Модели категориальных структур

Способность человека выделять смысл из предъявляемой ему информации зависит от организации процесса восприятия и от организации структур семантической па­мяти, которые определяют скорость и ха­рактер поиска. Различные модели орга­низации категориального знания предпо­лагают разное понимание значения.

А. Семантическое пространство. Значе­ние как вектор.Осгуд выделил трехфактор-ную модель семантического пространства, структура которого была представлена в виде трех осей координат, обобщенно на­званных «Оценка», «Сила», «Активность».

Любое значение имеет в этом семан­тическом пространстве свое место, и его можно представить в виде вектора с тремя координатами.

В дальнейших исследованиях наряду с классическими выделялись и дополни­тельные факторы, нагрузка по которым помогала описывать исследуемые значе­ния. Иногда, наоборот, пространство су­жалось до одномерного. Шкалированию с помощью семантического дифферен­циала обычно подвергаются достаточно однородные понятия, объекты или явле­ния (это могут быть политические по­нятия, словарь личностных понятий, цве­та, звуковые сигналы, герои кинофиль­мов, образы жанровой живописи и т. д.). Однако если расширять выстраиваемое субъективное семантическое простран­ство и включать в него разные объекты и понятия, то близкими в нем могут ока­заться понятия из совершенно разных формальных категорий, а далекими — слова одной формальной категории. На­пример, белый круг, прямая линия, повы­шающийся тон, сладкий вкус, ласковое прикосновение могут иметь общее эмо­циональное значение. В то время как противоположное значение будут иметь черный круг, ломаная линия, пони­жающийся тон, горький вкус, раздражаю­щее прикосновение.

Работы Осгуда послужили толчком к развитию различных исследований, по­зволяющих вычленить структуру семан­тической памяти. В настоящее время су­ществует огромное количество моделей, поэтому довольно трудно дать их под­робное описание. Некоторые из совре­менных моделей представляют значение как вектор в семантическом простран­стве, хотя в большинстве случаев они ис­следуют формальные категории. Семанти­ческие пространства строятся на основе данных испытуемыми оценок сходства по­нятий с последующей обработкой различ­ными математическими методами (на­пример, многомерным шкалированием). Полученные результаты могут быть пред­ставлены в виде разнообразных моделей (рис. 3.21).

Структурные модели семантической памяти

Рис. 3.21. Разновидности структурных моде­лей семантической памяти, создаваемых на базе анализа матриц близости (адаптирова­но из [Величковский, 1982]).

Б. Сетевые и пропозициональные моде­ли категориальных структур.Значение как операция вывода. Для построения боль­шинства моделей семантической памяти используются сетевые конструкции. Эти модели, с одной стороны, возвращают к идеям ассоционизма, а с другой — при­мыкают к новейшим исследованиям ней-рональной структуры мозга. Наиболее известны модель категориальной структуры А. Коллинса и М. Куиллиана и модель по­нимания Дж. Андерсона и Г. Бауэра*.Ка­тегориальная структура представляется в них как иерархическая сеть, главным принципом организации которой являет­ся принцип когнитивной экономии. Он предполагает, что атрибуты (свойства), приписываемые значению, хранятся в од­ном узле семантической сети. Если это свойство присуще всем членам категории (например, «имеет крылья» или «может употребляться в пищу»), оно присваива­ется узлу, который связан с названием ка­тегории, например «птица» или «продук­ты питания», а если это свойство имеет только один из членов категории (напри­мер, «не летает» или «всегда белое»), то оно приписывается более низко располо­женному узлу иерархической сети, свя-

занному с конкретным значением, на­пример «страус» или «молоко»'. Важным отличием модели Андерсона и Бауэра явилось то, что узлы сети представляли собой не понятия, а пропозиции. Пропо­зиции можно представить как высказыва­ние, нечто вроде отдельной структуры, связывающей идеи и понятия. Более сложные пропозиции включают в себя контекст и факт, который имел место в данном контексте. Контекст определяет место и время, а факт — взаимодействие субъекта и предиката. Такая модель, хотя и не объясняет всех экспериментальных фактов, но позволяет приблизиться к про­цессу реального понимания. Поскольку реальное понимание скорее исходит из контекста и взаимосвязи субъекта дей­ствия с тем, что он делает и по отноше­нию к чему, нежели из построения фор­мальных категорий, большинство связей внутри этих категорий являются достояни­ем лишь научного знания. Например, люди, прожившие свою жизнь вне европей­ской культуры и образования, могут и не знать, что «собака — это млекопитающее». В дальнейшем были предложены раз­личные модификации этих моделей. Их развитие идет по двум основным направ­лениям. Первое осуществляется через при­ближение к нейрональным моделям ког­нитивных процессов. В эти модели необхо­димо включается распространение внутри семантической сети «кратковременных волн активации», которые активизируют и делают более доступными семантические

'Более подробно см.: [Величковский. 1982; Солсо. 1996].

' Существование принципа когнитивной эко­номии демонстрируется на различных фено­менах. В частности, он проявляется в фено­мене «семантическая слепота», который состо­ит в том, что если в списке слов или предло­жений слово повторяется, то во втором слу­чае оно не запоминается. Например, в пред­ложении «Она съела салат и рыбу, хотя рыба была недожаренная» второе слово «рыба» не запоминается, даже если его отсутствие меня­ет грамматическую структуру предложения. Этот эффект не зависит от локализации слов на экране при зрительном предъявлении и ис­чезает только в том случае, если повторяющи­еся слова разделены более чем 8 стимулами [Kanwisher, Potter, 1990].

элементы, связанные с только что предъ­явленным (речь идет о моделях А. Кол­линза и Е. Лофтуса, М. Поттера [Величков-ский, 1982]).

Развитие таких моделей привело к со­зданию направления в когнитивной пси­хологии, получившего название «коннек-ционизм» [Rumelhart, 1989]. Коннекциони-стские модели состоят из простых эле­ментов, обладающих свойствами нейро­нов. Отдельные элементы могут быть организованы в более крупные единицы — модули, далее — в множества. Работа каж­дой единицы описывается согласно прави­лам ее активации и уравнениями, связы­вающими состояние активации со значе­нием выхода данной единицы. Любая еди­ница связана со множеством других (эта связь либо однонаправленная, либо вза­имообусловленная). Активация одного элемента оказывает тормозящее или воз­буждающее влияние на все связанные с ним. Следует подчеркнуть, что переработ­ка носит не последовательный, а парал­лельно-распределительный характер.

Второе направление осуществляется через создание моделей, в которых боль­шое внимание уделяется метакогнитив-ным операциям, т. е. операциям по управ­лению процессами понимания, поиска в памяти и т. д. Например, в модели ACT («Действие») Дж. Андерсона [Anderson, 1976] акцент сделан на описании процес­сов управления в памяти, а семантические репрезентации представлены в виде проце­дурного соответствия условий характеру операции.

В. Модели перекрывающихся множеств. Значение как набор признаков.Здесь речь идет прежде всего об известной модели Э. Смита, Э. Шобена и Л. Рипса. Они ис­ходили из предположения, что любое зна­чение представляет собой множество при­знаков и его можно изобразить в виде об­лака. Перекрытие признаков определяет сходство понятий. Если у двух значений нет общих признаков, они не пересекаются. Среди признаков есть более существен­ные — «определительные» — и второсте­пенные, характерные лишь для данного понятия, но не для понятий более широ-

кого класса. Процесс верификации имеет двухступенчатую структуру. Если общее сходство двух значений (субъекта и преди­ката верифицируемого предложения) выше или ниже некоторых пороговых величин (как в случае утверждений «дятел — это птица» и «дятел — это собака»), то испы­туемый быстро дает положительный или отрицательный ответ. Когда общее сход­ство оказывается в какой-либо промежу­точной зоне, осуществляется второе срав­нение среди только «определительных» признаков. Оно может позволить с неко­торой задержкой (но правильно) верифи­цировать высказывание «страус — это пти­ца». Похожую модель сравнения призна­ков несколько ранее предлагал и Д. Мей-ер (см. [Солсо, 1996]).

Г. Элеонора Рош и модели размытых множеств.Значение как прототип. Боль­шое значение для современных исследо­ваний в области психосемантики имели работы Э. Рош. Она выступила с крити­кой доминирующей тенденции рассмат­ривать семантические категории как объе­динения дискретных признаков. Сосредо­точив свое внимание на формировании естественных категорий, Рош вынуждена была признать, что в этом случае модели заучивания «правильной» комбинации дискретных признаков или абстрагирова­ния «центральной тенденции» не являют­ся адекватными. В формировании есте­ственных категорий большое значение имеет образный компонент или образная форма репрезентации значения.

Рош считает, что большинство естест­венных категорий организовано вокруг нескольких типичных (фокальных) при­меров (прототипов), которые нельзя опи­сать как набор дискретных признаков. Скорее, их можно рассмотреть как «хоро­шие формы», фиксирующие некоторое понятие всей своей целостностью. Напри­мер, птица не просто имеет крылья, клюв, хвост и лапки, но еще и определенное не­разделимое сочетание всего этого в целос­тной форме, которое позволяет опознать ее изображение, даже если имеется лишь 10% его силуэтного рисунка. Рощ показа­ла, что время реакции сравнения слов и

картинок зависит от наличия сходных при­знаков между элементами и прототипом. Чем более похожи элементы категории на прототип, тем быстрее можно провести сравнение между парами или верифициро­вать категориальное утверждение (см. [Ве-личковский, 1982; Солсо, 1996]).

Такая модель позволяет объяснить многие экспериментальные данные. На­пример, в одном из экспериментов была предпринята попытка подтвердить извест­ное положение Ф. Бартлетта, что лучше всего запоминаются «атипичные» слова в «типичных» текстах. В качестве контекстов испытуемым предъявляли списки слов, ко­торые включали либо высокотипичные элементы категории, либо среднетипич-ные элементы. Типичность элементов определялась на основе работы Рош. В ка­честве целей выступали либо высокоти­пичные стимулы, либо, напротив, атипич­ные. Например, типичный стимул «воро­бей» или атипичный «индюк» могли предъявляться в высокотипичном кон­тексте «малиновка, голубая сойка, кана­рейка» или в среднетипичном «ворон, по­пугай, щегол». Результаты эксперимента соответствовали скорее модели Рош, чем положению Бартлетта. Оказалось, что вы­сокотипичные (прототипичные) стимулы в любом контексте запоминаются лучше, чем атипичные [Schmidt, 1996]. Из экспе­риментальных данных Рош следует, что многое в нашей семантической памяти не­возможно описать с помощью формаль­но-логических законов, скорее ее можно представить как размытое множество по­нятий, объединенное вокруг некоторого центра и не имеющее четких границ. Это позволило некоторым исследователям применить к описанию семантической па­мяти математическую теорию «размытых множеств» [Lachmanetal., 1979].

Д. Понимание и распознавание через схемы и скрипты.Значение как про­странственно-временная локализация. Вслед за Рош все больше исследователей обращаются к естественным ситуациям категоризации. Прототипичными могут выступать не только объекты, но и ситу­ации, которые часто задаются функцио-

нальными пространствами. Например, в одном из экспериментов было показано, что домашние хозяйки, составляя список в ответ на вопрос типа «Чтобы вы взяли с собой, если бы вашей семье пришлось месяц прожить в пустынной местности?», опирались на мысленную схему своей кухни. Конечно, в данном случае речь идет скорее о ситуационном объединении элементов, нежели о формальном. Одна­ко не следует забывать, что многие фор­мальные категории объединяются по про­странственно-функциональному призна­ку. Например, категория «мебель» очень трудно поддается формальному описа­нию: мебель — это объекты в комнате, которые можно передвигать и которые используются человеком. Большинство учебников иностранного языка построе­но на изучении слов «по темам»: дом, школа, визит, транспорт и т. д. Таким же образом происходит формирование кате­гориального аппарата ребенка при ос­воении родной речи. Понятия в схемах не просто составляют одну группу или клас­тер, объединенные общим названием, они организованы некоторым простран­ственно-временным образом. Простран­ственно-временной контекст задает смысл многим понятиям. Понятие «об­раз мира» было предложено А.Н. Леонть­евым как наиболее обобщенное понятие пространственно-временного контекста, в который вписывается вся поступающая информация и который определяет ее смыл (см. [Смирнов, 1983]).

Схемы обычно делятся на пространст­венные и временные. Последние называ­ются сценариями. Согласно точке зрения Д. Румелхарта и Д. Нормана [Norman, 1983; Rumelhart, 1989], процесс понимания строится на основе выбора схем и связи их переменных с актуальными значениями наблюдаемых сцен и событий. Действи­тельно, в реальной жизни понимание про­исходит в процессе разворачивания ситуа­ции в пространстве и времени и определя­ется системой наших ожиданий. В памяти хранятся сценарии событий, например по­сещение ресторана или прохождение та­можни. Следует всегда помнить, что в та-

ком сценарии задано не только место и последовательность событий (время), но и цель, ради которой совершаются события [Schank, Abelson, 1977]. Посещение ресто­рана — это не просто цепь событий, вклю­чающая общение со швейцаром, заказ блюд и оплату счета, но и цель (поесть, встретиться с кем-нибудь, продемонстри­ровать свою платежеспособность и т.д.). Поэтому сценарии связывают воедино пространство и время с системой мотивов; их можно представить себе как некоторую цель в конкретном контексте пространства и времени. В современных моделях искус­ственного интеллекта структура понима­ния часто разрабатывается на основе идеи сценария или скрипта [Johnson et al, 1988]. Практическое значение создания кате­гориальных моделей связано в основном с разработкой моделей искусственного интеллекта. Именно здесь все более важ­ными становятся оптимальные принци­пы организации информации и обеспече­ния быстрого доступа к ней, а также раз­витие возможностей понимания текстов и ситуаций [Benysh, Koubek, 1993].

Субъективная психосемантика

Еще одним направлением, берущим свое начало из классических исследований Ос-гуда, является изучение глубинных эмо­ционально-оценочных компонентов зна­чения. Психологические эксперименты и наблюдения многократно поставляли ма­териал, позволяющий думать, что человек, взаимодействуя с миром, часто квалифи­цирует его объекты вовсе не в тех систе­мах классификаций и категорий, которые привычны для естественнонаучной прак­тики. Содержательная специфика субъек­тивного опыта стала предметом рассмот­рения в ряде научных исследований.

Характеристики коннотативного значе­ния. Вцентре их оказывается понятие кон­нотативного значения. В отечественной психологии выделяются два функциональ­ных уровня представления объектов в ин­дивидуальном сознании. Более поверхно­стный слой когнитивной категоризации опосредствован системой денотативных

значений, а уровень глубинной семанти­ки — коннотативными или аффективными значениями, механизмом же универ­сального оценивания служит синестезия [Петренко, 1988].

В этой трактовке коннотативное зна­чение имеет несколько важных характе­ристик. Прежде всего оно обладает эмо­ционально-оценочным характером и свя­зано с отношением субъекта к объектам и явлениям окружающего мира. Е.Ю. Ар­темьева полагала, что психосемантический эксперимент «...апеллирует к способности человека рефлексировать свое отношение к объектам, ситуациям, явлениям мира и... к понятиям, существующим в естествен­ном языке» [Артемьева, 1990, с. 9]. И имен­но это отношение часто является основой субъективной категоризации.

Кроме того, коннотативное значе­ние имеет нерасчлененный характер. Осгуд подчеркивал, что за ним стоит не­которое смутное невербализируемое ощущение. Поэтому для обнаружения таких эмоционально-оценочных комп­лексов, которые связаны с различными объектами, необходимо применять про­ективные методы, позволяющие вскры­вать структуры неосознаваемого опыта.

Следует отметить универсальный и амодальный характер коннотативного значения. Артемьева писала, что ядром устойчивых структур, стоящих за форма­ми, оказались не оценки внутри соот­ветствующей модальности, а свойства, имеющие оценочный или эмоциональ­ный компонент. Такие структуры, по ее мнению, обеспечивают скоростную эмоциональную предсознательную кате­горизацию объектов мира.

В экспериментальном исследовании Н.А. Русиной ставилась задача сравнения семантических представлений о свой­ствах разномодальных объектов через выделение их общих семантических при­знаков. Пользуясь биполярными шкала­ми, испытуемые описывали основные цвета, запахи, вкусовые раздражители, поверхности, фотографические изобра­жения человека и некоторые другие объекты. Были выделены «семантичес-

кие универсалии» разных объектов, ана­лиз которых показал, что в большинстве своем они являются эмоционально-оце­ночными. Особенностью оценивания разномодальных объектов являлось так­же то, что испытуемые нередко наделяли их метафорическими свойствами. Мета­форическое сходство с другими пред­метами помогало им «означить» объект и определить свои ощущения. Автор приходит к выводу о включении механиз­ма синестезии, благодаря которому на основе одной модальности реконструи­руется целостный образ [Русина, 1982].

От феномена синестезии отталкивал­ся в своих работах Осгуд. Он считал, что универсальность факторных структур объясняется единством эмоциональных реакций на воспринимаемое, в основе которого лежит механизм синестезии. В более поздних работах он использует широкое понятие «метафора», рассмат­ривая координаты «Оценка — Сила — Активность» как универсальные эмоци­ональные реакции на восприятие оцени­ваемых стимулов. Не случайно многие авторы подчеркивают сходство трехфак-торной системы с трехкомпонентной теорией эмоций В. Вундта, констатируя аналогии между «оценкой — силой — ак­тивностью» и «удовольствием — напря­жением — возбуждением».

Проблема построения пространств субъ­ективного опыта. Универсальные струк­туры субъективного опыта часто описы­ваются в виде пространственных моделей. Семантическим пространством называет­ся совокупность определенным образом организованных признаков, описываю­щих и дифференцирующих объекты (зна­чения) некоторой содержательной обла­сти. При этом выделяется некоторое пра­вило группировки отдельных признаков (дескрипторов) в более емкие категории, которые являются исходным алфавитом семантического пространства [Петренко, 1988; Шмелев, 1990].

Отдельные параметры семантического пространства соответствуют определен­ным аспектам когнитивной организации сознания. Первый параметр —размерность

пространства (количество независимых факторов-категорий) — соответствует когнитивной сложности сознания субъек­та в определенной содержательной облас­ти. При этом когнитивная сложность од­ного и того же субъекта может быть раз­личной в разных содержательных сферах. Следующий показатель — содержание вы­деленных факторов семантического про­странства — отражает ведущие основания оценки и классификации действительнос­ти, характерные для определенной культу­ры и усвоенные конкретным человеком. Еще один показатель когнитивной органи­зации индивидуального сознания —разли­чительная сила признака. Он отражает раз­ную значимость оснований категоризации субъекта. Более значимые основания вно­сят больший вклад в общую вариативность (дисперсию) оценок объектов. Наконец, показателем содержательных связей меж­ду категориями индивидуального сознания являются интеркорреляции факторов. Факторы, коррелирующие между собой, оказываются в большей степени взаимо­связанными.

Построение семантического простран­ства наряду с раскрытием структуры ин­дивидуального сознания позволяет про­анализировать и расположение в семан­тическом пространстве оцениваемых объ­ектов некоторой содержательной области, т. е. реконструировать семантический со­став значений как единиц индивидуального сознания.

В методическом плане существуют разные возможности построения семан­тических пространств в зависимости как от формы репрезентации объектов, так и от средств описания. В качестве стимулов могут применяться не только вербальные понятия и наглядные образы (рисунки, цвета), но и запахи, звуки, интрацептив-ные ощущения, конкретные люди, сюже­ты и др. — в общем, любые явления ок­ружающей действительности, которые поддаются оценке и классификации. В то же время в качестве средств описания (шкал, по которым оцениваются объек­ты) чаще всего используют вербальные понятия или визуальные изображения.

Каждая из форм описания позволяет более тонко дифференцировать опреде­ленные аспекты категоризации объектив­ной действительности. Однако следует от­метить, что большинство исследований свидетельствует о межкультурной и межин­дивидуальной универсальности факторной структуры семантических пространств на уровне ведущих, наиболее обобщенных факторов (оценка, сила, активность) не­зависимо от формы, в которой представ­лены объекты и средства описания.

Психосемантика формы и цвета. Не­смотря на то что коннотативное значение имеет амодальный характер, доступ к нему может быть облегчен или затруднен в за­висимости от форм репрезентации. Уже говорилось, что коннотат трудно вербали­зуется. В то же время в некоторых иссле­дованиях показано, что универсальные эмоционально-оценочные комплексы связаны с геометрическими формами. Е.Ю. Артемьева (1980) предложила набор таких универсальных форм (рис. 3.22). Воз-

можно, они являются слишком слож­ными для того, чтобы быть универсальны­ми. «Универсальными», т. е. связанными с типичными эмоционально-оценочными и мотивационно-динамическими комплек­сами, скорее всего, являются «типичные формы», такие, как прямые линии, треу­гольники, круги и квадраты.

Возможно, еще ближе к эмоциональ­но-оценочным комплексам находятся цве­та. Связь цвета с эмоциональным миром человека неоднократно подтверждалась. Экспериментальные исследования семан­тики цвета были подготовлены аналити­ческими работами в этой области, прове­денными в рамках изучения различных эт­нических культур, находящихся на разных ступенях социального развития, а также при осмыслении эстетического воздей­ствия цветов в живописи и рассмотрении связи характеристик личности с цветовы­ми предпочтениями (см. [Яньшин, 1996]).

Так, британский антрополог В. Тернер [1983] исследовал особенности цветовой

классификации в примитивных культурах, где существуют всего три названия цвета: белый, черный и красный. Каждый цвет символизирует определенное значение: белый цвет — жизнь, чистоту, благо; чер­ный — зло, страдание, смерть; красный — амбивалентный стимул, связываемый как с добром, так и со злом, олицетворяет силу. Автор пришел к выводу, что эти цве­та — не просто различия в зрительном восприятии разных частей спектра, а концентрированные обозначения боль­ших областей психофизиологического опыта, затрагивающих как разум, так и органы чувств. Опыт, выражаемый этими тремя цветами, является общим для все­го человечества. Эта триада представляет собой архетип человека как процесс пе­реживания наслаждения и боли, обеспе­чивающий своего рода первичную класси­фикацию действительности.

Л.Н. Миронова |1993] в качестве одной из возможных приводит следующую клас­сификацию семантических значений цвета. Высший тип — цветовые символы. Это — широко распространенные, обще­понятные и устойчивые значения цветов, как правило, древнего происхождения, связанные с общепринятыми жизненны­ми ценностями, социальными явления­ми и отношениями. Символические зна­чения цветов обладают межкультурной универсальностью. Например, черный цвет как символ смерти присущ многим культурам, и мифология черного уходит в глубь веков. Второй тип семантических значений цвета — цветовые аллегории и метафоры, характерные уже для опреде­ленных национальных и социальных об­щностей людей. Это такие метафоры, как черный юмор, белый билет, желтая прес­са. Третьим по масштабности семанти­ческим уровнем является цветовой об­раз — порождение индивидуального со­знания, личного творчества человека.

По данным Биррена (1961), в обоб­щенном виде цвета ассоциируются с дву­мя настроениями: с теплыми, активными и возбуждающими качествами красного и близких к нему тонов и с холодными, пас­сивными и успокаивающими свойствами синего, зеленого и фиолетового. Экспери­мент М. Уэллса по ассоциированию цве­тов с различными эмоциями свидетельст­вует о возбуждающем воздействии глубо­кого оранжевого, алого и желто-оранже­вого, а желто-зеленый и зеленый цвета оказывают расслабляющее воздействие. В других исследованиях были получены сход­ные данные, что позволяет сделать вывод о существовании сильных и достаточно однозначных связей между цветами и эмо­циями [Яньшин, 1996].

Экспериментальная психосемантика цвета в настоящее время представлена огромным количеством работ. Общим для них является применение преиму­щественно метода направленных ассо­циаций, а также семантического диффе­ренциала. Во многих исследованиях про­демонстрировано стойкое избирательное ассоциирование цветов с определенными понятиями, эмоциональными ощущени­ями, настроениями [там же].

Исследования семантики цвета мето­дом семантического дифференциала по­зволили выявить как основные направ­ления, в рамках которых происходит ин­дивидуальное оценивание цветов, так и конкретную связь воспринимаемых цветов с факторами семантического цветового пространства. В работе Ф. Адамса и Ч. Ос-гуда было показано, что оценка цветов осу­ществляется на основе универсальных факторов: «Оценка», «Сила» и «Актив­ность». Делался также вывод о том, что с эмоциями наиболее тесно связаны такие параметры цвета, как светлота и хрома-тичность (цветность), активность воздей­ствия цвета связана со спектральным то­ном, а сила воздействия цвета — с насы­щенностью. Однако в других исследовани­ях были выделены и иные факторы.

В работе Б. Райта и Л. Рейнуотера про­странство цветов описывалось не тремя, а пятью факторами: «Счастье», «Уси­лие — сила», «Теплота», «Элегантность», «Успокоение — сила». Следует подчерк­нуть, что содержание факторов определя­ется тем набором шкал, которые в него входят, а названия факторов достаточно условны. Однако анализ выделенных фак-

торов дает возможность понять, что оцен­ка цвета происходит относительно: 1) его корреляции с эмоциональными состояни­ями человека («Счастье»); 2) характера воздействия цвета на эмоциональное состо­яние («Усилие — сила» как возбуждающее воздействие и «Успокоение — сила» как ус­покаивающее воздействие); 3) эстетичес­ких ценностей («Элегантность»). Фактор «Теплота» соединял в себе, с одной сторо­ны, физические параметры объекта, а с другой — характеристики воздействия.

Коннотации цвета объектов могут ме­няться, когда объекты оказываются в но­вом окружении или когда резко изме­няется цвет объекта, обусловленный ис­торико-культурными мотивами. Л. Сивик провел два параллельных исследования. Цель одного из них — определение смыс­ловых значений, ассоциирующихся с об­разцами цветов, предъявляемых в лабора­тории, а другого — определение значений этих же цветов, используемых для окрас­ки зданий. Результаты исследований пока­зали, что смысловые значения цвета свя­заны не только с конкретной формой, но и с ее функциями. В Гётеборге под руко­водством Сивика был осуществлен опрос более 600 человек, выявивший отношение жителей к окраске зданий. Результаты лабораторного исследования цветов, со­поставленные с данными опроса, еще раз подтвердили зависимость изменения значе­ний цвета от реальных условий [Sivik, 1974].

Интересное и малоизученное направ­ление можно обозначить как семантику ментальных пространств [Величковский и др., 1986]. Многочисленные примеры на­сыщения пространственных образов смыс­лами предоставляют литературные произ­ведения. Первая психологическая работа К. Левина была также посвящена роли се­мантических факторов в формировании представлений об окружающем простран­стве. Он показал, насколько меняется осо­знание местности от изменения общего смысла ситуации. Так, при обороне или наступлении изменяется прагматическое и аффективное значение отдельных деталей ландшафта — холм, служивший спаситель­ным прикрытием, становится досадным

1 П Плнупплг.,™ VVT па,,...

препятствием. Смысл ситуации структури­рует представление пространства. Левин описывал, что, по мере того как он подъ­езжал после отпуска к передовой, ему на­чинало казаться, что земля обрывается за линией фронта, причем объекты как бы уплотнялись перед этой линией. В недав­них исследованиях эти идеи Левина нашли дальнейшее подтверждение. Было показа­но, что мысленные представления об ок­ружающем городском пространстве иска­жаются, если люди считают некоторые объекты экологически опасными. В част­ности, в мысленных репрезентациях жи­телей, осведомленных об экологической опасности одного из индустриальных предприятий микрорайона, его здание как бы отдалялось от всех остальных, расстоя­ние между ним и другими объектами зна­чимо завышалось. Такого эффекта не на­блюдалось у жителей, которые не знали об опасности данного предприятия.

Ментальные пространства могут быть не только связаны с реальным окружени­ем, но и образованы любым осмыслен­ным контекстом. В языке существуют разнообразные средства, контролирую­щие порождение ментальных пространств. В качестве подобных метаоператоров во­ображения могут выступать отсылки к ме­сту действия (например, «В некотором царстве, в некотором государстве»), а так­же интонационные речевые конструкции, выражающие познавательное и эмоцио­нальное отношение*. Имеются также спе­циальные средства заполнения менталь­ных пространств, введения новых действу­ющих лиц и объектов, выполняющие раз­личные семантические роли. Разнообраз­ные ментальные пространства могут обра­зовывать рекурсивные вложения, создавая сложные структуры смысловых контек­стов. Предполагается, что формирующи­еся на ранних этапах субъективные про-

' Классическим примером является выска­зывание: «Гамлет хотел убить человека, скры­вающегося за занавесом». Понимание пред­полагает здесь реконструкцию внутреннего видения ситуации Гамлетом, а второе дей­ствующее лицо задается лишь пространст­венным контекстом.

странственные представления могут выс­тупать прототипом организации знания и интенциональных установок в других об­ластях субъективной семантики.

Исследования в области психосеманти­ки получили широкое развитие в плане практического применения.Психосеманти­ческие методы используются в консульта­ционной практике, в психиатрической кли­нике, при профессиональном отборе. При осуществлении личностной психодиагнос­тики психосемантический подход позволяет выявлять особенности смыслообразующих структур личности, ее направленность. Психосемантические процедуры применя­ются для экспертной оценки разнообраз­ных явлений культуры, таких, как архитек­турные объекты, спектакли, кинофильмы, музыкальные произведения, произведения живописи и реклама. В этих случаях пси­хосемантические методы позволяют выяв­лять субъективное отношение социума к объектам и смысловые шкалы, по которым происходит их оценка.

Список литературы

Артемьева Е.Ю. Психология субъективной пси­хосемантики. М., 1980.

Артемьева Е.Ю. Психология и математика: Мо­дели субъективного мира//Вестник МГУ. Сер. 14. Психология. 1990. № 3. С.4—15.

Артемьева Е.Ю. Основы психологии субъектив­ное соматики. М., 1999.

БрунерДж. Психология познания. М., 1977.

Величковский Б.М. Современная когнитивная психология. М., 1982.

Величковский Б.М., Блинникова И.В., Лапин Е.А. Представление реального и воображаемого пространства//Вопр. психологии. 1986. № 3. С.103—112.

Выготский Л. С. Собрание сочинений. М., 1982. Т. 2.

Забродин Ю.М., Похилько В.И. Теоретические ис­той и назначение репертуарных личностных методик. Предисловие к кн. Ф.Франселла и Д.Баннистер. Новый метод исследования личности. М.: Прогресс, 1987.

КеллиДж. Теория личности: психология личных конструктов. СПб., 2000.

Леонтьев А.Н. Деятельность, сознание, лич­ность. М., 1975.

ЛурияА.Р. Язык и сознание. М., 1979.

Миронова Л. Н. Семантика цвета в эволюции пси­хики человеках//Проблема цвета в психо­логии. М., 1993.С.172-188.

Петренко В. Ф. Введение в экспериментальную психосемантику. М., 1983.

Петренко В.Ф. Психосемантика сознания. М., 1988.

Подпругина В.В., Блинникова И.В. Ментальные репрезентации эмоций у учащихся общеоб­разовательной школы и школы искусств // Психол. журнал. 2002. Т.23 (3). С.31-44.

Рубинштейн СЛ. Основы общей психологии. М., 1989.

Русина Н.А. Семантические представления о свойствах разномодальных объектов//Вест-ник МГУ. Сер. 14. Психология. 1982. № 3.

Смирнов С.Д. Понятие образа мира и его значение для познавательных процессов//А.Н. Леонтьев и современная психология. М., 1983. С. 149—154.

Солсо Р. Когнитивная психология. М., 1996.

Тернер В. Символ и ритуал. М., 1983.

Хофман И. Активная память. М.,1986.

Цолингер Г. Биологические аспекты цветовой лексики//Красота и мозг: Биолог, аспекты эстетики/ Под ред. И. Ренчлера, Б. Херц-бергер, Д. Эпстайна. М., 1995. С. 156-172.

Шмелев А.Г. Введение в экспериментальную пси­хосемантику. М., 1983.

Шмелев А.Г. Семантический код и возможности матричной психодиагностики // Вестник МГУ. Сер. 14. Психология. 1990. № 3. С. 23—28.

Эйбл-Эйбесфельдт И. Биологические основы эс-тетики//Красота и мозг: Биолог, аспекты эстетики/Под ред. И. Ренчлера, Б. Херцбер-гер, Д. Эпстайна. М., 1995. С. 29-73.

Яньшин П.В. Эмоциональный цвет: Эмоциональ­ный компонент в психологической структу­ре цвета. Самара, 1996.

Яньшин П.В. Введение в психосемантику цвета. Самара, 2001.

Anderson J. Language, memory and thought. Hills-dale, 1976.

Benyon D. A data centered framework for user-cen­tered design//Human-computer interaction/ Eds. K. Nordby et al. L, 1995. P. 197-202.

Benysh D. V., Koubek R.J. The implementation of knowledge structures in cognitive simulation en-vironments//Human-computer interaction: soft­ware and hardware interfaces/Eds. G. Salvendy, M. Smith. Amsterdam, 1993. V. 2. P. 309-314.

Broadbent D., Broadbent M. Priming and the passive/ active model of word recognition// Attention and performance/Ed. E. Nickerson. N.Y., 1980. V. 8.

Burns B. (Ed.). Percepts, concepts and categories. Amsterdam, 1992.

Goolkasian P. Picture-word differences in a sentence verification task//Memory and Cognition. 1996. V. 24, № 5. P. 584-594.

Johnson P., Johnson H., Waddington R., Shouls A. Task-related knowledge structures: analysis, modeling and application//People and com­puters/ Eds. D. Jones, R. Winder. Cambridge, 1988. V. 4. P. 35-62.

Kanv/isherN., Potter M.C. Repetition blindness: Levels of processing/A). Exp. Psychology: Human Per­ception and Performance. 1990. V. 16. P. 30—47.

Kosslyn S., Chabris C, Jacobs R., Marsolek Ch., Koenig O. On computational evidence for differ­ent types of spatial relations encoding//.!. Exp. Psychology: Human Perception and Perfor­mance. 1995. V. 26, № 2. P. 423-431.

Lachman Я, Lachman /., ButterfieldE. Cognitive psychol­ogy and information processing. Hills-dale, 1979.

Lockhead G. On identifying things: A case for con­text// Percepts, concepts and categories/Ed. B.Burns. 1992. P. 109-143.

Neely J.H. Semantic priming effects in visual word recognition: A selective review of current find­ing and theories//Basic processes in reading/ Eds. D. Besner, G. Humphreys. Hillsdale, N.Y., 1990. P. 264-336.

Norman D.A. Some observations on mental models// Mental models/Eds. D. Centner, A. Stevens. Hillsdale, 1983.

Osgood C, Suci G., Tanneubaum P. The measure­ment of meaning. Urbana, 1957.

Polich J., Donchin E. ?_m and the word frequency ef-fect//Electroencephalografy and Clin. Neuro-physiology. 1988. V. 70, № 1. P. 33—45.

Pot