Год стал в истории рока поворотным.

Следовало бы даже уточнить: ноябрь 1976-го. А чтобы окончательно снять сомнения в том, что история — вещь точная, расчисленная по дням, укажем две еще более конкретные даты: 25 и 26 ноября.

25-го, в День благодарения, в сан-францисском “Уинтэлэнд боллрум” отыграл свой “Последний вальс” “Бэнд”.

26-го “Секс пистолз” пальнули синглом “Anarchy in the UK”. Пальнули — в загнивший, как им казалось, мир, и прежде всего — в обуржуазившуюся и запопсевшую рок-тусню, шестидесятников, не способных более взять грязный, но верный аккорд. “Анархия в Соединенном Королевстве” положила начало планетарному триумфу панка и обозначила конец олдовой музыки.

В сей календарной последовательности присутствует немалый символический смысл. Это потом выяснится: концерт 25 ноября 1976 года, объявленный завершением гастрольной деятельности “Бэнда”, фактически обозначит уход гитариста Робби Робертсона, “первого среди равных” в группе (кто-то из критиков назовет позднейший “Бэнд” без Робертсона “„Гамлетом" без Принца датского”.) В следующее турне группа отправится в 1983-м, а новый альбом выпустит лишь через семнадцать лет после знаменитого сан-францисского выступления. Это потом, в 1986-м, покончит жизнь самоубийством пианист Ричард Мануэль, решив, что “Бэнд” превратился в собственную тень. Это потом, в 1993-м, в автобиографии барабанщик Левон Хелм обвинит Робертсона в неоправданных претензиях на роль лидера, претензиях, едва ли не стоивших “Бэнду” распада. На следующий год Хелм демонстративно не примет участия в церемонии введения группы в “Зал рок-н-рояльной славы”.

Это потом. А пока... Зовите нас просто “The Band”. Часто ассоциирующийся с Бобом Диланом, с которым коллектив плотно сотрудничал в 1960 — 1970-х годах, он был основан четырьмя канадцами. Впоследствии к квартету присоединится арканзасец Марк Лавон (отсюда “Левон”) Хелм. Простые провинциальные ребята, живущие гурьбой и гуртом в “Большом розовом” доме в Вудстоке (их первая пластинка так и будет называться: “Музыка из Большого розового дома”, 1968). Дружащие со всеми. Любимые всеми. Проповедующие возврат к американским музыкальным корням, будь то кантри, блюз, каджун или блю грасс. Все эти годы “Бэнд” успешно создавал положительную автомифологию, позиционируя себя как рок-команду, воплощающую в своем жизнетворчестве коллективистские идеи шестидесятых.

“Последний вальс” вышел в 1978 году в виде тройного альбома и — фильма, снятого Мартином Скорцезе. В многочисленных разговорах, которые Робертсон ведет с режиссером на протяжении картины, постоянно присутствует тема конца дороги. Дороги, ставшей жизненной школой, но которая более не таит сюрпризов для путешественников, обещая им только усталость. Дороги, откуда не вернулись многие. Следует мартиролог: Хэнк Уильяме, Бадди Холи, Отис Реддинг, Джими Хендрикс, Дженис Джоплин... Чтобы отметить завершение шестнадцатилетнего пути, группа решила собрать на свой прощальный концерт музыкантов-друзей. И не просто друзей, а тех, чье влияние на музыку целого поколения было решающим. “Мы хотели, чтобы это был не просто концерт. Мы хотели, чтобы это было празднованием”. — “Празднованием конца или начала?” — допытывается у собеседника Скорцезе. “Началом начала конца начала”, — грустно хохмит в ответ Робертсон.

В число приглашенных отметить “начало начала конца начала” вошел Нил Янг. Пишущие о его выступлении в “Последнем вальсе” обычно считают своим долгом указать, что, монтируя фильм, режиссеру пришлось вычищать на пленке накокаиненную янговскую ноздрю. (Сам музыкант дипломатично заметил впоследствии, что отнюдь не гордится этим обстоятельством.) Янг появляется в фильме одним из первых выступающих гостей — после Ронни Хоукинса (с которым “Бэнд”, а в самом начале шестидесятых — еще “Хоукс”, начинал свою деятельность), битниковского поэта Майкла Макклюра и неотразимого Доктора Джона (беретка, темные очки, пушистая борода, розовый галстук-бабочка). Поблагодарив Робертсона за честь выйти на сцену и получив в ответ дружески-ободряющее: “Фигня. Ты что, смеешься?” — Янг продолжает свой благодарственный спич в микрофон. Пара гитарных и губногармошечных аккордов. Робертсон театрально приставляет ладонь к уху, чтобы, распознав песню, сообщить ее название музыкантам. “Они врубились, Робби”, — заговорщицки произносит Янг. А затем — следует “Беспомощный”.

Эпизод с “Беспомощным 1976” исполнен звонкой красоты и — отсмотренный ретроспективно — печали. Все еще в порядке, в полном порядке: молодые радушные лица, веселые голоса. Мир делится на своих и чужих. Свои выиграли и наслаждаются победой. Они составляют единый гигантский бэнд, оттягивающийся и резвящийся напропалую. Чужакам остается лишь постараться не отставать от событий. Янг — при длинных волосах и баках. Голубая футболка, серовато-зеленый куртец, похожий на военный (странная любовь пацифистов к милитэри-стайл...). У Янга отдельный микрофон, но в соборном экстазе припева он жадно припадает к тому, в который поют Робертсон и басист Рик Данко. Где-то за кулисами, в темноте, снятая в профиль, напоминающая древнеегипетского сфинкса, ему вторит Джони Митчелл.

Оставим их здесь и теперь. Никогда не спрашивайте счастливых людей, который час. Тем более если их час уже пробил.

Винография:“Domaine Jacky Preys”. Cuvee Royale. Touraine, 2004.

И наш час пробил тоже—

во всех возможных смыслах, тайных и явных. Пробил (и не раз!) наш час как олдовых нефоров — длинные патлы, умильные рожи, нежные девушки за спиной, песнячки под гитару, “Где та молодая шпана, что сотрет нас с лица земли? Ее нет-нет-неееет...”, святой Д. Леннон и блаженная Й. Оно и прочая и прочая. Во веки веков. Не вышло ни века, ни веков. Все тогда же и кончилось — в семьдесят шестом году; заметим, что для нас это все кончилось, не начавшись. Там, за омытым нашими слюнями железным занавесом, сквернословили панки, уже наяривало “hot stuff”²³ черное диско, уже задумывали свои невообразимые чубы “новые романтики”, Роберт Смит почитывал “Постороннего”, а Лори Андерсон поигрывала на скрыпочке, бормоча короткие заклинания. Там — все шло своим чередом, “лето любви” обратилось триумфом порно, трах-перетрах под велкам ту зе хотел оф Калифорния, сач э лонли плейс, дас ист фантастиш! Тетка Тэтчер принялась казать кузькину мать, Барта сбила машина, Леннона застрелил какой-то мудак, потом пришел СПИД и слизнул белым языком всех остальных с их дурацкими песнями, прическами, куртками с бахромой и верой в Кришну-элэсдишну. Там — наступили новые времена: коротких песен, коротких гитарных проигрышей, коротких волос, коротких мыслей об удовольствии и длинных кокаиновых дорожек. А мы всё доигрывали чужие мертвые игры и песни, пока наконец и нам не пришел конец — вместе со страной, в которой жили. Так вот, сей час пробил для нас дважды. Потом еще и еще раз; потеряв чужое, стали терять свое — города, друзей, книги, годы. И вот, осев черт знает где, в чужих странах, в чужих городах, среди чужих драм, среди просто чужих, сами себе чужие, беспомощные без надежды на помощь, истеричные и циничные, как поздний Георгий Иванов (“...никто нам не поможет //И не надо помогать!”), взялись сочинять книжку о последнем, что осталось у нас, — о памяти. Нет, конечно, у нас ведь еще есть язык! Дезинфицированный, свободный от региональных и экзистенциальных бактерий, усиленный тщательно продуманными заимст-

²³ “Горячие вещи”, — так пела незабвенная Донна Саммер. Как тут не вспомнить бунинское: “Целую ручки и прочие штучки”.

вованиями, окрепший в вавилонской лингвистической толкотне, поседевший в засаде на единственное нужное слово... Живой ли? Вот вопрос... В этой новой (и для нас — последней) жизни язык — вещь достаточная сама по себе, но вовсе не необходимая.

Так вот, теперь бьет час и для нашей книги. Баам-баам-баам. Осталась пара ударов, и — тишина. Ни тебе аванса, ни пивной. Ни пряного лангедокского “Сира”, ни черного, как викторианский деготь, “Гиннесса”. Постблагодать с вежливыми для печени напитками и вежливыми для костенеющих мозгов воспоминаниями. А я вот вчера выпил чудный кофе в “Каабе”... В состоянии все крепчающей вежливости, ни горяч, ни холоден, один из соавторов этого сочинения приближается к долгожданной жизни без вредных привычек: без памяти и ее последствий. Ведь нет ничего, так говорил Будда. И не врал. Ничего нет. Ничегошеньки. Повторюсь: ни аванса, ни пивной. Сеанс йогического воспоминания завершается. Вспомнив — сделал прошлое небывшим. Не было никакого Омими, никакого Автозавода, никаких жалких свершений и страданий советского юного Вертера. Да и меня никакого нет. Комбинация скандх, и только. НИ-ЧЕ-ГО. Вот из этого не-своего не-собственного не-существования я передаю пламенный привет читателю (буде Господь, которого, видимо, нет, пошлет их не-мне и не-моему соавтору) и растворяюсь в весеннем вечернем воскресном воздухе (ве-ве-во-во), растворяюсь, как Чеширский кот, оставляя на пару мгновений улыбку сдержанной радости и скромного удовлетворения неосуществившимися трудами, прикладываю к губам уже невидимую руку, посылаю уже невидимый миру воздушный поцелуй, и вот уже не видно зубов, уже ничего почти не видно, только кончики губ, две веселые точечки задержались на мгновенье на белом листе, наконец и они исчезли. Но никакого Кирилла Рафаиловича не было.

Винография: вода.

Задержим Чеширского кота.

Еще только без пяти десять... К тому же “Беспомощный” с концертника “Neil Young Unplugged” звучит негромко. “Вырубившийся Нил Янг”, “Нил Янг в отключке” — переводчику-шутнику есть из чего выбирать. Альбом был записан 7 февраля 1993-го и вышел 8 июня того же года. Он сделан на основе передачи из цикла “MTV Unplugged”; имеется и кино-версия концерта. “Unplugged” означает “внестудийный” или, буквально, “отключенный”, “вырубленный”. Проект под этим названием был запущен в 1989 году; его звездным периодом стала первая половина 1990-х. Всемирно известная ныне и не имеющая своего отделения разве что на Луне, а тогда еще молодая американская телекомпания, специализирующаяся на музыкальных видеоклипах, взялась за организацию концертов известных “электрических” рок-исполнителей. С обязательным условием: обходиться исключительно акустическими инструментами. Отдадим должное чутью авторов идеи. Любителям погадать на эпохальной гуще есть над чем задуматься — достаточно вспомнить восторги, с которыми были встречены “анплагед”-альбомы Пола Маккартни (1991) или Эрика Клэптона (1992). И не только они. Проект был обречен на успех.

Считать ли этот успех реакцией на техно, отказавшееся от живого, оригинального звука в пользу микса и сэмплинга? Видеть ли в нем триумф экологии, в том числе экологии звуковой? Или — очередную попытку музыкального бизнеса приручить священные рок-чудовища, сделать их участниками безобидной семейной передачи с посиделками у телевизора и неонового камелька? А может быть, дело просто-напросто в усталости шестидесятниковских ушей? Многолетняя любовь к рок-н-роллу, как известно, не проходит для здоровья бесследно. В октябре 1992-го Янг выпустил “Луну жатвы”, альбом, сопоставимый с “Внестудийным Нилом Янгом” по своему если не исключительно, то преобладающе акустическому звучанию. Выходу “Луны жатвы” предшествовало заявление музыканта о том, что он больше не будет играть громких вещей. Электрические буйства довели Янга до гиперакузии, ветеранской болезни рокеров, — патологической обостренности слуха, сопровождающейся искаженным восприятием слышимого²⁴.

Возраст. Проклятое слово, которое, начиная с определенного возраста (да что ж это такое!), то и дело срывается с языка в качестве объяснения всего и вся. Возраст. В сопроводительном тексте к альбому 1993 года раздел посвящений занимает две строки. Вначале — лаконичное: “Для Пеги”, где под “Пеги” имеется в виду любимая супруга. Затем еще одна строчка: “„Беспомощный" — папе, Астрид, Бобу, Ирландской стороне и Расси”. Астрид Янг — сестра Нила по отцу, рок-певица, подпевавшая ему на альбоме; Боб — родной брат; Расси — мать. Что до “Ирландской стороны”, скорее всего, имеется в виду родня по материнской линии: прадед Нила был эмигрантом-ирландцем (отметим заодно, что имя “Нил” — ирландского происхождения).

Возраст. Читай: состояние задумчивости, из которого вдруг отчего-то не хочется выходить. Самодостаточность как принцип жизни, где “само” подразумевает расширенное “я” — расширенное до известных и вполне определенных границ: “я” плюс свои, посланные судьбой, с которой не поспоришь. Да и возможен ли такой спор? Можно ли спорить со снегом за окном поутру? С расстроенным видом матери, недовольство которой ты воспринимаешь на свой счет, хотя оно — следствие ночного разговора с отцом? Наконец, спорить с собственным именем и фамилией? Это называется: семья. Все счастливые семьи несчастливы, каждая несчастливая семья — несчастлива по-своему. Разница между первыми и второй заключается лишь в степени задумчивости сидящих вместе за завтраком. А затем, всю оставшуюся жизнь, ты пытаешься уверить себя в том, что ничего такого не было. Не было. А был снег за окном, варенье, намазанное на хлеб, дружные гласные и одна, нерешительная, согласная в названии городка, где ты впервые осознал себя как личность. Omemee. Amen. ОМ. Аминь несчастливым семьям. Мать умерла в 1990-м, накануне своего семидесятитрехлетия, так и не простив мужу ухода из семьи. Отец, который на старости лет напишет книгу “Нил и я” (1997), дабы продемонстрировать свою заинтересованность в судьбе сына, а заодно — напомнить о себе как писателе. Все в порядке. Всё в полном-полном порядке. Надо только сосредоточиться и забыть.

Забыть значит простить? Но прощение подразумевает память, память о лучшем — бывшем или мыслимом как идеал. Выделив семейным посвящением “Helpless” из четырнадцати песен, составивших альбом, не дал ли тем самым Янг ключей к пониманию своего тогдашнего состояния? По сравнению с тремя предыдущими, авторская версия “Беспомощного” 1993 года исполнена человеком, сосредоточенным на себе. Пять минут сорок восемь секунд — это много, это нехитовый формат. Сорокасемилетнему герою рок-н-ролла уже некому и нечего доказывать, некого и не в чем уверять.

Знаковый инструмент для “Беспомощного”, гитара здесь отсутствует. Ее заменяет фортепиано, выводящее песню за пределы привычного рок-саунда. Из прошлого осталась губная гармошка, напоминающая о янговских фолк-корнях — как и появившийся впервые аккордеон (Ниле Лоф-грен). Кроме того, имеются две дамы на подпевке: уже упомянутая Астрид Янг (та, что слева, в темных очках, с двумя золотыми крестами, готично украшающими бюст) и Николетта Ларсон. Эпоха тантрических диалогов с Джони Митчелл осталась в прошлом. Все, что позволено бэк-вокалу, — это

²⁴ В 1994 году зарок был нарушен. На альбоме “Покоится с ангелами”, записанном с “Сумасшедшей лошадью”, громких электрических вещей вполне хватает.

припопсованный однословный рефрен. Нереализованная женская энергия вкладывается в бедропокачивания — с тяжеловесной грацией кобыл, обмахивающих хвостом круп. Виновник музторжества сидит за фортепиано в профиль — бородатый, отрешенный, напоминающий инопланетянина. Созданию научно-фантастического амбьянса способствует сценография: зависшие в голубом сумраке структуры, смысл которых наверняка ясен устроителям концерта, но отнюдь не зрителю, взирающему с дивана на экран. Монотонные клавишные трехзвучия иногда разнообразятся музыкально-шкатулочными переливами в правой руке. Пританцовывающий аккордеонист ловит импульс, перехватывая его, отправляя далее, в космос. Блажен тот, кто въехал. Тем, кому не вернули запрошенную юность, остается лишь нажать на кнопку “стоп” пульта и прослушать — в тысячный раз! — четвертую песню на “Дежавю”.

Винография:“Гиннесс”, сиракузское, две таблетки “Алкозельцера”,

приготовленные на утро.