Четвертая категория психологии

Я в очередной раз работал в одной из программ поддержки учителей.

Как и всегда, в ряд главных стал вопрос о нравственной свободе, спонтанности, человеческой инициативе учителя.

В перерывах ко мне время от времени, как-то бочком, с пугливым вызовом исподтишка, смягченным тихой улыбкой искренней девочки, подходила вся какая-то наглядно беззащитная участница программы. Ей страшно хотелось что-то узнать, но она очень боялась встревожиться.

- Вы только не обижайтесь, Михаил Львович, но с вами все время страшно во что-нибудь «вляпаться»! - как-то сказала она мне, в очередной раз сама затеяв разговор.

Это «вляпаться» имеет прямое отношение к нашей проблеме.

ПЯТЬ КАТЕГОРИЙ

Психология пользуется пятью категориями.

Категорией: «ОБРАЗ». Здесь изучается сознание.

Категорией: «ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ». Изучается поведение.

Категорией: «ОБЩЕНИЕ». Здесь с самых разных точек зрения изучаются отношения между людьми и человека с самим собой.

Категорией... Впрочем, одну категорию я пока пропущу.

И, наконец, категорией: «ИНДИВИД - ЛИЧНОСТЬ». Она интегрирует изучение человека, как существа общественного.

Во всех перечисленных ипостасях человека можно рассматривать как предмет, по отношению к исследователю внешний, и изучать, пользуясь языками «вижу» и «слышу».

Такое изучение безболезненно и, потому, доступно каждому интересующемуся.

СОСТОЯНИЯ ЧЕЛОВЕКА

Но есть еще одна категория. Та самая, которую я пропустил.

Это категория, как вы помните - «МОТИВ». Она - инструмент исследования «движущих пружин» человеческого существования, его переживания и поведения.

Здесь изучаются цели, программы поведения человека. Его потребности, чувства, эмоции, инстинкты, импульсы, влечения - собственно человеческая жизнь.

И здесь дело обстоит несколько иначе!

Мотивы тоже можно изучать отстраненно, используя визуальный и аудиальный языки - без боли. Многие психологические направления их так и изучают. И это замечательно.

Но я психотерапевт, то есть врач. Меня потребности, чувства, эмоции, инстинкты, импульсы, влечения - мотивы человека интересуют именно как состояния. Состояния происходящие, испытываемые, переживаемые, движущие. Состояния здоровья или болезни (реальной болезни тела), боли и радости, силы и бессилия, тоски и восторга, покоя и тревоги.

Меня как врача интересует воздействие на эти состояния-. их вызывание, усиление, ослабление - у себя, у другого человека.

Меня я и другой человек интересуют еще и как средство этого воздействия в поведении, в общении.

Но в таком смысле состояния человека, то есть предмет, которым я, а теперь и вы, мы занимаемся, «не виден», «не слышен» (разве что, в вопле). Он - чувствуется! Ощущается.

В интересующем меня как психотерапевта смысле «состояния осуществляются действием или неосуществленные, без перспективы осуществления, «подавленные», рвут сосуды, рушaт работу организма.

Они передаются, разделяются, заражают. Связывают, объединяют людей или отталкивают нас друг от друга. Мирят и ссорят.

В этом смысле состояния, свои и другого: тревога, боль, счастье и горе, только ощущаются. А это больно! Для многих страшно, тревожно и нежелательно.

Для человека, не имеющего натренированной привычки внимательного и доверительного отношения к собственной тревоге, именно в нее страшно при встрече с психотерапевтом «вляпаться».

Страшно вляпаться в самого себя, в собственные переживания, желания - в свою душу.

Мы не тушим ни один пожар методом отворачивания от него головы и убегания. Ни одну проблему не решаем закрыванием глаз на нее. А вот личные проблемы, о наличии и неразрешенное™ которых «кричит» нам наша необъясненная тревога, мы сплошь и рядом «решаем» волшебным образом: стараясь «отвлечься», «не обращать внимания», «не брать в голову», «выкинуть из головы», «взять себя в руки» - «покой дороже!».

ПОКОЙ ДОРОЖЕ!

Осуществление именно этого лозунга, по-моему, становится условием всех человеческих тупиковых положений и болезней, связанных с «нервами».

Но и любая попытка поколебать именно такой покой «отрицательных галлюцинаций», когда игнорируем очевидное, вызывает самый яростный отпор тех, кто этот покой выбрал, часто еще в детстве и кто к нему привык...

«Правда глаза ест...» и «скажешь правду, потеряешь дружбу»!

«Чужую беду руками разведу...»

Легче решать чужие проблемы и, не включаясь, чем встречаться со своими и в тревоге, в боли дорастать до их разрешения.

Поэтому и среди воспитателей и учителей, и среди психологов и психотерапевтов много тех, кто с самыми лучшими намерениями предпочитает избегать сопереживания. Манипулировать другими, одаривая своей заботой или упиваясь собственной значительностью и своей властью над себе подобными. Но не приобщаться к чужому опыту и с благодарностью расти вместе с партнером по общению.

И воспитатель, и воспитанник, и учитель, и ученик, и психолог, и клиент, и психотерапевт, и его пациент - все мы, настолько, насколько избегаем встречи с собственной тревогой, в решении наших проблем - неэффективны.

Чтобы участвовать в другом человеке, надо его чувствовать. Только сочувствование, чувствование вместе, делает бытие другого как человека для нас реальным, дает возможность ориентироваться в нем и точно движет относительно него.

Во всех остальных случаях, действуя по любой самой замечательной схеме, мы тычем пальцем в небо. Впустую тратим свои силы. И других побуждаем, в благодарность за добрые наши намерения, подыгрывать нам. Строить такое же неорганичное, бессмысленное, очень трудоемкое поведение в ответ. Не помогаем, а заставляем истощать ресурсы. Изводим партнера.

Чтобы чувствовать соль у себя во рту, надо чувствовать собственный язык.

Чтобы чувствовать другого человека, надо всегда присутствовать при собственной тревоге, всегда чувствовать себя, а это после долгой отвычки больно, порой мучительно, и мы от такой боли отказываемся. Отказываемся от себя, а значит и от другого.

И это ни плохо, ни хорошо, это свойственно людям. В этом - человеческая трагедия. И каждый из нас делает свой выбор.

За удовольствие расти и быть полезным другому приходится платить отвагой жить внутри порождающих нашу тревогу проблем.

Это, по-моему, очень существенная причина наших терапевтических, воспитательских, педагогических неудач. Необходимым условием передачи любой информации между людьми является установление отношений сочувствования. А оно без актуализации собственной тревоги невозможно.

Без нее и наш разговор о жестокости в отношении ребенка станет только имитацией активности, демонстрацией добрых намерений.

- Мишенька, тебе нельзя в психиатрию: ты слишком сензитивен. Ты сопереживаешь с каждым больным, ты же с ума сойдешь! - предупреждала меня, узнав, что я буду психиатром, Галина Антоновна, заведующая отделением психиатрической клиники, где я студентом шестого курса работал медбратом.

Другая, старшая меня на поколение, моя сотрудница, очень заботливая психиатр, когда я окончательно уходил в 1970 году в психотерапевты, отговаривала:

- Зачем это Вам?! Что, у Вас нет проблем, о которых Вы не хотели бы вспоминать?! Ведь Вам с каждым надо будет переворошить всю свою биографию. Это же невыносимо! Ужасно! Идите и, пока не поздно, скажите, что Вы. передумали!

У психотерапевта (думаю, что и у воспитателя и у психолога), ставящего такие, как у нас с вами, задачи нет иного выбора, как сделать тревогу своим привычным, знакомым и любимым состоянием. Раз и бесповоротно навсегда в нее «вляпаться»!

ТОЛЬКО ДЛЯ ЭГОИСТОВ!

По-моему в психотерапевты, вообще, следует идти только увлеченным собственной персоной себялюбцам, которые не боятся боли встречи с самими собой или хотят, готовы научиться преодолевать этот страх.

В психотерапию следует идти людям, настолько эгоистичным, что они уже не могут не беречь среду своего обитания (другого человека), не могут не беречь мир и уже интересуются не собственным покоем (читай: «самоубийством»), но реальностью.

ДВЕ ЖЕСТОКОСТИ

Есть две жестокости.

Одна, когда открыто и преднамеренно причиняют боль, терзают, унижают, глумятся над человеком.

Когда в интернате для умственно отсталых детишек мальчишку, в наказание за то, что он писается, укладывают спать на голую панцирную сетку кровати, то не мудрено, что, едва выйдя из интерната, он берет в руку кирпич и первую, похожую на его воспитательницу прохожую огревает по голове. Он, а не его воспитатель, объявляется преступником. Эта агрессия, как и всякая агрессия, - реакция человека на издевательство над ним.

Такая жестокость - из ряду вон. Она очевидна.

Но есть и другая жестокость, повседневная.

• Дочка утром, перед садиком просит у мамы другое платьице, а мама опаздывает на работу и просьбу дочки воспринимает как каприз. Отмахивается. Дочь хнычет. Папа прикрикивает:

- Одевай, что дают!

Дочь ревет. Мама, наконец, вникает в ее просьбу и дает платье:

- Что же ты сразу не сказала ?!

- Я говолила. Ты не слушала.

Потом, много позже, мама будет сетовать, что дочь ко всему безразлична или капризна...

• Учительница с тихой укоризной смотрит на шалящих первоклассников и считает себя очень доброй на том основании, что сегодня не мешает им шалить. Но родителям пожалуется, что их сын «опять весь извертелся» на уроке...

• Отец в гневе приводит шестнадцатилетнюю дочь к гинекологу:

- Пусть проверит! Если что, я им покажу! - грозит он вино-ватящейся жене и не знающей, куда спрятаться от стыда дочке...

• Заслуженная учительница, всех детей ладящая под свою систему и наставляющая родителей, как «дурь-то из них (детей) по-вытрясти»...

• Старуха в черном:

~Я их растила, чтобы с тропиночки не сошли, соседскую травку не помяли... А теперь что? Голубей развели. Голубь - птица развратная, на окне случку устраивает! - поучает меня старуха в черном.

Я во дворе с коляской. Мне все дают советы, как дочь воспитывать. Спросил, что теперь с ее дочерью.

- И говорить не хочу - наркоманка поганая. Этот тоже, - она пришла к шестидесятичетырехлетнему сыну, ей восемьдесят пятый год, ~ вот жду, придет... Я его пять раз разводила, больше не буду... Пусть сам, как хочет, разбирается... Нашел себе шалаву...

Очень активная старуха. Все знает...

Есть жестокость, которая принимается за благо и подается, как благо, так, что и сам претерпевающий считает ее благом. Порой не догадывается даже, что может быть иначе.

Это жестокость, когда с трех-пяти лет мы любим не ребенка, а себя в нем. И не растим, предоставляя ему выбирать и строить самого себя, а, считая его tabula rasa - голой доской, рисуем на ней, что хотим, по своему произволу. Подавляем инициативу - саму способность выбирать. Дрессируем ребенка в камикадзе. Как собачку, готовую с радостью бросаться с гранатами под танк.

Эта жестокость незаметная, повседневная и поминутная, когда мы методично и вовсе без злого умысла воспитываем неудачника, самоубийцу по убеждению. Того, кто потом уже сам будет навязывать свой стиль нежити своим детям и всем, на кого будет иметь влияние.

Как эта старуха!

Как отец, растлевающий дочь своей гинекологически ориентированной заботой!

Как та заслуженная учительница, с лучшими намерениями «вытрясающая» из детей душу, как кто-то, когда-то вытряс ее из нее самой!

Как мама, которой в спешке некогда вникнуть в «прихоти» родной дочки!

Как все мы, в ужасе шарахающиеся от человеческого эгоизма, вкуса, инициативы, творчества!

«Не считай себя умнее других!». «Не высовывайся, да не лезь на рожон»!

Есть жестокость как свойство нашей культуры - она вездесуща и незаметна. Ее мы принимаем нормой.

Я хочу поговорить о ней.

Как это получается, по какой причине мы растим Александров Матросовых, которые будут заражать своим «подвигом» других?!

ЕСЛИ ХОРОШО ЖЕНЩИНЕ

Если хорошо женщине, то хорошо ее сыну, хорошо ее дочке, хорошо ее мужчине - хорошо Родине.

Если женщине плохо, то плохо ее сыну, плохо дочке, плохо мужчине - плохо всем! Все злы, агрессивны и не только дома. Вся планета воюет.

Несчастливый человек - зол и заражает злом, как дурной повадкой.

Но часто ли вы встречаете счастливых женщин?!

Не тех, кто выглядит счастливой, кто за бравадой скрывает муку...

Часто ли мы встречаем женщин, которых счастливыми ощущаем и которые счастливыми ощущают себя?

Почему женщине так часто плохо? Почему, вообще, всем нам плохо гораздо чаще, чем хотелось бы?