Все изменилось, когда мне было восемь лет.

Думаю, я поняла, что мама ждет ребенка, даже раньше нее. Она стала совсем по-другому пахнуть — знаете, как меняется запах в ванной, когда появляется новое мыло. И кожа у нее стала нежнее и теплее.

Однажды утром мама, как всегда, поднимала меня с постели, но вдруг ойкнула и уронила обратно.

— Ого! Мелоди, что-то ты потяжелела. Похоже, мне пора в спортзал, а то я тебя не подниму.

На лбу у нее выступил пот, она присела на стул возле кровати.

Вряд ли мой вес хоть сколько-нибудь изменился — изменилась мама. Она вдруг вскочила со стула и стрелой вылетела в ванную. Было слышно, что ее рвет. Вернулась через несколько минут, вся бледная. От нее пахло зубным эликсиром.

— Наверное, что-то не то съела, — пыталась она убедить сама себя, пока меня одевала. Думаю, мама все поняла уже тогда. И испугалась.

Когда подозрения подтвердились, мама пришла ко мне и села на краешек кровати.

— Мелоди, у меня для тебя замечательная новость.

Я изобразила заинтересованное лицо.

— Скоро у тебя родится братик или сестричка.

Я улыбнулась и, как могла, постаралась показать, что я удивлена. Потом потянулась к маме, обняла ее, похлопала ее по животу и показала на себя. Мама поняла меня. Пристально глядя на меня, сказала:

— Будем молиться, чтобы у нас родился толстенький здоровенький карапуз. Мы с папой очень любим тебя, Мелоди! Любим такой, какая ты есть, но мы очень надеемся, что малышу не придется страдать так, как тебе.

Я тоже на это надеялась.

Мама перестала меня таскать, переложив эту обязанность на папу. Она никогда больше не возвращалась к тому нашему разговору, но я видела, что она очень переживает. Она глотала огромные зеленые витаминины, поедала горы яблок и апельсинов, постоянно гладила живот и тихонько молилась. Папа тоже переживал, но по-другому: он все время совершал маленькие безумства. Например, мог притащить маме огромную охапку ее любимых сиреневых ирисов, купить сразу десять банок виноградного сока или забить холодильник виноградом: в маме неожиданно проснулась любовь ко всему фиолетовому.

Я больше не смотрела весь день напролет научно-популярные передачи, у меня появилась привычка сидеть перед выключенным телевизором и думать о своем.

Понятно, что на ребенка будет уходить масса времени. Но и на меня тоже нужно много времени. Интересно, как родители справятся?

В голову лез кошмарный доктор Гризли: а вдруг они решат воспользоваться его советом? У меня никак не получалось отогнать от себя эту мысль.

Как-то, за несколько месяцев до рождения ребенка, я задремала на диване в гостиной. Мама обложила меня подушками, чтобы я не упала, Ириска улеглась рядом на полу, на папиной любимой джазовой волне играл монотонный саксофон. Мама с папой сидели на втором диванчике и тихонько разговаривали. Они были уверены, что я сплю и не слышу их.

— А что, если? — спросила мама. Голос у нее был напряженный.

— Никаких «если»! Ну, подумай сама, вероятность же почти нулевая, — ответил папа, но как-то не очень уверенно.

— Я не переживу.

— Тебе не придется ничего переживать, будет… — Папа старался говорить спокойно.

— Ну а если?… — перебила его мама. И заплакала. До этого она плакала при мне только однажды.

— Все будет в порядке, — убеждал ее папа. — Мы должны думать о хорошем.

— Это все из-за меня!

Я ловила каждое слово.

— Ты о чем?

— Это я виновата, что Мелоди такая! — Мама так горько рыдала, что было трудно разобрать слова.

— Диана, не говори глупости! Ты ни в чем не виновата! Просто так случилось — и все.

— Виновата! Я мать, я должна была нормально впустить ее в этот мир, а я все испортила! — Она всхлипнула. — Любая женщина способна родить здорового ребенка! А я не смогла!

— Милая. Любимая. Ты ни в чем не виновата. Ни в чем! — Папа притянул маму к себе и крепко обнял.

— Чак, я боюсь! Я очень боюсь, что и с этим ребенком что-то будет не так. — Мамин голос дрожал.

— Нет. Пожалуйста. Даже не думай об этом, — шептал папа. — Вероятность того, что двое детей у одних…

Больше я ничего не слышала, потому что сердце у меня выскакивало из груди. Сколько же всего я хотела им сказать — и не могла!

Я хотела сказать маме, что мне ее очень, очень жаль.

И что она ни в чем не виновата.

Я такая как есть, и с этим ничего не поделаешь.

Но я не могу ей этого объяснить, вот что хуже всего.

Во время маминой беременности родители занимались мною ничуть не меньше, чем раньше, хотя, честно говоря, я боялась, что им будет не до меня. Постепенно многие из обычных маминых забот перешли к папе. Он загружал и развешивал белье, готовил, таскал сумки с покупками — и меня тоже. И ничего, справлялся: я ни разу не опоздала в школу, а перед сном папа обязательно мне читал. Мы всей семьей ждали появления малыша, надеялись на лучшее и молились.

Моя сестричка родилась совершенно здоровой. Ее назвали Пенни — как монетку, и вся она была кругленькая и сияющая, как новенькая монетка. И радовалась жизни с самого первого мгновения. Такой маленький комочек радости и счастья.

Но, что ни говори, младенец — испытание для любых родителей, особенно если у них имеется еще старший ребенок вроде меня. Иногда папа с мамой ссорились — я слышала через стену.

— Чак, ты мне почти не помогаешь, — вполголоса говорит мама.

— Ты же все время занята с малышкой, на меня вообще не смотришь!

— Ну так делай что-то по дому, тогда и на тебя время останется! Думаешь, легко управляться с двумя детьми? Тем более с Мелоди!

— Так что, мне бросить работу?

— Я тоже тут не в отпуске, Чак! И не надо меня попрекать тем, что ты больше работаешь. Ты спишь всю ночь, а я дважды за ночь встаю кормить ребенка!

— Знаю, знаю. Ну, прости меня! — Папа всегда быстро сдается, уступает маме.

— Я так устаю, Чак! — Мама тоже смягчается.

— Прости. Я буду больше тебе помогать, обещаю. Завтра возьму выходной и побуду с девочками, а ты можешь сходить в кино или посидеть где-нибудь с Валенсией.

Потом за стенкой все стихало. Но после таких ссор я чувствовала себя немного виноватой. С одним ребенком — нормальным ребенком, у которого все работает как положено, — родителям жилось бы гораздо легче.

Как-то на Рождество мне подарили «умную» куклу. Знаете, такую: нажимаешь на кнопку, а она говорит, или плачет, или двигает руками и ногами. Когда мы достали ее из коробки, оказалось, что одна рука у нее отломана и кукла только пищит, на какую кнопку ни нажми. Мама вернула игрушку в магазин.

Интересно, а хотелось ей хоть раз вот так же «вернуть» меня?

Зато Пенни — не ребенок, а мечта любых родителей! В полгода она всю ночь спала не просыпаясь, а весь день улыбалась не переставая. Развивалась как по писаному: переворачиваться, сидеть, ползать — все у нее получалось когда положено. А главное, так легко! Нет, конечно, она тоже иногда падала и утыкалась лицом в колючий зеленый ковер, но никогда не плакала подолгу.

Пенни постоянно была в движении. Для нее в доме не осталось неизведанных мест. Она быстро сообразила, как забавно разбрызгивается вода из унитаза, если бросить туда игрушку, усвоила, что настольные лампы падают на пол, если потянуть за шнур. Она убедилась, что лошадка из ретривера — так себе, что набить полный рот горошка из банки — здорово, что дохлые мухи на полу — бяка, зато конфетки — ням-ням. Пенни хохотала без умолку. Она поняла, что ее старшая сестра Мелоди не умеет делать многое из того, что умеет она, — но, кажется, не обращала на это внимания. Ну, и я старалась не обращать.

Папа с камерой в руках носился за Пенни, как папарацци за звездой. На бесчисленных видеозаписях очаровашка Пенни шалит и радует окружающих. Не буду врать, иногда мне тошно было смотреть эти записи — как она легко справляется с тем, о чем я и мечтать не могу.

Пенни сама пьет из новой бутылочки.

Пенни сидит в детском стульчике, ест хрустящие колечки.

Пенни говорит «ма-ма» и «па-па», как малыши из «Улицы Сезам».

Пенни ползает за Ириской.

Пенни хлопает в ладоши.

Ну как, как ее маленький мозг ухитряется всегда подавать телу нужные сигналы, когда она хочет встать на ножки? Или ухватиться за диван? А если она падает — как у нее получается так быстро подняться? Она не лежит беспомощно на полу, как я.

Папа по нашей давней традиции читал перед сном детские книжки, только теперь он держал на коленях не меня, а Пенни: я стала слишком большой и тяжелой. Поэтому я сидела в коляске и слушала, как папа читает истории, которые я знала наизусть. Зато Ириска сидела у меня в ногах. И спала она по-прежнему только в моей комнате, и я была очень довольна.

Мне нравилось, что папа читает Пенни те же книжки, что и мне, — мои любимые книжки. Интересно, а она их запоминает? Вряд ли. Ей это ни к чему.

Третьим словом после «мама» и «папа» у Пенни стало «Ди-Ди». Полностью она мое имя осилить не могла, поэтому обходилась только последним слогом. Я очень любила, когда после утреннего купания мама запускала Пенни ко мне в постель: малышка, вся пахнущая детской присыпкой, обнимала меня мокрыми ручками и чмокала в щеки, в лоб, в глаза — куда придется, без умолку повторяя: «Ди-Ди».

К году Пенни научилась ходить. На маленьких пухленьких ножках она топала по всему дому, то и дело падала на попу, громко смеялась, поднималась и топала дальше.

Мне никогда такого не испытать!

После появления в семье второго ребенка наш привычный уклад заметно изменился. Утренние сборы длились теперь в два раза дольше. Мама всегда наряжала Пенни очень старательно, даже когда просто собирала ее к миссис В.

Конечно, за моим внешним видом мама тоже следила, но в последнее время она выбирала для меня не столько красивые, сколько практичные вещи. Главное, чтобы их было легко надевать и снимать. Ну, что тут поделаешь. Я же понимала, что становлюсь все тяжелее, а значит, переодевать меня все труднее.

Пожалуй, расскажу, как меня кормят: это целое дело. Я почти не могу жевать, поэтому в моем меню в основном мягкая пища: омлет, овсянка, яблочное пюре. Я не умею сама держать вилку или ложку — то есть я пытаюсь, но они сразу выпадают у меня из рук, — поэтому нужно, чтобы кто-то кормил меня с ложки. Ем я медленно.

Набрали ложку, положили мне в рот, я проглотила.

Набрали ложку, положили в рот, я проглотила.

Половина еды оказывается на полу. Радуется этому только Ириска: она всегда рядом, когда я ем. Прямо собачий пылесос.

С питьем тоже проблемы. Я не могу удержать стакан и пить через трубочку не могу, поэтому кто-то должен держать у моего рта кружку и потихоньку вливать содержимое мне в рот. Если наклонить кружку чуть больше — я захлебнусь и буду долго откашливаться, придется начинать все сначала. Каждый прием пищи для меня — настоящая мука.

Иногда по утрам у нас такой кавардак, что хочется куда-нибудь спрятаться.

— Чак! Принеси розовую футболку Мелоди. Она облилась соком, — кричит мама снизу.

— А чего ты не надела ей слюнявчик? — отзывается папа. — Знала же, что обольется! Или сначала бы покормила, а потом одевала!

— Мне что, ее голой кормить? — Мама сердится. — Чак, просто принеси футболку, и все! И еще подгузник для Пенни — она обкакалась.

— Два года ребенку! Пора приучать к горшку. — Папа спускается с подгузником в одной руке и голубой футболкой, из которой я уже выросла, в другой.

— Хорошо! Прямо сегодня и начну, только отыщу двадцать пятый час в сутках!

Папа начинает переодевать Пенни.

— Фу, какая вонища! Ты что, опять перед сном накормила ее бататом? У нее же от него понос!

— Вот и сходил бы вечером в магазин, купил бы что-нибудь другое!.. Послушай, это голубая футболка! Мелоди давно из нее выросла. Я же просила розовую!

Мама выскакивает из кухни и несется наверх.

— Такие вот дела, барышни! Папа кругом виноват, — вздыхает он и несет Пенни мыть попу, ворча что-то насчет противогаза. Я улыбаюсь.

Отмыв Пенни, папа скармливает мне остальной завтрак. Кофта все равно уже залита соком, так что можно спокойно доляпывать ее овсянкой.

— А что, устрою бедлам, а потом буду кричать, что все виноваты, — с улыбкой приговаривает он.

Я улыбаюсь в ответ и размазываю овсянку по столику.

Возвращается мама. С улыбкой. Она успела накраситься, подвести губы, уложить волосы и отыскать мою розовую футболку. Глубоко вздохнув, они с папой обнимаются, и мы выходим из дому без опоздания.

Вот так мы теперь собираемся по утрам.

Глава десятая

Проснувшись утром, Пенни первым делом требует Душку. Душка — мягкая игрушка рыже-бурого цвета, то ли обезьянка, то ли белка, точнее не определишь, очень уж у нее потрепанный вид. Пенни не расстается с ней ни на минуту. «Де Дуська?» — кричит она, если игрушка затерялась под одеялом. «Де Дуська?» — раздается на весь дом, даже если игрушка у Пенни под носом. Папа каждый раз смеется над этим забавным Папа «дедуськой».

Я радуюсь, когда слышу топот детских и взрослых ног — мама и Пенни идут. Ну и Душка, куда же без нее! Иногда по утрам у меня затекают руки и ноги, сводит пальцы на ногах — это из-за того, что я всю ночь сплю в одной позе. Взвизгивает дверь — интересно, папа смажет когда-нибудь эти скрипучие петли?

Мама подходит и прикасается кончиками пальцев к моей щеке. Наверное, проверяет, дышу ли я. Дышу. Открываю глаза. Так хочется сказать: «Доброе утро!», но я могу только улыбнуться. Мама поднимает меня, прижимает к себе, целует. Иногда садится вместе со мной в кресло-качалку, но чаще торопится отнести меня в туалет — утром мне надо туда срочно.

Пенни, в смешной красно-белой полосатой шляпе — ну и, конечно, с Душкой под мышкой, — топает за нами. Пенни обожает всякие шляпы, панамки и шапки, жить без них не может. Вслед за Пенни в ванную приходит Ириска. Она героически терпит, когда Пенни напяливает на нее свои любимые шляпы. И когда тянет ее за уши, и когда обнимает — хотя Пенни может обнять так, что мало не покажется, по себе знаю. Наша Ириска присматривает за Пенни лучше любой няньки и всегда лает, если малышка подбегает слишком близко к розетке или к входной двери.

У нас большая, в голубых тонах, ванная, она же туалет — там без проблем помещаемся мы все: мама, Пенни, Ириска, я вместе с коляской, и даже место остается. Это хорошо, что в ванной просторно: маме там приходится с нами долго возиться. Зато мне, в отличие от Пенни, хоть подгузники не нужны. Меня, конечно, надо усаживать на унитаз и поддерживать, в этом тоже приятного мало — но подгузники я бы точно не вынесла!

К трем годам — хоть доктора и не верили, что такое возможно, — мама приучила меня к горшку. Я терпеть не могла сидеть в грязных подгузниках, а она терпеть не могла их менять, поэтому я придумала, как показывать маме, что у меня неотложное дело, а уж она не зевала и быстро волокла меня в туалет.

Иногда мы с мамой разговариваем без слов. Я показываю на потолок, а она всегда догадывается, что я имею в виду, вентилятор на люстре, луну или пятнышко плесени в том месте, где в грозу у нас протекла крыша. Мама знает, когда мне грустно и когда меня нужно обнять. Если я напряжена и нервничаю, она поглаживает меня по спине — и я расслабляюсь. А иногда — главное, чтобы папа не слышал, — мама рассказывает мне «взрослые» анекдоты, и мы хохочем, как две заговорщицы.

Как-то мама собирала меня в школу, а я показала ей на живот и закатила глаза, будто хотела сказать: «Сил моих нет на это смотреть!» После родов прошло совсем мало времени, и у мамы был еще приличный животик.

— Ты хочешь сказать, что я толстуха? — вскричала мама с притворной обидой.

Я засмеялась и сказала: «У-у» — У меня это значит «да».

— А ну-ка, говори, что это неправда! — мама стала щекотать мне пятки.

Расхохотавшись, я широко расставила руки и показала что-то вроде огромного шара: «Огромная! Гигантская! Как бегемот!» Я уверена, мама меня поняла.

Мы насмеялись так, что аж щеки заболели, а потом мама крепко обняла меня и прижала к себе. Ну почему я не могу сказать ей: «Я люблю тебя»?

Мама всегда знает, чего я хочу: есть или пить, молока или воды. Она понимает, заболела я или притворяюсь — иногда ведь так неохота идти в школу. Ей достаточно пощупать мне лоб, чтобы сказать, какая у меня температура. А градусник она ставит, только чтобы убедиться.

И я тоже почти всегда знаю, о чем мама думает и чего хочет. Вечером, после того как она отработала смену в больнице, приготовила ужин, искупала нас с Пенни и уложила спать, она просто с ног валится. У нее даже капельки пота выступают на лбу, и дышит она тяжело. Я тогда беру ее за руку, и она понемногу успокаивается, проводит ладонью по моей щеке — совсем как утром — и целует меня перед сном.

По субботам за утренним кофе мама обычно читает газету: я уже накормлена, а Пенни довольно возюкает банан или кусок яблока по своему столику. Ириска, хоть и не ест фрукты, «пасется» рядом — вдруг кто-нибудь случайно уронит кусочек колбаски. Мама по выходным не работает, имеет полное право расслабиться и никуда не спешить. Иногда она читает какую-нибудь статью вслух или рассказывает мне о недавнем ужасном урагане, забастовке или взрыве.

— Опять на Ближнем Востоке воюют.

Вчера по телевизору об этом показывали в новостях: рвущиеся бомбы, заплаканные женщины, перепуганные дети.

— О, новый фильм про Супермена! — Мама встряхивает газету, расправляя загнувшуюся страницу. — Может, сходим на дневной сеанс?

Я люблю фильмы и книжки про супергероев, а Супермен — мой любимый. Представляю, как это здорово — уметь летать!

Страницу с комиксами мама всегда читает мне вслух. Больше всего мне нравится кот Гарфилд.

— Гарфилд снова забыл про диету и обжирается. Слопал у Джона лазанью и фрикадельки у Оди, — делится новостями мама.

Я смеюсь и показываю на мамину попу.

— Мисс Ди-Ди! Ты опять намекаешь, что я толстая? Мстишь, что я доела твои спагетти за ужином?

Я довольно улыбаюсь.

— Подожди-подожди, вот как начну всех кормить одной капустой на завтрак, обед и ужин!

И мы обе довольно хохочем. Мама совсем не толстая, но мне нравится ее поддразнивать.

В десять лет на день рождения мне подарили книгу комиксов про Гарфилда. Я заставляла папу без конца их мне перечитывать. Гарфилд — это такой забавный рыжий кот, очень болтливый, только он не умеет говорить — он же кот, — поэтому все его мысли вписаны в небольшие кружочки над головой.

Иногда я мечтаю, чтобы и у меня над головой появлялись мысли в таких кружочках. А что, я бы сидела себе в коляске, а над моей головой парили бы облачка со словами, и я бы так разговаривала. Ну почему до сих пор никто не додумался до такого чудо-прибора, чтобы выдувал пузыри со слова? Я вот-вот пойду в пятый класс — он бы там пришелся очень кстати.

Когда я хочу что-нибудь сказать, у меня в голове буквы моментально складываются в слова, слова в предложения, а изо рта все равно вырывается только нечленораздельное мычание. Пенни уже говорит много целых «взрослых» слов и кучу непонятных на «детском» языке. А я, как ни стараюсь, не могу управлять губами и языком. Гласные еще кое-как получаются — «у-у», «а-а». Иногда, если очень постараться, выходит что-то вроде «у-у-м» или «у-гх». И все, больше я ничего сказать не могу.

Родители прислушиваются и обычно понимают, что мне нужно. А незнакомым людям, наверное, кажется, что меня волки воспитывали. Фраз и слов на моем планшете катастрофически не хватает — хотя миссис В. уже вместила туда все, что могла.

Совсем недавно был такой случай. Мне страшно захотелось бигмак и молочный коктейль, желательно ванильный. Фастфуд — моя слабость. Мамы не было, а объяснить папе, что именно мне нужно, гораздо труднее. Начала я так: показала на планшете человечка-папу, потом «идти», «есть» и улыбающийся смайлик. А что еще я могла изобразить? Нет, папа, конечно, очень старался меня понять. Он задал тысячу вопросов, на которые можно было ответить «да» или «нет».

— Ты хочешь есть?

«Да».

— Нет проблем. Я принесу тебе рыбного салата.

«Нет!» — большим пальцем я почти бью по планшету.

— Но ты же хочешь есть? Будешь спагетти?

«Нет». — Спокойнее, спокойнее.

— А что ты будешь?

Я молчу — на планшете же нет «Макдоналдса».

Указываю на слово «идти».

— Мне пойти в кухню и приготовить тебе что-нибудь?

«Нет».

— Сходить в магазин и купить что-то?

«Нет. — Я начинаю терять надежду. — Нет».

— Ничего не понимаю. Ты хочешь, чтобы я покормил тебя, так?

«Да». — Показываю человечка-папу, «идти», «есть» и смайлик.

У меня вот-вот начнется приступ. Ноги начинают дергаться, руки напрягаются. Не суметь объяснить про какой-то дурацкий бигмак — это же с ума можно сойти!

— Мелоди, малышка, успокойся. — Папа старается говорить как можно ласковее.

У меня сводит челюсть, я начинаю тяжело дышать, язык вываливается изо рта. Я ударяю рукой по планшету.

— И-и-и, — вырывается у меня.

— Детка, Мелоди, ну прости, я не понимаю, что ты хочешь. Принести тебе макаронов с сыром?

Делать нечего, я сдаюсь. «Да».

Пока папа готовит макароны, мне становится легче. Кстати, макароны удались на славу.

Через пару недель мы с папой проезжали мимо Макдоналдса. Я завизжала, задрыгала руками и ногами, разошлась так, будто увидела как минимум живую Годзиллу. Папа, наверное, решил, что у меня крыша съехала. Но все же предложил остановиться и побаловаться бигмаком и молочным коктейлем вместо ужина.

От радости я завопила: «У-у!» Мы уже подъехали к окошку для автомобилистов, а я все молотила руками и ногами. Папа так и не догадался, что в тот раз, пару недель назад, я уговаривала его поехать именно сюда. Ну и ладно. Мы провозились с бигмаками и коктейлем целый час — но я никогда не ела ничего вкуснее, это точно.

Глава одиннадцатая

Месяц назад каникулы закончились, и я пошла в пятый класс. За это время произошло сразу несколько приятных вещей. Нет, супер-пупер прибор для трансляции мыслей в виде больших мыльных пузырей пока не изобрели. Но зато мне купили электрическую коляску. А в школе начались так называемые инклюзивные уроки. Это смешное слово означает, что нас «включают» в обычный учебный процесс. Раньше меня никто ни во что не «включал». А теперь нас, учащихся спецкласса, будут водить на уроки к «нормальным» детям. Ну, посмотрим на этих нормальных.

Сравнивать мою новую коляску со старой — все равно что сравнивать «мерседес» с самокатом. У новой коляски тихий мягкий ход, потому что у нее больше резиновые колеса — прямо как автомобильные. На ней особо не разгонишься, но зато достаточно немного потянуть рычажок на подлокотнике — и коляска сама катится по школьному коридору. А если меня кто-то везет, то ее можно переключить на ручное управление.

Когда я первый раз въехала в класс на новой коляске, Фредди завопил от восторга, будто перед ним победитель самых крутых автогонок:

— Йеху-у! Мелли вж-ж-жик-р-ракета! Давай гоняться! — И принялся наматывать вокруг меня круги. Скорости у нас, конечно, черепашьи — но если бы я согласилась с ним «гоняться», он бы точно меня обошел.

По сравнению со старой коляской эта просто тяжеловес. Погрузить ее в машину — целое дело. В первый раз папа чуть не надорвался.

— М-да, — сказал он, — если дальше ты решишь пересесть в танк или что-то покруче, на меня не рассчитывай: сразу нанимай Супермена, пусть он таскает твой транспорт.

Я рассмеялась, но мысленно сказала папе: спасибо. Надеюсь, он это понял по глазам.

В итоге папа купил складной пандус, чтобы без проблем закатывать по нему коляску в наш внедорожник. И чтобы папина спина при этом не слишком страдала.

С новой коляской я получила свободу. Мне больше не нужно ждать, пока меня перевезут в другую комнату или подкатят к окну: захотела — поехала. Ровно то что надо для занятий в обычных классах.

В этом году у нас опять новая учительница — миссис Шеннон. Она вся такая маленькая, толстенькая, с аккуратными седыми кучеряшками, прямо идеальная бабушка из телевизора. От нее всегда пахнет лавандовыми духами. Думаю, миссис Шеннон родом с юга. Она говорит медленно, растягивая слова, из-за этого ее всегда слушаешь с интересом.

Первый урок она начала так:

— Ну что, готовы? И не надейтесь в этом году сидеть и ничего не делать. Я заставлю вас попотеть. Мы с вами будем читать, учиться и расти. Я уверена, что вы все вместе и каждый в отдельности много на что способны, — вот и посмотрим, что получится.

Миссис Шеннон мне сразу понравилась. Она принесла в класс много новых книг, игры, музыкальные диски и видеозаписи. В отличие от миссис Биллапс она прочитала заметки предыдущих учителей и не только достала для меня наушники, но и приготовила целую кучу новых аудиокниг.

— Так, сегодня у нас урок музыки, но не совсем обычный — мы идет в класс к другим ребятам, — как-то утром огорошила нас миссис Шеннон.

От радости я аж подпрыгнула в коляске. Пока мы ехали по школьному коридору, голова лопалась от разных мыслей. Неужели я буду сидеть рядом с обычным мальчиком или девочкой? Вдруг я сделаю какую-нибудь глупость? А если Вилли завоет или Карл пукнет? Или Мария, как всегда, ляпнет что-нибудь? Тогда, наверное, наш первый совместный урок станет последним. Не опозориться бы… Я очень переживала, ведь прямо сейчас мы попадем в самый обычный класс!

Первой на совместный урок согласилась миссис Лавлейс — учительница музыки. Музыкальный класс показался мне огромным — раза в два больше нашего. В нем нет парт: ученики сидят на стульях, выставленных полукругом в несколько рядов. От волнения у меня вспотели ладони.

Пятиклассники даже не подозревали, что я знаю их всех по именам, — а я ведь несколько лет на переменах наблюдала за ними на площадке. Пока мы, ученики СК-5, сидели в тени и дышали воздухом, эти ребята пинали мяч или играли в догонялки. Я знала, кого как зовут, кто с кем дружит, кто как играет. А они, естественно, никого из нас не знали и не замечали.

На уроке все сразу же пошло вкривь и вкось. Вилли перепугался нового помещения и завопил так, будто его режут. Джилл разревелась, вцепилась в ходунки и встала на пороге как вкопанная. Мне хотелось провалиться сквозь землю.

Все до единого «нормальные» ученики — человек тридцать, не меньше — уставились на нас. Кто-то засмеялся, кто-то отвел глаза. Только одна девочка сердито смотрела на своих одноклассников, скрестив руки на груди.

Клер и Молли — две самые вредные и злые девчонки в классе — начали передразнивать Вилли, но так, чтобы учительница не видела. Зато видела я. И Вилли тоже видел.

— Смотри, Клер! — Молли подняла над головой руки, неестественно вывернула кисти, согнулась чуть ли не пополам и выкрикивала: — Я дебил! Я дебил! — От смеха у нее из носа даже вылетела сопля.

Клер тоже захохотала, а потом начала пускать слюни.

— У-у! Угу-угу! Ы-ы-ы! — Она закатила глаза и стала сползать со стула.

Наконец их заметила миссис Лавлейс.

— Встань, Клер! — сказала она строго.

— Я ничего не делала!

— И ты встань, Молли! — добавила учительница.

— Мы пошутили, — начала оправдываться Молли, но все же поднялась вместе с Клер.

Миссис Лавлейс взяла их стулья и переставила к стене.

— А что мы сделали? — возмутилась Клер.

— У вас, девочки, здоровые ноги, вот и пользуйтесь ими, — ответила миссис Лавлейс. — Стойте.

— Что нам, весь урок, что ли, стоять? — Клер скорчила недовольную гримасу.

— В школьном уставе говорится, что я должна учить вас музыке, но там нет ни слова о том, что вы при этом должны сидеть. Поэтому до вы будете стоять и вести себя тихо, иначе я отправлю вас к директору. Вы проявили неуважение к нашим гостям.

Клер и Молли остались стоять — прямо посреди третьего ряда: все сидели, а они стояли!

Вот это учительница, это я понимаю!

Постепенно обстановка разрядись. Плачущую Джилл увели обратно в СК-5. Остальные, и я в том числе, устроились в последнем ряду.

Миссис Лавлейс начала урок:

— Ну, настраиваемся на работу! — Учительница села за пианино и заиграла: от «Лунной реки» из фильма «Завтрак у Тиффани» она плавно перешла к главной теме из нового сериала про вампиров. Миссис Лавлейс знала, что нам интересно. Вместе со звуками музыки появились цвета: нежно-зеленый, как весенняя трава, потом золотисто-зеленый — свежий лайм, потом изумрудный. Замечательная учительница!

Я посмотрела на Глорию. Она не сидела, как обычно, скрючившись в углу, — наоборот: раскачиваясь в такт, она выставила вперед руки и раскрыла ладони, будто ловила музыку. На лице появился румянец.

Вдруг миссис Лавлейс сменила темп, и зазвучали энергичные ноты гимна бейсбольных болельщиков. Вилли радостно захлопал в ладоши.

А потом она заиграла джаз — настоящий буги-вуги, папа бы оценил! Ученики заерзали на стульях в такт. Наша Мария вскочила, стала танцевать и хлопать в ладоши, совершенно не попадая под музыку, зато была такая счастливая.

Доиграв, миссис Лавлейс сказала:

— Видите, какую силу имеет музыка! Она навевает нам воспоминания, она радует и огорчает нас, она помогает нам преодолевать трудности. — На этих словах она посмотрела на Клер и Молли, которые так и стояли возле своих мест.

Мне очень хотелось рассказать миссис Лавлейс, как я люблю музыку. Хотелось спросить, слышала ли она песню «Эльвира», будем пи сочинять музыку. Я даже попыталась поднять руку, но учительница не заметила — или просто подумала, что я случайно взмахнула рукой: у людей с моей болезнью руки редко лежат спокойно. Но я почему-то была уверена, что миссис Лавлейс обязательно постаралась бы выслушать меня и понять.

— Знаете что? — продолжила она. — А давайте устроим настоящий инклюзивный урок! Пригласим наших гостей из СК-5 выбраться из последнего ряда и сесть с остальными ребятами.

Фредди не пришлось просить дважды: он тут же включил коляску, выехал на середину класса и крикнул:

— Я Фредди! Я люблю музыку! Я быстро езжу!

Все засмеялись. Я умею отличать, когда люди смеются с издевкой и злостью, а когда по-доброму. И Фредди умеет: поэтому он не обиделся, а тоже засмеялся. Растерявшаяся на мгновение миссис Лавлейс подошла к Фредди, пожала ему руку и еще раз представила его ребятам. Она усадила Фредди в первом ряду, возле мальчика по имени Родни. Они с Фредди широко улыбнулись и хлопнули друг другу по рукам, будто лучшие друзья. Скажу честно, я сидела и завидовала.

Миссис Лавлейс попросила помощницу проводить вперед Глорию. Ее усадили рядом с девочкой по имени Элизабет. Та глянула на Глорию чуть опасливо, но не отшатнулась.

Лучшая подруга Элизабет — Джессика. Каждый день на переменках они вместе едят злаковые батончики и о чем-то секретничают — мне всегда было интересно о чем. А еще я заметила, что Джессика все повторяет за Элизабет и старается ни в чем от нее не отставать. Например, они бегут наперегонки до калитки и Элизабет выигрывает — тогда Джессика требует бежать еще раз, чтобы обогнать подружку. А если Элизабет приходит в школу с новым рюкзачком, Джессика назавтра является с таким же.

Как только Элизабет стала что-то говорить перепуганной Глории, Джессика подняла руку и попросила посадить рядом с ней кого-нибудь из нас.

Наша Мария, конечно, многого не понимает, зато она очень дружелюбная и открытая.

— А можно я сяду к девочке в голубой кофточке? Можно я? Можно? — С этими словами она сама подбежала и плюхнулась на стул рядом с Джессикой, тут же вскочила и обняла ее, а потом ее соседку. И бросилась обнимать всех подряд. Кажется, одному мальчику это не очень понравилось, но в общем-то никто не сопротивлялся.

Естественно, Мария не пропустила стоявших посреди класса Молли и Клер. Когда обе скривились и прошипели что-то презрительное, миссис Лавлейс чуть заметно двинула бровью и громко сказала:

— Похоже, вам нравится стоять. Что ж, стулья я вам не верну до конца недели.

— Совсем озверела, — процедила сквозь зубы Клер.

У Молли хватило ума промолчать.

Одна Мария ничего не заметила и даже чмокнула Клер в щеку. Ну как тут не улыбнуться.

Вилли усадили рядом с мальчиком по имени Коннор. Коннор, мягко говоря, не худенький, зато очень доброжелательный.

Эшли и Карл отсутствовали, поэтому на заднем ряду осталась только я. Все замолчали. Мне вдруг стало холодно, будто включили на полную мощность кондиционер. По спине побежали мурашки.

Учительница обвела взглядом класс, надеясь, что кто-то из учеников предложит мне сесть рядом. Мне в тот момент хотелось только одного: оказаться в нашем дурацком кабинете с птичками на стенах, укрыться от тридцати пар глаз.

Вдруг с места поднялась девочка с длинными распущенными волосами и подошла ко мне. Чуть нагнувшись, она заглянула мне прямо в глаза и улыбнулась. Да, это она недовольно смотрела на тех ребят, которые смеялись, когда нас только привели.

— Меня зовут Роуз, — приветливо сказала она.

Я улыбнулась в ответ, изо всех сил стараясь не дернуться, не испугать ее случайным движением руки или ноги, резким звуков. Набрав побольше воздуха, я попыталась представить медленно накатывающие на берег морские волны. Помогло. После пары глубоких вдохов и выдохов я показала на планшете: «Спасибо». Думаю, Роуз меня поняла.

Потом я включила коляску и подъехала к ее стулу. До конца урока мы сидели рядом. И все было хорошо, мое тело ни разу меня не подвело. Только урок очень быстро кончился.

С тех пор по средам нас выпускают из спецкласса и приводят на музыку к миссис Лавлейс. Джилл, Эшли и Карл постепенно привыкли и тоже ходят с нами. Каждого из нас «прикрепили» к определенному ученику: мы сидим рядом и стараемся вместе работать, насколько это возможно.

Когда на урок в первый раз привели Эшли, все пятиклассницы тут же захотели сидеть рядом с ней. Наверное, каждая мечтала с ней поиграть, как с куклой, но это ничего, Эшли любит быть в центре внимания.

Двум подружкам — Молли и Клер — через какое-то время снова позволили сидеть. «Прикрепиться» к кому-нибудь они желания не изъявили. Ну и хорошо.

Глория осталась сидеть рядом с Элизабет, Мария — с Джессикой. Джилл, вполне довольная, сидит рядом с девочкой, которую зовут Эстер Ченг. Родни иногда на переменах подходит поговорить с Фредди, а пару раз даже катал его на коляске с приличной скоростью, чтобы тот почувствовал себя гонщиком. Естественно, Фредди в восторге.

А я по средам все так же сижу рядом с Роуз. Накануне вечером я даже уснуть не могу от волнения. Утром я заставляю маму одевать меня в самые красивые вещи, чтобы выглядеть классно и модно, не хуже других детей. Я недовольно визжу, пока мама не выберет то, что мне хочется. И напоминаю ей хорошенько почистить мне зубы, чтобы изо рта не пахло.

Я почти все время думаю о Роуз. А вдруг она больше не захочет, чтобы я с ней сидела? Но Роуз разговаривает со мной как с обычной девочкой и, кажется, даже старается меня понять. Как-то раз я показала на планшете слова «новый», «туфли», «хороший» , потом кивнула на ее ноги — я хотела сказать, что заметила ее новые кроссовки и они мне понравились. Кажется, она удивилась, что я могу такое сказать. Еще бы! Иногда, чтобы что-то объяснить, у меня уходит целая вечность. В другой раз я показала «музыка», «плохой», «вонять»и засмеялась. Роуз ничего не поняла. Тогда я снова показала те же слова, потом указала на миссис Лавлейс, которая поставила диск с джазом. Я, как и мама, не люблю джаз, потому что в нем нет мелодии.

Наконец Роуз поняла:

— А! Ты не любишь джаз? Я тоже! — И мы так громко захихикали, что миссис Лавлейс пришлось строго на нас посмотреть, приложив указательный палец к губам. Первый раз в жизни мне сделали замечание за болтовню на уроке! Как же я была счастлива! Я чувствовала себя самой обычной девочкой — как все.

Роуз даже поделилась со мной несколькими секретами. Оказывается, у нее есть дурная привычка — грызть ногти. И она терпеть не может молоко. По воскресеньям ее водят на службу в церковь, а она там засыпает от скуки. Как и я. У нее, как и у меня, есть младшая сестричка. И Роуз тоже любит кантри! Иногда она рассказывает, как они с подружками ходили в большой торговый центр. Как бы мне хотелось быть с ними!

Глава двенадцатая

В конце октября руководство школы решило