Обочины» (?) и «магистрали» (?) музыкальной истории. Исторически «медленное» и исторически «быстрое»

Музыка и «музыки».

1. Музыка и «музыки». Газетные репортажи или рекламные объявле­ния не называют литературой За понятием «литература» закреплены представления о романе или поэме, эпиграмме или сказке, наконец, о публицистическом эссе или проповеди Не все, что изложено литератур­ным языком, не все, что написано и напечатано, не все, что можно прочесть, относят к искусству слова Иначе обстоит дело с искусством звуков Музыкой называют и Шестую симфонию Чайковского, и песенку «Не жди меня, мама, несчастного сына», и джазовую импровизацию, и напев чукотского шамана Все, что поется и играется на музыкальных инструментах, что может быть запечатлено в нотной записи или в фонограмме, что слушают не как речь и не как шум, принято именовать музыкой

Общее понятие «музыка» парадоксально Оно суммирует совершен­но несоединимые реалии «грязные тона», обязательные в джазе, и идеальную чистоту камертонной настройки, обязательную при испол­нении симфонии, шокирующую пестроту наряда эстрадного исполни­теля и строгую униформу академического оркестранта, неуверенное треньканье на гитаре подростков во дворе (впрочем, вполне довольных своим музицированием) и блестящую виртуозность скрипача, играю­щего «Каприсы» Паганини, режущий уши европейца визг певцов традиционной пекинской оперы и малосмысленный, пресный (на восприятие неевропеизированной китайской публики) голос Паварот­ти

Если бы еще реалии, о которых идет речь, постоянно взаимодейство вали, тогда можно было бы подводить их под единое понятие Но до XX века индийская рага жила в своем культурном пространстве, а европейское многоголосие - в своем, без всякого их соприкосновения, хотя индийский чай в Европе пили уже достаточно

давно, а европейцы успели нажить в Калькутте или Бомбее значительные капиталы.

Понятие «музыка» представляет собой своего рода миф. Его корни - в древних космологически-религиозных учениях (типа пифагорейст­ва, конфуцианства), выдвигающих образ музыки - эквивалента уни­версальных законов мироздания. Миф о «музыке вообще» варьиро­вался европейскими средневековыми теологами, теологически настро­енными математиками (например, Г.Кеплером), романтическими мыс­лителями (например, Шеллингом, Новалисом). У всех музыка оказыва­лась знаком всеобщего миропорядка. При этом все имели в виду некоторую вполне определенную музыку (средневековые теологи - ту, что звучала в церкви в средние века; романтики - чаще всего классические сочинения Моцарта или Бетховена), которая, будучи приравнена бытию в целом, и сама делалась музыкой-в-целом¹. На уровне обыденного словоупотребления мифологизация «своего» при­вычного вида музыки «оседала» в виде лексического неразличения шаманского камланья и пения оперного тенора.

Однако устойчивый миф, как и обыденное словоупотребление, не бывают кругом неправы. Хотя отдельные виды музыки противоречат друг другу подчас кардинально, хотя чаще всего они слабо взаимодей­ствуют в культуре, все же не то общее их связывает.

Любая музыка, даже очень плохая или совсем несерьезная, так или иначе символизирует человеческое существование. В ней выражено определенное видение пространства, понимание времени; в ней эсте­тизированы (то есть превращены в предмет доставляющего удовольст­вие или побуждающего к мысли созерцания) различные чувствования (от экстаза телесной радости до метафизического отчаяния) и духовные устремления (от религиозных до связанных с «холодным» интеллекту­альным конструированием). Любая музыка, если она хороша, вызывает специфический восторг - наслаждение свободой голоса и дыхания в пении, точностью и раскованностью моторики в инструментальной игре (слушание же - это скрытое пение и скрытая игра), наслаждение способностью сделать голос или звучание инструмента выразительны­ми. Человек превращает свои руки, мышцы, дыхание, голосовые связки в звучание, перевоплощается в звуки, и это приносит такое же удоволь­ствие, как исполнение роли в театре или преодоление трудностей в спортивном состязании. Соединение в музыке символизированных человеческих ценностей и раскрепощенного самовыражения придает ей двоякую важность: она есть и «книга» (часто даже «священная книга»),

в которой запечатлены представления о последних основаниях человеческого бытия, и «игра» (в смысле театра и спорта), увлекающая своими условными правилами и обнаруживаемой в их рамках непред­сказуемостью.

Однако сказанное о единстве музыки не означает, что из различных «музык» можно выстроить единую историю. Историй музыки столько, сколько есть устойчивых корреляций между факторами, которые опре­деляют музыкальное творчество как особую деятельность: деятель­ность, заполняющую дистанцию между «писанием книги» и «игрой-состязанием».