию, которые отупляют его. Только спо­койный ум чувствителен. Накопление в любой его форме — это бремя, и как ум может быть свобод­ным, когда он обременен? Только свободный ум чув­ствителен. Открытое — это неуловимое, непости­жимое, неизвестное. Воображение и предположение препятствуют открытости, чувствительности.

Он говорил, что потратил много лет на поиски истины. Общался со многими учителями, гуру, и, находясь все еще в паломничестве, остановился здесь, чтобы понять еще кое-что. Бронзовый от сол­нца и исхудавший, он был отшельником, который отказался от мирского и оставил свою родную стра­ну. С помощью практики определенных дисциплин он с большим трудом научился концентрироваться и подавил свои потребности. Ученый, с заготовлен­ными цитатами, он был хорош в спорах и быстр в своих умозаключениях. Он научился санскриту, и его резонансные фразы были легки для него. Все это придало некоторую остроту его уму, но ум, ко­торый отточили, не гибок, не свободен.

Чтобы понимать, делать открытия, должен ли ум быть свободным с самого начала? Может ли когда-либо ум, который дисциплинирован, подавлен, быть свободным? Свобода — это не финальная цель, она Должна быть в самом начале, не так ли? Ум, кото­рый дисциплинируется, контролируется, является свободным в пределах его собственного образца, это не свобода. Результат дисциплины — это соответствие, его путь ведет к известному, а известное ни­когда не является свободным. Дисциплина с ее стра­хом — это жажда достижения.

«Я начинаю осознавать, что кое-что существен­но неправильно во всех этих дисциплинах. Хотя я провел множество лет в попытке сформировать мои мысли по желаемому образцу, я нахожу, что нис­колько не продвинулся».

Если средства искусственные, то цель получа­ется копией. Средства создают цель, разве не так? Если уму с самого начала придали нужную форму, в конце он также должен соответствовать услови­ям, и как обусловленный ум может когда-либо быть свободным? Средства — это цель, они — это не два отдельных процесса. Это заблуждение — счи­тать, что с помощью неправильных средств можно достичь истинного. Когда средства являются по­давлением, цель также должна быть продуктом страха.

«У меня неопределенное чувство несоответствия дисциплин, даже когда я занимаюсь ими, так как я все еще делаю это, теперь они все для меня не бо­лее чем неосознанная привычка. С детства мое об­разование было процессом соответствия, и дисцип­лина во мне присутствовала почти инстинктивно с тех пор, как я впервые надел эту робу. Большин­ство книг, которые я читал, и все гуру, у кого я побывал, предписывают контроль в одной или дру­гой форме, и вы представления не имеете, как энер­гично я принимался за него. Так что то, что вы го­ворите, кажется почти богохульством, это — настоящее потрясение для меня, но, очевидно, это исти­на. Так мои годы были потрачены впустую?»

Они были бы потрачены впустую, если бы ваши практики сейчас помешали пониманию, восприим­чивости к истине, то есть если бы эти препятствия не наблюдались с мудростью и не были бы глубоко осознаны. Мы так укреплены в наших собственных фантазиях, что большинство из нас не осмеливает­ся взглянуть на это или за пределы этого. Само по­буждение понимать — вот начало свободы. Так в чем же наша проблема?

«Я ищу истину, и я превратил разного рода дис­циплины и практики в средства для этой цели. Мой самый глубокий инстинкт торопит меня искать и находить, и мне не интересно что-либо другое».

Давайте начнем с ближайшего, чтобы перейти к далекому. Что вы подразумеваете под поиском? Вы ищете истину? А можно ли ее найти с помощью поиска? Чтобы стремиться к истине, вы должны знать, что она из себя представляет. Поиск подра­зумевает предвидение, что-то уже прочувствован­ное или известное, не так ли? Неужели истина — это что-то, что нужно разузнать, приобрести и удер­жать? Разве указание на нее — не проекция про­шлого и, следовательно, не истина вообще, а лишь воспоминание? Поиск представляет собой внешне направленный или внутренний процесс, не так ли? А не должен ли ум умолкнуть для того, чтобы дей­ствительно быть? Поиск — это усилие, чтобы полу­чить больше или меньше, это активное или пассив­ное стяжательство, и пока ум — концентрация, центр усилия, конфликта, может ли он когда-либо быть спокойным? Может ли ум быть спокойным через усилие? Его можно заставить успокоиться через принуждение, но то, что искусственно сделано, мо­жет быть разрушено.

«Но разве усилие в некотором роде не существен­но?»

Мы увидим. Давайте исследуем суть поиска. Что­бы искать, необходим ищущий, сущность, независи­мая от того, что он ищет. А есть ли такая независи­мая сущность? Является ли думающий, переживаю­щий отличным или не зависимым от своих мыслей и опытов? Без исследования этой целостной проблемы медитация не имеет никакого значения. Так что нам надо понять ум, процесс в «я». Каков ум, который ищет, который выбирает, который боится, который отрицает и оправдывает? Что такое мысль?

«Я никогда таким образом не подходил к этой проблеме, и теперь довольно-таки смущен, но, по­жалуйста, продолжайте».

Мысль — это ощущение, не так ли? Через вос­приятие и контакт возникает ощущение, от этого возникает желание, желание этого, а не того. Же­лание — это начало отождествления: «мое» и «не мое». Мысль — это ощущение в словах, мысль — отклик памяти, слова, опыта, образа. Мысль прехо­дяща, изменчива, непостоянна, а ищет-то она по­стоянство. Поэтому мысль создает мыслителя, ко­торый затем становится постоянным. Он принимает на себя роль цензора, руководителя, контролера, формирующего мысли. Такая иллюзорно постоянная сущность — это продукт мысли, преходящего процесса. Эта сущность есть мысль, без мысли его нет. Думающий состоит из качеств, его качества неотделимы от него самого. Контролер есть контро­лируемое, он просто играет во вводящую в заблуж­дение игру с самим собой. Пока ложное не осознано как ложное, истины нет.

«Тогда кто является понимающим, переживаю­щим, сущностью, которая говорит: ,,Я понимаю"?»

Пока есть переживающий, помнящий об опыте, истины нет. Истину нельзя запомнить, сохранить, записать и затем выпустить наружу. Что накопле­но — не истина. Желание испытать порождает пе­реживающего, который затем сохраняет все и по­мнит. Желание приводит к отделению думающего от его же мыслей. Желание стать кем-то, испы­тать, быть большим или быть меньшим приводит к разделению между переживающим и опытом. По­нимание сути желания — это самопознание. Са­мопознание — это начало медитации.

«Как может возникнуть слияние думающего с его мыслями?»

Не через волевое действие, не через дисципли­ну, не через любую форму усилия, контроля или концентрации, не через любые другие средства. Ис­пользование средств подразумевает субъекта, кото­рый действует, не так ли? Пока есть действующий, будет существовать разделение. Слияние происхо­дит только тогда, когда ум действительно совершенно спокоен. Такое спокойствие возникает, не когда ду­мающий умолкает, а только когда сама мысль умолкает. Должна быть свобода от отклика на создан­ные условия, что является мыслью. Каждая пробле­ма решается только когда нет идеи, умозаключе­ния. Умозаключение, идея, мысль — это волнение ума. Как может быть понимание, когда ум взволно­ван? Горячность должна быть приведена в смире­ние быстрой игрой спонтанности. Если вы услыша­ли все сказанное, то обнаружите, что истина прихо­дит в те моменты, когда ее не ждете, будьте откры­ты, чувствительны, полностью осознавайте то, что есть, от мгновения до мгновения. Не стройте вок­руг себя стену неприступной мысли. Блаженство ис­тины приходит, когда ум не поглощен действиями и борьбой.

Что оглупляет вас?

У него была неинтересная, малооплачиваемая работа. Он пришел с женой, которая хотела погово­рить об их проблеме. Оба были весьма молоды, и хотя прожили в браке несколько лет, детей у них не было. Но не это было проблемой. Его зарплаты хва­тало только чтобы сводить концы с концами в эти трудные времена, но так как у них не было детей, этого было достаточно, чтобы выжить. Что ждало их в будущем, они не знали, хотя оно вряд ли было бы хуже, чем настоящее. Он не был готов к беседе, но его жена уговорила, что он должен сделать это. Она привела его, казалось, почти насильно. Он не мог правильно изложить свои проблемы, так как никогда ни с кем не обсуждал эту тему, иногда только с женой. Друзей у него было немного, но даже им он никогда не открывал своего сердца, так как был уве­рен — они бы не поняли его. Когда он разговорился, то стал более откровенен, жена слушала его внима­тельно. Он объяснил, что проблема была не в работе, она его устраивала, и благодаря ей они могли жить. Они были из простых, скромных семей, и оба полу­чили образование в одном из университетов.

Наконец заговорила о проблеме жена. Она ска­зала, что вот уже пару лет, как ее муж потерял всякий интерес к жизни. Он выполнял свою работу автоматически, без интереса. Утром уходил на ра­боту, а вечером возвращался, жалоб со стороны его работодателей не было.

«Моя работа — вопрос устоявшейся практики и не требует слишком много внимания. Я заинтересо­ван в том, что делаю, но это в конечной мере на­прягает меня. Моя проблема не в работей, и не в сотрудниках, она во мне. Как сказала моя жена, я потерял интерес к жизни, и совершенно не пони­маю, что происходит со мной».

«Он был всегда увлеченным, внимательным и нежным, но в течение двух лет стал пассивным и безразличным ко всему. Ко мне он всегда относил­ся с любовью, но теперь все изменилось и жизнь стала очень грустной для нас. Он стал равнодушен ко мне, и стало мукой жить в одном доме. В нем нет злобы или чего-то в этом роде, он просто стал безразличным».

Не потому ли, что у вас нет детей?

«Нет, причина не в этом, — сказал он, — наши взаимоотношения в физическом плане более или менее в порядке. Ни один брак не совершенен, и у нас есть свои взлеты и падения, но я не думаю, что унылость — результат сексуальной дисгармонии, хотя у нас с женой и не было сексуальных отношений в течение некоторого времени из-за моей депрессии. И отсутствие детей не было причиной этому».

Почему вы это рассказываете?

«Мы с женой поняли, что не можем иметь детей прежде, чем я впал в депрессию. Меня это никогда не беспокоило, а она часто плачет по этому поводу. Она хочет детей, но очевидно, один из нас беспло­ден. Я предложил несколько вариантов, которые помогли бы нам иметь ребенка, но она отвергла их все, решила, что будет иметь ребенка только от меня или вообще не будет. В конце концов, дерево живет и без плодов — просто, оно декоративно. Мы жили ожиданием чуда. Я понимаю, что нельзя в жизни иметь все, и не отсутствие детей привнесло безраз­личие в наши отношения, я совершенно уверен в этом».

Не грусть ли жены так повлияла на вашу жизнь?

«Сэр, мы с мужем полностью обсудили вопрос. Конечно, я печалюсь из-за отсутствия детей, но молю Бога, чтобы моя мечта сбылась. Муж, конечно, хо­чет, чтобы я была счастлива, но его уныние не из-за моей печали. Если бы у нас родился ребенок, я была бы очень счастлива, но в его жизни не про­изошло бы изменений, и я предполагаю, что так с большинством мужчин. Он страдает депрессией в течение двух лет, это какая-то внутренняя боль. Раньше он говорил со мной обо всем: делился радо­стями, печалями, говорил о любви ко мне, раньше он открывал мне свое сердце. Но теперь оно закры­то, а его мысли — где-то далеко. Я пыталась найти подход к нему, но все безрезультатно».

Вы жили врозь какое-то время, чтобы разобраться в проблеме?

«Да. Я жила у родителей около полугода. Мы пе­реписывались. Но разлука не принесла положитель­ных результатов. Что бы мы ни делали — все вело к ухудшению. Он сам себе готовил еду, очень редко выходил на улицу, держался подальше от друзей и все больше уходил в себя. Вообще-то он никогда не был слишком общителен. Даже после нашего разъезда в нем не произошло позитивных перемен».

Считаете ли вы, что уныние — прикрытие, на­пускной вид, бегство от некой внутренней тоски?

«Боюсь, я не понимаю, что вы имеете в виду».

Возможно, у вас есть сильная тоска по чему-ни­будь, которая нуждается в утолении, и поскольку она не находит выхода, возможно через уныние вы убегаете от боли.

«Я никогда не думал, прежде мне и в голову не приходило такое. Как мне разобраться в этом?»

Почему вам раньше это не пришло в голову? Вы когда-либо спрашивали себя, почему вы стали уны­вать? Разве вам не хочется прояснить ситуацию?

«Удивительно, но я никогда не спрашивал себя, в чем причина этого уныния. Я никогда не ставил перед собой этот вопрос». Теперь, когда вы задаете себе этот вопрос, каков ваш ответ?

«Кажется, ответа нет. Но я действительно по­давлен унынием. Прежде со мной ничего подобного не происходило».

В конце концов, важно знать свое внутреннее состояние. Это уже первый шаг на пути к разгадке проблемы. Вы никогда прежде не спрашивали себя, почему вы унылы, апатичны, вы просто принимали это, и все продолжалось дальше, не так ли? Хотите ли вы понять то, что сделало вас таким, или вы смирились с вашим теперешним состоянием?

«Боюсь, что он просто покорился ему без всяко­го сопротивления».

Вы хотите преодолеть это состояние, верно? Вы хотите поговорить без вашей жены?

«О, нет! У меня нет секретов от жены. У меня нет женщины на стороне, и наши сексуальные от­ношения тоже не причина моей проблемы».

Рисуете ли вы или пишете?

«Я всегда хотел писать, но никогда не рисовал. Во время прогулок мне раньше приходили в голову некоторые идеи, но сейчас даже это прошло».

Почему бы вам не попробовать записать что-ни­будь на бумаге? Не имеет значения что вы напиши­те. Вам не надо показывать это кому бы то ни было. Почему бы вам не попробовать? Но вернемся к на­шей теме. Хотите ли вы выяснить, чем же вызвано уныние, или же хотите оставить все, как есть?

«Я хотел бы забыть прошлое, отказаться от все­го и найти свое счастье». Это то, что вы хотите сделать? Тогда почему бы вам не поступить именно так? Вы колеблетесь из-за вашей жены?

«Такой я не нужен жене».

Вы считаете, что найдете счастье, изолировав себя от жизни? Разве вы сейчас недостаточно изо­лировали себя? Отказаться, чтобы найти, — вовсе не отказ, а всего лишь хитрая сделка, обмен, проду­манный ход, чтобы получить что-то. Вы отказывае­тесь от одного, чтобы получить другое. Отречение с целью — это только лишь уступка, чтобы далее извлечь пользу. Но сможете вы иметь счастье через изоляцию, через разобщение? Разве жизнь — не общение, контакт, общность? Вы можете отойти от одного вида общения, чтобы найти счастье в дру­гом, но полностью вы не сможете отказаться от кон­такта. Даже в полной изоляции вы находитесь в контакте с вашими мыслями, с самим собой. Само­убийство — вот полнейшая изоляция.

«Конечно же, я не хочу совершать самоубийство. Я хочу жить, но я не хочу, чтобы продолжалось все, как есть».

Вы уверены, что не хотите, чтобы все продолжа­лось, как есть? Вы понимаете, что есть явная при­чина, которая делает вас унылым, и вы хотите убе­жать от этого с помощью дальнейшей изоляции. Убегать от того, что есть, означает изолировать себя. Вы хотите изолировать себя, возможно, вре­менно, надеясь на счастье. Но вы уже изолировали себя — и почти полностью. Еще большая изоляция, которую вы вызываете отречением, является только еще большим уходом от жизни. И можете ли вы иметь счастье через все более и более глубокую са­моизоляцию? В природе «я» заложено изолировать себя, само его качество — это исключительность. Быть исключительным означает отказываться, что­бы извлекать пользу. Чем больше вы уходите от общения, тем больше конфликт, сопротивление. Ничто не может существовать в изоляции. Какими бы болезненными ни были отношения, их необхо­димо терпеливо и полностью понимать. Конфликт приводит к унынию. Стремление стать кем-то, со­знательно ли это или подсознательно только при­носит проблемы. Вы не можете быть унылым без всякой на то причины, поскольку, как вы говорите, были когда-то бодры и энергичны. Вы не всегда были унылы. Что вызвало эту перемену?

«Вы, кажется, знаете, пожалуйста, скажите ему».

Я бы мог, но ему легче не станет? Он либо при­мет, либо отклонит это в зависимости от его на­строения и пожелания. Но разве не важно, чтобы он сам выяснил? Разве не существенно для него раскрыть целостный процесс и увидеть его суть? Суть — это то, что нельзя сказать другому. Он дол­жен быть способен уловить ее, и никто не сможет приготовить ее для него. Это не безразличие с моей стороны, просто он должен столкнуться с ней от­крыто, свободно и неожиданно.

Что делает вас унылым? Разве вы не должны узнать это сами? Конфликт, сопротивление приво­дят к унынию. Мы думаем, что с помощью борьбы обретем понимание, соперничество сделает нас смышлеными. Борьба, конечно, придает остроту, но то, что остро, вскоре становится тупым, то, что по­стоянно используют, вскоре изнашивается. Мы при­нимаем конфликт как неизбежное и строим нашу систему из мыслей и действий на основе этой неиз­бежности. Но разве конфликт неизбежен? Неужели нет иного способа проживания? Есть, если мы смо­жем понять этот процесс и значение конфликта.

И снова — почему вы сделали себя унылым?

«Разве я сделал себя унылым?»

Может ли что-нибудь сделать вас унылыми, если вы не желаете быть таким? Эта готовность может быть сознательной или скрытой. Почему вы позво­лили себе стать унылым? Есть ли в вас глубоко уко­ренившееся противоречие?

«Если есть, то я совсем не осознаю этого».

Но неужели вам не хочется знать? Разве вы не хотите понять это?

«Я начинаю понимать, к чему вы клоните, — вста­вила она, — но я не могу сказать мужу о причине его унылости, поскольку и сама не совсем уверена».

Вы можете или не может видеть путь, которым эта унылость пришла к нему, но действительно ли вы помогли бы ему, если бы указали на него на словах? Не важно ли, чтобы он обнаружил это сам? Пожалуйста, поймите важность всего этого, и тогда вы не будете так нетерпеливы или взволнованы. Можно помочь кому-то, но он сам должен совер­шить путешествие в открытие. Жизнь нелегка, она очень сложна, но нам нужно обращаться с ней про­сто. Мы — вот проблема, проблема — это не то, что мы называем жизнью. Мы можем понять проблему, которая является нами самими, только если мы зна­ем, как обращаться с ней. Важен подход, а не про­блема.

«Но что же нам делать?»

Если вы услышали все, что было сказано, если да, то поймете, что только истина дает свободу. Пожалуйста, не волнуйтесь, а позвольте семенам пустить корни. После нескольких недель они оба возвратились. В их глазах была надежда, а на их губах — улыбки.