Богемский принц, литовский рыцарь и приданое княжны анны

Антип Русинов, вопреки представлению своей юной дочери находился сейчас вовсе не в темном лесу, а на ярко освещенной солнечной поляне, и было ему достаточно тепло и уютно, если не считать, конечно, того, как больно ныла в сердце, словно незажившая рана, глубокая грусть от разлуки с любимой Варежкой.

Однако, следовало заниматься делом, и Макс фон Карлофф, принц богемский, ставший его правой рукой в разбойничьем лагере, как раз докладывал о неожиданном богатстве, которое просто само шло в руки.

— … и еще тогда, в Вильно, куда, помнишь, я ездил три недели назад, чтобы отвезти в монастырь очередную плату за обучение Варежки, весь город только и говорил о том, как повезло этой сиротке княжне Кобринской — такая красивая девушка, одна мать старуха осталась — отца уж давно в живых нет, и очень, мол, была бедная, а вот сейчас вдруг умер ее двоюродный дядя в Троках и завещал ей в приданное драгоценностей чуть ли не на миллион! Так вот, представь себе, Антип, что сегодня — прямо сейчас карета с княжной Анной Кобринской и ее матушкой, под охраной всего лишь двух вооруженных дубинками мужиков перевозит это сокровище — все ее приданное — из Трок в Кобрин, и находятся они в эту минуту в получасе езды отсюда. Ну, скажи на милость, Антип, зачем красивой девушке такое богатство?! Ведь ее тут же обманут! Какой-нибудь негодяй женится на ней без любви, ради одних денег, она будет страдать и выйдет, что это проклятое богатство принесло ей одну лишь беду! Разве тебе не жаль несчастную девушку? Я, например, думаю, что мы должны уберечь ее от грядущих несчастий, а заодно и от проклятого золота, которое их всегда приносит.

— Что я слышу? — притворно изумился Антип. — Ты, человек, в чьих жилах течет кровь великих императоров, хочешь отнять у несчастной девушки ее приданое?

— Не все! — горячо заверил Макс! — Боже упаси! Только часть! Точнее — две части. Из трех. Одной трети ей будет вполне достаточно.

— Гм, гм, обычно я не одобряю таких дел, но учитывая наше скверное финансовое состояние.… И когда, говоришь, они будут здесь?

— Через полчаса они проедут по дороге вдоль опушки нашего леса в сторону замка Горваль.

— Ну что ж, давай так: Первое — возьми трех людей, но без оружия, слышишь?

— Да конечно, Антип! Мы этих мужичков и без оружия скрутим…

— И второе, — продолжил Антип — Я не желаю походить на Ивана Васильевича московского, который ограбил Новгород в двух частях, оставив ему только третью! Нет, принц, мы не такие наглые разбойники! Половину! Ровно половину возьмешь, а половину оставишь девушке! Да не забудь подчеркнуть княгине и ее дочери, как благородно мы поступаем, по сравнению с некоторыми князьями!

— Как, однако, благородно поступил князь Полубенский! — Воскликнула престарелая княгиня Юлиана Кобринская. — И я знаю, почему он это сделал… — она многозначительно улыбнулась своей дочери.

— Почему же, матушка? — юная и прелестная княжна Анна готова была говорить о чем угодно, только бы скрасить как-нибудь эту ужасную дорогу по лесным ухабам.

— Видишь ли, моя дорогая, когда-то очень давно, когда мы были совсем молоды, случилось так, что я и князь.… Впрочем, я не должна была этого говорить.… Ах, прости меня, милый, усопший друг, что я коснулась нашей тайны, — обратилась она к небу, вытирая платочком глаза, — но твое великодушие, как и много лет назад снова сразило меня…

Глаза княжны Анны округлились.

— Уж не хотите ли вы сказать, матушка, что покойный князь был в юности вашим возлюбленным?

— Господи, Боже мой! — Ужаснулась старая княгиня. — Страшно подумать, насколько безнравственна нынешняя молодежь! Анна, как только тебе могло прийти в голову такое чудовищное предположение! Я вышла замуж за твоего отца чистой и непорочной, как ангел, а с князем… с князем… у нас тогда, разумеется, ничего не было да и быть не могло. Вот когда мы встретились спустя несколько лет после моего замужества.… Надо сказать, что твой покойный отец, пусть земля ему станет пухом — она привычно перекрестилась, — очень редко бывал дома — то война, то охота, — ну ты же знаешь эти вечные мужские забавы, — так вот однажды, когда его в очередной раз не было… Господи, что я болтаю — это совершенно неинтересно!

— Напротив, матушка, как раз это — самое интересное! Расскажите, прошу вас!

— Нет, нет, детка, быть может, когда-нибудь позже, когда ты сама выйдешь замуж, и надеюсь, что теперь уж, это произойдет очень скоро — с таким-то приданым!

— Кстати, матушка, я все время хочу вас спросить, не полагаете ли вы опасным путешествовать с драгоценностями в простой карете с кучером и двумя дворовыми безоружными мужиками!

— Моя дорогая, бедность приучила меня быть экономной. Кроме того, если бы мы наняли охрану, всем сразу стало бы ясно, что мы перевозим что-то ценное, и тогда-то уж точно на нас бы напали, всю охрану перебили, камни отняли, а что сделали бы с нами — страшно подумать!

— Но, матушка, о том, что мы получили наследство, знают все Троки и половина Вильно! Любой бродяга может перейти нам дорогу прямо возле того леса, что виднеется впереди!

— Милая! Ну, неужели ты думаешь, что твоя старая мать такая полная дура! Ты помнишь, когда мы выезжали из Гольшан, я оставила тебя на несколько минут, чтобы переговорить с рыцарем в латах, который выехал из Гольшанского замка и следовал за нами по дороге?

— Такой худой, смешной скелет, весь в каких-то старомодных железках? Я видела такие у дедушки на чердаке! — расхохоталась княжна Анна.

— Такой худой, длинный, весь в каких-то старомодных железках? Я видела такие у дедушки на чердаке! — расхохоталась княжна Анна.

— Ты совершенно напрасно смеешься, моя милая, — сухо сказала княгиня. — Это один из самых сильных и храбрых рыцарей Великого Литовского княжества, знатный вельможа, и даже мой троюродный племянник знаменитый князь Иван Ольшанский.

Князь Иван Ольшанский направлялся в замок Горваль навестить своего любимого двоюродного брата Федора Бельского, как всегда в полном боевом наряде, в сопровождении неизменного оруженосца Вани, вещего старца Ионы и еще десятка вооруженных воинов, которых он стал брать с собой с тех пор, как несколько месяцев назад вот в таком же мирном переезде ему пришлось противостоять целому отряду неизвестно откуда взявшихся вооруженных людей, которые его захватили. Правда, это оказались свои — люди братца Федора, к тому же они хотели только успокоить разбушевавшегося Ивана и уберечь его от неприятностей, но все равно это было поражение, а поражений князь Иван очень не любил и потому дал себе слово, что больше такого не допустит. Выезжая из родных Гольшан, он вдруг встретил троюродную тетку, вздорную и глупую старуху, у которой было только одно достоинство — очаровательная дочь, с ней-то она как раз и возвращалась в свое захудалое Кобринское княжество. Княгиня Кобринская, жеманясь и кокетничая, выспросила у Ивана, куда он едет и, узнав, что до самого замка Горваль, попросила держаться недалеко от ее кареты, на случай нападения каких-нибудь лесных татей. Можно подумать, будто у нее есть нечто, кому-то нужное, что можно похитить, но, словно угадывая эти мысли, княгиня Юлиана многозначительно намекнула, что перевозит некие ценности. Князь Иван светским человеком не являлся, в Вильно ездил редко и, не имея ни малейшего понятия о каком-то там наследстве, решил, что княгиня имеет в виду женскую честь, а, будучи по натуре человеком добрым и безотказным, он тотчас галантно заверил старую тетку, что она может целиком положится на него, и вот теперь, проклиная все на свете, князь тащился на расстоянии выстрела из лука от не менее старой, чем ее хозяйка кареты, которая едва ползла, с трудом преодолевая кочки и огромные коряги от древесных корней, потому что справа от дороги тянулся густой лес.

Князь мирно дремал в седле, когда его дернул за стремя оруженосец Ваня и звонко крикнул:

— Гляди, князь, никак на карету напали!

Князь мгновенно встряхнулся и, глянув из-под руки вдаль, увидел странную картину.

Карета княгини стояла, сильно наклонившись вперед, словно пьющая из лужи курица, трое рослых молодцев вязали двух растерянных мужиков и кучера, а молодой человек с длинными черными волосами и в белоснежной кружевной рубахе весело смеялся, уклоняясь от ударов веером, которые яростно наносила ему старая княгиня, не желавшая выходить из кареты, откуда ее все пытался вытащить молодой человек.

Князя Ивана очень удивила малочисленность нападавших, а также то, что они были без оружия — по крайней мере, так казалось издалека — но, зная о всевозможных хитростях, можно было предположить, что основная часть разбойников причем, даже, вполне возможно, вооруженных, находилась в лесной засаде рядом, а потому пренебрегать опасностью было бы неразумно, и князь Иван, привычным усилием немедленно подавил мгновенно вспыхнувший в его душе дикий страх, и принял решение дать лесным негодяям самый решительный отпор.

— К оружию! — Скомандовал он своим воинам — К бою готовсь! — и привычно подняв руку, негромко сказал Ване — Мое копье!

Ваня подал князю старинное тяжелое рыцарское копье и, взяв его наперевес, чуть вверх острием, князь Иван громко, как на поле боя, крикнул:

— Вперед! За мной!

Услышав глухой и грозный рокот копыт, Макс обернулся и застыл, пораженный увиденным.

Словно сквозь пыль времен прямо из прошлого столетия мчался на него отряд до зубов вооруженной конницы во главе с рыцарем в ослепительно блестящих на солнце доспехах с опущенным забралом и копьем наперевес.

— Я сплю, что ли? — ущипнул себя Макс. — Господи, да что же это такое? Неужели крестоносцы? Ребята, бросай все и в лес — живо, пока целы! Пропади оно пропадом, это приданное! Бегом!

И Макс фон Карлофф, называющий себя принцем Богемским и внебрачным сыном великого короля Карла, позорно бежал с поля боя, быстро скрывшись со своими тремя людьми в глухих зарослях леса.

Когда князь Иван на всем скаку остановил коня у кареты, нападающих давно и след простыл, преследовать их в лесу не было никакой возможности, и, стало быть, ожидаемого боя не предвидится. Князь снял шлем, спешился и первое, что он услышал, был заливистый как колокольчик девичий хохот.

— Браво, князь, браво, браво, браво! — хлопая в ладоши, и подпрыгивая, как девочка, говорила княжна Анна, выпорхнувшая из кареты навстречу спасителю, как только опасность миновала. Потом она посерьезнела и растроганно произнесла:

— Нет, правда, князь, ты был великолепен! Я и матушка сердечно благодарим тебя за наше спасение. — Она кокетливо протянула ему руку для поцелуя. — Скажи, чем я могу отблагодарить тебя?

Князь Иван смущенно, опустился на одно колено и осторожно поцеловал маленькую нежную ручку.

— Если бы я давно уже не был женат на другой Анне, я просил бы тебя стать дамой моего сердца, княжна — Но раз это невозможно, прошу лишь об одной маленькой услуге. Вспомни об этом дне, когда меня не станет, и принеси на мою могилу букетик полевых цветов. Мне будет легче умирать с мыслью, что я совершил хоть один добрый поступок в своей жизни и обо мне кто-то помнит — я, ведь, на самом деле, очень одинок в этом мире, — с внезапной и удивительной для него самого открытостью признался вдруг князь Ольшанский.

— Какая странная фантазия, — на секунду помрачнела княжна Анна, но тут же снова рассмеялась — Желаю тебе долгой жизни, князь, но если случится так, что ты умрешь, а я еще буду жива — клянусь, что выполню твою просьбу.

— Да, князь, дорогой, не будем говорить о печальном, — подхватила выбравшаяся из кареты старая княгиня, — Благодарю тебя за помощь и.… Господи, ты только посмотри, что эти негодяи сделали с моей повозкой!

Для того, чтобы остановить карету, разбойники заранее выкопали поперек дороги довольно глубокую канаву, засыпав ее легкими желтыми листьями, так что она стала совершенно не видна, а, провалившись в нее, передняя ось кареты сломалась, колеса разъехались, и теперь старая колымага стала вовсе непригодной для путешествия.

— Пресвятая Богородица! — запричитала княгиня. — Что же мы теперь будем делать?!

— Княгиня, — учтиво сказал князь Иван, — мы находимся всего в нескольких верстах от замка Горваль, куда я направлялся, намереваясь навестить моего братца, и, стало быть, твоего троюродного племянника князя Федора Бельского. Будучи с ним в добрых отношениях я позволю себе от его имени пригласить вас с княжной погостить в замке Федора, до тех пор, пока его слуги не починят карету.

— Ну что ж, пожалуй, у нас нет другого выхода, — милостиво согласилась княгиня Юлиана.

— Конечно, тетушка, тем более что, — тут Иван склонился к уху старой княгини, и сказал шепотом, чтобы не слышала княжна, — тем более, что Федор, в отличие от меня, холост, а к тому же красив, богат и вообще один из самых блестящих женихов Великого Литовского княжества…

Один из самых блестящих женихов Великого Литовского княжества нежно поцеловал пухлые, почти детские губки Марьи, и прошептал ей на ухо:

— Я должен идти…

— Ты любишь меня все меньше и меньше, — капризно сказала Марья, — раньше ты мог быть со мной весь день…

— Но милая, — сказал князь Федор с едва уловимой ноткой раздражения — мы уже полдня валяемся в постели. Так жить нельзя. Есть дела, которые требуют моего внимания.

— Ну, хорошо, ступай, милый, я тоже встану и съезжу к батюшке — я не была у него уже два дня. Ты не возражаешь?

— Конечно, дорогая. Я даже думаю, что тебе следовало бы остаться у него на несколько дней, ведь он так тебя любит…

— А ты?

— Что я?

— Ты меня любишь?

— Конечно, ты же знаешь.… До встречи!

Через час вымытый, выбритый и веселый он вошел в свой кабинет, где его уже поджидал Юрок Богун.

— Добрый день — поздоровался Федор, — Марья еще не уехала?

— Нет.

— Что нового?

— Посмотри в окно — это тебя позабавит.

Князь посмотрел, близоруко щурясь, потом растянул пальцами веки, и увидел причудливое шествие, приближающееся к воротам замка.

Впереди ехал Ольшанский, а по обе его стороны в мужских седлах верхом две женщины — старая и молодая. Чуть отставая, четверо людей осторожно несли огромный сундук, а еще дальше воины Ольшанского и какие-то мужики с трудом волокли по дороге карету без передних колес.

— Что это все значит? — спросил Федор.

— Князь Иван не может прожить без приключений. Я увидел их уже давно, и послал человека разузнать, что стряслось. Оказывается, это твоя троюродная тетка княгиня Кобринская с дочкой…

— Что? — перебил Федор. — Неужели это та самая девушка… Я ее никогда не видел..

— Да, это та самая. Более того, думаю, что в сундуке, который столь бережно несут, находится… то самое… о чем все так много говорили в последнее время.

— Ты полагаешь?

— Дело в том, что на карету была сделана попытка нападения, но благодаря вмешательству нашего рыцаря, все обошлось благополучно. Однако карета сломалась, и тогда Иван пригласил княгиню с дочерью погостить у нас, пока колымагу починят. Они въезжают в ворота. Ты не желаешь выйти навстречу?

— Да-да, непременно!

Князь и Юрок торопливо вышли на каменное крыльцо.

Процессия медленно въезжала во внутренний двор замка.

— О, Господи! — прошептал Федор каким-то сдавленным голосом.

— Что случилось? — спросил встревоженный Юрок.

— Боже, какая она красивая, — заворожено вымолвил Федор.

— Здравствуй дорогой брат! — крикнул Иван, и, гремя доспехами, тяжело спешился. — Посмотри, каких гостей я тебе привез!

— Здравствуйте, тетушка, — Бельский подал руку, чтобы помочь старой княгине сойти с коня.

Юрок помог княжне Анне.

— Познакомься с моей дочерью, ты кажется, ее еще никогда не видел.

— Это верно, тетушка, я еще никогда не видел такой неслыханной красоты, — сказал Федор и почтительно поцеловал руку княжны Анны, задержав этот поцелуй чуть дольше, чем того допускали правила приличия.

Одетая для верховой езды Марья увидела всю сцену из окна верхнего этажа.

Она ощутила острый укол в сердце, и задохнулась от боли.

Потом она быстро вышла через черный ход для слуг, вскочила на своего коня и помчалась в деревню.

Ее охватило предчувствие неумолимо надвигающейся страшной беды.

Глава пятая

«ГОСПОДУ БОГУ НЕ НУЖНЫ ГОНЦЫ…»

После утренней молитвы игумен Иосиф отдал необходимые распоряжения по монастырскому хозяйству и удалился в свою келью, наказав, чтоб до прибытия князя Волоцкого его не тревожили — надо было как следует подготовиться к беседе с Борисом, а для этого необходимо сосредоточится и еще раз все хорошенько обдумать.

Скрестив руки на груди, Иосиф ходил по келье взад-вперед, и каждый раз, когда направлялся от двери к окну, видел сквозь мутную слюду окошка уголок дремучего бора, окружающего монастырь, а когда шагал от окошка, видел перед собой старый деревянный крест, прибитый к двери. Один лес похож на другой, так же как похожи одна на другую монастырские кельи, и на секунду Иосифу показалось, что он все еще в Боровском Пафнутьевском монастыре, но он тут же он вспомнил, что и в детстве видел в окошко точно такой же лес, и тот же крест висел на стене.

Детство Иосиф помнил смутно, потому что только до восьми лет жил дома, но, посетив недавно свое родное село Язвище, удивился, увидев, что дом, в котором он появился на свет и который всегда казался ему таким большим и просторным, на самом деле тесен и мал. Этот дом построил еще его прадед Александр, по прозвищу «Сани», который пришел из Литвы с отрядом воинов, посланных великим князем Ольгердом на помощь московским войскам, идущим против хана Мамая. В Куликовской битве Александр своими подвигами обратил на себя внимание московского князя, и после сражения Дмитрий Донской, увидев Александра среди раненых, самолично подошел поблагодарить его за ратное мужество и, узнав, что литовский воин беден, пожаловал его небольшим селом Язвище, которое впоследствии стало называться Покровским и находилось неподалеку от Волоколамска. Александр отправился в свое село, с намерением излечившись от ран, продать его и вернуться на родину, но так и остался там навсегда, приняв православие и положив начало роду Саниных. Его сын, Григорий, очень любил жену, и когда она умерла от морового поветрия, дождался совершеннолетия своего сына Ивана и тут же ушел в монастырь. Так начался путь этой семьи к Богу. У Ивана и его жены Марьи было четверо сыновей, но тем не менее короткий род Саниных пресекся — все четверо постриглись в монахи. Первенец — тоже Иван — уже в восьмилетнем возрасте был отдан на воспитание иноку Арсению в Крестовоздвиженческий монастырь в Волоколамске. Иван оказался необыкновенно способным ребенком — уже через год он научился читать и писать, а также изучил все, что было необходимо для совершения богослужений, став чтецом и писцом в монастырской церкви. Господь Бог и природа наделили его удивительным голосом, который не пропал позже, как это зачастую бывает, а напротив, развился и окреп. Вскоре Иван перешел в обитель Пречистой Богородицы, где прожил десять лет. Еще не став монахом, он вел монашеский образ жизни, ревностно изучая иноческий устав, и неустанно работал над трудами отцов церкви, жизнеописаниями святых и древними летописями. Постепенно у него выработалось собственное представление о том, какую роль должно играть духовенство в светской жизни и каким оно должно быть. Но все вокруг совершенно не соответствовало его представлениям, и он отправился на поиски подобающего монастыря и учителя, способного достойно завершить на высшем уровне его и так высокое образование. Все это он нашел в Боровске. Преподобный старец Пафнутий, игумен Боровского монастыря, принял юного пришельца, постриг его в иночество и нарек именем Иосиф. В течение следующих восемнадцати лет, прожитых в Боровске, Иосиф достиг совершенства в деле, которому посвятил свою жизнь. Ему очень повезло с учителем. Старец Пафнутий развил его живой и гибкий ум, воспитал в нем железную волю и научил главному — сохраняя высокое и достойное смирение духа, никогда, никого и ничего не бояться. «Запомни, — говорил он, — никакой боярин, ни великий князь, ни даже митрополит, тебе не указ! Ты служишь лишь Господу, и Он вкладывает свою волю в твою душу. Всегда слушай голос души своей, и если говорит он тебе: это во славу и могущество нашей веры — совершай то!». Старец Пафнутий сам подавал как пример небрежения власти светской, служа ежегодный молебен за упокой души злейшего врага великокняжеского семейства князя Дмитрия Шемяки, ибо считал его «безвинно убиенным», так и пример небрежения власти духовной, не признавая митрополитом Иону, потому что тот «поставлен был великим князем без благословения константинопольского патриарха, а стало быть — самозванец есть!»

Находясь в Боровском монастыре, Иосиф призвал к иноческой жизни всю свою семью. Постриглись у Пафнутия трое его младших братьев, получив имена Вассиан, Акакий и Елиазар, постригся старик-отец, и ушла в Волоколамскую женскую обитель мать Мария.

В 1476 году скончался отец Иосифа, а год спустя — игумен Пафнутий. Он назначил Иосифа своим преемником, и полномочные старцы отправились к великому князю, чтобы сообщить ему о кончине настоятеля, а также о его последней воле. Великий князь к тому времени уже много слышал о необыкновенно способном и благочестивом иноке. Он утвердил назначение и через месяц Иосиф прибыл в Москву для посвящения.

1 мая 1477 года 37-летний Иосиф был рукоположен митрополитом Геронтием в священники и игумены. Сам Великий князь Иван Васильевич несколько раз принимал у себя Иосифа, угощал обедами, подолгу беседовал с ним, что сразу же поставило Иосифа в ранг лиц, не только приближенных к государю, но и более того — почитаемых им, а таких лиц было в московском княжестве немного. Однако, тогда Иосиф еще не разделял тех взглядов Ивана Васильевича, которые спустя много лет будет поддерживать и укреплять всем свом могущественным авторитетом, — в то время его очень насторожило и даже обеспокоило явное стремление великого князя к единовластию во всем, даже в церковных делах. Он прекрасно понимал, к каким тяжелым последствиям для независимости церкви может привести это стремление.

Вернувшись в монастырь игуменом, Иосиф первым делом собрал всех иноков и объявил, что намерен ввести внутренний распорядок еще более строгий, чем был при Пафнутии. Его поддержали лишь родные братья и еще несколько единомышленников. Все остальные решительно воспротивились. И вот однажды ночью в начале 1478 года игумен Иосиф, да один из самых благочестивых иноков Герасим Черный бесследно исчезли из монастыря. Шли недели, месяцы, а от пропавших не было никаких вестей. Отправились снова полномочные старцы в Москву и сообщили государю о происшедшем, прося дать им нового игумена. Великий князь принял известие, так, будто прекрасно обо всем был осведомлен, все сокрушался, не он ли обидел чем-нибудь благочестивого Иосифа и отпустил старцев обратно ни с чем, точнее с наказом ждать своего игумена, пока он не появится. Он появился ровно через год со дня своего исчезновения и заявил, что обошел много разных обителей, изучая царящие в них нравы и обычаи, после чего еще более укрепился в необходимости ввести в Боровском монастыре самый строгий устав. За время отсутствия игумена сторонников этой идеи не прибавилось, и большинство иноков решительно воспротивились любым нововведениям. Казалось, Иосиф только этого и ждал. Он тут же с необыкновенным смирением заявил, что не желает производить в монастыре раздор, и на следующий же день снова покинул обитель. С ним ушли его братья и четверо верных сподвижников. Как вскоре выяснилось, Иосиф не просто покинул монастырь — он покинул землю, принадлежащую великому князю, и перебрался в Волоколамск под покровительство князя Бориса Волоцкого. Удельный князь и его супруга Ульяна встретили его с большой радостью и почестями, а князь Борис тут же предложил Иосифу выбрать удобное место для основания новой обители. Вскоре Иосиф отыскал такое место. Оно находилось в 13 верстах от Волоколамска между реками Сестрой и Стругой, впадающими в близлежащее озеро, и здесь 6 июля 1479 года был заложен небольшой деревянный храм. При торжественной церемонии закладки присутствовал вместе со всеми своими боярами князь Борис Волоцкий, который и заложил вместе с Иосифом первое бревно в основу будущего храма.

Так возник новый монастырь, которому скоро суждено будет стать оплотом борьбы за могущество русской православной церкви и, поднимая то первое бревно, Иосиф не знал, что строит себе памятник на многие столетия, так же как, наверно, не думал, что здесь отныне проведет он большинство дней своей долгой, богатой событиями жизни, здесь умрет, и здесь же будет погребен.

К 15 августа строительство было окончено, и новый храм освятили во имя Успения Пресвятой Богородицы, а вокруг уже росли монастырские строения. Князь Борис Васильевич оказывал самое ревностное участие во всем, что касалось новой обители, и еще задолго до ее закладки исходатайствовал благословение новгородского архиепископа Феофила. Волоцкая земля, несмотря на ее близость к Москве, входила в Новгородскую епархию и, перебравшись в Волоколамск, Иосиф не только вышел из-под прямого влияния великого князя, но также из прямого подчинения митрополиту. Свое нынешнее положение он считал чрезвычайно выгодным и удобным для тех дел, которые он намеревался совершить во славу веры и церкви.

И вот сейчас, расхаживая взад и вперед по келье и готовясь к важному разговору с князем Борисом, Иосиф прекрасно осознавал, что собирается приложить руки к делу, в котором очень легко лишиться головы. Нет, Иосиф не боялся смерти, он почти ничего не боялся, но было бы досадно, если бы обширные и великие его планы, так всесторонне обдуманные за двадцать лет в тиши боровских лесов, бессмысленно погибли бы вместе с ним, из-за неудачи какого-то жалкого мятежа удельных князей.… С другой стороны, сопротивление великокняжеских братьев ослабляло дерзко растущее стремление московского государя к полному единовластию, и это ослабление входило в планы Иосифа…

… Светская власть должна быть подчинена духовной, а чем сильнее и самодержавней будет становиться великий князь, тем неохотнее будет он прислушиваться к советам мужей церкви. Этого нельзя допустить. Значит, дело братьев следует поддержать, но… Но… В этом «но» и заключена вся суть…

В дверь тихо постучали. Три удара и еще один. Это — Елиазар. Самому младшему из братьев Иосиф доверил голубей. Никто, кроме Елиазара не имел к ним доступа, — он один вынимал из колец на лапках своих почтальонов маленькие кусочки бумажек, испещренные загадочными каракулями, и доставлял Иосифу, он и отправлял этим же путем послания своего старшего брата с птицами, выученными так, что только смерть могла помешать им долететь туда, куда нужно.

— Войди, — сказал Иосиф.

— Прости, — извинился Елиазар, — Ты не велел тревожить, но мне показалось, что от отца Мефодия пришло важное известие, и что оно может помочь тебе в твоих размышлениях, — Елиазар чуть заметно улыбнулся и протянул маленькую трубочку.

Иосиф подошел к окну и развернул письмо. Там было написано:

«М-И. 2л. О-Л + н. 22 в Брт. на рбж. 1 — у ФК. 23 ФБ — к в.к.»

— Спасибо, брат, — улыбнулся Иосиф, — Возможно, это действительно мне пригодится.

Елиазар слегка поклонился с ласковой улыбкой на устах и вышел, а Иосиф снова задумался.

Донесение не было тайнописным, но если б оно даже попало в чужие руки, вряд ли кто-нибудь разобрал, что скрывается за этими каракулями. Иосиф же без запинки все прочел и понял сразу: Мефодий сообщал ему, что двое людей Оболенского-Лыко убиты ночью 22 октября в Бартеневке на рубеже, а один укрылся у Картымазова, а 23 октября, то есть вчера, Филипп Бартенев отправился к великому князю.

Это было плохое известие для князя Бориса, но очень хорошее для Иосифа. Он ничего не знал о том, кто были эти люди, куда были посланы и зачем, но без труда обо всем догадался. И то обстоятельство, что князь Борис скрыл от него свои действия, давало теперь Иосифу ключ к предстоящему разговору и прекрасный шанс для поворота грядущих событий в нужное направление…

Князь Борис приехал в полдень. Его сопровождали бояре и среди них, конечно, Оболенский-Лыко, который стал в последнее время любимцем князя. Как обычно, Борис привез целую телегу продовольствия для поддержания жизни иноков, а также поднес от себя и княгини Ульяны два рубля[3]денег на нужды строительства, да еще от имени всех бояр рубль поднес Оболенский-Лыко.

Иосиф встретил князя Бориса у входа в храм, с достоинством принял пожертвования, ответил на почтительные приветствия и благословил прибывших. Потом состоялось богослужение. Иосиф видел, как горячо молился князь и догадывался, о чем он молит Бога. Борису Васильевичу недавно исполнилось тридцать лет, но в отличие от старшего на три года Андрея Большого, который лицом и телом очень походил на великого князя Ивана, Борис был ниже ростом и коренастее, а вот нос у него был такой же длинный и с горбинкой, как у всех потомков Калиты. Князь Борис обладал в общем характером спокойным и сдержанным, но если уж впадал в гнев, становился чрезмерно яростным и жестоким, о чем потом часто горько сожалел и долго каялся в молитвах, как это часто бывает с людьми нетвердого и непостоянного нрава.

Поглядывая искоса на Бориса, который быстро крестился и горячо шептал молитвы, Иосиф подумал, что, должно быть, князь, собираясь взбунтоваться против старшего брата-государя, заранее умоляет Господа простить ему этот грех и тут же оправдывает себя тем, что иначе поступить не может.

После богослужения князь приказал всем боярам побеседовать с монахами, дабы лучше узнать их нужды и потребности, а сам вместе с игуменом отправился в его келью.

Здесь князь откашлялся и, немного волнуясь, сказал:

— Ты знаешь, как я ценю и уважаю тебя преподобный отец. С тех пор, как ты поселился здесь, я ощутил себя ближе к Богу.

— Благодарю за добрые слова, князь, — скромно ответил Иосиф, — я еще ничем не заслужил твоего уважения.

— Твои мудрые слова, отче, — возразил Борис, — уже не раз удерживали меня от неправедных поступков. Надеюсь, что и дальше ты не откажешь мне в духовном покровительстве. Более того, я хочу просить у тебя благословения… — он умолк.

— Благословения, — удивился Иосиф. — На что?

Борис плотнее прикрыл дверь и выглянул в окно.

— Тебе ведь известно, какие притеснения и унижения мои братья и я терпим от Ивана. Мы посоветовались с Андреем Большим и решили, что так дальше быть не может. Довольно! Мы заставим Ивана уважать наши права!

— Как же вы намерены этого добиваться?

— Силой. Мы намерены восстать против него.

— Как!? — Нахмурился Иосиф. — И ты хочешь, чтобы я, а в моем лице святая церковь, благословили вас на смуту и кровавую усобицу?

— Нет-нет, — поспешно заверил Борис — Этого не случится. Иван не посмеет воевать с нами!

— Если вы решаетесь, почему же он не посмеет?

— Но мы ведь не выступаем против него, как против государя! Ни я, ни Андрей не посягаем на московский престол. Мы лишь хотим, чтобы наш брат исполнял волю покойного батюшки и держал нас по старине, с честью и уважением. Разве мы не правы?

— Как же вы намерены действовать? — сурово спросил Иосиф.

— Об этом не беспокойся! — Заверил Борис. — Все продумано. Иван окажется в таком положении, что ему придется выполнить наши законные требования.

— Вот ведь как интересно, — сказал Иосиф, — кажется, ты не хочешь раскрыть мне ваши планы. Бояться меня тебе нечего, стало быть — стыдишься? Что-то в них не по совести, а? Послушай, князь, скажу прямо и ясно: я дам вам благословение на защиту ваших исконных прав, но чтобы это честное дело не превратилось в братоубийственную войну и разорение всей земле, я должен знать о каждом — слышишь, князь, — о каждом вашем шаге! Я также должен быть уверен, что вы во всем будете следовать моим советам. Лишь в этом случае я могу с чистой душой молить Господа об успехе вашего дела.

— Но, преподобный, — у меня нет от тебя никаких секретов! Ты знаешь обо всем!

— Так ли? — неожиданно резко спросил Иосиф.

— Ну-у-у… Разве, может, какие-нибудь мелочи, — смутился Борис.

— А письмо королю Казимиру — это тоже мелочь?

Князь Борис Волоцкий покраснел до ушей.

— Я просто не успел сказать, — начал было оправдываться он, и вдруг поразился: кроме Андрея, Лыко и трех отправленных в Литву людей никто об этом не знал. — Но… Откуда тебе известно?

— Мне многое известно, — холодно отвечал Иосиф, — и я упомянул об этом письме лишь для того, чтобы показать тебе: все, сделанное без благословения Господня, не приносит успеха. Двое из посланных тобой людей погибли на рубеже, а письмо едва не попало в чужие руки.

Пройдет еще много лет, прежде чем Иосиф изложит на бумаге свою теорию о «коварстве Божьем», но, возможно, ее основы рождались уже сейчас.

Князь Борис побелел, как снег, и прошептал:

— Это невозможно! Откуда тебе известно, что они погибли на рубеже, если они могли достичь его лишь вчерашней ночью! Ни один гонец не успел бы донести эту весть!

— Господу Богу не нужны гонцы! — ответил Иосиф, и от его голоса по телу князя Бориса побежали мурашки.

Со двора донеслись удары колокола.

— Прости, князь, — сказал Иосиф. — Мне пора идти. А ты подумай обо всем, что я сказал.

На прощанье он осенил князя крестным знамением, и тот почтительно поцеловал холодную белую руку Иосифа.

Спустя три дня в Волоколамск прискакал Зайцев. Он сразу отправился к Оболенскому-Лыко, и вместе они поспешили в терем князя Бориса, чтобы сообщить ему скверные новости.

Узнав обо всем, князь был совершенно потрясен чудесным провидением Волоцкого игумена. Иосиф стал казаться ему каким-то святым кудесником.

Однако, то что произошло, серьезно обеспокоило князя.

Пытаясь справиться с суеверным трепетом, он начал лихорадочно размышлять, что делать дальше. Если письмо полностью не сгорело в огне, и великий князь обо всем узнает — не миновать беды… Правда, все можно свалить на Оболенского — ведь это были его люди, но тогда уж точно придется выдать любимого боярина на смерть великому князю, и мысль об этом возмутила Бориса. И в ту минуту, когда он вспомнил вчерашние слова Иосифа и решил немедля обратиться к нему за спасительным советом, вошел дворецкий и доложил, что из монастыря прибыл монах с письмом от игумена.

Князь Борис лихорадочно сломал печать и развернул послание. Иосиф писал:

«… Господь подсказал мне, что ты нуждаешься в помощи, и я подумал, что мой скромный совет может тебе пригодиться. У тебя есть маленькое сельцо Быково. Мало кто помнит, что оно твое, потому что окружено со всех сторон землями, принадлежащими великому князю. Пожалуй этим сельцом князя Оболенского-Лыко и пусть он немедля отправляется туда, да сидит там тихо. Если великий князь, получив сообщение о событиях на Угре, пошлет людей, чтобы схватить его, никому не придет в голову искать боярина среди земель самого государя…»

Борис перекрестился и облегченно вздохнул, окончательно убедившись в чудесной прозорливости игумена Иосифа.

Через час боярин Оболенский-Лыко начал готовиться к отъезду в свое новое владение, а князь Борис заторопился в монастырь, чтобы покаяться в грехах, помолиться о спасении души и получить благословение на грядущие дела: согласно предварительной договоренности с Андреем Большим, он должен был через два дня выехать к нему в Углич, чтобы совместно разработать план дальнейших действий против их старшего брата.

Когда князь Волоцкий выезжал за ворота своего терема, все вокруг потемнело, холодный осенний ветер внезапно прекратился, и в наступившей тишине плавно и бесшумно с неба посыпались первые снежинки…

А в Бахчисарае было по-прежнему тепло, и высокие минареты устремлялись в безоблачное небо той чарующей и невыразимой голубизны, которую можно увидеть только в Крыму.

Крымский хан Менгли-Гирей-ибн-Хаджи-Гирей, верный друг и союзник великого московского князя Ивана Васильевича, только что получил тревожное известие.

Одетый в свой обычный наряд для официальных приемов — темно-синий кафтан, р