Я бы не стал даже подтирать задницу твоими перспективами

Шеймус

Настоящее

Дверь открывает Лорен. Жаль, что не Роза. Не хочу прощаться с детьми перед ним. Его близость напоминает мне о том, что он победитель, а я проигравший. А сейчас особенно больно осознавать, что я теряю — мне придется оставить детей и уехать. «Терять» — это термин, больше подходящий для настольных игр и споров, потому что он даже близко не описывает то, что я сейчас чувствую в отношении тех, кого люблю больше жизни.

— Заходите, —произносит он. Все в нем — сама вежливость. Именно в этом богачи преуспевают больше всего — пусть в лицемерной, но вежливости.

— Все в порядке. Я попрощаюсь здесь, — отвечаю я.

Лорен отходит от двери, но оставляет ее открытой.

Мы обнимаемся, целуемся и плачем. В этот раз расставаться еще труднее.

По пути к машине мне охватывает такая медлительность, которую может вызвать только большое горе. Полностью уйдя в свои мысли, я пытаюсь открыть дверь машины, но внезапно рядом со мной кто-то откашливается.

Это Лорен.

Я впервые оказываюсь наедине с ним. В голове проносятся миллион оскорблений, но произношу я лишь одно.

— Ты сволочь.

Он складывает руки на груди и наклоняет голову на бок, будто обдумывая мое обвинение.

— Ты прав. Так оно и есть.

Я не ожидал этого, поэтому продолжаю:

— Ты разрушил мою семью.

— Мне жаль, Шеймус. — Его извинение должно было бы показаться мне поспешным и бесчувственным, но этого не происходит.

Искренность Лорена только подпитывает мою злость. Я прикрываю руки ладонями, пытаясь отгородиться от этой ситуации, от него, Миранды и своего горя.

— Ты хоть представляешь, каково это потерять все, что любишь?! — выкрикиваю я. Не дождавшись ответа, я снова кричу, прячась за ладонями, чтобы не начать выбивать из него ответ. — Представляешь?!

— Нет, — спокойно, будто извиняясь, отвечает он.

Я качаю головой и опускаю руки.

— Конечно, не понимаешь.

— Перспективы. Все дело в перспективах. Они превращают отрицательное в положительное и наоборот.

У меня нет времени или терпения выслушивать эту ерунду. Я открываю дверь и забираюсь в машину, после чего завожу мотор и опускаю стекло.

— Я бы не стал даже подтирать задницу твоими перспективами. — С этими словами я трогаюсь с места и еду до самого дома, останавливаясь только, чтобы заправиться и перекусить.

Глава 48

И теперь мне придется печь новый пирог

Миранда

Настоящее

Я поменяла двухместный кабриолет на огромный внедорожник и едва не плакала, когда отдавала ключи продавцу. Если представить меня в виде пирога, то от него только что отрезали солидный кусок и, украсив сливками, преподнесли льстивому торговцу. И теперь придется печь новый пирог. И новую себя. Черт возьми. Ничто не пугает меня так, как перемены. Я чувствую, что они грядут. И думала, что готова к ним. Но нет. Я словно оказалась под микроскопом. И мне уже не нравится то, что я вижу.

Сегодня утром я собрала детей, упаковала в чемоданы нашу одежду и попрощалась с домом Лорена. Остальные вещи отправлю в контейнере, когда найду себе квартиру. Удивительно, но мне не было больно уезжать. Может, это благодаря новым антидепрессантам, которые выписал мне врач несколько дней назад. Лорен крепко обнял нас на прощание — наверное, очень рад вернуться к холостяцкому образу жизни. Когда он прижимал к себе Киру, одна половинка моего грешного черного сердца улыбалась, а другая плакала. Судя по всему, это первый и последний раз, когда Лорен обнимает своего ребенка. От этого и горестно, и сладко.

Мы в дороге уже три часа. Дважды останавливались, чтобы сходить в туалет и один раз, чтобы поесть. Я ненавижу дорожные путешествия. Предпочитаю наслаждаться полетом на самолете, а не поездкой в машине со скоростью восемьдесят миль в час.

В пять часов, вымотанная до нельзя, я, наконец, вижу сияющую вывеску гостиницы «Марриотт». Никогда так не радовалась теплой постели и мягкой подушке.

Я устраиваюсь на одной кровати, а дети все вместе на другой. Заставляю себя поинтересоваться не хочет ли Кира перебраться ко мне, но она предпочитает остаться с братьями. Я не виню ее за это. Они как маленькая стая волков, которые защищают друг друга. А я — чужачка.

На следующее утро мы встаем отдохнувшие и готовые продолжить наше путешествие в Калифорнию. Быстро принимаем душ и набиваем животы блинчиками с ореховым маслом. Я не из тех, кто верит в божественное вмешательство или в то, что в нашей жизни все происходит по какой-то причине, но завтракать любимой едой в гармонии с детьми кажется мне символичным шагом в правильном направлении. Я чувствую себя членом стаи, а не посторонней.

Спустя несколько часов я смотрю в зеркало заднего вида. Кира сидит в центре. Она спит, положив голову на колени Каю. Кай и Рори смотрят в окно. Они очень разные, эти двое. Настолько разные, что постоянно спорят, но, несмотря на это, безумно любят друг друга. Способность Шеймуса любить передалась его детям, и это качество особенно выделяется среди других черт их характеров.

Как будто почувствовав мой взгляд, Рори смотрит на меня сквозь маленькие стекла очков. Он самый прямолинейный из троих: и в словах, и в действиях. Это очень нервирует в девятилетнем ребенке. У него невероятно честный, осуждающий и обжигающий взгляд. Прямо как у меня, если забыть про «честный».

— Ты везешь нас к папе, Миранда? — Рори начал звать меня по имени после того, как я подала документы на развод и переехала в Сиэтл. Он произносит это с таким призрением, будто хочет сказать, что я «сука».

Я собираюсь ответить отрицательно, но потом вспоминаю, что сейчас моя жизнь полное дерьмо, поэтому отвечаю на вопрос вопросом. Признаться, я никогда не вела разговоров с детьми. Я не знаю их. Я просто живу рядом, но ими занимаются другие люди.

— А вы бы предпочли жить с Шеймусом?

— Да, — одновременно отвечают мальчики.

— Почему? — Я знаю, что эти шесть букв повлекут за собой словесную экзекуцию. Они разделают и поджарят меня на открытом огне. Обычно я никогда не провоцирую людей на критику. И сейчас, задержав дыхание, жду.

Первым отвечает Кай.

— Потому что мы скучаем по нему. И любим.

Я смотрю в зеркало заднего вида. Кай сидит, опустив голову, переживая, что ранит мои чувства, и гладит по волосам сестру. Мне невыносимо хочется поинтересоваться: «А меня ты не любишь?», но я не могу заставить себя произнести этот вопрос вслух. Я и так знаю ответ. Не стоит требовать от Кая правды… или лжи. У него слишком ранимое сердце. Поэтому я поворачиваюсь к Рори и спрашиваю:

— А что насчет тебя, Рори? Почему?

Он холодно смотрит на меня. На секунду, меня берет гордость за этого ребенка, потому что я уже вижу, что из него вырастит мужчина, которому люди будут вынуждены уступать.

— Кай уже ответил. А ты нам не нравишься. — Грубо, самоуверенно, прямолинейно. Мне так и хочется развернуться, и дать ему пять.

Но я тут же вспоминаю, что эти слова относятся ко мне.

Я всю жизнь с безразличием относилась к этим детям. Они были частью моей жизни лишь благодаря родственной связи. Частью, которой занимались другие люди. Я держала их на расстоянии вытянутой руки и воспринимала как долгосрочный проект, по окончании которого, можно будет заявить, что он оказался успешным или, если окажется наоборот, сделать вид, что ты не при делах. Это называется выборочная ответственность в зависимости от результата… или его отсутствия. Вот такие тонкости. Но Рори наплевать на них. И сейчас, я одновременно восхищаюсь им и ненавижу его за это.

— А что тебе нравится? — спрашиваю я. Не хочу больше говорить о себе.

— Тебе какая разница, — бурчит он.

— Мне нравится баскетбол, — отвечает Кай.

— Правда? — И тут я вспоминаю. — Шеймус тоже играл в баскетбол.

— Мы с папой ходили играть в парк, когда жили в нашем доме. А потом, когда переехали в квартиру, кидали мяч в кольцо на площадке.

— Угу. — Я даже и не знала об этом.

— А мне нравится Гарри Поттер, — присоединяется к разговору Рори.

— Книги или фильмы? — Я не читала и не смотрела их, но кто в современном мире не знает Гарри Поттера?

— И то, и другое, — резко отвечает он, но я слышу что за его злостью прячется энтузиазм.

Признаться, мне нравится, что они оба разговаривают со мной, поэтому я продолжаю задавать вопросы.

— А какой у вас любимый цвет?

— Синий, — восклицает Кай. Боже, да он просто вылитая маленькая копия Шеймуса. Тот тоже всегда любил синий цвет.

— Красный, — отвечает Рори. Такой же пылкий и горячий, как он сам. Мне тоже нравится красный цвет.

— А твой? — Вопрос Кая застает меня врасплох. Такой простой вопрос, а у меня ком в горле. Никто, кроме бабушки и Шеймуса, никогда искренне не интересовался мною. На работе подчиненные целовали зад, чтобы выделиться, а начальство требовало показателей. Я не была им интересна, как личность. Моим первым желанием было ответить, что красный, как у Рори, но потом я зашла в тупик.

— Не знаю. Это зависит от обстоятельств, наверное.

— Почему это должно от чего-то зависеть? Если ты закроешь глаза и подумаешь о любимом цвете, то какой представишь себе?

Конечно же, я не могу закрыть глаза, так как веду машину, поэтому выбрасываю из головы все мысли и сосредотачиваюсь на вопросе. Первым на ум приходит оттенок гортензий, которые бабушка сажала по обеим сторонам крыльца. Она так заботилась о них и посвящала им столько времени.

— Перванш.

— Ты его только что придумала, — возмущается Рори. — Я никогда не слышал о таком цвете.

— Это бледно-голубой цвет с сиреневым оттенком. У моей бабушки была гортензии такого цвета. — Мне становится страшно. Я никогда и ни с кем не говорю о ней. Никогда.

— А где она живет? — спрашивает Кай. — Мы можем с ней увидеться?

Мне становится больно. Я не хочу отвечать.

— Как ее зовут, Миранда? — тут же задает свой вопрос Рори. Он чувствует, что мне не по себе и специально тычет в меня палкой, пытаясь вызвать раздражение и злость.

— Кира. Ее звали Кира. — Мне хочется, чтобы мой голос звучал уверенно и даже угрожающе, но ничего не выходит. В нем чувствуется нежность. Это все равно, что перевернуться на спину и, признав свое поражение, позволить ему избить себя палкой, которой он тыкал в меня несколько секунд назад.

— Мне жаль, — произносит Кай.

Я в недоумении, потому что а) не знаю, за что он извиняется, б) вспоминаю сколько раз Шеймус извинялся передо мной без малейшей на то причины, лишь бы сгладить острые углы между нами.

— Почему тебе жаль? — Мне стоило бы промолчать, но кажется сегодня я сама на себя не похожа.

— Потому что она умерла.

— Откуда ты знаешь? — мягко спрашиваю я. Не хочу, чтобы он отвечал.

— Потому что ты сказала, что ее звали Кира. Если бы она была жива, ты бы сказала, что ее зовут Кира, — спокойным грустным голосом объясняет Кай. Впервые в жизни мне становится стыдно, что я его мать и мы связаны родственными узами. Он заслуживает лучшего.

По моим щекам начинают катиться слезы. По многим причинам. Я вытираю их. Но появляются новые.

— Прости, мам, —произносит Кай. У меня разбивается сердце. Он не называл меня так с тех пор, как они переехали в Сиэтл. Может я себе это придумываю, но, кажется, то, что я услышала было своего рода признанием. Маленький милый мальчик признает злую, жестокую женщину.

Следующие несколько часов я рассказываю Каю, Рори и проснувшейся Кире о себе и бабушке: как она растила меня после смерти мамы, где мы жили, о нашей собаке, доме, школе и соседях. Я выкладываю им все. Они хорошие слушатели и задают много вопросов. К тому времени, как мы подъезжаем к району, где живет Шеймус, я начинаю чувствовать себя по-другому. Легче, как будто я сняла с себя тяжкую ношу и поделилась частичкой себя детьми. Тем хорошим, что было во мне до того, как в мою жизнь вошла бабушка и мир окрасился в черный цвет.

Мои дети гораздо человечнее и лучше, чем я.

Я заранее зарезервировала номер в гостинице, в которой раньше останавливалась, но почему-то еду к дому Шеймуса, чувствуя, что должна позволить детям увидеть его сегодня. Да что со мной такое? Наверное, это таблетки что-то делают с моей головой. Или, может быть, дети. Или воспоминания о бабушке всколыхнули во мне чувство вины.

Шеймус не знает, что мы едем к нему. Не знает, что я возвращаюсь. И не подозревает, что его жизнь скоро изменится к лучшему.

В девять часов вечера мы стучимся к нему в дверь. Я никогда не знала, что шок может быть счастливым. Его глаза устремляются к детям: они виснут на нем, а он крепко обнимает их.

Я не могу отвести взгляд от лица Шеймуса. Наверное потому, что последние несколько часов провела, ностальгируя по прошлому. Для меня время будто повернулось вспять. Я жду, когда его глаза встретятся с моими. Жду, когда он скажет что-нибудь милое. И поцелует меня.

Я бы сейчас все отдала за его поцелуй.

Все.

Но этого не произойдет, потому что он святой.

А я сука.

И все знают это.

Включая меня.

Шеймус

— Что вы тут делаете? — В моем голосе звучит надежда, хотя я уже давно понял, что она может стать опасным оружием в руках Миранды.

Все молчат. Дети смотрят на Миранду, будто она одна знает ответ на этот вопрос.

— Я переехала в Калифорнию.

Во мне снова поднимается надежда.

— Что это значит? — Мне так и хочется прокричать: «Просто скажи, что дети снова будут жить со мной!» Но я жду.

— Мы с Лореном разошлись. — Значит, он ее выгнал. Иначе бы она сказала, что бросила его.

Мне так и хочется тыкнуть в нее пальцем и громко рассмеяться в лицо, но я не желаю, чтобы дети видели, как я радуюсь чужой беде. Нам нужно поговорить с ней наедине, потому что если она не собирается делить со мной опеку или, что предпочтительнее, полностью отдать ее мне, то я выскажу все, что о ней думаю.

— Эй, ребята, почему бы вам не забрать из машины сумки? Можете ложиться сегодня в своей комнате, — говорю я им. Наплевать, если у Миранды другие планы.

Она не успевает даже открыть рот, как они выбегают за дверь и спускаются по лестнице.

У нас не очень много времени, поэтому я задаю ей вопрос, который до этого хотел прокричать:

— Просто скажи, что дети снова будут жить со мной! — Тихий голос не скрывает моей злости. Я раскрываю перед ней карты. У меня нет козыря в рукаве, хотя по другому с Мирандой нельзя. Но сейчас нет времени на игры. Я хочу, чтобы дети вернулись ко мне!

Я слышу, как захлопывается дверь в машине. Миранда оглядывается на стоянку, а потом снова смотрит на меня.

— Давай поговорим, когда они лягут спать?

Не скажу, что мне нравится мысль о том, что она задержится у меня в квартире, но если это даст мне шанс вернуть детей, то я сделаю все, что угодно. Я отхожу от двери, чтобы она могла войти.

— Хорошо. Мы поговорим, когда они лягут спать.

Сияющия и фальшивая Миранда устраивается на мягком и настоящем диване.

Дети заносят чемоданы, и я помогаю отнести их в комнату. Мы какое-то время болтаем, а когда Рори и Кира начинают зевать, достаем пижамы, чистим зубы и они отправляются спать. Я обнимаю и целую их и как только выхожу в коридор, мое счастье испаряется как дым. Миранда так и сидит на диване, как почти два часа назад. У нее в руке наполовину пустая бутылка вина. Наверное, купила его пока я был с детьми. Я не вижу стакана, значит она пьет прямо из горла. Увидев, что я вхожу в комнату, Миранда хлопает по дивану.

— Садись. — Она не пьяна. Миранда всегда дружила с алкоголем лучше, чем я.

Я сажусь на другой конец дивана, подальше от нее.

— Ты без трости? — удивленно спрашивает она.

Я киваю.

— Сегодня у меня хороший день, так что она ни к чему. Ко мне практически вернулась чувствительность, а боль появляется только если я перегружаю ногу. — Я замолкаю, поняв, что слишком уж разоткровенничался с ней.

Миранда протягивает мне бутылку вина.

— Выпей, Шеймус.

— Нет. — Как же приятно отказывать ей, даже в чем-то маленьком и незначительном.

— Ну, мне тогда больше достанется, — не обижаясь, отвечает она.

Мне становится горько от того, что приходится сидеть с ней рядом, поэтому я встаю, иду на кухню и выпиваю рюмку текилы, за ней еще одну, а потом достаю из холодильника два пива — оба для себя — и возвращаюсь к ней.

— Помнишь, когда мы только начали встречаться, ты писал мне любовные письма? — Миранда говорит со мной, но не смотрит на меня. Ее взгляд заволокла пелена воспоминаний.

— Я не хочу говорить об этом.

Она откидывает голову на диванную подушку, а потом поворачивается ко мне. Алкоголь расслабил ее, и теперь я вижу морщины у нее на лбу и в уголках глаз.

— Почему нет?

Я делаю несколько глотков пива и только после этого отвечаю:

— А смысл? Нам нужно поговорить о детях.

Миранда сгибает ноги в коленях и кладет их на диван.

— Я к ним и веду. Все началось с любовных писем. — Странно, я думал, что она будет вести себя раздражительно и нагло, но Миранда говорит вполне мирно и разумно, что меня слегка пугает.

— А закончилось документами о разводе. — Я делаю еще один глоток и тычу в нее горлышком бутылки. — Ах да, а еще тем, что ты начала трахаться со здоровым мужчиной. Давай не забывать об этом.

Она тоже делает глоток вина

— Я была неправа и совершила много ошибок.

— Это точно. — Я чувствую, как сжимается горло. Мне так и хочется напомнить ей об аборте. У меня внутри все трясется от злости. Но сначала нужно решить вопрос с опекой.

Миранда моргает несколько раз, но ничего не отвечает.

Я поворачиваюсь и с отвращением смотрю на нее. Ну как можно быть настолько уродливой внутри? Я не знаю, что еще сказать ей, потому что в моей голове крутятся лишь осуждение и оскорбления. Но они ничего не изменят. Я качаю головой, а губы, словно сами по себе, произносят:

— В чем дело, Миранда?

По ее щекам начинают катиться молчаливые слезы. Она никогда не плачет. Миранда всегда бесчувственная и холодная.

— Я сожалею.

— Твое сожаление ничего не изменит, — с тихой злостью отвечаю я. Ненавижу ругаться шепотом. Не то, чтобы я был любитель покричать, но это помогло бы мне выпустить пар.

— Думаешь я сама этого не знаю, Шеймус?

Я поражен. И не верю ей.

— Нет. Не думаю, что знаешь.

— Я принимаю антидепрессанты.

Я пожимаю плечами.

— Ты оставила меня опустошенным, Миранда. Уничтожила меня. Я не могу и не хочу испытывать к тебе жалость. Ты не заслуживаешь моего сочувствия. — Я замолкаю, а потом, не в силах сдержаться, добавляю: — Черт побери тебя и все твои неправильные решения.

Услышав это, Миранда хлюпает носом и вытирает его тыльной стороной руки.

— Ты бы так не говорил, если бы все знал.

Ни секунду не хочу больше ее слушать. Я встаю.

— Тебе пора. Иди домой.

— Я не в состоянии садится за руль, — возражает она.

Я знаю это.

— Вызови такси. Мои дети останутся там, где и должны быть. — Не дожидаясь возражений, я захожу в свою комнату, хватаю подушку и одеяло и устраиваюсь на полу перед детской спальней. На случай, если она попытается выкрасть их до того, как я проснусь. Знаю, я параноик, но они только что вернулись домой. И я не собираюсь их снова терять.

Глава 49