Почему Миларепа стремился в Царство Мертвых?

Я, конечно же, не знал того, почему йог-Миларепа затеял строительство этой пещеры. Может быть, он не мог попасть в Царство Мертвых (куда, наверное, страстно стремился) через обычный вход, расположенный на западной стене Дома Счастливого Камня, поскольку Мертвые наказали его за ошибку, вычеркнув из его памяти заклинания, позволяющие открыть заветную дверь туда... и вынудив делать новый вход? А может быть, новый вход в Царство Мертвых был нужен, и они, Мертвые, оставив в памяти Миларепы нужные заклинания, повелели ему сделать новый вход, испытав его для того, чтобы он с достоинством мог влиться в когорту Мертвых? А может быть, Миларепа и сейчас там — среди величественных и всемогущих Мертвых, холодные тела которых покоятся во мраке подземелий, а освобожденная Душа делает все, что захочет, с помощью Силы Мысли... Может быть...

Я повернулся к монаху, который стоял рядом со мной и спросил его:

— Скажите, а кто-нибудь входил внутрь пещеры Миларепы?

Не действуют ли там тантрические силы, которые непреодолимы для человека? Ведь отодвинуть алтарь, разобрать тонкую каменную стенку, перегораживающую вход в пещеру Миларепы, и войти внутрь совсем не трудно?!

—Действуют, еще как действуют! — воскликнул монах. — Внутри пещеры Миларепы действуют очень сильные тантрические силы. Никто не может преодолеть их!

— А какие это силы? Я знаю, что тантрические силы некоторых Сомати-пещер вызывают слепоту, онемение, действуют как «энергетический вампир» или приводят к смерти через страх, головную боль и слабость. А здесь как?

— Я не знаю... Я не был там... — сконфузился монах.

— А все-таки?

— Не знаю... Но страшно там, очень страшно! Паника начинается! Люди боятся того, что они просто умрут, но... не станут Мертвыми, а их кости...

— А много костей-то в пещере?

— Говорят, много.

— А зачем люди ходили туда?

Они хотели стать Мертвыми.

—И... умерли? —Да.

— Они не стали Мертвыми?

— Нет, нет. Они просто умерли.

— Почему?

— Мертвые сами выбирают тех, кто достоин стать Мертвым, — монах поднял голову и посмотрел на меня. — А Вы не хотите ли стать Мертвым? Вы очень подробно...

— Я? — теперь уже сконфузился я. — Я? Я не смогу... Я... здесь... пока...

— Я тоже... здесь... пока... — проговорил монах.

Я опустил голову.

— О, как значим на Земле феномен Сомати! — подумал я. —О, как велик, наверное, подземный мир, где, помимо живущей активной жизнью техногенной Шамбалы, находится много, очень много Мертвых, ведущих страстный и очень мощный образ жизни, оставаясь при этом... неподвижными и холодными! Они, эти Мертвые, живут без забот о своем теле, им не надо тратить время на приготовление пищи, не надо ходить в туалет, не надо дышать, не надо одеваться и прихорашиваться, не надо спать и не надо говорить. Они знают, что их тела, элегантно и немного грустно сидящие в позе Будды, нужны только... на случай глобальных катастроф, чтобы в этом случае вновь войти в эту «машину», называемую телом, и снова начать телесную жизнь, полную забот о желудке и многом другом телесном, чтобы продолжить божественный эксперимент освоения материальной стороны жизни. О, как, наверное, не хочется им, Мертвым, заниматься проблемами желудка, когда можно вечно находится на Том Свете в прекрасном Мире Мыслей, где стоит только подумать... И... откуда можно созерцать свое «мертво-спящее» тело, с которым ты соединен «серебряной нитью» и которое напоминает тебе, что твой долг, долг Духа или Человека-Мысли, не рвать эту связь с планетой Земля, где в глубоком подземелье сидит «твоя личная машина», называемая телом и, которая... может быть... будет нужна... когда-нибудь.. . когда телесные люди, «тела-машины» которых двигаются, работают и саморазмножаются, забудут, что главное в них — Людях — не эта «машина с руками, ногами и... головой», а Дух или Человек-Мысль, управляющий ею. Ведь забыв это, телесные люди начнут всю свою духовную деятельность направлять на достижение недосягаемого — сделать «машинный вариант жизни» главным... вместе с обслуживающими «тело-машину» домами, деньгами и многим другим, тем самым становясь «слугами машины» и постепенно сводя на нет божественные принципы бытия и все более и более приближая глобальную катастрофу, поскольку Бог никогда не может стать слугой «машины»!

Монах исподлобья смотрел на меня. Шестигранный камень лежал предо мной. А мысли, эти шальные мысли, весело вертелись в голове, напоминая о своей силе и как бы приговаривая, что главное в Человеке — это Мысль, поскольку на Том Свете он, Человек, и есть Мысль, так как он зарожден там, в Мире Мыслей или Мире Свободного Времени, которым напрямую управляет сам Бог — Властелин Свободной Энергии Времени.

Я ненароком вспомнил разговоры на кухне — чисто российскую привычку, когда двое или трое мужчин или женщин, открыв бутылку водки и накурив до состояния, когда можно «топор вешать», до такой степени распаляются в задушевном разговоре, что им, сидящим на кухне, кажется, что их слышит весь мир. А мир их и в самом деле слышит. Мне кажется, что ни одна мысль не проходит просто так. А если однотипных мыслей у людей много, то эти мысли в какой-то момент могут суммироваться и начать самостоятельно влиять на сознание людей, называясь, в периоды революционных ситуаций, «политическим настроением масс». Научное подтверждение этому нашли, как я уже писал, японские ученые, описавшие так называемый «феномен сотой обезьяны», когда одна из обезьян на одном из японских островов догадалась мыть батат (сладкий картофель), брошенный учеными в песок. Когда эта «прогрессивная» обезьяна научила этому полезному делу других сородичей (чтобы песок не скрипел на зубах), а другие обезьяны к тому же стали учить еще и других, то, когда мыть батат научилось около 100 обезьян, наступил такой момент, что все обезьяны всех японских островов (а их много!) вдруг одновременно научились мыть бататы, брошенные в песок. Сработал какой-то мощный информационный механизм накопления и распространения мыслей.

Я вспомнил рассказ одной моей английской пациентки, которая поведала мне о том, что причиной ее болезни явился стресс, вызванный тем, что ее любимый человек уехал из родного Лондона в Нью-Йорк, где ему предложили более выгодную работу. Через год, когда они встретились вновь, она, англичанка, не узнала своего любимого — он стал безобразно жаден. Она долго боролась с его жадностью, носившей, по ее словам, патологический характер, но ничего не смогла сделать — перед ней стоял тот же лондонский парень, но чужой, в глазах которого была другая страсть — деньги, перед которой меркла она, эта красивая англичанка. Он даже, оказывается, сказал ей однажды, что расплачиваться за ужин в кафе пришла ее очередь. И она, эта англичанка, была абсолютна убеждена в том, что Америка «заразила» ее любимого жадностью, и что жадность есть... заразная болезнь, а вся Америка есть «инфекционная бомба», где в качестве «инфекции» выступает жадность — основа американского образа жизни. Она, потеряв своего любимого, хотела даже предложить бывшей колонии Англии заменить свой полосатый флаг на флаг с изображением доллара.

Я понимал, что не зря гениальный русский ученый Влаил Петрович Казначеев предложил термин «информосомы», научно доказав, что информация может неведомым образом распространяться. И мне показалось, что в основе этих «информосом» лежат, если так можно выразиться, «сгустки мыслей», способных беззастенчиво внедряться в другие организмы, заставляя их мыслить или делать то, что заложено в этих «сгустках мыслей».

— Не зря... не зря так противно находиться рядом с жадным человеком, — подумал я. — Они, эти жадные идиоты, являются источником «жадной заразы». Но как приятно находиться рядом со светлым человеком! Он тоже является источником чего-то свет лого и хорошего. Информосома информосоме рознь! И... как много зависит от мыслей!

Я продолжал стоять на месте, не отрывая взгляда от шестигранного камня, выточенного Миларепой. Ребята не беспокоили меня — они меня понимали, и как мне казалось, даже чуть-чуть жалели меня за то, что мысли, эти вездесущие мысли, будоражили меня так, что... натуральные информосомы градом сыпались из моего сознания. А я грустил, тихо грустил, недоумевая по поводу того, что люди так и не могут понять, что счастье отнюдь не в деньгах.

Я уже понимал, что Мысль не может не быть живым существом, поскольку родоначальный Тот Свет — праматерь всех форм жизни — есть Мир Мыслей и что каждый из нас, оказавшись там, превратится в Человека-Мысль — Свободного, Изначального и Великого, ведомого только Создателем, давшим всему живому главное — способность мыслить.

— Бойтесь злых мыслей! — захотелось крикнуть мне. — И как здорово, что вы иногда собираетесь на кухне, освобождая с помощью алкоголя и сигарет свои мысли, чтобы поговорить о таком, таком... Но... говорите, пожалуйста, по-доброму!

Но я молчал. Я продолжал созерцать шестигранный камень. Вскоре ход моих мыслей опять перекинулся на Мертвых. Я понял, почему нужны Мертвые. Они, не обремененные проблемами тела, нужны здесь, на Земле, чтобы жить в мире земных мыслей и управлять этим миром. Мертвый — это тоже Человек-Мысль, но земной Человек-Мысль. Он нужен здесь, на Земле, ведь Человек-Мысль Того Света есть космический Человек-Мысль. И на Земле, как говорится, проблем хватает; например, охранять священные заклинания, следить за ходом мыслей людей, стремящихся попасть в Сомати-пещеры, следить за мысленными устремлениями обычных «двигающихся» земных людей, определять угрозу появления предвестников глобальных катастроф, способствовать наказанию заблудших людей и многое другое. Мы просто мало знаем о Мертвых и не понимаем их роль для жизни на Земле! А она, эта роль, колоссальна! Стражами наших мыслей можно назвать Мертвых, тела которых покоятся в глубоких подземельях Тибета и Гималаев!

Не зря йоги стремятся хоть чуть-чуть походить на Мертвых, отрекаясь от телесных забот и в процессе медитации входя в земной Мир Мыслей! Не зря йог-Миларепа стремился стать полноценным Мертвым! Не зря про йогов говорят, что они очищают мысленную ауру Земли!

Резкая желудочная боль прервала ход моих мыслей. Я понял, что кто-то (наверное, Мертвый!), прочитав ход моих мыслей, решил еще больше очистить меня, изгнав из меня еще больше негативной энергии, накопившейся во мне.

Я слегка согнулся, стараясь не застонать. Но гримаса боли на лице, видимо, выдала меня.

— Шеф, что? Опять заболело? — Селиверстов ласково положил руку мне на плечо.

— Да. Не обращай внимания! Долина Смерти... Я бы назвал ее Долиной Мертвых... Там вступают в силу законы Мертвых и там нет места законам живых! Только тот, кто может принять законы Мертвых, пройдя через испытания... Неужели вся наша жизнь есть сплошная ошибка! — прохрипел я.

Я мутным взглядом провел по окружающим меня горам. Горы как бы колыхались в разряженном воздухе и как бы напоминали, что они не мертвые. Да и существует ли в природе что-либо истинно мертвое? А может быть, словом «мертвое» древние мыслители отображали понятие «неподвижное», зная, что все и вся в природе живое? А может быть, То, что является неподвижным в материальном мире, в Мире Мыслей живет более интенсивной жизнью, чем Те, которые умеют двигать руками и ногами? Может быть...

Вдруг я почувствовал себя кем-то наподобие зверя в зоопарке, выставленного на обозрение любопытствующим людям. Неужели Мертвым дозволено проникать в таинство мыслей каждого человека? Неужели это так?

Я, на мгновение забыв про боль, задумался над этим вопросом и понял, что это так. Более того, Мертвым дозволено влиять на наши мысли и... наказывать... или очищать... Ну что ж, мы живем на виду, как в зоопарке! Но... извините, думать надо чище, тогда нечего будет скрывать!

Я подумал о том, что любой человек, наверное, в той или иной степени способен читать мысли. Положа руку на сердце, мы должны сознаться, что очень часто верим не словам, а глазам, в которые мы смотрим. О, как часто это бывает! Попробуйте поговорить с человеком, который не смотрит Вам в глаза, — вы сразу ощутите дискомфорт — информации не хватает! Наш Дух (или Человек-Мысль) затаен, но он все равно проявляется, и это выражается в том, что мы все-таки, хоть чуть-чуть, читаем мысли друг друга. Но нам оставлено только это «чуть-чуть»; какой-то мощный разум, формируя программу трехмерной земной жизни, решил подарить людям «таинство мысли», хотя наш Дух способен и на такое, такое... Вот и живем мы в тайне друг от друга, потому что нам... хочется казаться добрыми и щедрыми, хотя на самом деле... Да и не наступили еще времена искренности, потому что счастья искренности можно достичь только через тернии.

А Мертвые, наверняка, могут позволить себе счастье быть искренними, потому что все они, как на подбор, имеют Чистые Души и, представляя собой особую земную форму жизни Человека-Мысли с законсервированными на всякий случай телами, судачат, наверное, читая мысли обычных земных людей, о том, что мы так глупо уклоняемся от главного идеала — Искренности, раз за разом впитывая в себя мысли Чужого Бога, извращенно заставляющего верить в то, что Бог — это Ты, а идеал — это Богатый Человек. И им, Мертвым, хочется, по-видимому, для хохмы законсервировать тело богатого и жадного человека, чтобы поговорить с ним «как на духу» и посмотреть на него — прозрачного и летающего — без его «двигающейся телесной машины», в угоду обслуживания которой он так глупо посвятил самого себя. Ужас, наверное, охватит этого «бывшего богатого человека», когда он поймет, что у него... уже нет желудка.

Я поморщился от боли. Сняв рюкзак, я полез в него и достал желудочные таблетки. Положив их в пересохший рот, я ощутил, что не могу их проглотить. Равиль, увидев это, полез в свой рюкзак, достал бутылку с водой и подал ее мне. Наконец я почувствовал, что таблетки дошли до моего желудка.

— Сергей Анатольевич! А у тебя желудок когда-нибудь болел? — спросил Селиверстова Рафаэль Юсупов.

—Ну... если переем... А что?

— Да так, ничего.

— Вы на что-то намекаете, Рафаэль Гаязович! — Селиверстов насупился.

— Да нет. Просто так спросил...

— Я, кстати, рабом желудка никогда не был, хотя аппетит у меня хороший. Я хоть что могу съесть. Гвозди даже переварю.

— Гвозди, говоришь?

— Да, гвозди. А что?

— Да так, ничего...

— А вот Вам бы, Рафаэль Гаязович, следовало бы призадуматься над проблемами Вашего желудка. У меня такое ощущение, что он у Вас вообще ничего не переваривает, все отправляет в кишечник, на выход. А то, с чего Вы такой худой? Я уж не говорю о гвоздях...

— Гвозди я, конечно, не пробовал, — теперь уже насупился Рафаэль Юсупов.

— Понятно, гвозди — не еда, — кинул Селиверстов.

— У меня, Сергей Анатольевич, понимаешь, коэффициент полезного действия при переваривании пищи ниже. Поэтому...

— Все в трубу идет, что ли? — перебил Селиверстов.

— В какую трубу?

— Заднюю.

— А у тебя как будто оттуда ничего не выходит!

— Выходит, — смутился Селиверстов, — но меньше.

— Я бы этого не сказал, — многозначительно произнес Юсупов.

— А откуда Вы это знаете?

—Есть факты...

— Какие это?

— Расход туалетной бумаги! Ты же мне сам, как завхоз, поручил ею командовать.

— А я, может быть, тщательнее и многократнее подтираюсь, чем Вы, Рафаэль Гаязович.

Я, кстати, тоже чистоплотен!

— А Вы смотрите на то, что вышло? — Селиверстов прищурил глаза.

— Не всегда. Не интересно мне это. А Вам, Сергей Анатольевич, чувствую, это очень интересно!

— Любому человеку это интересно.

— Но не мне.

— А почему?

— А потому, что разглядывать это низменно.

— Не надо красивых фраз! Вы хотите сказать, что никогда не смотрели на свое...

— Никогда.

— Не верю.

— А зря!

— Почему?

— А потому, что если бы Вы, Рафаэль Гаязович, посмотрели на свое «это», то обнаружили бы в нем непереваренную пищу — морковь, например.

— Я, кстати, морковь люблю.

— И... употребляете ее в пищу только для того, чтобы украшать «это»?!

— С чего это ты взял?!

— Пищеварительный тракт — это Вам не трубопровод, — поднял указательный палец Селиверстов. — В нем пища варится...

— Переваривается, — поправил Рафаэль Юсупов.

Слушая очередную перепалку друзей, я понимал, что уж кто-кто, но они оба не являются рабами желудка; в противном случае судьба не привела бы их в далекий Тибет и не заставила бы их терпеть столько лишений. Более того, здесь, на Тибете, пища почему-то не шла, уступая место клокочущему от возбуждения духовному началу. Да и Селиверстов по уровню худобы быстро приближался к Рафаэлю Юсупову.

Боль в области желудка немного утихла. Я поднял голову, нашел взглядом монаха и спросил его:

— Скажите, монах, а Вы сами-то верите в то, что плиты и шестигранный камень смог «выточить руками» человек?

— Конечно, верю. Ведь люди могли обтачивать не просто отдельные скалы, а целые горы ... вон те, например, — монах пока зал рукой.

«Обточенные» горы

Я посмотрел в направлении взмаха руки монаха и увидел, что горы на противоположном склоне и в самом деле были как бы обточенными: какие-то горизонтальные борозды, похожие на ступеньки, проходили через эти горы.

— Здесь нельзя исключать того, что данные горные структуры имеют слоистый характер, а ветровая эрозия сформировала в этих хребтах подобие ступенек, — раздался голос Рафаэля Юсупова.

—Чего?! — переспросил монах. Тату, как мог, перевел слова Юсупова.

— Нет, нет! — воскликнул монах. — Не ветер сделал эти ступени! Эти ступени сделали люди!

— Как они их делали? — не унимался Рафаэль Юсупов.

— Руками и головой, — монах смутился. — Так говорится в легенде.

— Легенды — это всегда серьезно! — не удержался Селиверстов, посмотрев на Юсупова.

— А каково предназначение этих ступеней? — задал вопрос дотошный Юсупов.

—Не знаю. Об этом ничего не написано... — монах опустил глаза.

Я поймал себя на мысли, что я тоже не понимал предназначения этих ступеней и, более того, даже предположить ничего не мог. Я тогда еще не знал, что ступени способны как бы гасить тонкую энергию при вхождении в наш трехмерный мир из другого, например, четырехмерного мира, который по природе более «энергетичен».

Должна была свершиться египетская экспедиция, чтобы возникло хоть какое-то понимание этого. Ведь там, в жарком Египте, мы начали интерпретировать ступенчатые пирамиды как пирамиды для входа в наш мир, а классические остроконечные пирамиды — как пирамиды для выхода из нашего мира.

А тогда, на Тибете, умственно я был значительно примитивнее и все более склонялся к предположению Рафаэля Юсупова о ветровой эрозии слоистых горных пород. Но где-то в глубине души таилась мысль о том, что великая Шамбала, способная жить одновременно в нескольких параллельных мирах, некогда создала здесь то, от чего будет зависеть наше будущее, и что когда-то среди нас появятся «новые люди», похожие на нас, но... другие... новые...

Я пожал руку монаху. А Селиверстов, прощаясь, так долго тряс его руку, что, по-моему, испугал монаха.

Мы, виляя между камней, пошли вперед по маршруту. Я, шагая, морщился от боли. Вечерело.

Вскоре мы остановились и начали ставить палатки. Желудочная боль совсем достала меня. Я лег на землю и, корчась, начал стонать. — Ох! О-о-х! — наверное, раздавалось в тишине в тот холодный тибетский вечер.

Мертвые не щадили меня.

Глава 18