Последствия Нехватки Отцовской Функции
Что происходит если в формирующей функции отца испытывается нехватка?
Лакан, Семинар III, стр. 271
В психоанализе Лакана считается, что отцовская функция может либо быть в наличии, либо отсутствовать — либо отец (как имя, как существительное, как “нет!”) смог взять на себя символическую функцию, о которой мы говорим, либо же нет. Нет никаких средних вариантов 4.
Подобным образом, к определённому возрасту отцовская функция либо уже функционирует, либо уже никогда не будет представлена. Лакановский психоанализ, который как подразумевалось помогает психотику, не может изменить психотическую структуру: став психотиком навсегда им остаёшься. Конечно же, вопрос о максимальном возрасте, в котором может быть установлена отцовская функция, то есть вопрос возраста, после достижения которого психическая структура уже не может быть изменена, остаётся открытым. Похоже, что определённым образом устроенная аналитическая работа с детьми может, в определённой мере, привести к установлению отцовской функции.
В случае взрослого, согласно Лакану, никакой объём аналитической или любой другой работы не сможет привести к изменению психотической структуры. Такая работа может способствовать уменьшению определённых психотических проявлений в клитической картине пациента, предотвратить определённые психотические эпизоды, и позволить пациенту продолжить жить в мире, но не существует никакого “лекарства” для психоза, в смысле радикального изменения психической структуры (например, преобразования психотика в невротика).
Подобная структурная позиция подразумевает, что если пациент пережил “развязывание психоза” в возрасте тридцати лет, то психоз у него был всегда, просто до этого он был “неразвязан”. Теоретически, пациент мог быть диагностирован как психотик задолго до того, как с ним приключилось развязывание психоза, то есть, собственно, задолго до проявления очевидного психотического феномена.
Клинические последствия нехватки отцовской функции многочисленны и разнообразны, и аналитику необходимо отслеживать их при определении диагноза. Я начну с наиболее известного психотического феномена — галлюцинации, — и далее обращусь к менее известным феноменам, которые могут быть полезны в диагностировании неразвязанного психоза, то есть, когда не происходило никаких психотических срывов.
Галлюцинация
Галлюцинация, в самом широком смысле, не является следствием нехватки отцовской функции. По словам Фрейда галлюцинация является одним из первых способов удовлетворения, к которым обращается младенец: например, будучи голодным младенец вначале галлюционирует о первом опыте удовлетворения, а не обращается к некой деятельности, например, плачу, чтобы привлечь внимание родителей и заполучить их заботу. Галллюцинации — это обычная форма “мышления” первичного процесса, она играет некоторую роль в грёзах, фантазиях и сновидениях. И, следовательно, она может быть представлена во всех структурных категориях: психозе, неврозе и перверсии.
Галлюцинации, принятые в таком широком смысле, не свидетельствуют о психозе: их наличие не является определяющим отличием психотика, так же как и их отсутствие не свидетельствует о том, что пациент не является психотиком. Согласно Жаку Аллену Миллеру, “галлюцинации [могут быть обнаружены] в психозе и в истерии, сами по себе, [они] не могут выступать свидетельством определённой структуры… И если вы обнаружили такой элемент как галлюцинации, вам всё равно необходимо задаться очень строгими вопросами различения структурных категория”. 5
Тем не менее, Лакан может нам помочь также и в более узком понимании галлюцинаций. Учитывая современную тенденцию в США классифицировать психотиками любых людей, свидетельствующих о чем-то смутно напоминающем галлюцинации (или, по крайней мере, пограничное расстройство), выписывать им лекарства или же направлять на госпитализацию, я считаю важным указать на то, что не все галлюцинации идентичны. Я считаю допустимым отделить психотические галлюцинации, которые далее я буду называть bona fide (прим. пер. лат. заслуживающими доверия) галлюцинациями, от типичных голосов и видений, о которых так много говорят непсихотики. 6
Пациент, который находился в терапии у одного из супервизируемых мною аналитиков, как-то заявил, что ему показалось, что его бывшая жена стояла в прихожей. Терапевт мог записать в свой лист “галлюцинации”, и те другие, у кого он супервизировался, так и делали. Но, тем не менее, этот пациент никогда не пользовался термином “галлюцинация”, и даже если бы это было иначе, то скорее всего он был бы взят им из слов его предыдущего терапевта.
Если мы обратимся к исследованию этого субъективного опыта, то обнаружим ряд отличительных характеристик. Например, в случае упомянутого пациента, он был удивлён этим образом или видением, а также сказал себе, что его бывшая жена не могла зайти в дом так, чтобы он об этом не знал, то есть он засомневался в реальности содержания этого образа, а не в самом образе или видении. Он окинул взглядом двух сидящих рядом с ним людей, а потом снова посмотрел в сторону прихожей, но его бывшей жены там уже не было. Он никогда не считал, что она действительно была там; он считал, что видел что-то, то есть в само видение он как-то верил, но не доверял ему 7. Он не верил, что увиденное им было реально, или же могло быть рассмотрено как нечто действительное. Коротко говоря, мы можем отметить, что он был способен различать фантазию (психическую действительность) и реальность (западное понятие, описывающее социальную и физическую действительность, которую он впитал в себя в течении своей жизни).
Когда обсуждение заходит в границы фантазии и реальности, мы оказываемся неспособны точно провести разграничение между неврозом и психозом, так как многие невротики, в определенные моменты, неспособны различить фантазию от (социально сконструированного представления о) реальности. Одним из очевидных примеров этому может быть истерик (“Исследования истерии” Фрейд и Брейер), чьи фантазии становятся столь реалистичны, что это приводит к переписыванию его/её субъективных представлений о собственной истории. И невротики, и психотики могут демонстрировать проблемность различения психической и социально сконструированной реальностей. Мы можем столкнуться с серьёзными вопросами, если задумаемся об обоснованности подобного различения. Например, чьё представление о социально сконструированной реальности должно преобладать: аналитика или пациента? Существует ли разделительная линия между психическим и социальным? 8
Я оставлю эти эпистемологические вопросы для более подходящего случая, чтобы указать на предложение Лакана относительно того, что “реальность” не является достаточно полезной концепцией, с помощью которой мы могли бы различать фантазии от галлюцинаций, или невроз от психоза. Намного более подходящей концепцией является “уверенность”. 9
Психоз определяется уверенностью, а не сомнением. Психотик не обязательно убеждён в “реальности” того, что он/она видит, но убеждён в то, что это определённо что-то значит, и что значение этого учитывает и его/её. Хотя психотик и может быть согласен с тем, что кроме него никто ничего не видел и не слышал (Семинар III), то есть с тем, что произошедшее не было частью общей социальной реальности, но тогда он мог решить, что это подчеркивает его особенность, делает его избранным среди многих, способным увидеть или услышать, или же что это было связано только с ним/ею. “Президент США лично пытался установить со мной контакт посредством мозговых волн”. “Бог избрал меня своим посланником”. Субъект уверен в отношении сообщения (содержании того, что было увидено, или же услышано) и себя как его адресата. Психотик утверждает, что “действительным” и “реальным” для него в этом опыте были последствия этого сообщения для его жизни: “они пытаются достать меня”, “им нужен мой мозг”. Для ошибки и неверного толкования тут нет места, значение этого опыта очевидно.
Клиническая картина невроза, напротив, изобилует сомнением. Сомнение — отличительная черта невроза 10. Невротик сомневается: возможно, там кто-то стоял, а может и нет; возможно, голоса приходят из-вне, а может и нет; может, сказанное ими обладает неким значением, или нет; это значение может быть связано с ним/ею, но, вероятно, он/она неправильно его толкует. Невротик хочет знать: “Являюсь ли я сумасшедшим, раз слышу эти голоса? Это нормально? Как мне стоит относиться к таким переживаниям?”. Невротик всегда, некоторым образом, дистанцирован от этих переживаний, и, несмотря на то насколько пугающими или тревожными они могут быть, всегда остаётся неясность в отношении того, что же они значат, что они означают в большей системе вещей. “Бог говорил со мной, но что это значит? Должен ли я быть его посланником? Что ему нужно от меня?”
Психотик, наоборот, знает. “Бог хочет, чтобы я стал его женой” 11. “Дьявол хочет подчинить меня своей воле”. “Марсианам нужен мой мозг для изучения, они могут контролировать все мои мысли”.
Возвращаясь к описанному ранее случаю, “видение” того мужчины о жене в прихожей нельзя назвать bona fide галлюцинацией, оно скорее принадлежит к грёзам и фантазиям. Его желание увидеть её было столь сильным, что она “возникла” перед ним. То, что в его галлюцинации выглядело как мотив преследования (она сказала ему: “я до тебя доберусь”), свидетельствовало скорее о его желании отомстить ей, преобразованном в страх того, что она навредит ему, типичной невротической маскировкой желания страхом 12. Если она попытается навредить ему, то он будет обладать всеми основаниями для того, чтобы ответить ей (возможно, побить её, как он и поступил с кем-то другим, когда он был спровоцирован в прошлый раз).
Таким образом, я считаю, что у нас есть все основания считать опыт этого пациента грёзами или фантазиями, а не галлюцинацией. И, действительно, когда Фрейд говорил о том, что истерички иногда галлюцинируют, то он имел ввиду, что их фантазии становятся столь сильны (столь гиперкатектированны, то есть столь инвестированными энергией или либидо), что истерички “видят” и “слышат” их, как если бы они имели место в действительности. Их фантазии настолько интенсивны, что они становятся осязаемы и реальны. И даже в таком случае, они всё равно в некоторой степени сомневаются в этом. Действительно, им становится сложно различить что реально, а что нет.
Обсессивные невротики также порой галлюцинируют 13, они обычно сталкиваются с голосовыми “галлюцинациями”, которые можно рассматривать как голос карающего супер-эго. Когда кто-то утверждает, что слышит голоса, которые говорят ему: “Ты никогда ничего не добьёшься”, “Это твоя вина, ты всё разрушаешь”, “Ты не заслуживаешь ничего лучше”, “Тебя за это накажут”, и так далее — то нам не стоит спешить с диагнозом паранойи. Карающее супер-эго является широко известным и задокументированным феноменом, часто пациенты узнают в нём голос отца и свойственные его речи слова (или же предполагаемые как его мысли).
Задача описания всего множества услышанных невротиками голосов, которые едва ли может расценивать как патологические, слишком обширна для любой книги. Некоторые пациенты и не только пациенты говорят о своего рода комментариях, пробегающих в их повседневной жизни — “она идёт в ресторан, и улыбается мужчине за прилавком” , — которые мы можем понять с помощью теории стадии зеркала 14. Поскольку эго является наблюдаемой собою самостью подобно зеркальному отражению (то есть видимым как-бы кем-то другим, или же видимым со стороны), тогда эти непрерывные комментарии могут быть оформлены в виде само-сознания, сознания того, что самость что-то совершает в этом мире 15. Философ может наблюдать за процессом собственной мысли, как если бы он принадлежал кому-то другому. “Загадка самосознания”, принимаемая многими за дар эволюции, связанным с множеством связей в человеческом мозге, который вскоре будет воспроизведён в компьютерных чипах, объясняется самой природой эго (идентичным “самости” в моей терминологии 16) как интроецированного внешнего образа субъекта. Таким образом, эго — это объект 17, и сознание может использовать его как любой другой объект, за которым оно может наблюдать 18.
Невротики могут слышать и видеть всё, что угодно: у них могут быть видения, тактильные и обонятельные ощущения, они могут слышать голоса, но у них не может быть bona fide галлюцинаций. Они могут фантазировать, слушать супер-эго или любые други эндо-психические голоса, и так далее. Но для bona fine галлюцинаций со стороны пациента требуется чувство субъективной уверенности, присутствие внешней инстанции, а также возвращение того, что было форклюзированно 19.
Одним из заключений этих размышления является то, что упоминания пациентом наличия у него галлюцинаций аналитику не стоит вопринимать буквально, но следует уделить некоторое время исследованию природы этого опыта. И если аналитику не удастся найти убедительных доказательств, то есть если ему не удаётся определить являются ли эти галлюцинации bona fide галлюцинациями, тогда ему стоит уделить внимания следующим критериям, о которых мы будем говорить далее.
Языковые Нарушения
Именно они [нарушения языкового порядка], между тем, и нужны, чтобы диагностировать у больного психоз.
Лакан, Семинар III, стр. 124
Но если невротик в языке обитает, то психотик, напротив, служит ему обиталищем, им одержим.
Лакан, Семинар III, стр. 332
Мы все рождены в язык, язык, который никем не был создан. Раз уж мы должны самовыражаться среди других, мы вынуждены выучить их язык (то есть выучить язык наших родителей, о котором мы будем говорить далее как о дискурсе Другого), и в процессе этого изучения язык формирует нас: наши мысли, требования, желания. Порой, мы сталкиваемся с тем, что не можем подобрать верных слов для того, чтобы выразить то, что хотим сказать, что доступные нам слова недостаточно точно отображают то, что хочется сказать. Но, без всех этих слов, поле смысла было бы нам недоступно. Лакан называет это явление отчуждением в языке. 20
Мы сталкиваемся с проблемой того, как жить в языке, как обустроить себе место в нём, и как сделать его, на сколько это возможно, максимально своим. Мы можем найти и усвоить некий отвергнутый, пренебрегаемый или запрещаемый властями словарь: мятежный сын усваивает дискурс, в котором доминирует трёхбуквенная лексика, анархист — жаргон, свободный от языка власти, феминистка — непатриархальный лексикон. Мы можем чувствовать себя больше собой, говоря на каком-то субкультурном языке или же пользуясь напускным акцентом. И, более того, мы можем полностью отказаться от родного языка, если ассоциируем его со своими родителями или тем дискурсом (образовательным, религиозным, политическим, и тл), к которому питаем ненависть, свободно владея иностранным языком 21.
Невротику более или менее успешно удаётся обустроиться в языке, занять себе место в его каком-то подмножестве (никто не может занять себя место во всём языке, развивающемся и разнообразном подобно любому естественному языку). Отчуждение никогда не удаётся преодолеть, но, по крайней мере, некоторая часть языка была “субъективизирована”. И хотя язык говорит нами в намного большей степени, чем мы можем допустить, хотя мы часто становимся скорее передатчиками и ретрансляторами окружающих нас дискурсов 22, хотя порой мы пытаемся отклонить то, что выходит из наших уст (оговорки, неразборчивая речь, и тд), мы тем не менее ощущаем, что живём в языке, а не просто живём им.
Психотик, напротив, “порабощён феноменом дискурса в его целостности” (Семинар III). В то время, как в каждом из нас живёт язык, как некое чужое тело 23, психотик ощущает себя порабощенным дискурсом, который звучит как исходящий из-вне, а не изнутри. Психотик считает, что возникающие в его голове мысли, были помещены туда некой внешней властной инстанцией. И хотя Человек-Крыса отказывался от ответственности за некоторые возникшие в его сознании мысли, он, грубо говоря, никогда не приписывал их кому-то внешнему.
Мысль Лакана состоит в том, что отношение психотика к языку отличается от оного у невротика. Для того, чтобы понять это, нам следует заняться воображаемым и символическим регистрами в том виде, как их определял Лакан, указывая на их различную роль в неврозе и психозе.