Автор литературной записи юрий рогозин
АЛЕКСАНДР ЗАЦЕПИН
«ЕСТЬ ТОЛЬКО МИГ!..»
АВТОР ЛИТЕРАТУРНОЙ ЗАПИСИ ЮРИЙ РОГОЗИН
Книга известного российского композитора Александра Зацепина, автора музыки к популярнейшим кинофильмам и многочисленным шлягерам, - о времени и о себе. Это увлекательные, с юмором написанные истории о собственной жизни, о звездах кино и эстрады, режиссерах, отечественных и зарубежных – от Леонида Гайдая и Аллы Пугачевой до Клаудии Кардинале и Шона Коннери. Это истории создания хитов и рассказы о работе над музыкой к фильмам, о непростых отношениях людей на эстраде и за ее кулисами. О Париже, где композитор прожил почти двадцать последних лет…
Композитору А.С. Зацепину.
Уважаемый Александр Сергеевич!
От всей души поздравляю вас с юбилеем!
Ваши замечательные запоминающиеся мелодии знают и любят миллионы поклонников эстрады. «А нам все равно», «Остров невезения», «Есть только миг» – без этих песен трудно представить популярные отечественные фильмы. Для самых известных исполнителей работа с Вами стала настоящим творческим успехом.
Желаю Вам, уважаемый Александр Сергеевич, всего самого доброго, здоровья и благополчия Вам и вашим близким.
Президент Российской Федерации
В. Путин.
9.03.01.
…И в тяжелые, трудные минуты своей жизни, и в спокойной ёобстановке на отдыхе, в приподнятом настроении, когда все выходит, спорится, - частенько напеваю фрагменты из любимых мной песен Александра Зацепина. Признаюсь, раньше я не всегда знал, что это Зацепин, но то, что это выдающиеся, талантливые, замечательные произведения – настоящая классика, - чувствовал и понимал наверняка!
Песни Александра Зацепина стали настолько популярными и близкими, что трудно представить без них хотя бы один дом, одну семью на огромном пространстве – шестой части суши, - именуемом ныне Содружеством независимых государств.
Что касается меня и моей семьи, то мы любим все песни Зацепина, но больше всего – «Есть только миг» - на стихи так же любимого нами поэта Леонида Дербенева. Для меня эта песня – разговор с вечностью, с космосом. Когда звучит «Есть только миг», время останавливается. Думаю, это вершина творчества Зацепина. Я часто слушаю ее, и она прибавляет мне сил, позволяет преодолеть трудности.
В свои годы Зацепин остается не только в ладах с самим собой и своим творчеством, но и с людьми, его составляющими. Это – коллеги-композиторы. Это – его ученики. Это – выдающиеся исполнители его песен, многих из которых он заметил и привел на большую сцену и в кино.
Так держать, дорогой Александр Сергеевич! Дальнейших Вам творческих успехов, счастья, здоровья и процветания.
Постоянный поклонник Вашего таланта,
Сергей Степашин,
Председатель Счетной палаты
Российской Федерации.
10.03.02.
РАНДЕВУ В 16.90., ИЛИ ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА ЛИТЕРАТУРНОЙ ЗАПИСИ
Конечно, эта книга должна была выйти лет двадцать назад. Когда Александр Сергеевич Зацепин жил в нашей стране. Когда все звезды эстрады и кино пели его песни. Когда на чемпионатах мира фигуристы выступали под его мелодии, а граждане Советского Союза танцевали под его музыку во всех ресторанах и кафе. Когда один за другим выходили его фильмы, становившиеся самыми кассовыми. Когда были живы два замечательных Леонида – режиссер Гайдай и поэт Дербенев, с которыми он много лет плотно работал и дружил…
Наверное, Париж – хороший город. И Александру Сергеевичу, гражданину России и Франции, там хорошо. Слава Богу, что теперь он решил проводить в России большую часть своего времени, написал массу новых песен, сделал фильм с Игорем Угольниковым, начал выступать на творческих вечерах, по радио и телевидению.
Ах, если бы он не был таким скромным!.. Даже в лучшие его годы пресса очень мало писала о нем. Его лицо крайне редко появлялось в газетах, он не ходил на киношно-эстрадные тусовки, всегда был примерным семьянином, и к тому же почти не пьет. Он не ездил на гастроли, не выступал по телевидению: жалко было тратить время попусту. Вместо всего этого он с удовольствием сочинял музыку.
Один из лучших шахматистов Анатолий Карпов как-то заметил: «Шахматы - моя жизнь, но жизнь – это не только шахматы!» Перефразируя чемпиона, о Зацепине можно сказать так: музыка – его жизнь, а жизнь – это только музыка…
И ничего не поделаешь! Это уж как Бог дал.
Поэтому он и написал музыку к доброй сотне кинофильмов, балету, спектаклям, мюзиклам и около четырехсот песен.
Удивительно, но с таким багажом и известностью Зацепин никогда не был жалован властями. У него даже звания «Народного артиста» нет. «Заслуженного деятеля искусств» ему присвоили несколько лет назад. А когда в 2001 году Союз композиторов выдвинул на «Народного», чиновники сказали: «Еще не прошло положенных между званиями пяти лет!»
Выходит, не дотянул.
Другое дело, а нужно ли ему еще и звание «Народного артиста», если народ его и так любит?..
Зацепин – композитор уникальный. Есть композиторы, пишущие только симфоническую музыку. Есть – пишущие только для кино. Или только для эстрады. Зацепин же умеет все.
За последние четверть века, что мы знакомы с маэстро, он совсем не изменился. Так же энергичен, полон сил и вдохновенья. Так же делает каждый день зарядку. Так же весел и всегда готов к розыгрышу. И так же много работает.
За его плечами немало юбилеев. Но никто из наших прежних президентов не почтил своим вниманием композитора. Се ля ви, как говорят милые его сердцу французы. Президенты приходят и уходят, их ругают, забывают, а Зацепин остается. Его музыку знают и любят. Его песни поют уже почти полвека. И только нынешний президент помнит о нем. Поздравил с 75-летием теплой телеграммой.
А что до других сановников, так они как бы в стороне. К некоторым из них мы обращались с просьбой поучаствовать в организации юбилейных концертов композитора в ГЦКЗ «Россия», - так они как воды в рот набрали! Только Сергей Степашин, Юрий Лужков, да Иосиф Кобзон помогли…
…Я познакомился с Зацепиным в феврале восьмидесятого (теперь уже прошлого века), когда он был в зените славы. Так получилось, что школьный друг Александра Сергеевича – в ту пору главный инженер Новосибирского домостроительного комбината – Вадим Авенирович Миловидов был другом нашей семьи. Как-то раз он обмолвился, что рос вместе с Зацепиным. Для меня, молодого журналиста и старшекурсника железнодороржного института (из которого когда-то был отчислен мой знаменитый земляк-композитор), этот факт был большой удачей. Для областной молодежной газеты я готовил интервью со всеми заезжими звездами кино и эстрады, а тут, оказалось, есть неформальный выход на самого Зацепина! Можно написать очерк для толстого журнала «Сибирские огни». Кроме того, в душе таилась надежда предложить композитору собственные стихи…
Попробовал бы сейчас двадцатилетний провинциальный журналист хотя бы дозвониться до мастера такой величины, как Зацепин!.. Уж не говорю: встретиться – хотя бы дозвониться.
И вот он, старый, добрый дом на Арбате. Звоню в заветную дверь. Слышу лай небольшой собаки. Открывает очень приятная, обаятельная Светлана Сергеевна, жена композитора. Следом появляется сам маэстро. Вельветовый пиджак (тогда вельвет был моден и дефицитен), темные волосы, короткая стрижка, веселые серо-зеленые глаза, крепкое рукопожатие. Рядом – повизгивающий пудель Тимка.
Огромная гостиная. Рояль в ней занимает места не больше, чем в обычной квартире - телефон на письменном столе. Несколько диванов и кресел, стены обиты тканью поверх звукоизоляционного материала.
Сажусь в какое-то невероятно мягкое кресло, которое меня тут же поглощает. Достаю диктофон, и после короткого рассказа о Новосибирске мы начинаем работать.
Через какое-то время появляется Светлана Сергеевна, приносит чай и пирожные.
В этой гостиной-студии собирались музыканты и певцы, репетировали и записывали новые произведения Александра Сергеевича. В смежной маленькой комнатке - магнитофоны, микшеры, пульты. Часть этой сложной аппаратуры композитор сделал собственноручно.
После второй рабочей встречи насмеливаюсь предложить стихи. Но выясняется, что он, к сожалению, не пишет на стихи, а сначала сочиняет мелодию. Однако в силу деликатности стихи берет и обещает посмотреть.
Очерк получается большой. Посылаю Зацепину. Приходит приятный ответ: «Если честно, не ожидал, что получится так здорово!»
В «Сибирских огнях» ставят в план, но постоянно отодвигают. Обычная практика для толстых журналов. Проходит год, два…
Устав ждать, посылаю очерк в Москву, в самый популярный тогда молодежный журнал «Смена». И там его печатают! А на календаре уже май восемьдесят третьего года.
Звоню Зацепину, чтобы занести журнал.
-А папа уехал во Францию, - говорит его дочь Лена.
-Когда вернется? - спрашиваю.
-А он насовсем… Он, конечно, будет приезжать, но когда, не знаю…
И тут мне звонят из «Смены»:
-Караул! Что же ты не сказал, что Зацепин уехал?..
-Так я и сам ничего не знал, - отвечаю.
-Нас же вызывают на ковер в ЦК комсомола: как мы можем писать о человеке, который уехал из страны?!.
-Давите на то, что он сохранил гражданство и уехал не навсегда, - советую я.
И это было чистой правдой.
К тому времени я перебрался в Москву. Почти с такими же приключениями, как когда-то Зацепин. После публикации этого очерка мне предложили работу в «Смене», о чем еще недавно я и не мечтал. И тут вдруг– такой скандал!..
Но то ли в ЦК все же любили музыку Зацепина, то ли главный редактор «Смены» сумел убедить комсомольское начальство, что композитор не предатель Родины и даже не диссидент. То ли просто звезды встали, как надо было, - проблема тихонько рассосалась, и в престижную «Смену» меня все-таки взяли…
Так знакомство с любимым композитором вначале проложило, а потом чуть не закрыло мне дорогу в большую журналистику. Как говорит Михаил Жванецкий, «тщательнее надо»! Выбирать героев для очерков. И обязательно зондировать их на предмет отъезда за границу.
Моей мечте – написать песни с Зацепиным – суждено было сбыться двадцать лет спустя. Его постоянный соавтор и друг Леонид Дербенев, прекрасный поэт, умер несколько лет назад. Весной 2001 года, когда мы только планировали начать работу над этой книгой, Александр Сергеевич как-то сказал:
-А, может, ты попробуешь написать стихи к моим новым мелодиям?
Кое-какой опыт у меня уже был. С десяток песен на мои стихи исполняли «Самоцветы», Николай Мозговой, Борис Лобанов.
Готовых мелодий у Зацепина оказался целый вагон и большая тележка. К тому же количество их постоянно прибавлялось.
Самое трудное в написании стихов на готовую мелодию – найти тему, сюжет. Но это проблема решаемая. Особенно, когда в твоем распоряжении прекрасные мелодии, рождающие массу ассоциаций.
В итоге на юбилейных вечерах Зацепина в январе 2002 года в зале «Россия» наряду с его золотыми шлягерами прошлых лет, которые исполнили Алла Пугачева, Иосиф Кобзон, Филипп Киркоров, Олег Газманов, Валерий Сюткин и другие звезды, прозвучали и одиннадцать новых песен. Их пели Анне Вески, Виктор Салтыков, Ксения Георгиади, Анастасия, Дмитрий Ряхин, Теймураз Боджгуа, Владимир Ступин, Ирина Бережная, группы «Балаган лимимтед», «Шиншиллы», ансамбль «Бабье лето».
Сегодня в нашем совместном творческом багаже более двух десятков песен. Но какие наши годы!.. Благодаря стараниям директора композитора Марии Кузнецовой большая часть песен записана, а несколько уже вышли в сольных альбомах исполнителей.
Зацепин – человек очень веселый. Такое ощущение, если он в данный момент не сидит у рояля, то занят тем, что выдумывает, как бы кого-нибудь разыграть.
Вот, например, какую телеграмму получил от него из Крыма в семидесятых годах его друг замечательный композитор Александр Флярковский:
«Вашу дачу отремонтировали почти всю. Девятая комната подгнила. Всех ваших свиней держим в сарае. Скотомет не в порядке. Пришлось кабана зарезать. Сообщите, выслать ли вам его голову. Варвара Петровна держит ее в холоде. Целую. Моцуоки».
Телеграмму долго не принимали на почте: в адресе получателя значился Союз композиторов…
А после вот этой телеграммы к Флярковскому приставали коллеги с просьбой растегнуть рубашку на груди:
«Вы просили свести вам похабную татуировку на груди. Сообщите, какой давности она. Высылаем вам настенный аппарат для снятия вашей пошлой татуировки на 220 вольт. Правила пользования прилагаются. С приветом П. Аедоницкий».
Известный композитор Павел Аедоницкий, другой приятель Зацепина, естественно, тут был не при чем. Когда же Флярковский демонстрировал настойчивым желающим, что у него нет никакой татуировки, ему недоверчиво говорили:
-А-а, ты ее уже свел!..
…Вечером договорились встретиться. Днем композитор должен был уйти по делам. Звоню:
-Александр Сергеевич, вы вернулись?
-Куда, в Россию?
-?!.
Лифт останавливается на его этаже, открывается дверь – и не понятно, откуда, в меня летит бумажный самолетик. Перевожу взгляд – вижу в дверях квартиры улыбающегося Александра Сергеевича…
Лезу во внутренний карман куртки и неожиданно натыкаюсь на незнакомый предмет. Батюшки-светы, пробка от «Шампанского»! Готовый компромат! Мучительно соображаю: откуда она там взялась?.. Постепенно доходит: ага, проделки неутомимого маэстро!..
Сидим у меня за семейным столом, завтракаем. Моя жена Жанна приготовила сырники. Жуем. Вдруг Александр Сергеевич молча, с каменным лицом поднимается со стула. Что случилось?!.
-Сырники настолько вкусные, - спокойно поясняет Зацепин,- что отношение к ним нужно отметить вставанием!..
-Юра, давай встретимся сегодня в шестнадцать девяносто? - предлагает по телефону композитор.
Быстро считаю в уме, какое должно получиться время, и невозмутимо переспрашиваю:
-Короче, в половине шестого?
-А-а!.. – раздается в трубке веселый голос маэстро. - Понял!.. А то некоторые никак не могут сразу сообразить…
Вот такой он, композитор Зацепин.
Укатил на месяц в «Париж, по делу». Звонит:
-Юра, я тут кое-что написал… Может, конечно, ерунда. Тогда выкинем! Но надо послушать…
Конечно, надо, Александр Сергеевич. Приезжайте, послушаем!
Юрий РОГОЗИН.
С НОЖНИЦАМИ ПО ЖИЗНИ
В мою музыкальную кухню, как слоны в посудную лавку, постоянно протискивались некомпетентные люди. В советские времена это было обычной практикой. В работу вмешивались и Союз композиторов, и Союз писателей, и комсомол, и партия, и прочие отзывчивые организации. Смотрели – какая музыка, аранжировка, какие стихи, как поют, кто поет. Допустим, приношу я на радио новую песню, записанную Пугачевой, (когда начинал работать с ней, она еще не была известной), а там говорят:
-Хорошо... Но нельзя ли перепеть припев? Почему она именно так поет? Можно это сделать как-то помягче?..
-Нельзя, - отвечаю, - мягче! Здесь надо именно так спеть. Вот смотрите…
И начинаю объяснять. Иногда удавалось убедить, иногда - нет. Тогда приходилось что-то перепевать. Не та, видите ли, манера, не так спел… Редакторы боялись своих вышестоящих начальников. Вдруг те им скажут:
-Как это вы пропустили?.. А подать сюда Тяпкина-Ляпкина!..
Твист, к примеру, очень ругали. Танец такой был. Говорили:
-Это же преклонение перед Западом! Не допустим!
Нельзя было оркестр называть джаз-оркестром. Он должен быть только эстрадным! В сборниках не печатали какие-то песни, ноты. Так, не издавали ноты танго Остапа Бендера из фильма «Двенадцать стульев». Наверно, у песни был какой-то капиталистический привкус…
Выпускал я пластинку «Дело не в погоде». Художественный совет ее одобрил - и музыку, и текст. Потом литературный материал куда-то посылают, и он возвращается с ремаркой: «Дело не в погоде, а в чем же тогда?.. Название заменить!» Бдительные очи хирургов от искусства узрели в названии скрытый тайный смысл. А, может, и реальную угрозу существующему строю. Мало ли чего там эти композиторы и поэты насочиняют! Вечно у них в голове бардак – женщины, вино и революции!.. Ладно бы, только женщины и вино…
А тираж-то пластинки уже готов! Деньги затрачены, все отпечатано, песня с таким названием записана. И что прикажете делать? «Закрывать» пластинку и не выпускать?
Крамольное название сменили. Не поскупились изготовить новые конверты. Вымученная пластинка все-таки вышла. И песня «Дело не в погоде» осталась…
Или вот. Снимается фильм «31 июня». Съемки идут на «Мосфильме» по заказу Центрального телевидения. И тут, словно парнокопытные из табакерки, вдруг появляются два человека. Смотрят еще не совсем готовый, но уже почти собраный фильм и делают более тридцати принципиальных замечаний! Например, по части балета:
-Убрать все места, где есть намек на голое тело!
Но что значит «голое тело»? Понятие весьма растяжимое. Голое до колена или до локтя? Это же балет! Балерины вообще почему-то взяли за правило танцевать с голыми до неприличия ногами.
По музыке было такое замечание: «Аранжировка – типичные зады капитализма. Всех солистов надо заменить». Коротко, но как емко!
Кто-то из нашей группы спросил:
-Может, вообще вместо Йоалы и Долиной поставить Лещенко и Толкунову?
-А что, - ответили, - можно и так.
В зале раздался смех. Но это был смех сквозь слезы.
Естественно, никто из нас не имел ничего против Лещенко и Толкуновой, замечательных солистов, но фильм был другого жанра и требовались совершенно другие исполнители!
Режиссера «31 июня» Леонида Квинихидзе после таких замечаний чуть кондратий не хватил. Хоть закрывай картину! Ведь приказано все вырезать, песни убрать, солистов поменять. «Гипс снимают, клиент уезжает!..» Хорошо, что директор «Мосфильма» Сизов был человеком творческим, писал книги и к искусству относился с нежностью. Он посмотрел материал и сказал Леониду Квинихидзе:
-Ничего не меняй, продолжайте так! Сделайте мне две копии.
Одну копию он отправил на телевидение (потому что снимали картину по заказу Центрального телевидения). А вторую хитрый Сизов пустил по государственным дачам.
На телевидении тянули с ответом до последнего момента. Прислушивалось: а что там говорят по поводу фильма?.. А там как раз отнеслись очень положительно. Мы с Квинихидзе ходили на ЦТ к главным начальникам. Одна теле-начальница все меня допытывала:
-Александр Сергеевич, ну, почему у вас Яак Иоала в начале фильма поет одним голосом, а когда он по сюжету уже в двадцать первом веке, то другим? Голос у него меняется, становится каким-то хриплым…
-Так это уже другой человек! – объясняю. - Другой век, другая манера.
А в ответ слышу:
-Нет, так не пойдет!.. Пусть перепоет!
-Нельзя!..
-Тогда мы эту песню вырежем!
И две песни из картины вырезали. Слава Богу, хоть фильм остался. Потом его пустили в эфир в новогодний вечер. Но не в одиннадцать часов, а в восемь, когда все либо едут в гости, либо готовят праздничный стол, и до телевизора еще не добрались…
А потом фильм положили на «полку» лет на восемь. Потому что исполнитель главной роли Саша Годунов из Большого театра после гастролей остался за границей. А это приравнивали к предательству.
Вот «Кавказская пленница» как-то проскочила! Там ничего страшного не было. У Гайдая, правда, вырезали совершенно замечательный кусок, где Этуш играл в кителе «под Сталина». Меня, как композитора, напрямую это не касалось, только косвенно. Но все равно было обидно за Леню, вырезали много смешных реплик.
В фильме «Иван Васильевич меняет профессию» к музыке тоже не придирались. Вырезали опять только гайдаевские режиссерские находки.
Удивляюсь, как в «Бриллиантовой руке» проморгали песню «Остров невезения»!.. Это какое-то чудо! Как они не увидели, что «Остров невезения» очень похож на нашу страну?.. Хотя мы и не собирались пропихивать антисоветчину, внутреннее отношение к окружающей обстановке, к системе все равно проявлялось... Эта песня была такая яркая по тексту – про «людей-дикарей», поэтому, навереное, и в голову никому не пришло, что кто-то решился бы так открыто «наезжать» на Советский Союз.
Однако у цензоров было столько придирок к режиссеру, что «Бриллиантовая рука» оказалась под угрозой закрытия. Но Гайдай не был бы Гайдаем, если бы не сделал ход конем. В конце фильма после надписи «Конец» он поставил документальный кадр… атомного взрыва! Цензоры схватились за голову: мало того, что в фильме – «криминальные песни», так еще и атомный взрыв!.. Надо убрать две песни, антисоветчину в диалогах!
Но Гайдай упорно отказывался.
Через несколько дней ему в отчаянии предложили:
-Ну, хорошо, пусть все останется, как есть, только ради Бога убери этот проклятый взрыв!..
-Ладно, так и быть, - вздохнул хитрый Гайдай, - взрыв уберу...
И спасенный фильм вышел на экраны! Не придумай Леня этот отвлекающий момент в виде взрыва, еще неизвестно, чем бы закончились игры с цензорами...
По-моему, до сих пор в нашей стране никому не удалось сделать столь яркую и любимую народом эксцентрическую комедию.
Да, Гайдай был не только великим режиссером, но и великим комбинатором!
Вот так вокруг нас постоянно летали длинные ножницы и скальпели, норовившие что-нибудь любовно оттяпать. И это не проходило бесследно. На моей творческой кухне закипал бульон недовольства. Он бурлил, бурлил, да и вылился через край…
МОНАСТЫРСКАЯ ЖЕНА
В то время уже кое-кто уезжал из Союза. Некоторые ехали сначала в Израиль. Оттуда не без сложностей можно было куда угодно. Но у меня рука не поднималась сделать что-то фиктивное. Оформить, к примеру, за взятку бумаги о том, что я еврей или жениться на еврейке… Придумать, конечно, можно было. Но я же не хотел уезжать насовсем! Только поработать! Мне было пятьдесят лет, полон сил и идей.
И тут в шляпе с тросточкой снова появился изящный джентльмен по имени Случай.
Напротив нашего дома в Большом Ржевском переулке жила знакомая моей жены. Они вместе работали в музыкальной школе, ходили друг к другу в гости. У нее был муж француз, переводчик и преподаватель русского языка в Париже. В свое время он шесть лет преподавал французский в Одесском университете. Меня с ним познакомили. Ален оказался очень симпатичным парнем. К тому времени я уже был один, моя жена Светлана, с которой мы счастливо прожили почти тридцать лет, умерла. Я рассказал Алену о своих мытарствах. Он говорит:
-У меня во Франции - сестра Женевьева, она не замужем. Давай познакомлю тебя с ней?
Он показал мне ее фотографию. Женщина мне понравилась. Француженка… В этом есть какая-то экзотика.
Потом она приехала сюда, я ей тоже почему-то понравился. Русский... Наверно, в этом тоже есть свой аромат. Для француженки.
Возникла взаимная симпатия.
Женевьева была очень мила. Она художница, к тому же пела в хоре, знала и любила музыку. У нас было что-то общее.
Прошло какое-то время, и я решил: где наша не пропадала, женюсь! Шел 1980-й год. Мы расписались.
Вот так неожиданно получилось, что я женился на чуждой советскому человеку иностранке. Конечно, у нас на этосмотрели косо. Но что делать? Спасибо, что хоть не американка!.. У нас с Америкой холодная война!
Я думал: не получится – расстанемся. Дочь у меня уже большая. Она особого значения тому, что я женюсь, не придала.
Говорили мы с Женевьевой по-английски. Я французский не знал, она английский – не очень, но постоянно что-то подучивала. Выучила и несколько слов по-русски.
Недавно я хотел с ней встретиться, просто поговорить. Но Ален сказал:
-Не надо. Ей будет тяжело: она тебя еще любит…
Ей было сорок два года. Детей не имела. Замужем не была. У нее очень интересная судьба. Когда-то отец не разрешил ей выйти замуж за ее возлюбленного, и она ушла в монастырь. И прожила там пятнадцать лет. Потом вернулась в мир, жила в Тулузе. А потом произошла наша историческая встреча.
Итак, мы зарегистрировались и поехали в Иваново, в Дом творчества на двадцать дней. В Рузе, под Москвой, жить вметсе нам не разрешили: жена-иностранка очень опасна для державы. А в Иваново - можно, все-таки далеко от столицы. У нас там был медовый месяц. Она нарисовала мой портрет. Я предложил ей жить в Советском Союзе, но она отказалась. Ее пугала атмосфера, создаваемая властями. Я наивно предложил жить полгода во Франции, полгода – здесь, полагая, что нам так позволят добрые советские начальники. Но не тут-то было!
Когда Женевьева приехала в Москву в первый раз, будучи моей женой, и я встречал ее в аэропорту, мне сказали:
-Она поедет в автобусе с инострацами, а не в вашей машине!
Объясняю:
-Я же муж!..
-Да хоть Папа Римский! Нет, и все!
И я в машине ехал за автобусом. В качестве почетного эскорта. Подъехали мы куда-то, что-то ей там отметили, разместили в гостинице «Космос». В Москве как раз проходила Олимпиада-80. Кругом было много родной милиции. Мы заходим в гостиницу, и вдруг в тамбуре, между дверями возникают трое в штатском со строгими лицами. И требуют у Женевьевы документы. На Западе в гостиницах из закутков никто внезапно не выныривает и не спрашивает паспортов. Женевьему затрясло от страха, как в тропической лихорадке. Она сначала подумала. Что это бандиты.
Наша тройка очень внимательно изучила документы Женевьевы, а мой паспорт даже не попросила. Хотя мы разговаривали с ней только по-английски. Наверно, у меня от волнения на лбу проступило клеймо «Made in USSR».
Но это была только прелюдия. Мне не разрешили жить в гостинице вместе с женой, а ей - у меня дома!
Союз композиторов разрешил нам пожить вместе в Иваново, хотя в парткоме СК смотрели косо. Но это уже было позже. А в первый приезд Женевьева пожила неделю, помучилась (в гостиницу меня пускали с трудом, в одиннадцать вечера требовалось очистить помещение от гостей), и уехала во Францию. А я подал документы в центральный ОВИР, там у меня был хороший знакомый. Я сказал, что хочу поехать к жене во Францию на три месяца. Проходит два-три месяца, рассмотрели мои документы. И мой знакомый говорит:
-А тебе отказали! Почему? Считают: не целесообразно. Теперь только через год можешь обращаться.
Год надо ждать! Двести лет надо ждать, чтобы к жене попасть! Что ж, видимо, придется долго жить. Вот я долго и живу…
Спрашиваю:
-Что же мне делать?
Он отвечает:
-Если опять напишешь «на три месяца», тебе опять откажут. Еще год будешь ждать. Так будешь пять лет ждать, тогда, может, и разрешат. Напиши лучше – «на постоянное место жительства». Отпустят!..
-Но я не хочу на постоянное!..
-Ты ничего не теряешь. У тебя здесь дочь, у нее квартира (квартира была переоформлена на имя дочери - А.З.). Напишешь письмо, она потом пропишет тебя на своей площади. Если не было бы дочери, обратно тебя бы не приняли. А так в любой момент можешь вернуться.
Это - теоретически. Забегая вперед, скажу, что практически меня обратно не пускали полтора года!
Но тогда мне ничего не оставалось, как соглашаться на предложенный вариант. Но и на него ушло целых два года! В 1980 году я подал документы, и только в 1982-ом мне дозволили сматывать удочки.
ПОКА ШЕКСПИР ОТДЫХАЛ…
Я собрал кое-какие вещи, ноты. Рояль, книги, картины, конечно же, взять с собой не разрешили. Что мог, все уложил в машину. Мне великодушно выписали документ о том, что мои «Жигули» пятой модели могут не возвращаться на родину. Я поехал через Ленинград - в Хельсинки, там у меня жил знакомый продюсер Юсси Кохонен. Мы работали с ним в советско-финской картине Гайдая «За спичками». Он говорил мне, что у него в Хельсинки есть режиссер, который хотел бы со мной работать. И ему в тот момент требовалась музыка танго. И я для этого написал пять разных танго. Юсси послушал и сказал:
-То, что надо! Приедешь – будешь работать.
И я поехал.
На таможне меня встретил интеллигентного вида офицер-пограничник и сообщил, что машину я должен непременно вернуть отчизне, щедро поившей меня березовым соком.
-У меня ж разрешение на постоянное место жительства, - слабо сопротивлялся я, - и машина не ворованая!..
Страж театрально разводил руками и делал книксен: мол, рад бы, да ничего не могу. Пришлось клятвенно пообещать, что обязательно верну железного коня в родное стойло.
Приехал я в Хельсинки с радужными надеждами, подышал буржуазно-демократическим воздухом, пожил у своего приятеля несколько дней. И тут выяснилось, что, к сожалению, обещанного фильма не будет: финансы поют романсы. Нет денег - нет фильма. Утром деньги – вечером фильм.
Но добрый приятель Юсси пообещал мне помочь. У него есть друг, режиссер Войтех Ясный, тот в свою очередь - друг знаменитого Милоша Формана («Полет над гнездом кукушки»), они оба из Чехословакии. Ясный сейчас в Германии снимает фильм «Самоубийца» по Эрдману. И у него нет композитора!..
После звонка моего приятеля Войтех Ясный сразу согласился со мной работать, чему я был крайне удивлен и обрадован: на Западе очень тяжело получить работу. Потом я узнал, что его композитор заболел, попал в психиатрическую больницу. Ну, может, не все же композиторы туда попадают…
Я приехал во Францию и связался по телефону с Ясным. Он сказал, что будет на следующей неделе в Париже. Какая удача! Он привез сценарий, показал один из своих фильмов. Картина была отличной! И мы начали работать. Я бы с ним так и дальше работал, но к сожалению...
Кстати, работая над музыкой к этой картине, я месяц жил в семье … Гоголя. Так звали очень симпатичного художника картины немца Гоголя Бехренда. Его родители так любили Николая Васильевича Гоголя, что сына назвали в его честь.
Сделаю небольшое отступление. Среди композиторов бытует мнение, что кино – это что-то вроде халтуры. Чего-нибудь напишешь, музыка фоном пойдет - и ладно. Получи две с половиной тысячи рублей (ставка тех лет), да еще потом и потиражные идут, если фильм хороший. Но любая работа может быть халтурной, если к ней соответственно относиться. Я же, во-первых, люблю работать кино. Во-вторых, привык любое дело делать так, чтобы потом не было стыдно. Допустим, приношу Гайдаю какой-нибудь музыкальный номер, ему нравится. Проходит неделя, и я этот номер переделываю. Он становится интереснее. Прихожу к Гайдаю и говорю, что номер переделал.
-Но он же хороший был! - слышу от него.
-А стал еще лучше! - отвечаю.
И Гайдай знал, что я никогда не халтурю. Так же и с Ясным. Я написал два финала к фильму - один для интеллектуалов, для режиссеров, другой – для широкой публики. Он слушал-слушал, никак не мог решить, какой выбрать. Дал послушать жене. Потом, наконец, принял решение. Он тоже понял, что я отношусь к работе серьезно.
В его картине мне пришлось написать шесть текстов к песням. Ясный хотел взять стихи из песен Высоцкого, чтобы я написал на них музыку. Мне этого не хотелось. Я, конечно, мог. На Западе никто не знает эти песни Высоцкого. Но душа не лежала. Потом, к счастью, и нужда отпала. Стихи взяли из какого-то американского сборника, за авторские права заломили большие деньги, и Ясный отказался. С Россией же они почему-то не связывались. Хотя, думаю, вопрос решили бы элементарно.
Мне пришлось самому писать стихи. Раньше не пробовал? За границей все сможешь!.. Конечно, я в состоянии что-то срифмовать, но это же не стихи. Тем не менее, пока Шекспир отдыхал, шесть песен я сочинил. Режиссеру понравилось. В фильме их исполняла финская цыганка Анели Сари. Русского языка она не знала, а надо было петь по-русски. Пожалуйста! Написал ей текст латинскими буквами…
В итоге я вроде бы успокоился. Ясный сказал, что хочет работать со мной и дальше. А он делает один-два фильма в год. Чем плохо? Гонорар за музыку складывается так. В контракте предусматривается, например, – кто будет дирижировать оркестром. Я спрашиваю:
-А какой оркестр?
Думаю: если большой симфонический, зачем мне браться? При том еще, что я знал немецкий очень плохо, а дело происходило в Германии.
Режиссер отвечает:
-Оркестр - человек семь.
Это мне вполне по силам. Бодро говорю:
-Я дирижер!
Он:
-Пишем: две тысячи марок. Так, кто пианист?
-Я!
-Еще тысяча марок!
Непосредственно за музыку - четыре тысячи. За стихи к песням - две.
-Кто записывает музыку?
А у меня была портативная четырехканальная студия, синтезатор, вся необходимая техника. Поэтому, естественно, говорю:
-Я!
-Тогда еще три тысячи!
Кстати, в этом фильме снималась Марина Влади. Мы с ней познакомились, часто общались.
Конечно, это была уже не та юная колдунья, какой ее помнят наши зрители в фильме по Куприну. Она поправилась, была не очень опрятно одета, без косметики. Может, конечно, потому, что шли съемки, и ее постоянно гримировали.
В то время она была не замужем. Высоцкого уже не было в живых. Марина хорошо говорила по-русски, без акцента, рассказывала много интересного о своей жизни, о Володе, о том, как было иногда трудно, а во время его запоев - просто ужасно…
Я виделся с ней и несколько лет спустя в Париже. Она вышла замуж за хирурга, миллионера, и полностью преобразилась. Выглядела прекрасно! Хорошо одета, отличная прическа. Снова стала изящной и интересной… Часто выступала по телевидению.
После того, как фильм Ясного прошел в Германии и Франции, мне заплатили еще около пятидесяти тысяч франков. То есть всего я заработал около двенадцати тысяч долларов. На эти деньги купил колоссальную аппаратуру для моей студии! Все шло замечательно. Единственное, о чем тогда не думал, - как буду ездить в Советский Союз.
Через год я съездил на неделю в Москву просто по туристической путевке. Иначе нельзя…
…Когда я приехал во Францию, Женевьева уже сняла в Париже квартиру в хорошем районе. Правда, на пятом этаже, без лифта. Но нам ли, бывшим обладателям хрущевок, страшны такие невзгоды?!. Квартира была небольшая, одна комната - метров восемь, вторая - четырнадцать, и маленькая кухонька. Мы жили там неплохо. Отец Женевьевы раньше был органистом, а потом завел себе бюро и занимался продажей и сдачей квартир. Он-то и нашел нам жилье.
Женевьева все время искала работу. Художников в Париже - тьма тьмущая, как и музыкантов. И найти работу очень сложно. К тому же у нее непростой характер. Допустим, нарисовала она картину и продала. Ну, так сделай таких еще три! Нет, она так не хотела. В итоге зарабатывала немного. Но у меня были кое-какие деньги, и поэтому мы жили нормально.
Во Франции, естественно, тоже есть организация типа нашего КГБ. И меня проверяли. Было очень интересно. Пришло письмо: меня пригласили зайти. Прихожу. Сидит симпатичный человек, по-русски говорит прекрасно.
-Знаю, - говорит, - что вы композитор.
Задавал мне какие-то вопросы. Все нормально прошло. Через какое-то время звонит и предлагает встретиться еще.
-Пожалуйста! – говорю. - Готов подъехать.
А он:
-Да нет, я сам к вам зайду.
Я купил пирожные, чтобы его угостить, цианистый калий класть туда не стал, сварил кофе. Он вошел, попросил разрешения посмотреть квартиру. Первым делом, вижу, отметил, что у меня синтезатор стоит. Проходит. Обратил внимание на ноты. Но можно же сделать вид, что я пишу ноты. Говорю, мол, сейчас сочиняю то-то и то-то, немножко сыграл на инструменте. За кофе он стал задавать мне очень тонкие вопросы, на которых, по его мнению, можно подловить – настоящий я композитор или фиктивный.
Спрашивает:
-А знаете ли вы такого певца, как Комсон?
-Комсон? - говорю. - Такого певца нет! Есть Иосиф Кобзон!
Тут он, похоже, окончательно поверил, что его не обманывают. Хотя вопрос, конечно, был смешной: в то время в Союзе все знали Кобзона. А мой визави полагал, что только настоящий композитор должен знать это имя…
На этом испытания завершились. Разведчик съел пирожное и, довольный, ушел. Больше пирожных для него покупать мне не пришлось.
РАЗВОД ПО-ФРАНЦУЗСКИ
Шел третий год моей жи<