Глава 8. язык и его использование

К вопросу о языке я подхожу с большими колеба­ниями. Лингвистика – наука, внушающая к себе ува­жение, и даже ее не вполне определившееся приемное дитя «психолингвистика» уже накопила внушительное количество экспериментальных и теоретических дан­ных. Хотя я и не решился бы сделать обзор ни одной из этих дисциплин, совсем умолчать об их предмете все-таки нельзя. Я буду говорить здесь о двух аспектах речевого навыка. Во-первых, поскольку речь есть нечто воспринимаемое, мы рассмотрим, какого рода инфор­мацию она предлагает слушателю, подготовленному к восприятию речи. Во-вторых, поскольку речь может относиться не только к реальным событиям, но также к образам и иным интроспективным данным, мы обсудим возможное происхождение ее референтной функции и то, как можно связать последнюю с перцептивными предвосхищениями.

Звуки информируют нас о происходящих событиях. В то время как зрение и осязание позволяют нам обследовать стационарную среду, слух сообщает нам только о движении и изменении. За некоторыми исключения­ми, подобными грому, естественные звуки всегда порождаются объектами, находящимися в движении. (Эхо – особый случай.) Вещи вибрируют, ударяются, трутся друг о друга. Мы слышим шаги и взмах крыль­ев, какой-то грохот или царапание, всплески и шлепки. Звук позволяет нам специфицировать происхо­дящее. Сочетания звуковых волн, достигающих нашего

уха, столь же специфичны в отношении их принадлежности, а также местонахождения, характера движения и значения звучащих объектов, как и структура светового потока в отношении объектов, отражающих свет. Эта акустическая информация может быть собрана воспринимающим при условии, что он способен услышать ее, то есть если у него имеются соответствующим образом настроенные непрерывно аккомодирующиеся схемы, которые могут принять данную информацию при ее поступлении и подготовиться к восприятию того, что может поступить в следующий момент.

Если сказанное справедливо применительно к естественным звукам в целом, то это, видимо, справедливо и в отношении звуков речи. В них должна содержаться информация, но о чем?

На этот вопрос можно дать два ответа, поскольку звуки речи информируют нас о двух разных классах событий. К первым относятся те предметы, о которых сообщает говорящий. Речь, безусловно, содержит информацию об этих предметах – в этом ее первичная функция. Ко вторым (а в онтогенетическом плане об этом надо говорить в первую очередь) относятся те физические события, благодаря которым происходит порождение самих звуков речи. Эти события ни в коей мере не являются загадочными; целая отрасль науки – артикуляционная фонетика – занимается их изучением. Звуки речи порождаются движением некоторых анатомических структур, расположенных во рту человека и известных под названием артикуляционных органов (или артикуляторов); это прежде всего язык, щеки и губы.

Разумеется, это слишком упрощенное представление. На самом деле источник звука находится ниже в голосовом тракте: началом звучания является вибрация голосовых связок при прохождении через них выдыхаемого воздуха. К тому времени, однако, когда воздух выходит через рот наружу, он уже обладает некоторой «структурой» в результате изменений в кон­фигурации артикуляторов, что в свою очередь является прямым следствием мышечной активности говоря­щего. Говорить – это значит совершать тонкие произвольные движения некоторыми частями своего тела, в результате чего информация об этих движениях поступает

в окружающую среду. По этой причине речевые движения называют иногда артикуляционными жестами.

Таким образом, воспринимающий речь человек со­бирает информацию о некотором классе реальных, физических, осязаемых (как мы убедимся) событий, име­ющих место в чьем-то рту. Разумеется, это не случайные события, они наделены значением. Говорящий приводит в движение свои артикуляторные органы в процессе произнесения слов или – на другом уровне – сообщения мыслей, и только в этом более широком контексте соответствующие движения становятся предсказуемы­ми или понятными. Именно благодаря этому у слушающего создается впечатление, что он воспринимает слова и значения, а не артикуляционные события как таковые: слова и значения, таким образом, это плод его предвос­хищений. Мы уже рассматривали аналогичную ситуа­цию применительно к зрению. Восприятие визуально специфицированного события, улыбки, например, зависит от того, какой конкретный цикл реализуется в данный момент воспринимающим. Одно дело формировать готовность, опирающуюся на значение улыбки (скажем, надеяться увидеть дополнительные признаки друже­любного отношения), и другое – попытаться получить дополнительную информацию о «геометрии» лица улы­бающегося в настоящую минуту. Первое, как оказы­вается, гораздо легче, чем второе. Этот же принцип при­меним и к речи. Значительно более естественно предвос­хищать артикуляционные события в плане их синтакси­са и значения, чем в плане их кинематики; настолько бо­лее естественно, что и разговор об этом может показать­ся прямо-таки неуместным.

Тем не менее тот факт, что речь представляет собой реальное физическое событие, имеет самое не­посредственное отношение к тому, как мы ее пережива­ем. Фонемы – элементарные единицы, последователь­ное сочетание которых и представляет собой речь, – легче определить в терминах движения артикуляцион­ных органов, чем на основе каких-либо достаточно прос­тых акустических характеристик. Типичным примером этого являются взрывные согласные «д», «т», «б» и др. Хотя эти согласные легко опознаются слушающи­ми, независимо от того, какая за ними следует гласная,

определить их в акустических терминах совсем нелегко. «День» и «дай», например, безошибочно вос­принимаются как начинающиеся одной и той же фонемой «д». Если же мы сопоставим акустические спектры (спектрограммы) этих слов, то нам трудно будет увидеть что-то общее между ними; начинаются они совсем по-разному. Не сможем мы уловить сущ­ность «д», и записывая эти слова на магнитофон с пос­ледующим отсечением их конечных элементов до тех пор, пока не останется только «д»; как только исчезнут гласные, на пленке не останется ничего, кроме какого-то странного чириканья ¹. Значительно легче понять, что же такое «д», если познакомиться с артикуляционными движениями, требующимися для его произнесения: вся­кий раз язык говорящего упирается приблизительно в одно и то же место нёба. Фонемы, которые так трудно определить акустически, гораздо легче удается описать в виде речевых событий ².

Эти факты известны достаточно давно, однако мне кажется, что часто они неправильно интерпретируются. В какой-то момент они почти заставили некоторых пси­хологов принять странную гипотезу, называемую «мо­торной теорией восприятия речи» ³. Согласно этой

_____________

¹ Этот факт часто подтверждался в экспериментах (см. Liberman, Cooper, Shankweiler, Studdert-Kennedy, 1967). Недавно он был поставлен под сомнение Коулом и Скоттом (1974 a, b); их данные, однако, не опровергают отстаиваемую нами точку зрения.

² Я не хочу сказать, что каждая фонема в точности соответствует какому-то одному положению артикуляторов. Некоторым фонемам соответствует несколько различных положений («g», например, различно артикулируется в «gi», и в «gu»); в таких случаях различные положения могут и часто действительно функционируют в качестве различных фонем в других языках. Более того, движения артикуляторов, образующие данную фонему, не являются неизменными в любом контексте; они меняются в зависимости от того, какая фонема предшествует им или следует за ними. Эти коартикуляторные эффекты аналогичны гибкости деталировки в случае других, более явных жестов (дружеское помахивание руки будет выполнено одним образом, если вам пришлось для этого вынуть руку из кармана, и совсем другим, если перед этим вы чесали за ухом). Во всех этих случаях проблема определения остается очень трудной. Настоящие рассуждения указывают лишь на то, что лучше всего попытаться сделать это в терминах артикуляционных жестов, поскольку в этом случае они не будут принципиально отличаться от более общей проблематики восприятия событий.

³ Liberman (1957).

_____________ 169

теории, человек в состоянии воспринять речь, только если он воспроизводит соответствующие движения языка и других органов речи вместе с говорящим и воспринимает эти движения кинестезически. Как же еще можно постигнуть, что именно артикулирует гово­рящий?

Есть много оснований для сомнений в истинности «моторной теории»; мне уже приходилось подробно говорить о них в другом месте ¹, и нет необходимости еще раз возвращаться к этой теме. Я упомянул о ней только потому, что она служит примером распростра­ненного непонимания того, как мы воспринимаем артикуляционные жесты. Если единственное, что до­стигает наших ушей,— это звуковые волны, то возникает вопрос, как можно было бы догадаться, какие именно движения вызвали их, в отсутствие специаль­ного имитирующего механизма? Чтобы увидеть ошибку в этом рассуждении, рассмотрим аналогичную си­туацию со зрением. Никто (по крайней мере подав­ляющее большинство) не станет утверждать, что не­возможно увидеть танец, не повторяя движения танцу­ющего, или что обязательно надо скривить собственное лицо, чтобы увидеть гримасу на лице другого. Почему же тогда необходимо шевелить собственными языком или губами, чтобы воспринять чужие артикуля­ционные движения? Во всех этих случаях в окружаю­щей среде разворачиваются какие-то события и имеется оптическая или акустическая информация, позволяю­щая специфицировать их характер. Нет причин постули­ровать существование специального механизма, когда спецификация имеет акустическую природу, и отсут­ствие такового, когда она осуществляется визуально. Английский язык может ввести в заблуждение в этом отношении: мы говорим, что слышим звуки, между тем как на самом деле мы слышим события, хотя никому не приходит в голову утверждать, что он видит свет, когда мы видим объекты. В действительности обе эти ситуации совершенно аналогичны. Мы видим события (или объекты) благодаря информации, содержа­щейся в свете, и слышим их благодаря информации, имеющейся в звуке. И хотя трудная задача научного описания этой информации еще не решена, мы

____________

¹ Neisser (1967).

____________ 170

не должны создавать дополнительные препятствия на этом пути, постулируя ненужные и таинственные имитационные механизмы.

Эти же самые аргументы позволяют дезавуировать еще одну весьма популярную в последнее время гипотезу. Сложность речевого сигнала – тот факт, что нет явного соответствия между конкретными фонемами и конкретными структурами звуковой волны, – заставил многих теоретиков поверить в уникальность феномена восприятия речи. Утверждается, что оно опосредуется особым механизмом, или нервным центром, дешифрующим сложный код речевого сигнала посредством методов, не имеющих аналогов в других отделах нерв­ной системы ¹. На самом деле, однако, поступление на протяжении некоторого интервала времени сложных информационных структур является правилом, общим для всех модальностей, а не исключительной особен­ностью какой-то одной из них. Дружелюбие жеста «закодировано» столь же глубоко в меняющемся по­токе света, как и слово в акустической волновой структуре. Восприятие речи осуществляется сложным путем, но оно не отличается в принципе от других форм перцептивной активности.

Может показаться натяжкой предлагаемое здесь описание речи как артикуляционное жестикулирование, а восприятия речи как что-то вполне сопоставимое с восприятием другого рода жестов. Я не собираюсь отрицать, что язык— это нечто особенное. Хотя другие жесты также могут обладать доступными для восприятия

____________

¹ Эту гипотезу впервые предложили Либерман и его сотрудники (1967); сейчас она разделяется многими. Одним из наиболее часто приводимых свидетельств в ее пользу является то, что особая область доминирующего полушария мозга, так называемая речевая зона, решающим образом связана с процессами речи и слуха. Разрушение этой зоны вызывает афазию; нарушение связей между полушариями приводит к тому, что люди оказываются не в состоянии сказать что-либо о визуальных стимулах, предъявляемых недоминирующему полушарию; речевые стимулы, предъявляемые контрлатеральному уху (связанному главным образом с доминирующим полушарием), имеют определенные преимущества по сравнению с такими же сиг­налами, предъявляемыми другому уху, и т. д. Все эти факторы пока­зывают, что речевая зона действительно специализирована в отноше­нии речи. Однако они не доказывают, что ее функционирование коренным образом отличается от того, как функционируют другие области мозга.

_________________ 171

значениями, изних не составляются предложения, посредством их нельзя сформулировать суждения, по­строить грамматическую конструкцию или изящную метафору (я, разумеется, оставляю в стороне особый случай так называемого языка жестов). Говорящий намеренно структури­рует свой речевой поток, с тем чтобы выразить некоторый смысл. Если мы распо­лагаем соответствующими схемами, мы можем непосредственно воспринять эту структуру, воспользовав­шись тем обстоятельством, что она содержит в себе несколько уровней организации. Иными словами, мы можем услышать как то, что говорится, так и то, что имеется в виду. Речевые структуры подчиняются своим собственным сложным правилам формирования, исследование которых является прямым делом лингвистики. Сложность правил не означает, однако, что акт восприятия речевых структур коренным образом отличается от того, как мы воспринимаем события другого рода.