Работа сознания -психологические типы
Юнга интересовала иллюстрация того, как сознание работает на практике, а также объяснение того, как получается, что сознание работает по-разному у разных людей. Он сформулировал общую теорию психологических типов, надеясь определить компоненты сознания. Эта теория была впервые опубликована в 1921 году (CW 6).
Одних людей в большей степени побуждает к деятельности и заряжает энергией внутренний мир, а других — внешний: это интроверты и экстраверты соответственно. Но помимо этих основных установок по отношению к миру, имеются также определенные свойства или функции сознания. Юнг определял их как мышление, под которым он понимал знание того, что представляет собой вещь, называние ее и связь ее с другими вещами; чувствование — (оно для Юнга означает нечто иное, чем аффект или эмоция) — рассмотрение ценности чего-либо или обретение точки зрения или взгляда на что-либо; ощущение — которое передает (обеспечивает) все факты, доступные органам чувств, говорящие нам лишь о том, что что-либо существует, но не что это такое; и наконец, интуиция, которую Юнг понимает как ощущение того, что происходит, каковы возможности, но не рассмотрение доказательств или знания. Дальнейшее уточнение состоит в том, что эти четыре функции объединяются в две пары — рациональную (мышление и чувствование) и иррациональную (ощущение и интуиция). Как мы вскоре увидим, то, что Юнг понимает под этими категориями, и в особенности, то, как он использует слово чувствование — очень сложные вопросы.
Теперь мы можем описать общий стиль сознания человека и его ориентацию по отношению к внутреннему и внешнему миру. Модель Юнга тщательно сбалансирована. У человека есть первичный (или высший) образ функционирования; это одна из четырех функций. Высшая функция принадлежит к одной из пар рациональных или иррациональных функций. Конечно, человек не полностью зависим от высшей функции, он также использует и вторую, или вспомогательную функцию. Это, по наблюдениям Юнга, функция из второй пары рациональных или иррациональных функций в зависимости от того, происходит ли высшая функция из рациональной или иррациональной пары. Так, например, человек с высшей функцией чувствования (из рациональной пары) имеет дополнительную функцию либо ощущения, либо интуиции (из иррациональной пары).
С помощью двух позиций и высшей и дополнительной функций можно получить список из шестнадцати основных типов. Юнг иногда представляет четыре функции в виде перекрещивающейся схемы (рис. 3).
Эго в середине обладает энергией, которая может быть направлена на любую из четырех функций; и конечно, экстравертная или интровертная позиция дает еще одно измерение. Юнг полагал, что число "4", несмотря на то, что он пришел к нему эмпирически и психологически, подходит для выражения чего-то символического, такого, что включало бы в себя все, что описывает сознание.
Мышление
│
Ощущение ─ Эго ─ интуиция
│
Чувство
Далее Юнг выдвигает предположение, которое превращает его типологическую теорию из просто описательного, академического упражнения в нечто, имеющее ценность для диагностики, прогнозирования, утверждения и тем самым для психопатологии вообще.
До сих пор мы говорили о двух функциях сознания; а как быть еще с двумя? Юнг считал, что вторая функция из Нары, которая дала высшую функцию, часто представляет для человека очень много проблем. Предположим, у человека высшая функция — чувствование. Если Юнг прав, тогда у него могут возникнуть проблемы с другой функцией из той же, рациональной категории — а именно, с мышлением. Мы все знаем людей, у которых зрелое, сбалансированное отношение к жизни и которые кажутся очень устойчивыми; они справляются с эмоциями, и ценят личные отношения. Но им может не хватать способности к полнокровной интеллектуальности или систематическому мышлению. Они могут даже считать такое мышление чем-то ужасным, ненавидеть логику и гордо говорить о себе, что не умеют считать и так далее. Но гордость может скрывать ощущение неадекватности, и проблему, может быть, не так просто решить. Юнг называл приносящую проблемы функцию низшей функцией. Это область сознания, которая трудна для человека. С другой стороны, низшая функция, которая существует в значительной степени в бессознательном, содержит эмоциональный потенциал для изменений, которые могут произойти с помощью попыток интегрировать содержание низшей функции в эго-сознание. Делая это, реализуя низшую функцию человека, мы создаем первичный элемент индивидуации, вследствие "закругления' личности, которое при этом происходит.
Важно понять, что Юнг применяет теорию противоположностей при построении своей системы (см. следующую главу, где более подробно рассматривается эта теория). В широкой категории "рациональности" мышление и чувствование являются противоположностями, и этот факт потряс Юнга сильнее, чем явная противоположность между рациональным и иррациональным, т.е. между мышлением и интуицией. Сама связь их общей рациональности позволяет рассматривать мышление и чувствование как противоположности. Юнг полагал, что поскольку человек может в большей степени быть склонен к рациональности или иррациональности, ответ на важный типологический вопрос может быть дан из рациональной или иррациональной категории. Это следует подчеркнуть, поскольку в каком-то смысле это противоречит здравому смыслу, который говорит, что истинными противоположностями будут рациональная и иррациональная тенденции.
Юнг размышлял о том, что при взрослении и индивидуации эти психологические противоположности сливаются, так что сознательная позиция человека, а следовательно, значительная часть его восприятия себя самого, становится богаче и разнообразнее. Одним из интересных вопросов является хронология формирования типа. Юнг описывает двухлетнего ребенка, который не входит в комнату, пока ему не скажут названия предметов мебели в ней. Юнг рассматривает это как, помимо всего прочего, пример ранней интравертности. Идея хронологизации приводит к головоломному вопросу о том, насколько фиксированным или способным к изменению является тип человека, и это, как мы увидим, привлекло внимание нескольких постьюнгианцев (см. приложение в конце главы).
Юнг думал, что функции имеют физиологическую основу с психическим компонентом, который частично контролируется эго. В какой-то степени человек может сам решать как действовать, но ограничения, возможно, являются врожденными. Никто не может обойтись без какой-либо из четырех функций; они внутренне присущи эго-сознанию. Но использование одной отдельной функции может стать привычным и исключить другие. Исключенная функция останется неразвитой, инфантильной или архаичной и, возможно, совершенно бессознательной, и не интегрированной в эго. Но каждая функция может быть выделена и, в разумных пределах, интегрирована. Тем не менее, в силу общественных или семейных причин одна из функций может стать односторонне доминирующей и начать действовать не в лад с личностью человека.
ПСИХОПАТОЛОГИЯ ЭГО-СОЗНАНИЯ
Теперь пора обратиться к положениям Юнга относительно психопатологии эго-сознания.
Первая возможность состоит в том, что эго не развивается в достаточной степени из исходного единства и тождества с самостью; следовательно, происходит лишь небольшое выделение эго-сознания, и личностью управляют абсолютно автономные комплексы.
Вторая возможность состоит в том, что человек позволяет своей самости или всей личности становиться ограниченной отождествлением с эго, которое тем самым становится раздутым. Он ведет себя так, как если бы в нем не было ничего, кроме эго и эго-сознания. Бессознательное и комплексы протестуют, поскольку ими таким образом пренебрегают, и отсюда развивается напряжение между эго и самостью, которое гораздо больше, чем это допустимо здоровой нормой, и последствия этого могут быть самыми деструктивными.
Далее, третья возможность состоит в том, что эго может отождествиться с крайне сознательной позицией, оставив срединную позицию и отрезав весь остальной спектр возможностей. Чтобы сделать это, эго "произведет отбор эмоционального материала, и элементы, которые не подходят сознательной модели, будут отвергнуты или отрезаны.
Четвертая возможность состоит в том, что эго-комплекс может оказаться неспособным к плодотворной и творческой связи с другими комплексами, так что не произойдет персонализация и дифференциация комплексов, которые Юнг считает жизненно необходимыми для развития. Человек либо не может создать образы фантазии, либо не может установить с ними связь.
Пятая возможность состоит в том, что эго может быть подавлено и отвлечено внутренним содержанием.
Шестая возможность состоит в том, что эго-комплекс может быть слишком слабым, чтобы сохранить единство и интеграцию человека, и он ломается и не может выдержать под воздействием множественности и примитивности бессознательного.
Седьмая, и последняя возможность эго-психопатологии связана с низшей функцией, описанной в разделе о типологии выше. Низшая функция может быть настолько неинтегрированной и недоступной, что создает нечувствительность к сознательным намерениям.
ЭГО И ТЕНЬ
Юнг использовал термин "тень" для обозначения и обобщения того, что каждый человек боится и презирает в себе. То же самое тень выражает и для человечества в целом, и для отдельной культуры в отдельный момент времени. Хотя эго может осознать то, что находится в тени, она никогда не может стать полностью осознанной. Парадокс состоит в том, что выведение чего-то на сознательный уровень также усиливает бессознательное, поскольку одно всегда связано с другим. Когда эго-сознание освещает что-то, то, что на периферии, находится в темноте. Юнг говорил так:
"мы приходим к парадоксальному выводу о том, что нет сознательного содержания, которое не было бы в каком-то другом отношении бессознательным" (цит. по: Hillman, 197%, с. 12-13).
Отсюда следует, что чем более дифференцировано эго, тем более проблематична тень. Действительно, для человека с высоким уровнем эго-сознания тень может принять форму самого бессознательного. Патология возникает как результат элементов эго, которые могли бы быть здоровыми, но остаются бессознательными и, следовательно, действуют искаженно или в проекции. Последняя возможность, проекция тени, мешает близким отношениям на личном уровне, а на общественном уровне — гармоничной жизни. В обоих случаях соблазнительно выпихнуть то, чего не хочется, наружу, где это можно на досуге осуждать. Другими словами, как бревна и соринки в глазу.
Далее Юнг подчеркивал, что тень не следует рассматривать как "плохое". Темная сторона человека — это, в конце концов, сторона человека. Поэтому здесь присутствует моральный аспект интеграции тени: разблокирование личных и общественных отношений и признание непризнаваемого, но человеческого.
Цель такой интеграции — большая психологическая целостность (что означает завершенность, а не совершенство). Понятие "тень" не равнозначно "греху". Фактически Юнг утверждал, что любые вещества или цельности (и следовательно, ценности) отбрасывают тень.
Положительная оценка тени Юнгом ясно видна в связи с инстинктом:
"ассимиляция тени дает человеку тело ... животную сферу инстинктов, а также примитивную или архаичную психику, проникающую в зону сознания" (CW 16, para. 452).
Юнг говорил, что "обманчивое единство" человека ломается под воздействием бессознательного, и возникает конфликт между эго и тенью:
"пока пациент может думать, что кто-то другой (мать или отец) отвечает за его трудности, он может сохранять какое-то подобие единства... Но как только он осознает, что у него самого есть тень, что его враг в его собственном сердце, начинается конфликт, и один становится двумя" (CW 16, para. 399).
Но такой конфликт с "другим" ведет в анализе, продолжает Юнг, к возможности преобразования и объединения полюсов в третью позицию, если эго может достичь необходимой интеграции.
Целостность или завершенность, или их ощущение, к которым приводит интеграция тени, жизненно важна, если человеку суждено развиться. Во-первых, заключает Юнг, он должен увидеть, что проблема в нем. Это не вопрос избавления от тени, но осознание ее и интеграция; это рискованная задача для эго-сознания, поскольку эго приходит в непосредственный контакт с архетипами и может выбрать инцестуозное отступление и отвергнуть моральное утверждение (см. ниже, с. 267—269).
Используемая в качестве метафоры по отношению к культуре, тень включает всех, кто вне общественной системы (преступников, психотиков, странных людей, козлов отпущения), а также национальных врагов. Эти люди — это те, кто не соответствует преобладающей тенденции в культуре, которую, в свою очередь, можно рассматривать как неспособность ассимилировать ее тень. Если эта неспособность сохраняется, тогда общественная тень может взорваться, как при фашизме, или при расовой ненависти, или при бессмысленной и разрушительной войне.
СИМВОЛ ДАЯ ЭГО
Из этого описания тени следует, что эго-сознание может символизироваться светом или просветлением. Но есть другие способы, с помощью которых, согласно Юнгу, эго-сознание находит культурное или личное выражение. С древнейших времен символом эго-сознания, с которым человеку было легче всего идентифицироваться был герой. Большая, чем жизнь, природа героя олицетворяет чаяния человека, а его борьба и конфликты удачно выражают неровный ход существования людей. Путь героя, описываемый в мифах и легендах, "обозначает возобновление света и, следовательно, возрождение сознания из тьмы" (CW 5, para. 558).
Перечислим ряд черт, которые можно наблюдать в рассказах о героях. (Это не значит, что каждая легенда о герое — Персее, Геракле, Эдипе, Моисее, Артуре и так далее — имеет все эти черты.) Общие черты таковы: мать героя — царственная девственница. Его отец — царь и родственник матери. Обстоятельства его рождения необычны, и говорят, что герой — сын бога. При его рождении отец или дед по матери пытаются убить его, но он спасается и воспитывается приемными родителями в далекой стране. После победы или серии побед над великаном, драконом, диким животным и/или королем он сам становится королем и женится на принцессе. Все идет хорошо некоторое время, и герой - король издает ряд законов, но со временем он теряет расположение либо богов, либо населения, и его свергают с трона и изгоняют из города. После этого его настигает таинственная смерть на вершине горы. Его дети, если таковые имеются, не наследуют ему, и его тело не хоронится. Тем не менее, у него есть одна или несколько священных гробниц.
Лорд Реглан в своей книге "Герой" (1949) рассказывает, что из возможных 22 черт у Эдипа 22, у Тезея 20, у Ромула 18, у Персея 18, у Геракла 17, у Ясона 15, у Моисея 20 и у Артура 19.
Неизменную принадлежность героя мужскому полу следует воспринимать символически. Из-за акцента на персонализации комплексов у Юнга, его собственной культурной ориентации и в целом ориентации его времени его удовлетворяло то, что сознание символизируется мужскими фигурами. Отсюда не следует, что женщины исключены из сознания, или что его у них "меньше". Тем не менее, двойственная идея о том, что сознание в женщине находится в ее "маскулинной" стороне, остается (ср. Stivens, 1982, с. 189). Этот вопрос подробно рассматривается в главе 7.
Следует отметить одну персонификацию эго-сознания, а именно, Иова; Юнг написал психологический комментарий к Книге Иова ("Ответ Иову", CW 11). Несмотря на то, что Иов теоретически ниже Иеговы, он постепенно осознает силу тени Иеговы; то есть он достигает сознания так, как Бог никогда не может этого сделать. Иегова действует беспокойно и искаженно. Его резкость и величие инфантильны; Иов в своем взрыве как родитель, выведенный из "смертного" терпения не олицетворяет зрелое эго-сознание, поскольку все еще нет упоминания женственного, которое все еще остается отрезанным. И, как указывает Ламберт (1977), это не фигура Всечеловека, а скорее метафора фазы развития сознания.
КРИТИКА
Мы видели, как трудно для Юнга принять, что орган и центр сознания фактически не осознает собственной работы. Поэтому Юнг говорит очень мало о защитной реакции эго, и у него нет концепции защитных механизмов, подобных тем, которые Анна Фрейд перечислила в своей ставшей теперь знаменитой классификации (1937). С другой стороны, некоторые из идей Юнга все же близки к определению ранних защитных механизмов, предлагаемых теоретиками объектных отношений (см. ниже, с. 243—246). Основная проблема состоит не просто в том, что идея защиты недостаточно развита, но в том, что недостаточно внимания уделяется беспокойству как поводу для защиты в первую очередь. Аналитическая психология заимствует психоаналитическую классификацию беспокойства; например, беспокойство преследования или депрессивное беспокойство, или беспокойство, возникающее в результате деятельности супер-эго. Точка зрения Юнга относительно эго-сознания не допускает большого диапазона в качестве и интенсивности сознания. Гордон указывает, что есть два значения сознания — осознавать или бодрствовать и самосознавать. Самосознание также имеет два значения — "первичное самосознание", при котором "человек знает и осознает, что он делает и переживает" и "рефлекторное самосознание", намеренная фокусировка на ментальных процессах (Gordon, 1978, с. 173).
Юнг не связывает развитие эго-сознания с какой-нибудь схемой развития или взросления личности. Он рассматривает эго как нечто, развивающееся значительно позднее, чем, наверное, есть на самом деле, и считает, что дети живут в своем "пресловутом бессознательном", в котором "еще нет четко дифференцированного эго" (CW 17, para. 83). Юнг оставляет открытым вопрос о структуре самого эго, а также проблему его происхождения и того, как оно фактически становится согласованным. В частности, некоторый упор делается на роли фрустрации в образовании эго, а символ героя рассматривается некоторыми постьюнгианцами как неадекватный или неподходящий. Юнг не исследует подробно роль эго в личных отношениях и роль личных отношений в образовании эго.
Реакция Гловера на взгляды Юнга относительно эго состоит в том, что Юнг, видимо, отказался от всякого понимания эволюции от бессознательного к сознательному и психоаналитического рассмотрения пути, по которому "первоначально динамичное бессознательное развивается в последующие структурированные образования" (1950, с. 47). Концепция конфликта, говорит Гловер, сводится к сознательному уровню, и нет никакой идеи о сохранении детских механизмов в бессознательном. Мы уже отмечали, что Юнг не смог увидеть в эго бессознательные элементы, такие как защитные механизмы, и это имело неприятные последствия. Но Юнг постоянно обращается к отношениям между бессознательным и сознательным. Они могут включать и конфликт, однако возможны и многие другие типы отношений. Поэтому Гловер соответствует несправедливому стереотипу фрейдиста, который, по мнению юнгианцев, рассматривает бессознательное как врага.
Гловер полагает, что мы можем показать отказ Юнга от концепции подавления — "краеугольного камня фрейдистской системы ментальной экономии" (там же, с. 78). Он постоянно цитирует Юнга, и в этих цитатах говорится, что подавление — это нечто, находящееся под сознательным контролем (другими словами, супрессия). Мне кажется, это может отражать слабое место у Юнга или может быть лингвистической проблемой — безусловно, ни один постьюнгианец не стал бы доказывать возможность сознательно решать, что подавлять и подавлять ли это.
Далее Гловер указывает, что Юнг, подчеркивая автономность комплексов, пытается сохранить эго "чистым" и хочет спроецировать менее приятный инфантильный материал на автономные комплексы, тем самым отказываясь от сознательной ответственности за него. Мы можем прояснить это положение, сказав, что являясь врожденным ядром, каждый комплекс содержит в себе частицы личной инфантильной истории и элементы эго (например, эго-ядра, — понятие самого Гловера).
Типологическая теория Юнга стала противоречивой, и против нее часто возражал Гловер и многие другие. Возражения Гловера состояли в том, что всякое упоминание о развитии избегается, и остается открытым вопрос о том, следует ли считать психологический тип врожденным, даже случайным. Я думаю, что Юнг пытался рассмотреть это, но постеснялся сказать недвусмысленно, что тип является врожденным. Гловер полагает, что экстраверсия и интраверсия — это до смешного простые понятия и они не могут дать ни малейшего представления о сложной динамике и структурном развитии, которые приводят к таким конечным результатам. Поэтому они бесполезны" (там же, с. 103). Методологическое возражение Гловера состоит в том, что Юнг имеет дело с конечными продуктами, когда следует говорить о процессах.
Сторр (1973) в критическом рассмотрении типологии Юнга выдвинул интересную теорию, которая соединяет идеи Юнга об экстраверсии и интраверсии с идеями Ферберна, психоаналитика школы объектных отношений. Ферберн рассматривает экстраверсию в терминах защит эго против депрессии; экстраверты подвержены депрессии, поскольку, будучи настолько заняты внешними объектами и другими людьми, они живут с постоянным страхом потери. Интраверты в основном более примитивны, поскольку бегут от окружающего мира. Ферберн, говорит Сторр, полагал, что личное развитие играет здесь огромную роль, и критиковал любую идею о том, что психологическая позиция является врожденной или генетически определенной.
Далее Сторр выступает против сбалансированных воззрений Юнга относительно экстраверсии и интраверсии, которые в системе ценностей ставят их на один уровень. Сторр полагает, что крайности экстраверсии менее патологичны, чем крайности интраверсии (там же, с. 73). Он приходит к этому выводу, поскольку шизоидное состояние, которое он ассоциирует с интраверсией, предшествует в развитии депрессивному состоянию, которое он ассоциирует с экстраверсией. Только экстраверт соотносится с цельным другим (видимо, потому, что только экстраверт достигает депрессивного состояния или стадии беспокойства). Интраверт в крайнем своем проявлении является шизофреником. Шизофреническое отключение, предполагающее, что человек живет в мире самого себя, — это более серьезная болезнь, чем депрессия.
Трудно сказать, как следует оценивать эту мысль. Ее следует приветствовать как попытку клинически использовать эти концепции Юнга, но я не уверен, что многие рассматривают интраверсию как более патологическое состояние, чем экстраверсию.
Положение можно несколько прояснить, поскольку Сторр рассматривает основное различие между Юнгом и психоанализом в целом, которое может быть выражено в терминах эго. Юнг, согласно выводу Сторра, рассматривает эго "как расположенное между внутренним и внешним, между субъективным и объективным, с одинаковой потребностью соотнесенности с каждым миром" (там же, с. 74). С точки зрения Сторра, психоанализ, с другой стороны, рассматривает внутренний мир как инфантильный или, если он в слишком большой степени имеется у взрослого человека, как психопатологический. Синтез Сторра заключается в предположении о том, что внутренний мир образов фантазии одновременно инфантилен (и следовательно, патологичен для взрослого человека), и биологически адаптивен. Он указывает, что средства адаптации у человека в любом случае являются отчасти внутренними при посредстве концепций, символов, снов или мечтаний. Следовательно, внутренний мир играет роль во внешней адаптации.
В приведенной выше цитате Сторр, по-видимому, приравнивает внутреннее с субъективным, а внешнее с объективным. Но акцент в психодинамической психологии делается на положении о том, что внутренняя деятельность обладает силой и воздействием объективной истины на человека, и наоборот, что то, что ощущается как реальное во внешнем мире отношений и объектов, часто сильно окрашено субъективными факторами. Вся проблема может быть прояснена с помощью использования такого термина как субъективная реальность.
Сторр также отмечает, что использование Юнгом слова "чувствование", приводит к путанице. Юнг пытался различить чувствование и эмоции или аффект, но возникли сложности, поскольку одним из аспектов чувствования является распознавание и регистрация эмоций. Уиллфорд предлагает решение этой проблемы: чувствование относительно отличается от эмоции, но и то и другое происходит из основополагающей аффективной организации личности (1976, с. 131).
ПОСТЬЮНГИАНЦЫ: ВВЕДЕНИЕ
Теперь обратимся к тому, как эти темы были подхвачены и развиты поетъюнгианцами и рассмотрим дискуссию по поводу эго-сознания в аналитической психологии в настоящее время. В этой дискуссии два основных вопроса. Первый связан с релевантностью, приемлемостью и уместностью мотива героя как символа эго-сознания. Второй связан с тем, как лучше рассматривать эго — как союзника или как оппонента воображения. Как мы увидим, в обоих спорах есть общая черта: нет такой вещи, как эго-сознание, но есть скорее ряд разновидностей или стилей эго-сознания, происходящих из внутренних и внешних обстоятельств жизни человека.
МОТИВ ГЕРОЯ
Нойманн работал над образом героя как метафорой эго-сознания, и с его именем связана идея о том, что можно наблюдать архетипические стадии в развитии эго, которые соответствуют различным стадиям героического мифа. Нойманн полагал, что он избежал ловушки слишком легкой аналогии между развитием или эволюцией человеческого вида и эволюцией отдельного мужчины или женщины, используя миф как метафору, поэтому он ищет материал для амплификации в том, что можно назвать "фольклорной историей сознания", а не в эмпирических данных. Это оправдывается утверждением Нойманна о том, что:
"Если в ходе нашего изложения мы "персонифицируем", говоря об опыте самого героя, или описывая мифологическую ситуацию с точки зрения женщины, следует понимать, что мы говорим фигурально и сокращенно. Наша ретроспективная психологическая интерпретация не соответствует никакой точке зрения, существовавшей ранее: это сознательная разработка содержания, которое когда-то экстраполировалось в мифологических проекциях, бессознательно и символически" (Neumann, 1954, с. 150-1).
Из концепции о том, что индивидуальное эго проходит ар-хетипические фазы или стадии развития, следует, что на каждой стадии своей эволюции эго вступает в новые отношения с архетипами и комплексами. Таким образом, сила и диапазон эго-сознания возрастают. Нойманн подчеркивает творческую силу сознания, рассматривая ее как границу между индивидуальностью и коллективностью. Далее следует моя попытка синтезировать различные положения модели, созданной Нойманном (1954, 1959, 1973).
Нойманн называет первую стадию развития сознания уроборической фазой по имени древнего символа кольца змеи, которая кусает собственный хвост. Он отмечает, что уроборус "умерщвляет себя, спаривается с собой и оплодотворяет себя". Это мужчина и женщина, оплодотворение и зачатие, пожирание и рождение, активное и пассивное, верх и низ одновременно" (1954, с. 10). Уроборус — это представление не детства или младенчества в целом, но состояния сознания, характерного для этого времени. Уроборус — это образ, который соединяет в одном целом сущность младенческого всемогущества, солипсизм и относительное отсутствие сознательной дифференциации (подробное изложение подхода Нойманна к отношениям матери-ребенка см. ниже, с. 250—259).
Вторая фаза развития эго, матриархальная фаза, определяется материнской стороной бессознательного, Великой Матерью, которая, контролируя поступление пищи и проявляя другими способами свою власть и защиту, заставляет эго играть вначале пассивную роль. Согласно Нойманну, еще нет дифференциации младенца и матери, эго и не-эго, маскулинного и фемининного, или активного и пассивного. Родители рассматриваются как недифференцированные и слитные, а не как два отдельных человека, объединившихся в браке.
Самые ранние действия эго предполагают использование агрессивной фантазии для проведения различия между младенцем и матерью и затем между матерью и отцом. После этого появляются другие пары противоположностей. Разделение того, что было слитным и единым, на две противоположности дает возможность дальнейшего развития сознания в соответствии с классическим описанием Юнга двух психических содержаний, которые соединяются и дают третий, новый продукт.
Проведение такой дифференциации, говорит Нойманн, — это героический поступок. "Через героический акт создания мира и разделения противоположностей эго выходит из волшебного круга уроборуса и оказывается в состоянии одиночества и разлада" (1954, с. 114-15).
Герой, символизирующий эго-сознание, пускается в путешествие или начинает состязание, что предполагает для него конфликты и борьбу. Эта борьба воплощает обычные препятствия на пути взросления. Но то, что кажется обычным, общим и предсказуемым, с точки зрения взрослого наблюдателя, для ребенка является захватывающим, пугающим и крайне важным.
Что пытается сделать герой в этих состязаниях и в борьбе? Нойманн различает три психологические цели. Во-первых, герой/эго пытается отделиться от матери и от материнского окружения. Во-вторых, герой пытается определить и различить маскулинную и фемининную стороны себя, чтобы интегрировать их. В-третьих, он ищет ценности и способы психологического функционирования, чтобы разложить и сбалансировать слишком направленное и преувеличенное сознательное отношение, которое ему пришлось развить, чтобы выбраться из объятий Великой Матери. Эго приходится действовать так маскулинно напряженно и стереотипно, чтобы освободиться, именно потому, что жизнь в объятиях Великой Матери не всегда ужасна. Приятное плавающее ощущение отсутствия ответственности знакомо всем нам. Это очень соблазнительная часть регрессии, и односторонняя "маскулинность" тогда может рассматриваться как необходимая и неизбежная, и ей нужна противоположность, а именно, принцесса или подобная ей женская фигура или сокровище. Это можно рассматривать как цель, которая качественно отличается от военных достижений или других традиционно маскулинных процессов.
Сокровище также дает несколько иную перспективу мира, чем эго-ценности. Нойманн, как мы можем сделать вывод, говорит, что необходимость в разделении развивающегося эго и матриархального мира приводит к временной потере глубины (души) и столкновению с конфликтом и борьбой. Душа-дева восстанавливает равновесие в браке с героем. Когда герой берет пленника, он способен отказаться от инцестных фантазий брака в семье и может взглянуть за ее пределы. Ибо если этой тенденции не способствовать, человеческая культура застряла бы в исходной семье, статичной и стерильной.
Нойманн напоминает нам, что герой встречает помогающие ему фигуры на своем пути. Например, Персей получает дар невидимости от Гадеса, меч — от Гермеса, а у Афины — отражающий щит, которые необходимы для убийства Медузы. С точки зрения Персея это фигуры помогающих родителей, которые способствуют успешному развитию эго ребенка и поэтому являются необходимым противовесом любой раздутой идее о том, что весь мир против героя. В реальной жизни родители видят, что дети должны расти и уходить, даже если это приносит боль обеим сторонам.
Борьба между героем и королем (патриархальная фаза) рассматривается Нойманном как нечто отличное по смыслу от борьбы героя с драконом-чудовищем. Это представляет собой не что иное как постоянную борьбу между поколениями, между молодым и старым, новым и устоявшимся. Нойманн не принимает точку зрения Фрейда о том, что порыв убийства отца основан на половом соперничестве, и он очень старательно отделяет свои аргументы от аргументов Фрейда, сосредоточиваясь на культурных аспектах конфликта герой - король. Мне самому кажется более вероятным, что половое и культурное измерения — это две стороны целостной картины (см. ниже, с. 261—21 \, где более подробно рассматривается эдипов комплекс в аналитической психологии).
В заключение: Нойманн определял основные элементы как самого героя, дракона и жертву/сокровище. Дракон, часто бывая андрогинным, связан с матерью и архетипом матери. Герой безусловно должен сразиться с ней. Победа над ней возродит героя-эго, поскольку сокровище дает различные награды, о которых говорилось выше, и поскольку намеренное подвергание эго опасностям конфликта с драконом или чудовищем — это жизненно необходимая проверка его силы.
Вхождение в пещеру, угрожающий контакт с матерью преобразуют эго. Результат — усиление эго-сознания. Тогда "фемининный" аспект жертвы-сокровища играет свою роль в приспособлении стиля эго-сознания к более сбалансированному режиму.
Герой — носитель эго, обладающего способностью дисциплинировать волю и лепить личность, и вся сознательная система теперь способна "вырваться из-под деспотичной власти бессознательного" (Neumann, 1954, с. 127).