II. Проблема влияния раннего опыта

Главный вопрос, который вот уже 80 лет стоит на пове­стке дня психологии младенчества, — это вопрос о значе­нии событий, совершающихся на первом году жизни, для последующего психического развития человека, или про­блема роли раннего опыта.

Существует старый афоризм: «Мальчик — это^тец мужчин». Никто не верил в него больше, чем 3. Фрейд. По мнению создателя психоаналитического направления, со­бытия раннего периода жизни играют решающую роль в формировании зрелой личности. Младенец необычайно впечатлителен, — полагал Фрейд, — и податлив словно воск; первые столкновения с миром глубоко отпечатывают­ся в нем и хранятся всю последующую жизнь. Но дело не только и даже не столько в пассивной впечатлительности психики младенца: Фрейд утверждал, что духовная жизнь младенца сложна, насыщена волнующими событиями, пря-

мо проецирующимися в личность будущего взрослого чело­века. Согласно его теории, ребенок проходит ряд последо­вательных фаз развертывания либидо (оральную, аналь­ную, генитальную), на которых обнаруживает особую чув­ствительность к определенным видам воздействий. Так на первом году жизни младенец проходит оральную фазу раз­вития либидо, осуществляющуюся в связи с сосанием, за­глатыванием, кусанием. При дефиците этой фазы у взрос­лых обнаруживается «оральный характер», отличающийся повышенной зависимостью от других людей, пассивностью и «ротовыми привычками». Дж. Данн связывает «оральный характер» взрослых (обусловленный депривацией на мла­денческой стадии психосексуального развития, когда инте­ресы младенца сосредоточены на сосании и ощупывании ртом), с пессимизмом, склонностью к депрессии и даже такими качествами, как «требовательность, садизм и агрес­сивность» (с. 49).

Аналогичным образом дефектное прохождение аналь­ной стадии развертывания либидо рассматривается как причина становления «анального характера» со склонно­стью к порядку, скупостью и упрямству (Шаффер, 1977, с. 15). Так личность взрослого прямо выводится из того, как канализировались физиологические потребности младен­ца. Важнейшими детерминантами формирования личности взрослого по Фрейду оказываются тип вскармливания (грудное или с помощью рожка), режим кормления, воз­раст и внезапность отнятия ребенка от груди, строгость требований к соблюдению навыков опрятности. Он не рато­вал за одно только самое мягкое отношение к ребенку, считая, подобно Р. Спицу (1967), полезной и известную долю фрустрации, но настаивал на фатальной роли пере­живаний младенца в первые месяцы его жизни.

Свои утверждения 3. Фрейд прямо не доказывал, а ог­раничивался в лучшем случае ссылками на клинические случаи (младенческий опыт своих пациентов он восстанав­ливал ретроспективно и по косвенным источникам). Но в 30—40-е годы было выполнено великое множество работ на животных и детях, направленных на проверку влияния процедур кормления и гигиенического ухода на последую­щее психическое развитие детей. Помимо сторонников пси­хоаналитического направления, в этой исследовательской работе приняли широкое участие и приверженцы поведен-

ческой психологии. Содержательный обзор указанных ра-| бот можно найти в статье Бетти Колдуэлл (1964), а их; анализ — в киге Р. Шаффера (1977).

Общее заключение авторов состоит в том, что представ­ление Фрейда о значении ранних форм ухода за младенца­ми для последующего психического развития не подтверж­дается.

Серьезные размышления приводят к выводу, что роль раннего опыта вообще очень трудно доказать даже чисто методически: ведь между младенчеством и взрослостью ле­жат долгие годы, заполненные разнообразными события­ми, которое нельзя сбрасывать со счетов. Лишь в лабора­торных опытах на животных можно прямо сопоставить на­чало жизни и зрелость. И в таких опытах влияние раннего опыта действительно обнаруживается. Наблюдения же за детьми никак не подтверждают наличие подобного стойко­го и непреодолимого влияния. Скорее как раз наоброт. Опыты Уэйна Денниса (1973) свидетельствуют о том, что недостаток впечатлений на первом году жизни не мешает позднее детям быстро продвигаться вперед, когда их поме­щают в благоприятные условия: усыновляют в семьи или переводят в новое детское учреждение с обогащенной сре­дой и более интенсивным воспитанием. Аналогичные фак­ты установили также Дж. Каган и Р. Клейн (1973), прово­дившие исследования в Гватемале. Даже очень сильное от­ставание в первые год-два, вызванное традиционным отно­шением индейцев к своим младенцам, не помешало их быс­трой компенсации в более старшем возрасте, когда детей, как обычно, подключили к хозяйственным делам взрослых. Р. Шаффер сообщает также, что хорошее раннее развитие, обес­печенное благоприятными условиями, может «истаять без следа», если не получит закрепления в последующие годы (1977).

Признание фатальной роли раннего опыта многие авто­ры связывают с концепцией критических периодов, с пред­ставлением о сензитивности и с близкими этологическими понятиями, вроде, например, запечатления («импринтин-га», Амброуз, 1961), приложимость которых к младенцам не доказана. Они выступают против утверждения, будто ранние события оказывают столь большое влияние, что нет нужды принимать в расчет что-либо еще. По-видимому, — считает Р. Шаффер, — этот взгляд слишком упрощен. Ма-

лыш не становится другим взрослым, — пишет этот автор,

— из-за того, что его кормили не грудью, а из рожка, или
рано отняли от груди (1977, с. 29). Имею'щиеся факты ско­
рее свидетельствуют о том, что изолированные происшест­
вия редко, а может быть, — и никогда не оставляют посто­
янных следов, какими бы они ни были травмирующими и
ранними (с. 23). Подобный вывод вселяет оптимизм, по­
скольку не обесценивает последующий, более поздний
опыт воспитания и обучения.

Таким образом, первый раунд экспериментальной вери­фикации роли раннего опыта окончился не в пользу кон­цепции 3. Фрейда: процедуры кормления и грубые разли­чия в способах физического ухода за младенцем, по-видимо­му, не оказывают существенного влияния на формирование личности взрослого человека, в какого тот превращается. Да и иные события в раннем опыте не играют фатальной роли.

Но психоаналитическая концепция не сводится к истол­кованию психического развития как развертывания этапов психосексуального процесса: она, пожалуй, впервые в ис­тории психологии связала генезис психики ребенка и его вза­имоотношения с окружающими людьми. Особое значение в психоаналитической теории приобрела фигура матери.

III. Проблема «то1пеп炙

Деятельность матери, ухаживающей за маленьким ре­бенком, в глубинной психологии окутана мистическим ту­маном. Для ее обозначения был предложен особый термин

— «то1пеп炙, равный по значению словосочетанию
«та!егпа1 саге» (материнская забота, уход), но отличаю­
щийся тем особым акцентом, который в нем ставится на
персоне матери. «Мо1пегш§» как явление подвергалось ис­
следованию с самых разных сторон. В книге Р. Шаффера,
которая так и называется «Мо1пеп炙, выделены четыре
главных несовпадающих подхода к анализу деятельности
матери. Эта деятельность рассматривается либо как 1) фи­
зический уход, 2) как система позиций, 3) как стимуляция,
либо 4) как диалог.

1)0 деятельности матери по физическому уходу за мла­денцем мы уже говорили выше. Правда, мы не упоминали при этом о матери, отмечая лишь ее действия. Но для Фрей­да мать и не выступала как сколько-нибудь яркая самобыт-

ная личность — имела значение ее биологически фиксиро­ванная функция, ее кровная связь с ребенком и ее тесное с ним единство, обеспечиваемое грудным вскармливанием и гигиеническими процедурами. Ребенок выступал в качест­ве пассивного объекта воздействия, органические нужды которого либо полностью удовлетворялись, либо отчасти фрустрировались матерью. При этом утверждалось, что в зависимости от степени и характера удовлетворения пер­вичных нужд между ребенком и матерью вкладываются отношения, вторичные по отношению к своей врожденной основе.

Важным вариантом и развитием первоначальной кон­цепции 3. Фрейда явились взгляды, сформулированные в начале 50-х гг. Дж. Боулби (1951) и Э. Эриксоном (1950 а,б). Согласно Боулби, суть материнского ухода составляет не кормление младенца, как утверждал 3. Фрейд, а его защита и охрана («рго1есйоп»). Защита реализуется с по­мощью физического контакта, когда мать обнимает, при­жимает к себе ребенка, а тот льнет к ней и цепляется за нее. Эриксон к тому же настаивает на том, что при уходе за малышом главное значение имеет такая особенность пове­дения матери, как ее реактивность — частота и скорость ее ответа на сигналы ребенка об испытываемом неблагополу­чии любого рода. Постоянное и быстрое появление матери способствует становлению у младенца решающего психо­логического приобретения первого года жизни — чувства глубокого доверия (Ьазк, ог гипс1атеШа11газг) к окружаю­щим людям и миру в целом.

Отметим в скобках, что доказать в эксперименталь­ном исследовании идею Эриксона о роли младенческого переживания для определения степени «доверия» у взрос­лого человека практически почти невозможно. Для этого пришлось бы показать, что последующие годы уже никак не влияют на формирование доверчивости, что необы­чайно трудно методически, не говоря о полной недопусти­мости преднамеренного создания в опытах условий небла­гоприятных для развития ребенка.

Доверие и чувство защищенности становятся той на­дежной базой, с которой малыш пускается в полные при­ключений экспедиции по знакомству с миром и где он мо­ментально укрывается при малейших признаках опасно­сти. Боулби настойчиво подчеркивает сходство, обнаружи-

вающееся в этой области между поведением ребенка и де­тенышей животных, особенно обезьян. Появление публи­каций X. Харлоу (1958, 1959, 1970) и других авторов (на­пример, Кауфман, 1973) было воспринято Боулби с энтузи­азмом, как экспериментальное свидетельство правильно­сти его взглядов, недостижимое в опытах с детьми. Вывод X. Харлоу о нужде детенышей макак-резусов в комфорте от соприкосновения с мягким теплым телом (или искусствен­ной шерстью матери-манекена) Дж. Боулби считает реша­ющим доказательством инстинктивного стремления мла­денца к защите матерью его безопасности, как основной сущности «тоШепЕ». Опыты X. Харлоу он одновременно рассматривает как фактическое опровержение роли корм­ления в осуществлении материнского ухода: ведь в экспе­риментах на животных этот автор показал второстепенную роль кормления для развития привязанности детеныша к живой матери или ее искусственной модели.

2) В конце 40-х годов представление о матери начинает заметно изменяться и сильно усложняется. На первый план выдвигается исследование «то1кеп炙, как системы пози­ций. Помимо кормления и гигиенического ухода, в содер­жание понятия «позиция» включаются также и другие, го­раздо более сложные особенности, характеризующие пове­дение взрослых в отношении к ребенку: их теплота, стро­гость, приятие и прочее. В расчет принимаются теперь не только кровная мать, но и отец, а также иные члены семьи, близкие родственники. Исследование системы позиций проводилось по преимуществу в рамках поведенческой пси­хологии. Основными методами изучения стали опросники, интервью, беседы с родителями, направленные на выявле­ние разнообразных особенностей их позиций, в сочетании с прямыми наблюдениями за взаимоотношением ребенка (уже за пределами младенческого возраста) с членами семьи. Примером такого исследования могут служить клас­сические работы Р. Сирса и его коллег (Сире, Уайтинг, Ноулис, Сире, 1953; Сире, Маккоби, Левин, 1957). В одной из них (Сире и др., 1957) сопоставлялись особенности пове­дения 379 дошкольников пяти лет и позиции матери и отца в отношении к ним. Коррелирование позиции родителей с поведением детей выявило значение нескольких сущест­венных ее черт; среди них на первый план выдвинулись два значимых параметра; один авторы обозначают как «тепло-

ту-холодность», а второй — как «вседозволенность-ограни­чение». Картина корреляций оказалась очень сложной, та* как параметры тесно взаимодействовали между собой, исследованиях многих авторов результаты, полученные Сирсом и его коллегами, подтверждались, но нередко! встречались и заметные отклонения. В целом же позиция| родителей не выступала в качестве фактора, четко и одно-' значно, влияющего на формирование личности детей. Не—| успех указанной группы работ был в немалой степени обус-1 ловлен недостаточностью и дефектами использованных в^; ней методов; в частности, американские специалисты под­черкивают малую надежность метода опроса, его слабую корреляцию с данными прямого наблюдения. Кроме того, неоправданно рассмотрение в них поведения родителей только как причины особенностей детей, между тем как оно является одновременно и его следствием: свойства детей, в свою очередь, влияют на позицию родителей. (Подробнее о таком обратном влиянии будет рассказано ниже).

3) Исследование «то(Неп炙 как стимуляции было ши­роко развернуто сторонниками поведенческой психологии. Здесь наметились две во многом противоречивые точки зре­ния. Одна из них исходит из признания достаточности обычных условий, типичных для средней семьи, для всесто­роннего развития младенца. Бе выразительно называют школой «Оставьте его в покое», призывающей родителей положиться на естественный ход событий и довериться при­родным силам младенца. Наиболее респектабельно она бы­ла выражена уже в двадцатые годы в трудах А.Гезелла (1928) и отразила концепцию созревания в качестве глав­ного детерминатора раннего развития. Однако с годами она не растеряла своих приверженцев. В 1975 г. в США вышла книга профессора Гарвардского университета Бертона Л. Уайта «Три первых года жизни»; в ней автор на основе своего двадцатилетнего опыта изучения маленьких детей настойчиво предостерегает родителей от соблазнов рекла­мы и рекомендует не приобретать дорогостоящих игрушек, объявленных «быстро развивающими» ум и навыки мла­денца. Он решительно заявляет, что наука не получила пока достоверных сведений о пользе обогащения ребенка впечатлениями для ускорения его психического прогресса в первые недели и месяцы жизни.

Однако существует и другая, прямо противоположная точка зрения. Она воплощается в лозунге: «Чем больше, тем лучше». Согласно ей, необходимо всемерно усиливать разнообразие и количество поступающей к младенцу сти­муляции, ибо таким образом создаются наилучшие условия для побуждения детей к функционированию, для «пита­ния» его чувств и ума и для замыкания множества условных связей (сопоШюпн{>). Акцент ставится на изобилие стиму­лов без сколько-нибудь серьезного рассмотрения желатель­ного их качества. Р. Шаффер (1977) с иронией рассказыва­ет, например, что по рекомендации сторонников всемерной стимуляции младенцев в некоторых родильных домах Анг­лии используется вместо традиционного гладкого — белье с яркими полосками. В закрытых детских учреждениях «сенсорная депривация» уже давно объявлена главной при­чиной психического отставания детей (Ярроу, 1961). И вот там пытаются преодолеть дефицит впечатлений путем вве­дения механической (не только в переносном, но и в пря­мом смысле слова!) экстрастимуляции: например, 10 минут по утрам и после обеда включают качалку, поглаживаю­щую малыша, или же взрослый столько же времени стоит у колыбели ребенка и монотонно читает вслух (Шаффер, 1977). Результаты не обнаружили благотворного влияния подобных процедур на развитие детей. Тем не менее про­фессор Каслер рассказывает, что вменяет в обязанность своим студентам при посещении закрытого учреждения «стимулировать» младенцев, считая добавочные впечатле­ния любого рода несомненным благом для детей (1965). Он же ратует за всемерное увеличение числа лиц, ухаживаю­щих там за малышом, по той же причине: ведь пшШр1е тоШепп§ (участие в уходе множества лиц) увеличивет приток стимулов к ребенку.

Подобная механистическая интерпретация «шоНгеппе», естественно, лишает мистического ореола фи­гуру матери. Но при этом мать и вовсе теряет специфиче­ские присущие ей особенности. Полемически заостряя свою позицию, авторы этой группы заявляют, что «кровные узы — совершеннейший миф», а «матерью может быть любой человек любого пола» (Шаффер, 1977, с. 111).

Между тем становилась все более очевидной принципи­альная ошибочность одной черты, общей для трех рассмот­ренных выше подходов к пониманию деятельности матери:

одностороннее внимание только к взрослому, ухажива щему за младенцем, и ничем не оправданное полное ис, лючение из Анализа вклада самого ребенка. Пример! двадцать лет назад стало складываться, а последние 10 ле интенсивно развивается новое направление в изучении дс ятельности матери, рассмотрение ее как диалога, как юдного, двустороннего взаимодействия матери и ребенка.

IV. Проблема диалога матери и ребенка

Представление об активности ребенка и о значении ег вклада во взаимодействие с окружающими людьми сейч примерно в равной степени признают психологи, работаю-1 щие в рамках глубинной и поведенческой психологии. Мно-| го общего можно найти и в содержательной трактовке ими! этого понятия. Но наиболее интенсивно разработку про-1 блем взаимодействия матери и ребенка ведут сторонники \ необихевиоризма.

Прежде всего авторы подчеркивают природное начало_; активности, ее биологически обусловленный характер. По­ведению младенца приписывается изначальная спонтан­ность, периодичность и избирательность. Благодаря спон­танности родителям не приходится творить поведение ре­бенка из ничего: его основа задана и нужно лишь увязать ее с другим уже организованным поведением взрослых (Шаффер, 1977, с. 45). Периодичность свойственна функ­ционированию всех жизненных процессов ребенка. Осо­бенно тщательно она исследована в отношении сосания, вновь привлекшего внимание психологов, но уже в ином, не фрейдовском аспекте. Вспомнив слова Ж. Пиаже, что сосательный рефлекс — «начало психологии», разные авто­ры теперь изучают его как первый важный контакт с ми­ром. Установлена его необычная сложность. Оказывается, что сосание — ни в коем случае не простая стереотипная деятельность, пассивно побуждаемая голодом и стимула­ми, исходящими от матери, а сложное и упорядоченное чередование покоя и функционирования, к которому мать (и другие взрослые) обязательно должны приспосабливать­ся при своих воздействиях на ребенка. Исследование пери­одичности сна также позволило установить ее сложную природу; неожиданно продолжительным оказалось бодрст­вование даже в самом начале жизни — до 8 часов уже в

шпервую неделю! (Пармали, Уеннер, Шульц, 1964) спосте-1 пенным изменением его чередования с периодами сна и ! быстрым нарастанием общей длительности в последующие недели и месяцы.

Избирательность отношения младенца к миру подвер­глась тщательному изучению в опытах со зрительными и слуховыми воздействиями. Знаменитые опыты Р. Фанца (1961, 1966, 1970) показали, например, что в первую же неделю жизни младенцы обнаруживают неодинаковое от­ношение к зрительным стимулам, а затем у них все четче вырисовывается предпочтение к структурированным, сложным, движущимся и трехмерным объектам. Все пере­численные предпочитаемые черты сочетаются в человеке, что обусловливает биологически фиксированную готов­ность ребенка к взаимодействию с людьми. Аналогичная предадаптация выявляется и в области слуха (Эпплтон, Клифтон, Голдберг, 1975, с. 115).

Итак, говоря об активности ребенка, поведенческая психология сводит ее к сумме таких прирожденных свойств, как способность к хаотическому двигательному функционированию, периодичности ритмов жизнедеятель­ности и избирательной чувствительности к разным аспек­там стимулов при особой склонности к тем их чертам, ко­торые типичны для человека, как особого объекта восприя­тия.

Роль младенца внутри пары «взрослый — ребенок» увя­зывают также с индивидуальными особенностями детей и с их состояниями (зШез). «Понятие состояния, — пишет Р. Шаффер, — поразительно ярко демонстрирует, до какой степени ответ младенца на стимуляцию зависит от внут­ренних факторов» (1977, с. 56). Взгляд на индивидуальные различия показывает то же самое: разные младенцы реаги­руют на одно и то же впечатление различным образом. А. Томас, С. Чесе, X. Берч, М. Херциг, С. Корн (1964) обна­ружили у младенцев очень ранние и устойчивые индивиду­альные различия по их подвижности, объему внимания, по­рогам чувствительности и степени отвлекаемое™. Причины различий не выяснены, но они, несомненно, существенно обусловливают ответ ребенка на обращение взрослого.

Гораздо реже активность ребенка связывается с его преднамеренными действиями, направленными на овладе­ние внешними событиями в предметном и социальном ок-

ружении. В этих случаях обычно вспоминают ранние на блюдения Ж. Пиаж^, описавшего у своего сына Лора! «зачатки интенции» еще в 3 месяца; Лоран и другие дет Пиаже примерно в этом столь раннем возрасте вперв* начинали отделять средство от цели. В опытах Дж. Уотсое (1972) описано, как дети еще моложе — двух месяцев роду — научились приводить в действие подвижную игрупН ку, двигая головой по подушке особой конструкции. Обыч* но же указание на «активность» младенца означает признак ние всего лишь того факта, что ребенок не приемлет одина^ ково любые воздействия извне, словно воск или глина, ни определенным образом преломляет и опосредствует их, усиливая одни, ослабляя другие, модифицируя третьи.

Итак, взрослые при уходе имеют дело с внутренне орга-1 низованным существом, одаренным спонтанной активно-^ стью и имеющим присуще ему упорядоченные ритмы и; предпочтения. Поэтому социализация ребенка понимается ныне как двусторонний процесс, в котором участвуют обе стороны. А по своему содержанию этот процесс предстает как синхронизация сложных структур действий взрослого (обычно матери) и ребенка..

Изучение синхронизации широко развернулось в по­следнее десятилетие с применением новейших техниче­ских средств (вроде рапидной киносъемки), позволяющих произвести тонкий анализ движений взаимодействующих партнеров. Кэтрин Гарви (1977) изучила стереотипные иг­ры взрослого с младенцами моложе 4 месяцев и обнаружи­ла, что ребенок участвует в их отработке с помощью взгля­да. Он то смотрит на взрослого, показывающего ему «козу» или делающего «ладушки», то отводит взгляд в сторону, а затем снова устремляет его в лицо взрослого, и тем помога­ет определить темп и ритм движения старшего партнера. После 4 месяцев младенцы регулируют взаимодействие не только взглядом, но и жестами. Опыты У. Кондона (1975) обнаружили способность новорожденного уже в первый день жизни двигаться синхронно ритму речи взрослого сходно с тем, как это делают взрослые слушатели. Очень любопытны сделанные Д. Стерном (1971) кинозаписи дви­жений головы у глядящих друг на друга трехмесячного ре­бенка и взрослого: движения матери и младенца представ­ляют собой очень точно гармонически сочетающиеся вза­имные приближения и отступления, составляющие как бы

своеобразный «вальс». Образ танца, использованный Д. Стерном, близок к другому выражению — «5иЬЙе Ъа11е1» («неуловимый балет»), с помощью которого иные авторы (У. Кондон и Л. Сендер) пытаются передать свои впечатле­ния о непроизвольных синхронных движениях младенцев при звуках осмысленной речи (не возникающих, кстати, в ответ ни на бессмысленный набор речевых звуков, ни на чистый тон или музыкальную фразу). Дж. Джафф., Д. Стерн и Дж. Пири (1973) изучали, как смотрят друг на друга ребенок и мать, и нашли такую организацию во вре­мени их действий, которая была вполне аналогична обмену репликами в беседе взрослых, и тем самым свидетельствует о некоторых универсальных характеристиках человеческого общения. В основе процесса лежит чередование ролей — по­следовательное включение и выключение, поочередное вы­полнение партнерами роли то действующего лица, то наблю­дателя. Дети используют взгляд, вокализацию, мимику, ритмично их включая (Стерн, 1974); а кормящая мать при­урочивает аналогичные обращения к ребенку к паузам, повторно возникающим у него при сосании (Кей, 1977).

Исследование интеракции младенца и матери продол­жается (Льюис, Коутс, 1981; Брунер, 1981). Но уже пол­ученные результаты вскрывают тесную согласованность в функционировании пары «ребенок-взрослый», поразитель­но тонкое и точное совпадение их действий, стройную гар­монию взаимодействия. Она не осознается не только ребен­ком, но и его старшим партнером. Да и психологу она от­крылась лишь благодаря изощренной математической об­работке и анализу с помощью специальных технических средств. И тем не менее синхронизация поведения взаимо­действующих членов пары составляет, по-видимому, важ­нейший факт психологии младенчества, установленный в последние годы.

Сторонники поведенческой психологии считают пони­мание «тоШеппй», как диалога — новым достижением психологии младенчества, позволяющим преодолеть недо­статки его представления, как физического ухода, системы позиций и стимуляции, сохранить все позитивное содержа­ние, которое имелось в более ранних моделях (Шаффер, 1977). Действительно, диалог на первом году жизни раз­вертывается на фоне физического ухода. Выше мы уже ссы­лались на исследование «прото-бесед» ребенка с матерью во

время кормления. Можно упомянуть и о работах, где диало! связан с гигиеническими процедурами и зависит от времен­ных параметров*взаимодействия матери и ребенка. Так, УЛ Миллар (1972) выяснял значение быстроты ответа взрос-1 лых на сигналы младенца о дискомфорте для формирова-1 ния временных связей у детей; в 6—9 мес. запаздывание* взрослого, как оказалось, не должно превышать 1—2 се-* кунды. После 3 сек. отставания научение уже не происхо­дит. Ф. Зескинд (1981) исследовал частоту ответов взросло­го на крики младенцев и установил их^ависимость от со­стояния здоровья детей и тревоги за них близких людей.

Понятие позиции родителей в отношении ребенка при новом подходе сохраняет роль, хотя теперь тоже известным образом трансформировалось; главное место в его содержа­нии заняли такие черты поведения взрослых, как способ­ность приноравливаться к внутреннему состоянию ребен­ка, учитывать сиюминутные и возрастные изменения его способности воспринимать разные воздействия, желания взаимодействовать с окружающими людьми. («Умная мать, — пишет об этих качествах родителей Б.Л. Уайт (1975), — никогда не станет читать длинную нотацию раз­гневанному, возбужденному малышу или навязывать ему занятие с наскучившей тому игрушкой: она выберет для этого более подходящий момент»).

И, конечно, понятие диалога учитывает организацию взрослым стимуляции ребенка. Оно требует, чтобы взрос­лые в ходе диалога с ребенком принимали в расчет не толь­ко богатство стимулов в среде, окружающей ребенка, но и их доступность для его понимания, а также наличие усло­вий, в которых он сумеет действительно эффективно ими воспользоваться. Дж. Каган и С. Тулкин (1971) сравнили поток информации, поступающей к младенцу в закрытом детском учреждении и в семье, и установили, что общее количество получаемых ребенком впечатлений в учрежде­нии даже больше, но основная их часть остается на положе­нии «белого шума» и не достигает ребенка. В семье же стимуляция «персонифицируется»: лично адресуется и по­дается с учетом состояния детей. Перестройка стимуляции по семейному образцу благоприятно повлияла на ускоре­ние речевого развития воспитанников закрытого детского учреждения.

Вместе с тем, понимание деятельности матери, как ди­алога, не преодолевает большинство недостатков преды­дущих моделей «МоШеппе». Выдвигаемая в качестве аль­тернативы модель критического периода, модель диалога не предусматривает выявления качественных преобразова­ний в психике младенца и направлена лишь на анализ усо­вершенствования и интенсификации исходных механиз­мов. Подчеркивается врожденный характер структурных и функциональных предпосылок социального контакта мла­денца с окружающими: у него выявляются биологически фиксированные структурные основы интеракции (зрение, слух, их избирательная направленность) и функциональ­ные поля (сосание). Генетически запрограммированным объявляется и ответ матери на сигналы о своем состоянии, подаваемые ребенком. Правда, признается, что реальное взаимодействие оказывает огромное влияние на «доводку» врожденных механизмов и на формирование на их основе прижизненного опыта. В книге Р. Шаффера (1971) показа­но, как складывается такой опыт. В ходе первых «просто-бесед», организуемых матерью, ребенок постепенно прак­тически осваивает, что такое диалог, научается взаимности и интенциональности действий. Далее он постепенно овла­девает широким набором средств для сигнализации о своих состояниях и необходимыми для диалога когнитивными умениями (он отделяет себя от других людей; осваивает то понятие об объекте, которое выделил у младенцев Пиаже; расширяет объем внимания). Одновременно обучение про­ходит и мать. При этом она еще и постоянно следит за ребенком, опираясь на его активность, стимулируя, на­правляя ее и осторожно внося свои коррективы. Особое значение придается организуемым матерью актам совмест­ного восприятия (Брунер, 1968; Смедслунд, 1966; Шаф-фер, 1971, 1977; Коллис и Шаффер, 1975). По мнению последнего автора, представление о диалоге ребенка с взрослыми коренным образом меняет прежнее традицион­ное понимание социализации, как внешней силы, навязы­ваемой ребенку. Новое понимание исходит из учета пове­дения самого ребенка и говорит о взаимном приспособле­нии партнеров. «Ребенок и мать изменяют друг друга. Они развиваются оба. Социализация не одностороннее, а дву­стороннее предприятие: как и воспитание, оно, по сущест­ву, дело совместное» (1977, с. 84).

Весьма важно, что понятие диалога заставило психолс гов включить в представление о деятельности матери такжб и ее более широкие связи с'ребенком, прежде всего и^ Вместо редукции этой деятельности к уходу и защите появ* ляются попытки рассмотреть также и более духовные, не столь «корыстно» обусловленные виды взаимодействия бенка с близкими взрослыми (Дж. Данн, 1976, 1977; Дж* Уотсон, 1972; Д. Стерн, 1974; Б. Мартин, 1975). Однакс первичные органические нужды и прирожденные склонно сти детей по-прежнему занимают ключевые места в«списке| факторов, обусловливающих содержание психическое жизни младенца в ходе диалога с окружающими людьми.