Алекситимия, ангедония и целостность в преклонном возрасте

Я ясно вижу, что я обязан счастью самому себе, и я уверен, что надежный путь к нему ведет через

[Dorsey, 1976, р.456].

472 Г.Кр

Устал

Нет надобности сетовать на многие причины, по которым старение вовлекает в себя постепенное ос­ лабление способности испытывать удовольствие и удовлетворение. Если данный процесс проходит весь свой путь, у человека не остается никаких иных радостей, кроме вегетативных функций. По мере ослабления жизненных сил легко заметить, что люди различаются по своему гедоническому потен­ циалу и что некоторые из них вступают в преклон­ ный возраст с уже уменьшившейся гедонической способностью 1975). Среди факторов на противоположных этой гедонической спо­ собности находятся способность играть и проблемы мазохизма и вины. У популяции выживших жертв холокоста, конечно же, высок уровень мазохизма и низка потенциальная способность играть, когда они бывают вынуждены уходить на пенсию. Гедоничес­ кий потенциал каждого пожилого человека должен тщательно оцениваться, так как имеет место замет­ ное отличие среди похожих популяций. Люди с хорошей гедонической способностью могут наслаж­ даться практически чем угодно — даже если это всего лишь вдыхание и выдыхание — и известны своим жизнерадостным характером с детских лет. Гедони­ ческая способность определялась как черта характе­ ра (Meehl et 1971) и была названа "нарастани­ ем", термин, созданный Кэттелл (1935). Но безот­ носительно к тому, где будет находиться индивид на этой шкале способности к удовольствию, радости и счастью, он не может избежать прогрессирующих разрушительных воздействий возраста на объем своих гедонических способностей. Особенно тяжелые ут­ раты претерпеваются в тех вещах, которыми чело­ век занимается — во всех сферах деятельности: сексуальной, производственной, профессиональной

— и. 473

развлекательной. Эти утраты вынуждают сдвиг от к мышлению, от планирования к воспоми­

нанию, от занятия повседневными делами и долго­ срочного планирования к пересмотру и осмыслива­ нию (rethinking) своей жизни.

Принуждение к воспоминанию и припоминанию само по себе является пугающим и стрессовым для уцелевших жертв холокоста, которые ранее трати­ ли большую частью своего времени, "борясь про­ тив" своих воспоминаний. Многие из них идут на всевозможные ухищрения для избегания появле­ ния какого-либо исторического материала. Когда я просил таких пациентов дать свои ассоциации на 1, 3 и 5, их отклики были обычно огра­ ничены одним или двумя предложениями, предска­ зывающими печальное будущее для каждого чело­ века на картинке. Некоторые пациенты высказались даже на тот счет, что они столь боялись "выду­ мок", что не хотели обсуждать или читать какие- либо художественные рассказы. Одна пациентка, которая ранее проходила курс психотерапии, осоз­ нала, что имела обыкновение описывать ты в терминах своей собственной жизни. Она заме­ тила: "Прошлое всегда вторгается в настоящее в моей психике". Причины "убегания от собственной истории" были описаны Клейном (1976) как про­ исходящие в результате "чувствительности к рас­ щеплению и диссонансу", которая "достигает сво­ ей вершины... в те предзакатные годы, когда неиз­ бежное завершение жизни наконец нависает над по­ жилыми людьми, и их попытка объединить про­ шлое, настоящее и все более короткое будущее в

— тематический апперцептивный тест. — Прим. перев.

474

картину, которая придаст оправдание их жизни, яв­ ляется особенно мучительной и грудной"

Преклонный возраст с присущими ему утратами предписывает неотвратимую необходимость смот­ реть в лицо собственному прошлому. Тогда инди­ вид либо принимает себя и свое прошлое, либо про­ должает гневно его отвергать. Как об этом пишет Эриксон (1959), "в преклонном возрасте происхо­ дит диалектическая борьба между поиском целост­ ности и чувством отчаяния и отвращения — все три этих чувства существенно важны для финальной человеческой силы: Мудрости" (р.98; также в 1963, 1968а, Выбор лежит между интеграцией или от­ чаянием. Однако интеграция означает, что человек должен неохотно согласиться со "случайным стече­ нием обстоятельств всего лишь одного жизненного цикла со всего лишь одним сегментом истории" (Erikson, 1959, р.98). Эриксон объясняет, что для достижения целостности индивид должен достичь принятия "своего собственного и единственного жизненного цикла и тех людей, которые стали в нем значимыми, как чего-то такого, чему суждено было произойти и что необходимым образом не позволяет никаких замещений" (р.98). Эта задача, как я отмечал ранее, можно сказать, представляет собой цель и суть всякой психоаналитической пси­ хотерапии.

Сущность работы психоанализа может быть кратко изложена в двух положениях: (1) расширение со­ знательного признания само- и объектных репре­ зентаций, и (2) принятие неизбежности и необхо­ димости каждого события в своей жизни как няемого его причинами. Можно сказать, что вызов принятия собственного преклонного возраста и за­ вершение психоаналитической работы — это одно

то же — принять и вобрать в себя все то, что происходило и отказаться от отрицания,

лизации и содействия своей ярости.

В преклонном возрасте этот процесс осложняет­ ся; ибо индивиду приходится горевать о текущих и продолжающихся утратах и заранее печалиться о завершении своей жизни, в то же самое время ис­ пытывая печаль вследствие неизбежного обзора прожитой жизни. С другой стороны, в психотера­ пии с посттравматическими состояниями также имеют место серьезные осложнения к овладению ситуацией через траур. Принятие жертвами холо­ коста того факта, что случившееся с ними имело основание в своих причинах, подразумевает приня­ тие того, что Гитлер, нацизм и те страшные испы­ тания, через которые им пришлось пройти, также имеют основание в своих причинах. Такое приня­ тие слишком сильно напоминает подчинение гоне­ ниям. Процесс достижения согласия с самим собой становится невозможным, когда он возвращает бес­ помощность и стыд прошлого. Многие выжившие жертвы нацизма воспринимают подобное самоис­ целение как "дарование Гитлеру посмертной побе­ ды" и поэтому гневно его отвергают. Для них само­ интеграция представляется прямо противополож­ ной единственному оправданию для их выживания: быть гневным свидетелем ужасов холокоста.

Кроме того, отказ от инфантильных желаний, включая всемогущество, стремление к совершенству и право на идеальных родителей, и принятие нега­ тивных аспектов себя, включая злобные и мсти­ тельные чувства, требуют наличия способности к эффективному гореванию. Однако для того чтобы быть в состоянии испытывать траур, индивиду дол­ жны быть доступны аффекты взрослого типа, кото-

Г

рые (по определению) отсутствуют у алекситими- ческих пациентов. Кроме того, "операциональное мышление", характерное для алекситимии, еще бо­ лее препятствует способности к символизации, про­ работке переноса и достижению изменений и суб­ лимаций. Наконец, индивид должен обладать хо­ рошей аффективной толерантностью, для того что­ бы быть в состоянии доводить до конца процесс траура, не впадая при этом в мальадаптивное со­ стояние депрессии. В действительности, то хрони­ ческое депрессивное состояние, в котором живут выжившие жертвы нацизма, может определяться тем трауром, который нуждается в завершении, но не приходит к такому завершению. Эти пациенты про­ должают бранить, обвинять и осуждать себя, одна­ ко никогда не снижают своих высоких самоожида­ ний. Запоздалое открытие их ангедонии является последним ударом, который вызывает горькое от­ вержение их длящихся всю жизнь попыток само­ восстановления, потому что им не удалось вырабо­ тать у себя стремление к удовольствию и благосос­ тоянию. Их чувство депрессии проистекает от не­ удачи порождать удовлетворение.

Общей находкой при работе с выжившими жерт­ вами холокоста было то, что даже когда у них срав­ нительно отсутствовала алекситимия и ухудшение в аффективной толерантности, имел место предел того, сколь большую утрату могли впитать жертвы холокоста через горевание, и та степень, в которой они могли достигать целостности и благожелатель­ ного приятия прошлого. По-видимому, имеет мес­ то абсолютный предел того, от сколь многого спо­ собен отказаться индивид через горевание. Данное ограничение является двойным: во-первых, имеет место предел того, по поводу чего может горевать

человек в данное время. Например, вследствие по­ жара в кокосовой роще те люди, которые получили серьезные ожоги и одновременно лишились супру­ га (супруги), были не в состоянии в течение неко­ торого времени оплакивать свою потерю, пока уде­ ляли внимание своим материальным убыткам (Lindemann, 1944). Во-вторых, есть абсолютный или пожизненный предел того, что может впитать человек в терминах либо утраты, либо принятия негативных качеств в самом себе. Имеют место как количественные, так и качественные пределы того, что может быть успешно переработано посредством траура. Количество или качество утрат может пре­ вышать способность индивида к интеграции, как в случае холокоста, когда уничтожались близкие че­ ловеку люди и весь его образ жизни.

Этот процесс становится даже еще более труд­ ным вследствие крайней опасности иметь дело че­ рез траур с репрезентацией своего врага (то есть виновника или жертвы трагедии). Ибо признание интрапсихического существования враждебного объекта может угрожать здравому уму выжившей жертвы. Эта проблема может быть описана на язы­ ке традиционного психоанализа как борьба против враждебного (вызывающего отвращение) интроек- та. В этом контексте мы нуждаемся в применении того, что мы узнали ранее, в главе о реальности: что в той степени, в какой объекты являются эк- стернализованными, попытка иметь дело с их пси­ хической репрезентацией несет угрозу защитной структуре индивида. Такой траур осложняется "воз­ вращением вытесненного". Так как неспособность сознательного отождествления с врагом проистека­ ет от потребности защитить и утвердить свою авто­ номию, обнаружение интрапсихического существо-

478

враждебного интроекта угрожает способнос­ ти сохранять свою целостность.

Среди выживших жертв холокоста, которые не получали никакой поддержки от своих сограждан, возникает много чувств в связи с таким отверже­ нием и молчаливым согласием с геноцидом нацис­ тов. В период холокоста "финальному решению" предшествовали годы предательского обмана и дег­ радации, массового ограбления, изоляции и лише­ ния минимального достоинства и даже минималь­ ной опрятности. Пережившие такое поражение и унижение люди питают многочисленные неперено­ симо болезненные эмоции, которым они должны научиться смотреть в лицо, прежде чем вообще мо­ жет быть поставлен вопрос об овладении или ин­ теграции их прошлого.

Но даже если бы мы могли не принимать в расчет эти трудности, перечисление которых может зани­ мать целые тома, мы все же возвращаемся к просто­ му, базисному факту, что имеются пределы тех раз­ новидностей утрат, которые индивид может пере­ работать посредством траура. Потеря ребенка явля­ ется примером, в котором родители могут оказать­ ся не в состоянии завершить процесс горевания, и могут стать необходимыми различные формы отри­ цания, идеализации и "опоры". При­ мер негативного качества у человека, которое не может быть принято, но должно быть компенсиро­ вано, дан в рассказе Конрада (1900) о лорде Джи­ ме: главному герою приходится пожертвовать сво­ ей жизнью, чтобы показать, что в конце концов он не трус.

Кроме того, выживший узник геноцида холокос­ та сталкивается с риском поляризации объектных и саморепрезентаций на жертву и преследователей.

Ангедония и алекситимия побуждают выживших жертв холокоста продолжать воспринимать себя в качестве жертв, а в связи с этим приходит стремле­ ние поменяться местами с угнетателем. Однако идентификация с агрессором должна оставаться бес­ сознательной, или же в противном случае она на­ полнит саморепрезентацию психотической яростью. Эта неразрешимая дилемма хорошо показана Ро­ бертом Шоу (1967) в его романе "Человек в стек­ лянной будке". Данная история, по которой затем была поставлена пьеса и снят кинофильм, расска­ зывает о внешне удачливом, но очень несчастли­ вом и неустойчивом выжившем узнике. Его иден­ тичность находится под вопросом: является ли он Голдманом, бывшим узником, или же его родствен­ ником, полковником СС Дорффом из состава ком- мандос в лагерях смерти, где осуществлялись мас­ совые убийства. Произошло резкое разделение в еврейской общине в Монреале после постановки этой пьесы. Два выживших узника, у которых кон­ сультировались во время репетиций, считали, что данная пьеса была антисемитской, и им казалось, что "в ней не было высказано какого-либо обвине­ ния нацизму за его кровавые деяния" (Rudin, 1975). Эти выжившие узники и равви Рудин, который описал этот инцидент (1974), упустили из виду изображаемый в пьесе показ утраты своей целост­ ности. Комментируя тему пьесы, я (1975) отметил, что неспособность владеть нашими собственными воспоминаниями, безотносительно к тому, сколь они болезненны, оставляет нас в состоянии "при­ страстия к ненависти". Примерно в то же самое время в детройтских Jewish News (21 ноября, 1980, р.42) была опубликована статья по поводу прибли­ жающейся беседы выжившей жертвы холокоста с

группой женщин; ее тема была: "никогда не забы­ ваем и не прощаем". Это также являлось лозунгом для некоторых групп уцелевших жертв холокоста.

Следует ожидать, что результат траура в травматических состояниях зависит от многих ас­ пектов, в особенности от интенсивности агрессии индивида. В свою очередь, выбор между интегра­ цией и пристрастием к ненависти в наибольшей мере определяется способностью индивида эффективно горевать. Неоднократное столкновение с травмой пробуждает такие болезненные аффекты, как стыд, вина и беспомощность. Когда аффективная толеран­ тность невелика, приходится отражать все эти чув­ ства и заменять их яростью. Первичная выгода в продолжении ярости является нарциссической: она делает возможным отказ от признания возможнос­ ти неуправляемости событий, отказ от столкнове­ ния с собственной беспомощностью. Вторичные вы­ годы потенциально столь различны, что мы не мо­ жем предвосхитить их природу в частной ситуации.

С этими защитными операциями связаны дли­ тельные изменения в личности индивида, в осо­ бенности в его суперэго. Этот момент отмечался Хоппе (1962). Сходные наблюдения были сделаны Бергманном (1982). Эти исследования включают вопрос о воздействии проблем посттравматическо­ го суперэго на семью и следующее поколение.

Парадоксально, но хотя достижение интрапси- хической интеграции может быть болезненным и трудным делом для человека, перенесшего серьез­ ную психическую травматизацию, это как раз то, в чем выжившая жертва больше всего нуждается. Одним из наиболее опустошительных последей­ ствий травмы является широко распространенное использование вытеснения, отрицания и психичес­

кого расщепления. Психическая репрезентация "врага", "угнетателя", "жертвы" или даже такие безличные элементы, как "судьба", а также явно личностные свойства, такие как собственные эмо­ ции, могут во многом начать восприниматься как находящиеся вне саморепрезентации. Таким обра­ зом, посттравмтаическое состояние характеризует­ ся обеднением тех областей психики, на которые распространяется чувство самотождественности "Я" и гипертрофией отчужденных областей "не-Я". Симптомы "псевдофобии", страх собственных сно­ видений и своих эмоций — все они являются ре­ зультатом этого посттравматического истощения со­ знательно осознаваемых сфер самости. (Смотрите главу о травме и аффектах.)

Моральное и этическое осуждение часто подме­ няют самоисцеление. Представляется добродетель­ ным "подпитывать" справедливое негодование и предательским — останавливать ярость. В этой свя­ зи полезно принять во внимание, что ненависть, гнев, вина и депрессия — это формы боли. Для выживших жертв способствование продолжению этих видов боли внутри себя является мазохистс­ кой перверсией. Вместо этого в возможной для нас степени мы должны себя успокаивать и добиваться мира через принятие себя.

Лифтон (1979) рассматривал вопрос посттравма­ тической интеграции и сосредоточил внимание на конфронтации со смертью. По его мнению, "смерть испытует целостность каждого человека; ближай­ шие родственники умирающего человека и приме­ няемые лекарственные средства способствуют кол­ лективной психической констелляции, внутри ко­ поднимаются вопросы непрерывности, разры­

ва, самозавершения и дезинтеграции" 109). Стол-

482 Г

кновение с "абсурдной" смертью — массовой дест­ рукцией — приводит Лифтона к пониманию того, что "обзор жизни" оставшимися в

расстраивается из-за "психического оцепенения, десимволизации, деформации" или "децентрализа­ ции" (р.69) и неспособности восстановить чувство близости из-за подозрения в том, что их "питают чем-то поддельным". В действительности, наблю­ дения Лифтона совпадают с точкой зрения, выра­ жаемой в этой книге, что те трудности, которые становятся заметными в преклонном возрасте у ос­ тавшихся в живых, могут рассматриваться в каче­ стве парадигмы многих больших затруднений, с ко­ торыми сталкиваются люди в попытке посттравма­ тического исцеления и овладения

кими ранами. Главный вопрос заключается в том, что так как работа траура и горевание требуют на­ личия аффектов взрослого типа, алекситимия ста­ новится специфическим препятствием, но ни в коей мере не единственным, обнаруживаемым в этих обстоятельствах.

Уцелевшие жертвы холокоста рано стареют и у них более высокая, чем в среднем, частота наступ­ ления преждевременной смерти от всевозможных причин (Eitinger and Strom, 1973). Такую раннюю утрату жизненности не следует рассматривать как обособленную от алекситимии или ангедонии. Радо много лет тому назад говорил о важном зна­ чении "экономики удовольствия". Он считал, "нехватка эмоций благоденствия (радости, удоволь­ ствия, счастья, любви, привязанности и т.д.) изме­ няет каждое действие интегративного аппарата. Не остается непораженной ни одна фаза жизни, ни одна область поведения" (р.24). Мои наблюдения и выводы Эйтингера (1980) подтверждают валид-

ность идей Радо. Уцелевшие жертвы показывают комбинацию ангедонии, особой вины, возможно, привязанности к боли (Valenstein, 1973) и страха радости и счастья. Психоаналитическая работа с выжившими жертвами была неэффективной, пото­ му что, вдобавок, они страшатся своих эмоций — у них наблюдается посттравматическое ухудшение аффективной толерантности, потому что они вос­ принимают собственные эмоции как предвестники травмы. Помимо этого, у них возникают проблемы в связи с алекситимией. Выжившие жертвы пыта­ ются блокировать дистресс посредством использо­ вания лекарственных средств и "продолжения фи­ зического недуга" (Balint, 1964), вместо использо­ вания своих эмоций в качестве сигналов.

Но проблемы, лежащие в основе депрессии и вины, все еще нуждаются в интеграции через тра­ ур, снижение нарциссических ожиданий от себя и принятие необходимости того, что случилось. На­ пример, выжившие жертвы холокоста все еще ис­ пытывают стыд по поводу своего недостаточного сопротивления. Определенными группами от лица евреев предпринимаются усилия по созданию ми­ фологии на тему героического сопротивления, цель которой — содействовать облегчению такого сты­ да. Тщетность этих усилий иллюстрируется зада­ чей и вызовом достижения интеграции в жизни каждого пожилого человека. Все то, чего человек стыдится, должно быть с любовью принято как не­ избежная часть его жизни. Каждая боль, возника­ ющая в процессе пересмотра своей жизни, будь она индивидуальной или связанной с историей груп­ пы, просто отмечает ту область, которая все еще лишена самоисцеляющего приложения чувства идентичности, самотождественности или

484 Г

дуальности. Индивид ощущает гнев, вину или стыд всегда, когда он не способен (отказывается) прини­ мать необходимость и неизбежность того, что слу­ чилось. Проблема заключается в том, что в этом про­ цессе пересмотра своей жизни, по мере восстанов­ ления саморепрезентации и принятия ее в качестве своей (другими словами, в процессе возвращения вытесненного), индивид испытывает боль. В дей­ ствительности, Фрейд был озадачен как раз этой болью в трауре. Он (1917) говорил, что не может объяснить, почему траур был столь "чрезмерно болезненным... с точки зрения экономики" (р.245, курсив мой). Однако с точки зрения задачи, осу­ ществляемой в период старения, возможно увидеть много причин, почему траур должен быть столь болезненным.

Успешное завершение траура или успешная ин­ теграция собственной жизни дает индивиду возмож­ ность владеть всей своей жизнью как своей собствен­ ной, включая объектные репрезентации. Такое со­ стояние дает человеку шанс открытия того, что в обычной жизни мы сохраняем наши объектные реп­ резентации, используя определенного рода вытес­ нение через То есть мы поддер­ живаем нашу психическую репрезентацию объек­ тов, придавая ей статус "не-Я". Таким образом, если мы проводим траур до точки восстановления само­ тождественности наших объектных репрезентаций, то мы имеем типичный образец возвращения вы­ тесненного. Иллюзия внешности, которая сохра­ нялась по отношению к нашим объектным репре­ зентациям, выполняла некую функцию обезболи­ вания, а когда достигается интеграция Я, такое обез­ боливание утрачивает свое действие. Мотивация для экстернализации связана с преодолением ин­

фантильной агрессии. Я считаю, что инфантильная травма и возникающая в связи с ней амбивалент­ ность приводят к результате к такому искажению саморепрезентации, что витальные и аффективные аспекты индивида приписываются объектной реп­ резентации, которая является ригидно отгорожен­ ной таким образом делая собственные способно­ сти заботы о себе функционально недоступными.

Так как траур и интеграция должны включать в себя аффективные компоненты — ситуация, кото­ рая сравнима с открытием Фрейда (Freud and Breuer, 1893), что воспоминание не оказывает никакого воздействия на истерию, если оно лишено эмо­ ций — аффективная толерантность является глав­ ным предметом обсуждения. Это также является причиной того, почему нормальные, взрослого типа, по большей части когнитивные и сигналоподобные аффекты необходимы для завершения процесса тра­ ура. В противном случае при наличии алексити- недифференцированные, по большей части со­ матические, невербализованные аффективные от­ клики являются столь интенсивными, несущими столь большую угрозу и столь болезненными, что индивид должен их отражать, омертвляя себя или же преждевременно прекращая этот процесс, убе­

гая в отрицание.

Имеет смысл еще раз акцентировать внимание на высказанном ранее положении: хотя неспособ­ ность переносить боль траура склонна прерывать эффективное горевание и заменять его депрессией или некоторой формой отрицания, например, про­ екцией, наличие хорошей аффективной толерант­ ности не гарантирует успешного результата. Необ­ ходимые изменения в само- и объектных репрезен­ тациях являются интрапсихическими достижения-

486

ми. Порождаемый аффект является разновидностью побочного эффекта, подобно тому, как тепло порож­ дается электричеством, проходящим через проволоч­ ную спираль. Однако для принятия окончательнос­ ти и бесповоротности утрат, а также того, что неко­ торые неблагоприятные события происходят слу­ чайным образом и мы не имеем над ними контроля, требуется отказ от инфантильного магического кон­ троля судьбы. Если неблагоприятные события мо­ гут происходить случайным образом и индивид яв­ ляется беспомощным, тогда могут быть справедли­ выми мазохистические фантазии индивида. Наихуд­ шее опасение состоит в том, что если индивид не может контролировать судьбу, он не может предот­ вратить возвращение инфантильной психической травмы — судьбы, худшей, чем смерть.

В рамках детской психиатрии дебатируется воп­ рос о том, могут ли дети испытывать траур. Конеч­ но, дети могут горевать; даже собаки и другие жи­ вотные могут горевать. Но их горевание не говорит нам ничего об их способности принимать утрату высокого ценимого объекта и причину такой утра­ ты. Проблема связана что обычно описыва­ ется как "судьба интроекта" или какое воздействие оказывают на объектные и саморепрезентации те смыслы, которые связаны с утратой. Часто вслед­ ствие чувства небезопасности у ребенка объектная репрезентация сохраняется в виде некоего идола, который препятствует последующему развитию уве­ ренности в своих силах и самонадеянности.

Это приводит нас к вопросу о религиозных веро­ ваниях при старении, особенно в посттравматичес­ ких состояниях. Мы видим, что многие люди, кото­ рые пережили тяжелую травматизацию, одержимы вопросами религиозной природы: почему это про­

изошло со мной? Большинство людей не могут сми­ риться с мыслью о сложно обусловленных или слу­ чайных событиях, потому что они не могут

сить собственной беспомощности в контроле над своей судьбой. Вопрос, следовательно, заключает­ ся в том, может ли Бог, несмотря на все это, про­ должать восприниматься в качестве всемогуществен­ ной, всеведущей, благожелательной силы, как мы его себе представляли. Для утвердительного отве­ та на этот вопрос индивид обычно должен прихо­ дить к мысли о том, что неблагоприятные события являются наказанием за некоторые "грехи". Таким образом, мы видим, что наиболее частым результа­ том несчастья является самообвинение и развитие мазохистских наклонностей.

Связанные с религиозностью вопросы становят­ ся более насущными в связи со старением. У фран­ цузов есть поговорка, что когда дьявол становится старым, он становится набожным. Выжившими жертвами предпринимаются отчаянные попытки по восстановлению и сохранению своей веры в Бога. Однако проблемы агрессии и крушения базисного доверия, которые возникли в результате событий холокоста, делают подлинную веру и уверенность в благожелательности всемогущего Бога почти что невозможными. Стремление к религиозному успо­ коению приводит в результате лишь к наращива­ нию ритуалов. Если человеку удается при таких обстоятельствах уверовать в какую-либо фундамен­ талистскую религию, тогда благожелательный Бог будет также мстительным богом, требующим, что­ бы человек посвятил себя священной войне против дьявола и преобладающе порочного мира. Следова­ тельно, сходство такого решения с параноидальной системой становится отчетливо видным. Люди, ко-

488 Г

торые не способны завершить процесс траура, а так­ же люди, снедаемые религиозной амбивалентностью, имеют еще одну общую склонность — создание мо­ нументальных и церковных доктрин. Такую склон­ ность можно наблюдать и в группе выживших жертв. Кроме того, выжившей жертве приходится выстраивать интрапсихические барьеры против ам­ бивалентности, сомнений, вины и ярости. Результатом является широко распространяющееся сужение фантазии как в текущем воображении, так и в трансферентных реакциях.

Наблюдая большое число выживших жертв хо­ локоста, которые не находятся в психотерапии, я был удивлен тем, что в преклонном возрасте они сталкиваются с определенными выборами и зада­ чами, идентичными тем, которые предлагаются в аналитическом лечении. По мере того, как умень­ шается поглощенность работой и возможность по­ лучения чувственных удовлетворений, деятельность психики направляется внутрь и к прошлому. "Ваши старики будут грезить грезами, ваша молодежь бу­ дет видеть видения", — сказал пророк 3:1). Эти грезы могут быть возрождением фантазирова­ ния периода детства — мы видим это в текущих усилиях по созданию мифологии среди выживших жертв холокоста. Страх перед собственными аф­ фектами простирается от тревоги до любого чув­ ства живости. По меньшей мере снижение тоничес­ кого аспекта аффекта порождает задержку. Такое замедление может влиять главным образом на пси­ хомоторную сферу, однако более часто приводит в результате к деформации сохраняющих жизнь фун­ кций, таких как иммунные отклики или другие под­ держивающие здоровье процессы. Быстро растущая база данных указывает на то, что отчаяние пред­

ставляет собой наиболее важную предрасположен­ ность к заболеванию (смотрите LeShan, Stoyva and Budzynski, 1974; Bahnson, 1975; Achterberg, Simonton, and Simonton-Matthews, 1976; Holden,

1978) .

Выжившие жертвы не обязательно сознательно осознают или высказывают жалобы по поводу сво­ ей депрессии. Более часто они решают данную про­ блему посредством сужения интереса, посредством избегания как удовольствия, так и возбуждения. Недавно я разговаривал с неевреем, выжившей жер­ твой нацистского преследования, который обычно разговаривает дома на своем родном языке. Он хо­ тел рассказать мне о том, что врач, которого он посещал, пытался отнять часть его пенсии — но у него вырвалась полная гнева оговорка: "Он пытал­ ся отнять мое страдание!" Мы имеем дело с состоя­ нием хронической депрессии и психического исто­ щения, которое часто сопровождается прижизнен­ ным избеганием всякого возбуждения.

В заключение я должен признать, что мои по­ пытки вовлечь пожилых уцелевших жертв холоко­ ста в психоаналитическую терапию были по боль­ шей части безуспешными. Я был в состоянии обес­ печить различные поддерживающие меры, которые сделали их жизнь более терпимой. Среди них улуч­ шение чуткого к ним отношения, то есть призна­ ние их мучительных аффективных состояний, было чаще всего крайне необходимо. Но что касается спо­ собности выживших жертв прорабатывать собствен­ ные утраты и проблемы вины и стыда для достиже­ ния в преклонном возрасте интеграции, я всегда сталкивался с ограничениями в их способности к эффективному гореванию 1963). Имеют место также ограничения в отношении того, что они

490 Г

и. 491

могут принять в мире и в самих себе или от чего они могут отказаться в связи со своим детством или религиозными верованиями. Для многих лю­ дей некоторые взгляды и пути развития просто не­ приемлемы, потому что сделают для них мир и жизнь не имеющими никакой ценности. Они пред­ почитают давать выражение своей индивидуально­ сти, говоря "нет!" тому, что неприемлемо — даже до своего последнего вздоха. Таким образом они проявляют свою индивидуальность и свободу вы­ бора. Их напористость лежит за пределами какого- либо возможного терапевтического рвения с моей стороны. И конечно же, те люди, которые делают такие выборы, выбирают полную протеста жизнь и полностью осознают то страдание, которое они бу­ дут терпеть, и те мучения, к которым оно приведет. Хотя я и уважаю их потребность и право делать эти выборы, мне бы хотелось выразить гуманисти­ ческую и медицинскую точку зрения, что от по­ буждения к человеческой жертве или даже к соб­ ственной жертве, следует с любовью и уважением отказываться. Мы иногда обнаруживаем, что, кро­ ме наличия способности к завершению траура и

достижению интрапсихической интеграции, алек- ситимические лица становятся ранними жертвами опустошительной поглощенности преклонным воз­ растом: "Кто меня любит? Кого заботит, жив ли я?" Данная проблема особенно трудна для выжив­ ших жертв из-за их регрессии в аффектах — они не испытывают любви, они не обладают также какой- либо разновидностью эмпатии, которая давала бы им возможность ощущать любовь к ним со стороны близких людей. Человек нуждается в чувстве люб­ ви, чтобы быть в состоянии верить в ее существова­ ние. Самое главное, человек нуждается в чувстве

любви, чтобы быть в состоянии принять свое соб­ ственное Я и свое прошлое. Идеал для выжившей жертвы холокоста, как и для любого другого пожи­ лого человека, кратко изложен Дорси

Я должен натренировать себя, чтобы быть в состоянии любить трудности для достижения всевозможного доступа к пониманию собствен­ ной жизни. Ничто не должно служить для меня преградой (то есть влекущим нежелание быть с любовью пережитым), помимо трудного са­ моосознания.

...Психоаналитическая психотерапия являет­ ся процессом проработки доступной любви к себе, требуемой для принятия в качестве "это Я" всего того, что ранее я мог наблюдать лишь как "это не Я" [р.457].

13. Алекситимия

Предположение, что эмоциональные отклики дру­ гих людей похожи на наши собственные, является основой эмпатии и как таковое лежит в основе вся­ кого человеческого общения. Некритическое при­ нятие этого предположения, однако, привело нас к ложному ожиданию, что у всех пациентов имеются доступные для них аффективные функции, необ­ ходимые для применения психотерапии. В этой гла­ ве исследуются некоторые вариации аффективного функционирования, аффективные формы и те фак­ торы, которые делают эмоции доступными в каче­ стве сигналов для себя. Мы обсуждаем, в частно­ сти, крупное расстройство в аффективном и симво­ лическом функционировании — алекситимию. Здесь мы хотим еще раз рассмотреть, к чему при-

шли различные исследования в этой области в тер­ минах теорий или объяснений алекситимических феноменов, что даст нам ряд благоприятных тера­ певтических возможностей. В то же самое вре