Реальные люди или символические фигуры?

Хорошо известно, что Юнг отказывался принять эдипов комплекс как буквальное, фактическое событие. Он признавал архетипический компонент и видел в стремлении ребенка к ма­тери регрессивную потребность вновь войти в ее тело и вернуть­ся к состоянию раннего удовольствия. Юнг также подчеркивал ,как мы увидим более подробно далее, усиление личности в ре­зультате такого возвращения.

Относительно хорошо известно, что Фрейд был вынужден принять тезис Юнга относительно ретроспективной фантазии взрослого человека, например, по отношению к первичной сцене. Юнг, как пишут Лапланш и Понталис в "Языке психоанализа", "поколебал" аргумент Фрейда (1980, с. 332). Фрейд и далее продолжал считать, что содержание, которое воспринято или неправильно воспринято, играло какую-то роль, но подошел очень близко к постулированию функционирования архетипа, как мы видели в главе 2 (с. 80).

Менее известно то, насколько Юнг развил свою идею о том, что кажущееся реальным' пациенту, когда он говорит о фигурах родителей, фактически является ссылкой на символиче­ские фигуры, сформировавшиеся из взаимодействия архетипа и опыта, или просто результатом архетипической идентификации. Например, говоря о ребенке, Юнг писал:

"Возможно, не лишним будет сказать, что обывательский предрассудок всегда склонен идентифицировать мотив ребен­ка с конкретным ощущением "ребенка", как если бы реаль­ный ребенок был причиной и необходимым условием суще­ствования мотива ребенка... эмпирическая идея "ребенка" — это лишь средство выражения психического факта. Следовательно, при одном и том же знаке мифологическая идея ре­бенка — это явно не копия эмпирического ребенка, но сим­вол, который ясно распознается как таковой, а не как чело­веческое дите" (CW 9i, para. 273n).

Или, в отношении борьбы героя и чудовища-матери, Юнг не рассматривал последнюю как символ реальной матери:

"Символизируется не реальная мать, но либидо сына, объек­том которого когда-то была мать. Мы воспринимаем мифо­логические символы слишком конкретно... Когда мы читаем: "Его мать была злой колдуньей", мы должны понимать это так: сын не может отделить свое либидо от образа матери, он страдает в результате сопротивления, поскольку привязан к матери" (CW 5, para. 329).

То есть не буквально "его мать была колдуньей". Или, по отношению к родителям:

"родители — это вовсе не "родители", но только их образы; это воплощения, которые возникли в результате соединения особенностей родителей и индивидуальной предрасположен­ности ребенка" (CW 5, para. 505).

Во всех этих отрывках говорится действительно о реаль­ном человеке, т.е. "эмпирическом ребенке", "особенностях роди­телей". То есть Юнг не вычеркнул ту роль, которую могут иг­рать реальные события детства в плане влияния на психику взрослого. Фактически он дает модель, которая позволяет со­временным аналитическим психологам воспринимать весь мате­риал, который приносят их пациенты, как реальный , не слиш­ком задумываясь над тем, является ли материал фактическим или следует ли считать рассказ заслуживающим доверия. Иска­жение детских воспоминаний и архетипических мотивов рассмат­ривается с таким же феноменологическим уважением, как и так называемые факты. Мы скоро увидим, как аналитики Школы Развития освободились с помощью этого, но вначале мы долж­ны попытаться прояснить одну область концепции Юнга, где он совершенно очевидно не смог соединить архетипический и эмпи­рический подходы. Это имеет отношение к природе психологии ребенка.

ПСИХОЛОГИЯ ДЕТЕЙ

Коротко можно охарактеризовать проблему следующим об­разом: следует ли рассматривать маленького ребенка как про­должение психологии его родителей или как нечто самоценное? Этот вопрос следует задать, поскольку здесь Юнг противоречит себе. В записи интервью, снятого в 1957 г., Юнг делает два следующих заявления:

"Уже в самом раннем детстве мать признает индивидуаль­ность своего ребенка, и если ты наблюдаешь внимательно, то можешь увидеть огромные различия даже между очень ма­ленькими детьми"

И

"в каждом случае невроза у детей я обращаюсь к родителям и смотрю, что происходит с ними, поскольку у детей нет собственной психологии в буквальном смысле слова. Они на­столько включены в ментальную атмосферу родителей, ... они окружены родительской или материнской атмосферой, и они выражают эти воздействия" (Jung, 1978, с. 274).

Чтобы нельзя было подумать, что устное выступление было причиной этого противоречия, скажем, что Юнг демонстрирует такую же путаницу и в других местах. Во Введении к "Внутреннему миру детства" Викеса он писал:

"Что должен понять внимательный читатель, например, из удивительного, но неоспоримого факта тождественности пси­хического состояния ребенка бессознательному родителей? .. В тождественности нет ничего мистического... [она] проис­ходит главным образом из известной бессознательности ма­ленького ребенка... Бессознательность означает недифференцированность. Еще нет четко определенного эго, только со­бытия, которые могут относиться ко мне или к другому" (CW 17, para. 83).

Но в другом месте мы читаем, что:

"досознательная психика — например, психика новорожден­ного младенца это не пустой сосуд, в который... можно налить все что угодно. Напротив, это крайне сложная, четко определенная индивидуальная единица, которая кажется нам неопределенной, потому что мы не можем непосредственно видеть ее" (CW 9i, para. 151).

Мне кажется, что в этой слабости кроется потенциальная сила. Индивидуальность ребенка действительно происходит из чего-то большего, чем то, что Юнг называет его "случайными родителями" (CW 17, para. 93). Но ребенок не растет без забо­ты родителей, а иногда она неадекватна. В большинстве случаев есть удовлетворительная связь между индивидуальностью ребен­ка и окружением, в котором он рожден. Но "удовлет­ворительная" не означает "совершенная". Как мы видели, фруст­рация очень важна в развитии сознания. Юнг споткнулся о то, что можно рассматривать как основной момент или важную чер­ту современного подхода с точки зрения развития. Ребенок, от­дельный человек, должен установить определенные отношения с родителями, чтобы выжить, а они, в свою очередь, должны при­способиться к его индивидуальности.