Непрошеный захватчик вызывает новую одержимость

Миранда

Флешбэк

Меня все больше угнетает диагноз Шеймуса. Он пытается жить как и прежде, принимая то, что вытворяет его тело. Пытается вести себя так, будто ничего не произошло: заботится о мальчиках, работает.

Я пытаюсь не обращать внимание на его болезнь. Отрицать ее.

Но не могу.

Она здесь, в нашем доме, как непрошенный захватчик. Она деформировала его образ, деформировала фасад.

Поэтому я с головой окунаюсь в отношения с Лореном. При каждом удобном случае улетаю с Сиэтл и провожу время с ним.

***

— Мистер Букингэм примет вас, — говорит грудастая помощница Лорен, поднимаясь с кресла, чтобы проводить меня в офис.

— Я знаю дорогу, — произношу я, останавливая ее.

Когда я захожу в кабинет, Лорен разговаривает по телефону. Я закрываю за собой дверь на ключ. Он одобрительно улыбается и с плотоядным блеском в глазах наблюдает за тем, как я раздеваюсь перед ним. Лорен продолжает общаться по телефону, но поднимает трубку, чтобы его собеседник не стал свидетелем наших откровенных игр. Он отключает звук на несколько секунд, чтобы поприветствовать меня и поцеловать в щеку, пока я расстегиваю его ширинку. Наши любовные свидания начали проходить иначе. Соблазнение стало моей новой одержимостью. Теперь я могу развести его на секс где угодно.

— Продолжай, — говорю я с сексуальной усмешкой и восстанавливаю громкую связь.

Когда я обхватываю его член губами, Лорен замирает. Через несколько секунд звук на телефоне снова отключается, и я оказываюсь лежащей на столе. Мы трахаемся быстро и грязно, как он любит. Без презерватива, как люблю я.

Я прекратила принимать таблетки. У меня появился новый план. Я полна решимости родить ему ребенка и заставить его полюбить меня. Беременность уже однажды помогла мне выйти замуж. Уверена, это сработает снова.

Мне больше не нужен фасад, он разрушен и теперь не привлекает меня. Я хочу Лорена и его империю; это моя судьба.

А я всегда получаю то, что хочу.

Глава 24

Липкая лента

Шеймус

Настоящее

— Шеймус, ты не мог бы зайти в офис? — Это Джанет, школьный секретарь. Она позвонила мне по телефону и ее голос звучит нервно.

— Конечно. Сейчас приду.

Я иду так быстро, как позволяют мои ноги и трость, а когда захожу в школьный офис, меня встречает сочувствующая улыбка от Джанет и громкий голос, который исходит от незнакомца, стоящего возле ее стола.

— Шеймус Макинтайр?

Сразу вспоминаю как не так давно стоял на этом самом месте, когда мне вручили бумаги на развод. Чувствую себя как липкая лента для мух, на которую тянет все плохие новости.

— Подпишите, пожалуйста, вот это. — Слишком громко. Почему он не может говорить потише? Теперь все присутствующие в офисе смотрят на меня. Джанет выглядит так, будто хочет выставить вокруг нас щит и отразить внимание.

Я расписываюсь и обращаю внимание на обратный адрес на конверте. Я узнаю его, это адрес юриста Миранды.

Очередной сюрприз.

По силе, сравнимый с ядерным взрывом.

Она сделала это.

Она хочет добиться полной опеки.

Сука.

Глава 25

Шутка

Миранда

Флешбэк

Я беременна!

Аллилуйя!

От Лорена.

Раз в месяц я занимаюсь обязательным сексом с Шеймусом, но никогда во время овуляции. Да, черт возьми, я отслеживаю всю эту хрень. И посещаю Лорена именно тогда, когда он может сделать мне ребенка.

***

Я деликатно довожу до сведения Лорена новость о своей беременности.

Он в ярости, которая способна воспламенить воздух и сжечь нас заживо.

— Как, черт побери, ты умудрилась забеременеть? Ты ведь на таблетках!

— Таблетки не дают стопроцентной гарантии, — тихо отвечаю я, умалчивая о том, что они вообще не эффективны, если их не принимать во внутрь. Чувствую себя ребенком, которого отчитывают за его тупость. Никогда не ощущала себя такой маленькой и слабой. Мне это не нравится.

Он твердо смотрит мне в глаза и, даже не моргнув, приказывает:

— Делай аборт. Я не хочу детей.

У меня замирает сердце.

— Я не могу этого сделать. Я хочу ребенка. — Но не любого. Только от него. Мне нужно то, что будет связывать меня с Лореном. Он передумает. Он осознает. Однажды он поймет, что мы принадлежим друг другу.

Лорен с отвращением улыбается и качает головой:

— Прекрасно. Оставляй его, но моего имени на свидетельстве о рождении не будет. Записывай ребенка на мужа. Пусть он воспитывает его.

Эти слова причиняют мне боль. Это какая-то шутка. Так не должно было быть.

Но я приму его решение. По крайней мере, он не сказал, что между нами все кончено. Я никогда не проиграю. Однажды я заставлю его передумать.

Глава 26

Чертова жалкая губка

Миранда

Флешбэк

Третьи роды проходят под анестезией. Я не чувствую никакой боли, только давление. Два толчка и в комнате раздается громкий крик.

— Девочка, — говорит доктор. Ух ты, что-то новенькое.

Я знаю, что должна посмотреть на Шеймуса. Именно это я делала в предыдущие два раза. Я наблюдала за его реакцией, даже несмотря на то, что она причиняла мне боль. Но когда медсестра кладет ребенка мне на грудь, я смотрю на маленькое тельце. Оно покрыто чем-то липким, отчего мне хочется вырвать, и вопит так, как будто ему не нравится снаружи и хочется вернуться туда, где тепло. Это очевидное неудовольствие вызывает на моем лице улыбку — я бы тоже сделала что-то в этом роде. А потом я перевожу взгляд на крошечное лицо: даже с открытым ртом и крепко сжатыми глазами она похожа на меня. Это немного смягчает меня; наконец-то, хоть один ребенок похож на свою мать.

— Привет, малышка, не плачь, — воркующим голосом произносит Шеймус.

Она икает и ее плач стихает, как будто голос Шеймуса успокаивает ребенка. Ну конечно, он ведь у нас святой.

Его большая рука лежит на ее маленькой спине. Он уже ее защитник.

—Мы так рады, что, наконец, ты с нами, дорогая.

Ребенок полностью успокаивается и открывает глаза.

— Она похожа на тебя, Миранда. Такая же красавица, — полным эмоций голосом произносит Шеймус.

Я улыбаюсь, думая про себя: «Джекпот! Вот как я должна чувствовать себя после родов! Я должна ощущать хотя бы какую-то связь. А он должен выказывать мне свое восхищение. Наконец-то!»

— Как мы ее назовем? — спрашивает Шеймус.

В предыдущие два раза у меня не было сил, чтобы говорить. Я была слишком подавлена негативными эмоциями и ревностью. Но только не сейчас.

— Кира. В честь моей бабушки. — Шеймус ничего о ней не знает, кроме того, что она воспитала меня. Но не потому, что он не спрашивал, а потому, что я отказывалась говорить о ней и хранила все воспоминания в себе.

— Кира — идеальное имя, — соглашается он.

Как только Шеймус берет ее на руки и начинает баюкать, медсестра говорит:

— Никогда не видела более гордого папочку. — И мое кратковременное счастье сразу начинает рушиться.

Она не его.

Лорен должен был разделить со мной этот момент.

Эта идеальная картинка — фикция. Иллюзия.

Она моя.

Не наша.

Только моя.

И это ужасает меня.

Что если Шеймус обо всем узнает до того, как Лорен передумает? Что если мне придется растить ее самой?

Мне становится плохо и кружится голова. Обычно я с легкостью справляюсь с подобным состоянием, но сегодня все по-другому. Наверное, это гормоны.

Все только ухудшается по мере того, как я наблюдаю за поведением Шеймуса. Он разговаривает с Кирой так тихо, что я не слышу его, но вижу, как шевелятся губы и знаю, что каждое слово, которое он произносит — это обещания. Обещания, которые он будет сдерживать до самой своей смерти. Я чувствую любовь, которая исходит от него. И она вся для нее. Также, как все его внимание. И все его обязательства. Еще один ребенок завоевал его сердце.

А ведь она даже не его.

Если бы у меня была совесть, я бы рассказала об этом Шеймусу.

Меня охватывает чувство потери. Не нашей, а моей — потери мечты о новой жизни с другим мужчиной. Никогда еще мне не было так одиноко.

Я рада, что попросила их перевязать мне маточные трубы после родов. Я отказываюсь проходить через эту хрень еще раз ради мужчины.

Как только меня перемещают в палату, я требую антидепрессанты. Медсестра говорит, что ей нужно проконсультироваться с доктором.

— Начхать на консультацию, дайте таблетки, — огрызаюсь я. Она быстро выходит и сразу же появляется Шеймус. Уверена, его прислала медсестра.

Я отсылаю его за чизбургером и картофелем-фри из забегаловки, которая ему нравится, и которая находится в нескольких милях отсюда. Я никогда не ем подобного дерьма, но сегодня не собираюсь отказывать себе ни в чем. Как только Шеймус покидает палату, я достаю из сумки телефон и звоню Лорену.

— Миранда. — От его голоса у меня всегда начинают порхать в животе бабочки. Как и сейчас, несмотря на все то, через что я проходила последние несколько часов: рождение ребенка, после травмированная растянутая кожа, перевязка труб.

— Привет. — Единственное жалкое слово, которое звучит неубедительно и жестко. Неожиданно мне хочется плакать. Разразиться самой настоящей истерикой, а не просто выпустить пару ничтожных слезинок.

— Джастин сказала, что тебя сегодня не было на работе. Все в порядке? — Мне хочется услышать в его голосе сочувствие и беспокойство, но в нем чувствуется только нетерпение. Он занят и хочет закончить этот разговор. Я веду себя точно также… со всеми, кроме него.

Я делаю глубокий вдох, чтобы взять себя в руки и отвечаю.

— Это девочка. Она похожа не меня.

Молчание. Он встречает эту новость молчанием.

— С нами все в порядке, — добавляю я, мечтая о том, чтобы именно он задал этот вопрос.

Снова молчание.

Я сглатываю ком в горле.

— Что ж, не буду тебя задерживать. Я просто хотела, чтобы ты знал. — С этими словами я заканчиваю разговор до того, как он услышит мои рыдания.

Когда возвращается Шеймус, я все еще плачу. Он опускает пакеты с едой на стол, забирается в кровать и прижимает меня к себе.

Прижимает так, словно я стою утешения.

Словно я не воплощение дьявола.

Прижимает так, словно любит меня.

Наверное, я не заслуживаю ничего из этого, но впитываю все в себя, как чертова жалкая губка.

И думаю: «Да пошла ты на хрен, вселенная».

Глава 27

Остались только мы

Шеймус

Настоящее

Миранда только что забрала детей из квартиры, чтобы провести с ними время. Я отказался доставлять их ей. На самом деле мне хотелось забаррикадироваться и не впускать ее во внутрь. Или посадить детей в машину и уехать далеко-далеко. И никогда не возвращаться.

Судебное заседание по вопросу опеки пройдёт через две недели. Она думает, что я соглашусь и подпишу все бумаги, чтобы избежать битвы, потому что Миранда знает, что у меня нет денег на адвоката. Но ради детей я бы продал свою гребаную душу. Миранда всегда была эгоцентричной и эгоистичной, но, чем больше власти она получает, поднимаясь по карьерной лестнице и чем больше денег зарабатывает, тем более безрассудной становится. Она не может просто строить отношения и общаться. Жизнь - это соревнование... которое она считает выигранным, даже если оно еще в процессе. Поимей противников - большую часть времени они даже не знают, что их имеют и что им нужно бороться всеми силами, которые у них есть пока не стало слишком поздно.

Еще не слишком поздно.

Я веду борьбу.

Я брожу из угла в угол, чувствуя себя запертым в четырёх стенах. Мне нужно покинуть квартиру на несколько часов. Сэндвичи из магазинчика Миссис Л. - хороший повод. Я уже несколько недель не перекусывал ими, живя на бутербродах с ореховым маслом и желе. Они дешевые. А это как раз то, что подходит мне больше всего в эти дни. Но сегодня я трачусь на десятифутовый сэндвич с запечённой говядиной с очень острой горчицей и перцем. Может он поможет мне перестать чувствовать себя таким жалким.

Миссис Л. продала мне десятифутовый сэндвич по цене шестифутового. Я ощущаю себя королем. И у меня слегка поднимается настроение. Когда я выхожу из магазинчика солнце молит меня составить ему компанию. А его тепло дарит объятие.

Объятие.

Усевшись за столик возле магазинчика, я начинаю думать о Фейт. Я скучаю по ней. И по ее улыбке. По ее легкому характеру. И по ее яркости - нет, дело не в цвете волос, а в эффекте, который оказывает на меня ее присутствие. На фоне серости моего мира, она напоминает разноцветную радугу.

Мой мир.

Серый.

Фейт - его полная противоположность. Она беззаботно сияет, непроизвольно умоляя меня заметить ее. Я всем сердцем чувствую влечение, но бессознательно пытался отрицать его.

Я стучусь в дверь Фейт, но она не открывает, поэтому пишу записку на чеке из магазина, мысленно убеждая себя в том, что это не свидание.

Ужин? Квартира №3. 7:00.

Грунт под зданием слегка проседает и с правой стороны двери есть небольшая щель, куда я и просовываю записку.

Поднявшись в свою квартиру, я ложусь на диван и мгновенно засыпаю. Мне очень нужен этот сон, чтобы забыть обо всех переживаниях недели.

Тук-тук... тук... тук-тук.

Это фирменный стук Фейт, случайный и импровизированный. Он никогда не представляет собой какую-то определенную последовательность.

Я моргаю, чтобы проснуться, но сердце стучит так лихорадочно, что я прихожу в себя только когда сажусь и беру трость.

— Иду! — кричу я, хотя мы и видим друг друга, потому что она заглядывает в окно рядом с дверью.

Когда я открываю ее, Фейт стоит по центру коврика, между оставшихся букв «W» и «E», и смотрит на них.

— We – мы, — говорит она. — Думаешь, это что-то значит?

Несмотря на то, что я уже полностью проснулся, вопрос застигает меня врасплох. Фейт поднимает голову и смотрит на меня своими голубыми глазами. Я уже забыл какие они глубокие, ее глаза.

— Что ты имеешь в виду?

Она не двигается.

— Я имею в виду, что других букв нет. Их как будто убрали специально. Остались только «we» — мы.

Ее слова звенят у меня в ушах. Остались только мы. Она. И я. Я пожимаю плечами.

— Наверное, так оно и есть. Сегодня остались только мы. Ты и я. — Она улыбается, а я чувствую необходимость извиниться. — Прости. Ты меня не поняла. Я смеялся над ее ревностью, а не над тобой. Мне стоило сделать это раньше. Жизнь была…

Она обрывает меня, приложив палец к моим губам и повторяет: «Мы». А потом заходит в квартиру и говорит:

— Что у нас на ужин, Шеймус?

Фейт следует за мной на кухню.

— Не уверен, — отвечаю я, почесывая шею. — Его еще нужно приготовить. Я уже неделю не был в магазине.

— Мне все равно что есть. — Фейт всегда такая милая. Интересно, это результат воспитания или она сама по себе такая? Или она над этим работает?

Я открываю шкаф и холодильник и исследую их содержимое.

— Можно приготовить рамен^[12], макароны с сыром, кашу или сэндвич с колбасой. О, или тост. Или любое другое сочетание вышеупомянутого.

Оглянувшись через плечо, чтобы посмотреть на ее реакцию, я вижу, что она улыбается.

— А как насчет сэндвича с колбасой и макаронами с сыром?

— Ты хочешь, чтобы в сэндвиче были макароны и сыр?

— Ага, — подтверждает она. — Я еще никогда не пробовала их в таком варианте. Только нужно поджарить колбасу. Мне не нравится холодное «грязное» мясо. Меня от него тошнит.

Я удивленно смеюсь, потому что это можно понять по-разному и мне не хочется опозориться, но я ничего не могу с собой поделать.

— «Грязное» мясо?

Она смеется вместе со мной и немного краснеет.

— Да, «грязное» мясо. Колбаса, хот-доги, пепперони. Никогда не знаешь из чего они сделаны. Поэтому это «грязное» мясо.

Румянец на щеках очень ей идет.

— Понял. Пожалуйста, не упоминай об этом при Кире. Она живет на колбасе и хот-догах и мне не хочется, чтобы эти продукты были исключены из ее и так ограниченного списка еды.

Фейт жарит колбасу, а я готовлю макароны с сыром. Мы даже поджариваем хлеб, поэтому все ингредиенты наших сэндвичей горячие.

Когда мы садимся с тарелками на диван, Фейт изучает свой сэндвич.

— Шеймус, это круто и бюджетно.

Я поднимаю брови и осматриваю комнату.

— Если ты не заметила, то именно так я и живу.

Она смеется и впивается зубами в сэндвич.

— О, я это заметила, — прожевав отвечает Фейт. — Я тоже так живу.

— А откуда ты, Фейт? — решаю спросить я, пока мы едим.

— Из Канзас-Сити.

Я мгновенно перестаю жевать и смотрю на нее, потому что она явно шутит. Фейт не выглядит как выходец со Среднего Запада.

— Правда?

— Правда. Я выросла там. А переехала сюда всего несколько месяцев назад.

— Что привело тебя в Калифорнию? Ты забралась далеко от дома.

Фейт улыбается так, будто знает, что я удивлюсь, когда она ответит на мой вопрос.

— Исследование.

— Ну конечно, исследование. А твои родители все еще живут в Канзас-Сити?

Она качает головой, продолжая жевать сэндвич.

— Где они живут?

— Я воспитывалась в чужой семье.

Ее слова, даже несмотря на то, что за ними не стояло никакого негатива, вводят меня в состояние волнения. По работе я часто сталкиваюсь с патронажной системой. Большинство опекунов — это любящие, заботливые люди, которые хотят лучшего для своих детей. Но, как это часто случается в жизни, попадаются и червивые яблоки. Те, которые портят и пятнают репутацию хороших. Те, кому нельзя позволять общаться с другими людьми, а тем более с детьми.

— Как это было? — В ожидании ее ответа у меня сводит желудок.

— Скажем так, некоторые семьи были лучше других. — Фейт видит мои обеспокоенные глаза и быстро добавляет. — Некоторым людям очень хорошо удается заставить тебя чувствовать себя значимым. Как будто ты представляешь какую-то ценность. А некоторые — просто предоставляют тебе кров и еду. — Она пожимает плечами. — Я выжила. И очень благодарна тем семьям, которые действительно заботились обо мне. Благодарность — это не подарок получателю, а дар дающему.

— Сколько тебе лет, Фейт? — Сейчас я любопытен как никогда.

— Двадцать два.

— И когда ты только успела набраться мудрости? — Это правда, она действительно мудрая.

— Старая душа, — подмигивает она. — Взросление в патронажной системе засчитывается как два года к одному. В этом смысле мне уже сорок четыре.

Мне нравится ее чувство юмора.

— Рад это знать. Может мне стоит начинать называть тебя мадам? Именно так я обращаюсь к женщинам в возрасте.

Фейт угрожающе качает головой.

— Нет. Даже когда мне исполнится девяносто лет, я никому не позволю называть себя мадам.

Я доел свой сэндвич — который получился на удивление вкусным — и жду, когда она закончит свой, а потом задаю еще один вопрос.

— Сколько тебе было лет, когда ты попала в эту систему?

— Два года.

— Значит, ты не помнишь своих настоящих родителей?

Она качает головой, давая мне понять, что я что-то упустил или неправильно понял.

— Если коротко, то мама отказалась от меня при рождении. Мои приемные родители… были не совсем готовы к заботе о ребенке и после того, как спала новизна, они поняли, что маленькие дети — это работа.

У меня начинает ныть сердце. Ныть, потому что я вспоминаю о своих детях.

— А тебе известно, как ты оказалась в патронажной системе?

— Социальный работник, занимающийся моим делом, разрешил мне изучить досье, когда мне исполнилось восемнадцать лет. Безнадзорность и жестокое обращение. Черным по белому. Я рада, что детские воспоминания с возрастом забываются. — Фейт смотрит на меня и продолжает, — Один из самых лучших подарков, которые я получила от жизни — не помнить самое худшее. Но это объясняет некоторые шрамы, которые у меня есть.

Я морщусь при мысли о боли, от которой она, без сомнения, страдала.

— Мне жаль.

— Не нужно меня жалеть, Шеймус. Я не помню этого…

— Но это не извиняет того, что они с тобой делали, — прерываю я Фейт, чувствуя необходимость защитить ее. Я вспоминаю, как она дарит объятия незнакомцам на пляже с нежностью и добротой, которую ничто и никогда не должно было омрачать.

— Я говорю это не потому, что не помнить — значит извинять. Они оба получили тюремный срок. Я никогда больше не разговаривала с ними. Я хочу сказать, что забытые воспоминания — это акт сочувствия, которым одарила меня вселенная. Акт, который сохранил мне кучу средств, которые иначе пришлось бы потратить на психологическую помощь.

— Знаешь, ты просто невероятная!

— Нет, — качает головой Фейт. — Я просто девушка, которая боролась изо всех сил за свое имя.

— Что ты имеешь в виду?

— Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я поменяла имя на Фейт Хепберн. Предвосхищая твой вопрос, скажу, что это в честь Одри и Кэтрин, потому что они обе были замечательными женщинами. К тому же, это красивое имя.

— Твоя правда, — соглашаюсь я. — Ты веришь в Бога? Поэтому взяла себе имя Фейт — вера?

— Нет.

— Тогда во что ты веришь?

Она смотрит на меня сияющими, но слегка уставшими глазами и отвечает:

— В жизнь.

Я киваю. Ну конечно. Для нее самое главное — это жить и набираться опыта.

— А что насчет тебя, Шеймус? Во что веришь ты? — Не успеваю я ответить, как Фейт быстро добавляет. — Ты не можешь сказать, что в детей. Это и так очевидно.

Черт, именно это я и собирался сказать. Единственный другой ответ, который приходит на ум слишком унылый, чтобы облачать его в слова.

— Ну? — подталкивает она меня.

— Я не знаю, — обманываю я, не желая продолжать этот разговор.

— Ты знаешь. Я вижу это по твоему лицу и по тому, как ты ссутулился. Я вижу это по тому, как ты опустил взгляд.

Я поворачиваю голову и смотрю на нее, а потом вздыхаю и откидываюсь на диванную подушку.

— Я верю в конец; в конец своему здоровью, конец своего здравого ума и конец своего счастья. Миранда сделает все, чтобы добиться этого. Она собирается лишить меня всего. Я ненавижу ее, Фейт. Я по-настоящему ненавижу эту женщину. — Фейт прищуривается, как будто пытается понять, что происходит, и я отвечаю на ее вопрос. — Через две недели состоится суд, на котором она будет бороться за то, чтобы получить полную опеку над детьми.

— Что? Она не может забрать у тебя детей.

— Это на усмотрение суда. Но это несправедливо. Какие-то незнакомцы будут решать будущее мое и моих детей. А все потому, что Миранда хочет мести и хочет показать свою власть и богатство. Я уже говорил, как сильно ненавижу ее? — Последнее предложение — это смесь злобы и сарказма, потому что иначе я бы расплакался. Или закричал. Или кулаком проделал дыру в стене. Сейчас я на грани того, чтобы совершить любое из вышеупомянутых действий.

— Ты должен бороться. Изо всех сил, — говорит Фейт с решимостью, которую мне хотелось бы чувствовать в своем сердце. С решимостью, которая не оставляет места сомнению.

Но у меня его слишком много. Сомнение — это внебрачный ребенок страха. Я ненавижу страх. Поэтому в моем сердце сомнение идет бок о бок с решимостью. Оно не перевешивает его. Они сосуществуют.

Я согласно киваю.

— Я не могу потерять их, Фейт. — Мой голос полон грусти и неверия в свои силы.

— Ты не потеряешь, — уверяет меня она. А потом встает и, подойдя к входной двери, открывает ее. Она наклоняется и поднимает с полу коврик с буквами «W» и «E» и закрывает дверь. А потом направляется ко мне и кладет коврик прямо передо мной. Встав на него, Фейт улыбается и говорит:

— Мне нужно обнять тебя. Прямо сейчас.

Я беру руку, которую она протягивает, чтобы помочь мне.

Фейт опускает взгляд на коврик, на котором мы оба стоим, а потом смотрит мне в глаза.

— Мы, — говорит она. — Ты не одинок, Шеймус. Я с тобой.

Я обнимаю ее и позволяю себе выплеснуть все плохое. Нет, не на Фейт. Я откачиваю весь негатив из головы, через тело к ногам и наружу, как будто вытаскивая пробку из ванной. Я чувствую, как исчезает страх и напряжение, даже если всего лишь ненадолго.

Я ощущаю, что она делает тоже самое. Объятие, которое начиналось скорее, как физический акт, потому что нам обоим нужно было убедиться, что мы здесь и друг для друга, постепенно превратилось в что-то более эмоциональное и поддерживающее.

— Огромное-преогромное больше, чем спасибо, — шепчу я ей в ухо.

— Огромное-преогромное, — тихо отвечает она. Я чувствую, что в нас обоих что-то изменилось. Ее слова были не просто принятием моей признательности, в них также было признание. Признание желания.

Моя совесть и я — расходимся во мнениях. Я слишком чувствую женщину, которая прижимается ко мне. Женщину, с которой я хотел бы забыться, даже если только на сегодня. Я мысленно очерчиваю границы. Границы, которые мне не следует переходить. Но мой рот работает над этим будто отдельно от меня.

— У тебя есть парень, Фейт? — тихо спрашиваю я, уткнувшись во впадинку между ее ключицами.

— Нет, — шепчет она.

Я слышу ее ответ. И понимаю, что он означает. Меня бросает в жар ее нерешительный, грустный голос, в котором слышится надежда. Надежда, которая умоляет о последствиях… незамедлительных последствиях.

Последствиях, которые заставляют меня забыть о границах и прикоснуться губами к ее коже. Она слегка приподнимает плечи, а потом тихо выдыхает.

Я ловлю губами ее выдох … а потом провожу кончиком языка вдоль ее ключицы к основанию шеи.

Она в ответ сжимает в кулаках мою футболку.

Я всегда считал, что физическая близость — это своего рода разговор и любовный обмен. Но у меня еще никогда не было партнера, который был бы добровольным собеседником.

До этого момента.

Кончики пальцев слегка проводят по внутренней стороне руки, от запястья к плечу, вызывая мурашки.

Теплое дыхание на коже в перерывах между поцелуями чуть ниже уха, вызывает дрожь.

Смена позы, когда одна нога оказывается между двумя другими, которые обнимают ее в ответ.

Начало поцелуя, нежного и нерешительного, который приветствуют раскрывшиеся навстречу губы.

Взаимное избавление от футболок.

Прикосновение в обмен на прикосновение.

Поцелуй в обмен на поцелуй.

Сердце в обмен на сердце.

Доверие в обмен на доверие.

Мы обмениваемся всем этим, пока не приближаемся, а может даже слегка пересекаем, границу, которую я до этого мысленно нарисовал. Я не отдаляюсь, но и не продолжаю дальше. Она тоже не требует большего и, кажется, вполне довольна продолжить разговор, не вмешивая в него секс.

Даже когда мы перебираемся на диван, и она садится мне на колени, наше общение не опускается ниже талии. Темп и глубина меняются как волны в океане, за которыми я люблю наблюдать. Некоторые накаты слабые и легкие. А некоторые — высокие, с белыми верхушками и обрушиваются с бешеным неистовством. Отлив и прилив происходят так естественно, что я, даже не колеблясь, иду на поводу своих инстинктов. Колебание требует сомнения и неопределенности, но ничего из этого невозможно, когда я прикасаюсь к Фейт.

Примерно час спустя наши тела начинают сливаться друг с другом и нас накрывает блаженное сытное покрывало изнеможения. Медленно, очень медленно, мы останавливаемся. Фейт кладет голову мне на плечо, упираясь лбом в шею, а я опускаю на нее свой подбородок. Наши тела довольно принимают эту позу как предшественницу финального объятия.

— Огромное-преогромное спасибо. — Это последнее, что слышу я, перед тем как мы оба засыпаем.

Глава 28

Ботокс, пальто и судьба

Миранда

Флешбэк

Шеймус со своим рассеянным склерозом проходит то взлеты, то падения. Иногда заболевание вроде идет на убыль, а потом возвращается и так по сумасшедшему, неправильному и нелогичному кругу. Не то, чтобы я особо поддерживала его. Когда я дома, что происходит нечасто, то вижу, как он борется. К ногам вернулась чувствительность, но ее отсутствие заменила боль. Он не жалуется, но я замечаю, как это сказывается на нем, когда он двигается или ходит. Его походка перестала быть легкой и превратилась в неуверенную. Это некрасиво. Знаю, это звучит черство, но даже несмотря на то, что его лицо все еще выглядит божественно, я не могу принять физическую не совершенность Шеймуса.

На год, после рождения Киры, я вернулась к мужу, потому что Лорен не хотел меня в сексуальном плане. Я не обращала внимание на отсутствие влечения, потому что в темноте нашей спальни могла заниматься сексом с Шеймусом, а думать при этом о Лорене.

Но это продолжалось не слишком долго. Через несколько месяцев я начала приводить себя в порядок. Ботокс и персональный тренер делают меня еще привлекательнее, чем обычно, а когда я появляюсь перед дверью Лорена в одном пальто, он, не теряя времени, снимает его и грубо берет меня прямо напротив стены в коридоре.

Я остаюсь у него на два дня. Кажется, новость о том, что я теперь стерильна, заводит Лорена. Его аппетит ненасытен, как будто он месяцами изнывал от желания вкусить то, что могу ему дать только я. Моя судьба снова на правильному пути.

Отъезжая на такси от его дома, я показываю вселенной еще один фак. Однажды я вернусь сюда. С новой фамилией. Или сгорю дотла, пытаясь добиться этого.

Глава 29