К главе 9 (о росах, отправляющихся с моноксилами из росии в константинополь)
Основное содержание главы 9 — описание водного пути из Киева в Константинополь с краткими упоминаниями северной части Днепровского пути (от Новгорода до Киева) и этнополитической ситуации в Древнерусском регионе. Заключительная фраза об узах, фактически открывающая следующую, десятую, главу и перекликающаяся с главами о печенегах (гл. 1–8), по мнению всех исследователей, попала в главу 9 случайно при переписке сочинения из-за неясности или отсутствия деления на главы (DAI. II. Р. 18). Вместе с тем описание Днепровского пути отнюдь не является однородным ни по содержанию, ни по источникам. Наиболее очевидно, что отмечается всеми исследователями (Ibid. P. 18–20), его деление-на два раздела: собственно описание пути (9,3–104) и повествование о «полюдиях», т. е. о формах взимания дани «росами» с подвластных им славянских племен (9, 104–113) — то, что названо у Констатина «образом жизни росов». Различное происхождение разделов подтверждается употреблением в них одних и тех же названий в отличных фонетических формах: Киева — ??? (Киоава К.Е.) (9, 8), ??? (Киова К.Е.) (9, 15) в первом разделе и ??? (Киавон К.Е.) (9, 106, 111) во втором (отметим при этом, что во втором разделе передача названия в обоих случаях одинакова, тогда как в первом транслитерации различаются и между собой, как если бы автор или переписчик был не совсем уверен в передаче [или звучании ] слова) и «кривичи» -??? (Кривитаинои К.Е.) (9, 9–10) и ??? (Кривитсон К.Е.) (9, 108, причем вторая форма значительно правильнее отражает звучание древнерусского слова). Надо добавить и то, что именно во втором разделе, и только в нем, встречаются древнерусский terminus technicus в греческой транслитерации — «полюдье»: ??? (9, 107), а также вероятные кальки с древнерусского: ??? (9, 106) — «со всеми росами» (см. коммент. 65 к г.9) и ??? (9, 110) «кормясь» (см. коммент. 73 к гл. 9). Таким образом, второй раздел главы (9, 104–113) обнаруживает значительно более близкое знакомство с древнерусской политической ситуацией и терминологией, нежели первый, и передает последнюю существенно точнее. Поэтому напрашивается предположение, что данный раздел основан на информации человека, не только знавшего древнерусские реалии, но и владевшего древнерусским языком.
Состав первого раздела (9, 3–104) более сложен. Он в свою очередь распадается на ряд тематических пассажей, возможно различного происхождения.
Первый из них — это описание подготовки однодеревок-моноксил к плаванию в Константинополь (9, 3–24). Именно в связи с этой темой в повествование включены названия шести городов, находящихся на пути «из варяг в греки»: от Новгорода до Киева. Д. Оболенский выделяет список городов как отдельную часть (DAI. II. Р. 18), в чем думается, нет необходимости, так как он не является самостоятельным перечнем, а подчинен задаче рассказать, откуда приходят в Киев моноксилы. Представляется, что выделение именно этих городов (кроме Любеча и Вышгорода, лежащих уже в непосредственной близости от Киева) тесно связано с последующей информацией и информатором раздела, поскольку в приводимой здесь ономастике прослеживаются скандинавизмы. Обращает на себя внимание и то, что перечисленные в северной части пути города (см. коммент. 5 к гл. 9) не только были крупнейшими торговыми и политическими центрами, но и хорошо известны как пункты пребывания великокняжеских, состоящих в значительной степени из скандинавов, дружин (см. коммент. 6, 11, 13 к гл.9).
Второй пассаж — описание Днепровских порогов (9, 24–79). Подробность и яркость его, указание мелких деталей внешнего вида порогов, характеристика способов преодоления каждого из них свидетельствуют о том, что описание вышло из-под пера очевидца, на собственном опыте познакомившегося с трудностями плавания по этому отрезку Днепровского пути. Включение именно в этот пассаж собственно византийских (точнее константинопольских) реалий: сопоставление ширины первого порога с циканистерием (9, 26; см. коммент. 30 к гл. 9), а переправы Крария с ипподромом (9, 68; см. коммент. 48 к гл. 9) указывают на то, что автором его является житель Константинополя: побывавший в Киеве купец или, как предполагает большинство исследователей (DAI. II. Р. 19), член византийского посольства в Киев, участвовавший в подписании договора 944 г.
К характеристике порогов примыкает и, видимо, принадлежит тому же автору пассаж о жертвоприношениях на о. Св. Григория, который также содержит мелкие детали; их изложение выдает очевидца. Завершается этот пассаж обобщением отноше-ний росов и печенегов, о чем речь шла неоднократно и в главах 1–8, и в главе 9.
Оба пассажа содержат значительное количество топонимов и два личных имени, передача которых обнаруживает разнобой. Так, сохранение носового е в имени *Сфендославос и форм с / в названиях порогов *Островунипрах и *Вулнипрах как будто свидетельствуют о южнославянской передаче названий, как считало большинство исследователей, но может быть объяснено и из древнерусского языка, как это показал А.А. Зализняк (см. коммент. 8, 33, 40 к гл. 9). Остальная ономастика распадается на две языковые группы: древнерусскую (Милиниски, Чернигога, Киоава и др. и «славянские» названия порогов) и древнескандинавскую («росские» названия порогов). К последней возможно, принадлежит также сохранение -ню- в имени *Ингор (< Ingvarr, Игорь) и *гардас
Третий тематический пассаж этого раздела (9, 80–104) посвящен описанию пути от о. Св. Эферий до Месемврии. Представляется, что он имеет принципиально отличное от предшествовавших двух пассажей и второго раздела гл. 9 происхождение. По своей структуре и элементам описания: перечисление стоянок, времени пути между ними, условий плавания — он приближается к распространенным еще с античного времени и продолжавшим функционировать и в средневековье периплам. Можно предполагать, что составитель главы 9 включил необходимый для полноты описания раздел соответствующего перипла, возможно, дополнив его сообщением о печенегах, нападающих на потерпевших кораблекрушение мореплавателей вплоть до устья Селины, заимствованным из концовки предшествующего пассажа (9, 78–79).
Следы компилирования нескольких источников и редактирования текстов отмечены в «периплическом» пассаже и во втором разделе главы, где составитель отсылает читателя к предшествующему повествованию — «как было рассказано» (9, 87 и 112) и, начиная второй раздел, перебрасывает мостик к началу главы — «образ жизни этих самых росов…» (9, 104).
Таким образом, по содержанию и источникам глава 9 объединяет два раздела, первый из которых членится на три пассажа: описание сбора моноксил в Киеве и Вити-чеве; описание Днепровских порогов и пути до о. Св. Эферий, источниками которых являлись наблюдения очевидца и информация двуязычного «роса»; и фрагмент византийского перипла. Второй раздел, основанный на сообщениях русскоязычного информатора, посвящен описанию жизни «росов».
Состав и тематика главы 9 существенно отличают ее от остальных частей сочинения «Об управлении империей». Она включена в первую часть труда Константина, «дидактическую», и совершенно не соответствует ей по своим задачам. Поэтому большинство исследователей полагает, что она должна была находиться во второй части повествования, рассказывающей «о народах» (DAI. II. Р. 18). Но и там аналогий главе 9 нет. Внимание Константина во второй части сосредоточено на политической обстановке в описываемом регионе, на отношениях с империей, христианизации народов. Ничего подобного нет в главе 9, хотя первая половина — середина X в. — время интенсивных экономических, политических, культурных контактов Древнерусского государства с Византией.
1. Термин *Pо~с (через омегу с тильдой К.Е.) у Константина обозначает народ или его часть; производные *Росиа (см. также гл. 2, 6, 37, 42) — принадлежащую росам землю, ??? (буквально «по-росски») — язык, на котором они говорят. В связи с этим в науке с давних пор ведуться споры: 1) о появлении термина Pо~с/Pо’с; 2) о его распространении в византийски источниках; 3) о его происхождении и, наконец, 4) о его содержании.
Первые упоминания «росов» в византийских текстах относятся к IX в. Это сообщение о нашествии на малоазийский город Амастриду (по южному берегу Черного моря) варваров росов — народа, как все знают, дикого и жестокого» (???) (Васильевский В. Г. Труды. Т. III. C. 64. Schultze V. Altchristliche Stadte und Landschaften. Gutersloch, 1930. Bd. II/l. S. 212–217) в «Житии Георгия Амастридского» (Beck H.-G. Kirche. S. 512; Sevcenko I. Hagiography of the Iconoclast Period // Iconoclasm. Birmingham, 1977. P. 121–127). «Росы» упомянуты также в двух проповедях патриарха Фотия, связанных с нашест-вием росов на Константинополь в 860 г. (Laourdas B.S. ??? (Фотион… К.Е.). Thessalonike 1959, C. 42.8–43.12; Mango C. The Homilies of Photius, Patriarch of Constaminopole’ Cambridge (Mass.), 1958. P. 98). Первое актовое упоминание «росов» зафиксировано в известном Окружном послании Фотия «восточным патриархам» 867 г. (Grumel V.) Les Regestes des actes du Patriarcat de Constantinople. P., 1936. Vol. I. Fasc. 2. P. 88–90, N 481): «Народ…, ставший у многих предметом частых толков (в других переводах — пресловутый, К.Е.), превосходящий всех жестокостью и склонностью к убийствам, — так называемый народ рос» Pо’с (Photii epist. Vol. I. N 2. P. 50. 293–296). Этот народ, по Фотию, — «подданный и дружественный» Византии (??? и ??? — о значении этих терминов см.: Литаврин Г. Г. Болгария и Византия С. 256–263; Obolensky D. The Principles and Methods of Byzantine Diplomacy // Actes du XIIe CIEB. Belgrad, 1964. Vol. I. P. 56–58). Другие случаи употребления Фотием наименования «рос» в той же форме (???) известны по «Амфилохиям» (PG. Т. CI. Col. 285) и — в качестве антропонима *Pо~с, — по письму N 103 (Photii epist. Vol I. N. 103. P. 143. 125, 129).
Исследовательская традиция, идущая от В. Г. Васильевского, позволяет считать «Житие Георгия Амастридского» сочинением Игнатия, написанным до 842 г. и, следо-вательно, первым упоминанием «росов» в византийских источниках. Из современных ученых этой точки зрения придерживается прежде всего И. Шевченко, основывающийся на стилистической близости «Жития» к другим произведениям Игнатия и на органичности в «Житии» пассажа о «росах», хотя он и выделен композиционно (Sevfenko I. Hagiography… P. 122, п. 63). Ряд исследователей считает пассаж о «росах» позднейшей интерполяцией, относя его данные к событиям 860 г. или даже 941 г. (последователи А. Грегуара, А. Васильев и др.: Da Costa-Louillet G.Y eut-il des invasions Russes dans PEmpire Byzantin avant 860? // Byzantion. 1941. Т. 15. P. 231–248; Idem. Saints de Constantinople aux VIII-e, IX-e, X-e siecles // Byzantion. 1954. Т. 24. P. 479–492; VasilievA The Russian Attack on Constantinople in 860. Cambridge (Mass.), 1946. P. 70–89). M. Ниста-зопулу, Э. Арвейлер, А. Маркопулос видят фразеологическое’и идейное сходство этого текста с сочинениями Фотия. Невозможность датировать описанное в «Житии» нашествие ппеменем по 842 г- объясняется, по их мнению, дружественным характером русско-византийских отношений около 840 г. (Ahrweiler H. Les relations entre les Byzantins et les Russes au IX0 siecle // Bulletin d’information et de coordination, 1971. N 5. P. 55; Marcopoulos A. La vie de Saint Georges d’Amastris et Photius // JUB, 1979. Bd. 28. S. 75–82; ср.: Nystazopoulou M. La Chersonese taurique a Fepoque byzantine, P., I960 (These dactylogr.). P. 106, n. 1), засвидетельствованным Бертинскими анналами под 839 г. (Mango G. Eudocia Ingerina, the Normans, and the Macedonian Dynasty // ЗРВИ. 1973. Кн. 14/15. С. 17). Отметим, однако, локальность события, описанного «Житии», которая не исключает возможности нападения росов на отдаленный от столицы византийский город (Амастриду). Молчание других византийских источников о русско-византийском конфликте до 842 г. также не может служить контраргу-ментом.
Название Rhos Вертинских анналов считается обычно отражением греческой формы термина в латинском памятнике середины IX в. Там сообщается о том, что отправленные из Константинополя ко двору Людовика Благочестивого в Ингель-хейм шведы «назвали себя… «Рос"« (se, id est gentem suam, Rhos vocari dicebant.-Annales Bertiniani. A. 839).
Сообщения двух других византийских источников, якобы упоминающих русских, в настоящее время нашли иное, более убедительное объяснение. «Церковная история» Псевдо-Захария (VI в.), видимо, под влиянием эсхатологической легенды о Гоге и Магоге в перечне паралюдей и чудовищных народов называет народ Hros (отож-дествлявшийся с «русами»: Marquart J. Osteuropaische und ostasiatische Streifzuge. S. 355–357, 383–385; Дьяконов А. П. Известия Псевдо-Захарии о древних славянах // ВДИ. 1939. N 4. С. 83–90; Пигулевская Н.В. Имя «рус» в сирийском источнике VI в. н. э. // Академику Б.Д. Грекову ко дню семидесятилетия: Сб. статей. M., 1952. С. 42–48). Однако, по всей вероятности, сирийский источник «Церковной истории» имеет в виду народ «рос» (???) греческого перевода Книги Иезекииля (Иез. 38, 2–3; 39,1; см.: Dvornik F. The Making. P. 307–309; Thulin A. The Southern Origin of the Name Rus’ // Les pays. P. 175–183; Петрухин В.Я. Комментарий // ЛовмяньскийХ. Русь и норманны. C. 283). Второе сообщение — это упоминание роиош ^eXdv5ia, которые по «Хронографии» Феофана 810–814 гг. (Theoph. Chron. 446. 27 sq.), составляли часть флота Константина V в 774 г. (ср.: Летопись византийца Феофана / В пер. В. И. Оболенского и Ф.А. Терновского; С предисл. О.М. Бодянского. М., 1887. С. 327; Мишулин А.В. древние славяне в отрывках греко-римских и византийских писателей по VII в. н.э. // ВДИ. 1941. N 1 (14). С. 280: здесь к тому же ошибочно указан 765 г.; Vernadsky G. Ancient Russia. L., 1943. 279–280). Толкование «русские корабли» ошибочно, ибо прилагательное ??? (русиос, через оu+сигма, К.Е.) имеет значение «алый», «пурпурный», «багряный» (Sophosles Е. А Oreek Lexison. Vol. II. Р. 972; Liddel H.G. Scott R. A Greek-English Lexicon. Vol. II. Р. 1575) и обозначает, таким образом, цвет кораблей: «алые хеландии» (см.: Чичуров И. С. Византийские исторические сочинения. С. 143–144. Ср. то же: DAI; а также ниже: коммент. 5 к гл. 51).
Ко времени Константина Багрянородного, таким образом, этникон «рос» стал привычным в византийской традиции и постепенно был «втянут» в греческую парадигматику. Дополнительным подтверждением этого является употребление Константином парадигматически корректного термина Pо~с (см. коммент. 3 к гл. 9).
Наряду с термином, имеющим корневую огласовку (о) (с чертой К.Е.), отметим и следы распространения в греческом языке рассматриваемого периода варианта с огласовкой (u), на что ретроспективно указывают этниконы ??? (Русиа К.Е.) в актах Русского афонского монастыря (Lemerle P., Dagron G., Circovic S. Actes de Saint-Panteleemon. P., 1982. N 8, 17, 71–72, 76; 9, 4; 16, 2), в ряде других греческих текстов, а также Rusios в сочинении Лиутпранда (середина X в.) (Liudpr. Antap. V, 15: gens quaedam… quam a qualitate corporis Graeci vocant… Rusios…), как отражение в латинской транслитерации греческого ??? (русиои К.Е.)
Происхождение названия Pо~с в византийских источниках — спорная проблема. Комментаторы лондонского издания (DAI. II. Р. 20–21) производят греческое Pо~с/Pо’с из славянского «Русь», объясняя замену омега/оu фонетической близостью и взаимозаменяемостью омега/оu в «северногреческих» диалектах (со ссылкой на: Ekblom R. Rus- et vareg-. S. 8; Hatzidakis G.N. Einleitung in die neugriechische Grammatik. Leipzig, 1892–1893. S. 348 ff.) или возможным тюркским, например хазарским, посредничеством (Томсен В. Начало. С. 88–89; Stender-Petersen A. Varangica. P. 84). Но и это объяснение остается также пока лишь гипотезой, поскольку чередование омега/ои действительно свойственно и греческому языку византийского времени, причем не только его северным диалектам. Следы бытования в византийской среде этникона ??? (рус- К.Е.) с корневым (и) говорят о возможной связи греческого названия Руси с русским термином. Показательно, что употребление термина с (и) относится к фактам автономасии (Лиудпранд воспроизводит название народа по наименованию наемного корпуса в Византии; акты Русского монастыря на Афоне могут отражать речь ктиторов — носителей русского языка).
Надо отметить, что и формы с (о) корневым, впервые засвидетельствованные в житиях первой половины IX в. и в Бертинских анналах, также могут являться прямым отражением слова roрs- (если принять скандинавскую этимологию слова «русь» — см. ниже), понимаемого как самоназвание отрядов скандинавов, проникавших в глубь Восточной европы вплоть до Черного моря. Во всяком случае, указанные три наиболее ранних Упоминания появляются в результате непосредственного знакомства с этими отрядами, Сражение Бертинских анналов («назвали себя… «Рос"«) подтверждает это предположение.
Другая точка зрения на происхождение названия Pо~с предполагает его чисто книжную основу. Речь идет о применении для обозначения русских библейского термина «рош», известного по Септуагинте в форме рос (омега просто, К.Е.); (Флоровский А. «Князь Рош» у пророка Иезекииля (гл. 38–39): (Из заметок об имени Русь) // Сборник в честь на Васил Н. Златарски. С., 1925. С. 505–520; Сюзюмов М.Я. К вопросу. С. 121–123. Отметим бездарный вариант воспроизведения термина в современном издании Септуагинты). Pо’с трижды фигурирует в Книге пророка Иезекииля (Иез., 38, 2, 3; 39, 1) в выражении: ???. Сближение византийого Pо~с с библейским рош основано на понимании последнего как этнонима, обозначающего северных варваров, главой которых был Гог (см.: Wilhelm Gesenius’ hebraisches und aramaisches Handworterbuch liber das alte Testament / Bearb. v. F. Buhl. В.; Gottingen; Heidelberg, 1959. S. 738; Born A. van den. Bibel-Lexikon / Hrsg. v. Haag. Leipzig, 1969; Grollenberg L.H. Atlas of the Bible. L., 1956. P. 161).
Однако существует мнение и об употреблении слова ??? (рош) в Септуаги в его исконном значении древнееврейского ??? — «глава», т. е. фраза из Книги Иезекииля понимается как «… архонта-рош Фувала и Мешеха» (Sophocles E. A Greek Le-xicon. Vol. II. P. 974), что находит соответствие в Вульгате и в некоторых других текстах Эсхатологическая легенда о Гоге и Магоге, которые во главе бесчисленных войск сатаны подойдут к «городу возлюбленному» (Отк., 20, 7–8), была широко распростра-нена в Византии (Andersson A.R. Alexander’s Gate, Gog and Magog and the Inclosed Nations Cambridge (Mass.), 1932; Podskalsky G. Byzantinische Reichseschatologie. Munchen, 1972). В этом смысле показательно восприятие Львом Диаконом (вторая половина X в.) нападения русских на Константинополь в 860 г. как исполнения пророчества Иезекииля (Leon. Diac. Hist. P. 150. 15–19). Однако упоминания Гога и Магога в связи с нашествием северных «варваров» на Византию могли иметь место и без какой бы то ни было связи с народом (?) «рош» (см., например, о нашествии скифов и гуннов у Андрея Кесарийского: PG. Т. CVI. Col. 416)
Несклоняемость этнонима Pо~с/Pо’с византийских текстов сама по себе не может свидетельствовать о книжном, библейском происхождении термина (Сюзюмов М.Я К вопросу. С. 123). Ошибочно также мнение, что несклоняемый термин «рос» в византийской традиции занимает исключительное положение в отличие от других иноязычных этнонимов, подвергшихся морфологической адаптации (??? (Пачинакои, Туркои, Варангои, Франгои К.Е.) и др.), и это будто бы свидетельствует о невозможности его прямого заимствования. Как раз наоборот: и в ранневизантийской традиции, и у Константина Багрянородного несклоняемые формы этнонимов и других терминов являются следствием прямой транслитерации иноязычных названий народов (Moravcsik Gy, Byzantinoturcica. Bd. II. S.v.: ???, Коиртоиуерцат и т.д. Показательно наличие в византийском словоупотреблении параллельных форм: ??? и т.д.).
Третье предположение касается возможной генетической связи греческого Pо~с/Pо’с с широко распространенным в топо- и этнонимике среднеазиатского, северокавказского и севернопричерноморского ареала, вероятно, иранским корнем «рос-» (варианты см.: Толстов С. П. Из предыстории. С. 39–59; Vernadsky G. The Origin, P. 167–179). Однако эта точка зрения слабо обоснована; это относится и к крымскому топонимическому ряду Россофар — Россока — Росса и др. (см.: Талис Д.Л. Топонимы Крыма с корнем «рос-» // АДСВ. 1973. Т. 10. С. 229–234; Он же. Росы в Крыму // СА. 1974. N 3. С. 87–99).
Таким образом, в вопросе о влиянии библейского термина на бытование византийского этнонима Pо~с/Pо’с следует различать два аспекта: 1) языковой, генетический (тезис о возникновении этникона как книжного заимствования) и 2) литературно-художественный (проблема контаминации представлений об эсхатологическом нашествии библейских племен с образной характеристикой «варваров"-современников).
Влияние библейской образной системы на непосредственные впечатления византийцев несомненно. Обыгрывание термина-этникона, подобное тому как это имеет место у Льва Диакона (см. выше), — явление, характерное для византийских этнологических построений (см.: Бибиков М.В. Пути имманентного анализа византийских источников по средневековой истории СССР (XII — первой половины XIII в.) // Методика изучения древнейших источников по истории народов СССР. М., 1978. С. 99–100).
Что же касается собственно этимологии и содержания названия, то наиболее распространенная гипотеза — об отражении в византийском Pо~с (с влиянием библейской традиции или без него) названия «русь» — неизбежно влечет за собой вопрос об этимологии и значении восточнославянского «русь». Ответ на этот вопрос в значительной степени определяет и интерпретацию слова Pо~с у Константина (М.Б.)
Крайне затрудняет решение проблемы названия «русь» то обстоятельство, что история этнонима и история этноса, как правило, не расчленены. Частный и, строго говоря, относящийся к области исторической этнонимики вопрос включен как один из центральных в широкую историческую проблематику происхождения Древне-русского государства, а иногда и подменяется ею. До самого последнего времени он решался в зависимости от общих взглядов исследователя на происхождение Древнерусского государства: норманистских (которым почти во всех случаях соответствует скандинавская этимология) или антинорманистских (что нередко и ныне выражается в поисках его южнорусских, прибалтийско-славянских, иранских, кельтских или иных истоков). О современном состоянии изучения русско-скандинавских отношений раннего средневековья см.: Авдусин Д.А. Современный антинорманизм // Вопр. истории. 1988. N 7. С. 25–44; Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Послесловие // Ловмяньский X. Русь и норманны. С. 230–245.
Очевидно, что проблема происхождения названия «русь», каково бы оно ни было, нe равнозначна проблеме становления древнерусской государственности как социальноэкономического и политического процесса; это отметил еще В.О, Ключевский (Ключевский В.О. Неопубликованные произведения. М., 1963. С. 114; см. также: Попов А.И. Названия. С. 47; Хабургаев Г.А. Этнонимия. С. 216 и след.; Ловмяньский X. Русь и норманны. С. 163–164). Более того, как писал Ф. Энгельс, «названия племен, по-видимому, большей частью скорее возникали случайно, чем выбирались сознательно, с течением времени часто бывало, что племя получало от соседних племен имя, отличное от того, которым оно называло себя само» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 21. С. 93. См. также: Алексеев В. П. Бромлей Ю.В. К изучению роли переселений народов в формировании новых этнических общностей // СЭ. 1968. N 2. С. 35–45). В истории наименований европейских государств и народов известны случаи как сохранения названия покоренных народов при радикальном изменении этнического состава населения после завоевания (Британия — после завоевания кельтов германцами, Англия — несмотря на покорение англосаксов нормандцами), так и усвоения названия победителей при сохранении устойчивых этнических признаков покоренных народов (Франция — по названию германского племенного союза франков, растворившихся в галло-римской среде, Болгария — по названию славянизировавшихся тюрков-болгар и др.). Поэтому необходимо четко различать вопрос о происхождении слова «русь» (т. е. об истории этнонима), который должен решаться в первую очередь в рамках этимологических, т. е. лингвистических, исследований, и вопрос об эволюции его значения на восточнославянской почве, что требует учета исторических факторов. См. также: Мельникова Е.А., Петрухин В. Я. Эволюция названия «русь» в процессе становления Древнерусского государства (до XI в.) // Вопр. истории (в печати).
Выяснение первого вопроса — этимологии и эволюции значения названия «русь» — осложняется отсутствием письменных источников VIII-Х вв. на Руси и крайней скудностью сведений, подчас не поддающихся однозначной интерпретации, в иноязычных памятниках этого времени, з связи с чем все существующие этимологии являются реконструкциями, основанными на более или менее полном привлечении сведений позднейших (вплоть до XII в.) источников, а также — косвенно — материалов археологических исследований. Степень убедительности таких реконструкций различна, наиболее аргументированной — с языковой, археологической и историчеcкой точек зрения — представляется скандинавская.
Скандинавская этимология названия широко принята зарубежными и рядом советских исследователей, в первую очередь лингвистов, а также историков и археологов. Слово «русь» рассматривается обычно как этноним и связывается с древнескандинавским корнем rotp- через финское Ruotsi. Эта теория в любой ее модификации предполагает несколько этапов развития слова: а) формирование древнескандинавского исходного наименования; б) его распространение в финноязычной среде; в) его последующее заимствование восточными славянами.
а) Исходной формой финского Ruotsi считаются производные от др.-герм. глагола с и.-е. основой *егё-: др.-исл. roа, др.-англ. rowan — «грести» и др. Предлагались слеующие возможные исходные формы: др.-шв. Rodhsin — название жителей области ослаген (Roslagen<*Rotpslagen, совр. Руден — Roden) на восточном побережье Швеции из др.-герм. *rods (ср.: др.-шв. rodher — «весло, гребля». См.: Kunik A.A. die Berufung der schwedischen Rodsen durch die Finnen und Slaven. SPb., 1844. Bd. I. S. 67–70, 89–96, 163–167); др.-шв. композиты rodsmen, rodskarlar, rodsbyggjar, завидетельствованные в источниках XIII–XIV вв., от др.-шв. rotper — «гребля, судоходство, плаванье» (Томсен В. Начало. С. 84–87); те же композиты со значением «жители проливов, шхер», т. е. жители Средней Швеции, от др.-шв. rotper — «пролив между островами, неглубокое морское пространство» (Ekblom R. Rus- et vareg-. S. 9–10; Idem. Roslagen-Rusland // ZfSP. 1957. Bd. 26. H 1. S. 47–58); др.-шв. *rtprt «гребное судно», откуда *Rotp(r)in>Rotpslaghm (Roslagen) по аналогии со skeppslag — «округ, поставлявший в ополчении одно судно», поэтому rotpsmen=skeppslagmen (Hjarпе Е. Roden. Upphovet och namnet, Omraden och jarlen // Namn och Bygd. 1947. B. 35. S. 28–60).
Все отмеченные гипотезы апеллируют к древнешведским формам, прямое обращение к которым, однако, невозможно, поскольку выделение древнешведского, как и других диалектов, произошло лишь в Х–XI вв. (Стеблин-Каменский М.И. История скандиинавских языков. М.; Л.; 1953. С. 26–27; Haugen Е. The Scandinavian Languages. Cambridge (Mass.), 1976. P. 135, 142, 150–157). На более ранее возникновение фин. Ruotsi по историческим причинам указывали В. Томсен и А. Погодин (Погодин А.Л. Вопрос о происхождении имени Руси // Сборник в честь на Васил H. Златарски. С. 271–273). Подробное фонетическое обоснование заимствования фин. ruotsi в V1–VII вв. дал С. Экбу, который показал, что исходной должна быть архаичная форма *potp(u)R или редуцированная, т. е. более вероятная для того времени *rotp(e)R, где конечное -R в силу незавершенности процесса ротацизма могло звучать как [z], а не как [г] (Ekbo S. От ortnamnet // ANF. 1958. В. 73. H. 3/4. S. 187–199; Idem. The Etymology of Finnish Ruotsi-Sweden // Les pays. P. 143–145).
Представляется, что поиски конкретной словоформы, исходной для фин. Ruotsi малоперспективны из-за скудости сохранившегося древнегерманского лексикона и не имеют научной ценности, поскольку существование самого корня и его производных во всех германских языках середины I тысячелетия н.э. несомненно. Любой из композитов с первой основой rotp- мог закономерно отразиться в западнофинских языках как Ruotsi / Roots.
Комплекс значений др.-герм. *ropru- — «гребля, весло, плаванье на гребных судах» проявляется во всех германских языках. В шведской рунической надписи первой половины XI в. засвидетельствовано значение «поход [на гребных судах]»: han. uas. buta. bastr. i rutpi (i rodi). hakunar — «Он был лучшим из бондов в походе Хакона» (Nibble, Up. 16). Корень *гоtp- был продуктивен и как первая часть композитов (Rotpslagen, rotpskarl, rotpsmadr и др.), в том числе обозначавших участников походов [которые вряд ли для времени до X в. можно отождествлять с ледунгом — королевским морским войском-ополчением, как полагает С. Экбу (Ekbo S. От ortnamnet, S. 197). Ср. слово vikingr — обозначение и морского грабительского похода, и его участника]. Поэтому можно предположить, что скандинавы, проникавшие еще в довикингскую эпоху на территории финских племен, обозначали себя каким-то словом, производным от гоtр-, и познакомились финны именно с этим «профессиональным» самоназванием.
б) Контакты скандинавов и населения Финляндии и Юго-Восточной Прибалтики по археологическим данным ощутимы уже с бронзового и раннего железного века и усиливаются в середине I тысячелетия н.э. Судя по погребальным памятникам, скандинавы с середины I тысячелетия проникают в Западную Финляндию (типично вендельские погребения в ладье появляются с конца VI в.: Anderson G. Boatgraves in Finland // Suomen museo. Helsinki, 1963. Vol. 70. P. 5–23; Muller-Wille М. Bestattung im Boot // Offa, 1968/1969. В. 25/26. 1970. S. 150–152) и на Аландские острова. где в конце I тысячелетия формируется метисная фенно-скандинавская культура (Мейнандер К.Ф. Биармы. С. 37), а также на побережье современной Эстонии, где встречены погребальные комплексы второй половины I тысячелетия, близкие скандинавским (Eesti esiajalugu. Tallinn, 1982. L. 251–253). Эти контакты создавали почву для заимствования и распространения в финноязычной среде самоназвания военных групп скандинавов в форме фин. Ruotsi / эст. Roots (совр. — Швеция Ruotsalainen / rootslane — «шведы»; водск. Rotsi, лив. Ruot’s — «Швеция»).
Косвенным подтверждением изначального значения слова *rotp(e)R — участник морских походов является распространение в ту же вендельскую эпоху в среде шведской родоплеменной знати обряда погребения в ладье (Лебедев Г.С. Шведские погребения в ладье VII–XI веков // СкСб. 1974. Вып. XIX. С. 155–186), характеризующего ее новый социальный статус. Эти погребения известны и в зоне скандинавской колонизации в Финляндии, и на Аландских островах; изолированный скандинавский некрополь с кремациями в ладье появляется в IX в. в урочище Плакун под Ладогой (Назаренко В.А. Могильник в урочище Плакун // Средневековая Ладога. Л., 1985. С. 158–159).
В качестве этнонима название получило распространение на севере и северо-востоке Европы в финноязычной среде во всяком случае к середине VIII в. (Falk К.-О. Einige Bemerkungen. S. 147–159). Западнофинские языки устойчиво используют его как этноним для обозначения шведов (Magiste J. Fi. Ruotsi. S. 200–209; Itkonen E. Lappalaisten esihistoriaa valaisevia sanoja. Helsinki, 1946). Но уже в ряде карельских и саамских диалектов этноним обнаруживает неоднозначность и используется для обозначения как шведов, так и собственно русских (ср.: др.-рус. «немцы», обозначавшее этнически различные народы Западной Европы, саам. Tara, Tarra — «Норвегия» и «Русь» и др.), т. е. пришлого, иноэтнического населения, собиравшего дань; функциональное родство затушевывало для местного населения этнические различия (Попов А. И. Названия. С. 47–50). В языке коми — далее на восток — корень «роч-» (из общеперм. *гос, заимствованного из прибалтийско-финских языков: Лыткин В. И., Гуляев Е.С. Краткий этимологический словарь коми языка. М., 1970. С. 243), а также ненец, «луца» (*luatsa), эвенк, «луча», «нуча» и др. имеют единственное значение «русский», поскольку население этих областей сталкивалось только с русским колонизационным потоком.
Существование слова Ruotsi / Roots во всех западнофинских языках с единым значением свидетельствует или о его исконности (что предполагал Ю. Мягисте: Magiste J. Fi. Ruotsi. S. 200–209), или о заимствовании его в период западнофинской языковой общности (Шаскольский И. П. Вопрос о происхождении имени Русь в современной буржуазной науке // Критика новейшей буржуазной историографии. Л., 1967. С. 153- 156), которая относится к VI–VIII вв. н.э. (Хайду П. Уральские языки и народы. М., 1986. С. 80). Предполагаемое (на основании фонетических закономерностей развития германских языков) время заимствования слова rotps- в финские языки — VI–VII вв. — соответствует именно периоду западнофинской языковой общности.
Представлению же об исконности слова Ruotsi / Roots противоречит узость его семантики (этноним и производные от него хороним и отэтнонимическое прилагательное) и отсутствие производных. Мягисте указал всего три слова сходного звучания и крайне узкого специализированного значения: фин. ruota — «рыбья кость, планка», откуда ruotia, ruotsia — «чистить рыбу от костей»; эст. rood, roots — «твердое, защищающее изнутри более слабые внешние части» (Magiste J. Fi. Ruotsi. S. 209). Однако для двух из них (фин. ruota и эст. rood) предполагается также скандинавское происхождение, а третье (фин. ruotia) является производным от ruota.
Таким образом, середина — начало второй половины I тысячелетия н.э. с точки зрения развития германских и финских языков, а также северогерманско-финских контактов представляется наиболее вероятным временем проникновения в прибалтийско-финские языки слова rotps- в форме Ruotsi / Rootsi.
в) Третий этап развития слова связан с его проникновением в восточнославянскую среду. Представляется убедительным обоснование перехода зап.-фин. uо/оо>др.-рус. у, так как славянское у в это время было долгим гласным, фонетически ближайшим к приб.-фин. -о-, тогда как слав. -о- был кратким, очень открытым типа а~о. Этот переход подерживается ближайшей аналогией suomi>cyмь и общим соответствием др.-рус. у фин. uo/o, обнаруживаемым в финских заимствованиях из древнерусского языка (гyмнo>kuomina, лyжa>luoso и др. (Kalima J. Die slavischen Lehnworter. S. 42).
Возможность перехода фин. ts>др.-рус. с подвергалась сомнению, так как, по мнению некоторых славистов, оно должно было отразиться не как -с-, а как -ц- (Черных П. Я. Очерк русской исторической лексикологии. Древнерусский период. М., 1956. С. 100). Однако еще А. А. Шахматов указывал, что др.-рус. -ц- было мягким звуком, не тождественным фин. -ts-, поэтому более вероятна передача последнего звуком с (Шахматов А.А. Введение в курс истории русского языка. Пг., 1916. Ч. 1. С. 67; см. также: Vasmer М. Schriften zur slavischen Altertumskunde und Namenkunde. В., 1971. Bd II. S. 801). Г. Шрамм, подробно рассмотревший этимологический аспект проблемы, указал два возможных объяснения перехода ts>c: 1) время образования др.-рус. -ц- не установлено, и этот переход мог осуществиться до возникновения звука -ц- в древнерусском язке; 2) если -ц- уже и существовало, то с могло возникнуть как упрощение консонантной группы -ts- (ср. vepsa>вecь) (Schramm G. Die Herkunft. S. 19–20). Итак, переход Ruotsi>"pyсь» представляется в достаточной степени фонетически обоснованным.
Появление скандинавов среди финских племен Восточной Европы (от Приладожья до Верхнего Поволжья) к концу I тысячелетия н.э. совпало со славянской колонизацией этого региона. Вероятны ранние контакты всех трех этнических компонентов в Ладоге (появление здесь норманнов датируется серединой VIII в.: Рябинин Е.А. Скандинавский производственный комплекс VIII века из Старой Ладоги // СкСб. 1980. Вып. XXV. С. 161–178; Петренко В.П. Финно-угорские элементы в культуре средневековой Ладоги // Новое в археологии СССР и Финляндии. Л., 1984. С. 83–90). Показателен смешанный характер расселения скандинавов, финно-угров, балтов и славян, не образующих в Ладоге компактных этнических массивов (Кирпичников А.Н. Раннесредневековая Ладога (итоги археологических исследований) // Средневековая Ладога. Л., 1985. С. 17–19), фенно-славяно-скандинавские контакты отмечены также в Новгороде (после 862 г., если верить летописной датировке), в конце VIII — начале IX в. на мерянском Сарском городище под Ростовом (Леонтьев А.Е. Скандинавские вещи в коллекции Сарского городища // СкСб. 1981. Вып. XXVI. С. 141–149) и, по-видимому, в Ярославском Поволжье (если принимать за свидетельство раннего присутствия там норманнов рунические знаки на монетах тимеревского клада последней трети IX в. (Дубов И. В. Тимеревский комплекс — протогородской центр в зоне славяно-финских контактов // Финно-угры и славяне. Л., 1979. С. 116–118). Причем культура курганов Ярославского Поволжья по некоторым характерным чертам (наличие глиняных амулетов-лап и др.) близка метисной культуре Аландских островов, где эти амулеты датируются более ранним временем (Мейнандер К.Ф. Биармы. С. 37; Ярославское Поволжье в IX–XI вв. М., 1963. С. 86–87); вероятно, таким образом, проникновение в Верхнее Поволжье уже метисного фенноскандинавского населения, встретившегося с местными поволжско-финскими племенами (меря) и пришлыми славянами.
Тесные фенно-славянские этнокультурные связи засвидетельствованы и значительным числом лексических заимствований в обоих (но более — в финских) языках в эту эпоху, Ю. Миккола датирует древнейшие славяно-финские лексические связи VIII в. (Mikkola J.J. Die alteren Beruhrungen zwischen Ostseefinnisch und Russisch. Helsinki, 1938 S. 9); Я. Калима указывает на VII в. как наиболее раннюю возможность (Каlima J. Die slavischen Lehnworter. S. 149); В. Кипарский также относит их к VII–IX вв. (Кипарский В. О хронологии славяно-финских лексических отношений // Scando-Slavica. 1958. Vol. IV. P. 127–136).
Именно в этой зоне контактов встречаются хотя и немногочисленные, как показала Е.А. Рыдзевская (Рыдзевская Е.А. К варяжскому вопросу: (Местные названия скандинавского происхождения в связи с вопросом о варягах на Руси) // Изв. АН СССР, Отд-ние обществ, наук. 1934. N 7. С. 485–532; N 8. С. 609–630 — в противоположность мнению Р. Экблума: Ekblom R. Rus- et vareg-; ср. также: Vasmer М. Wikinger-spuren im Rupland // Sitzungsberichte der Preussischen Akademie der Wissenschaften, Philos.-hist. Kl. 1931. Jg. 1931. H. XXIV. S. 649–674), топонимы — производные от корня «рус-», а также гидроним — Руса (Русса) с производным Порусье, упомянутый в Воскресенской летописи в сказани