Письмо от митчел и кэнди лорду годалмингу

1 октября.

Милостивый государь!

Мы счастливы в любое время пойти навстречу Вашим желаниям. Из этого

письма Ваше сиятельство узнает, согласно его желаниям, переданным нам

мистером Харкером, подробности о покупке и продаже дома No 347 на Пикадилли.

Продавцами были поверенные мистера Арчибальда Винтер-- Сьюффилда. Покупатель

-- знатный иностранец, граф де Вил, который произвел покупку лично, заплатив

всю сумму наличными. Вот все, что нам известно.

Остаемся покорными слугами Вашего сиятельства,

Митчел и Кэнди.

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

2 октября.

Вчера ночью я поставил человека в коридоре и велел следить за каждым

звуком, исходящим из комнаты Рэнфилда; я приказал ему немедленно послать за

мной, если произойдет что-- нибудь странное. После того, как миссис Харкер

пошла спать, мы долго еще обсуждали наши действия и открытия, сделанные в

течение дня. Один лишь Харкер узнал что-- то новое, и мы надеемся, это

окажется важным.

Перед сном я еще раз подошел к комнате своего пациента и посмотрел в

дверной глазок. Он крепко спал; грудь спокойно и ровно поднималась и

опускалась. Се-годня утром дежурный доложил, что вскоре после полу-ночи сон

Рэнфилда стал тревожным и пациент все время молился. Больше дежурный ничего

не слышал. Его ответ показался мне почему-- то подозрительным, и я прямо

спросил, не заснул ли он на дежурстве. Вначале он отрицал, но потом

сознался, что немного вздремнул.

Сегодня Харкер ушел, чтобы продолжить свои рас-следования, а Артур и

Квинси ищут лошадей. Годалминг говорит, что лошади всегда должны быть

наготове, поскольку, когда мы получим нужные сведения, искать их будет

поздно. Нам нужно стерилизовать всю привезенную графом землю между восходом

и заходом солнца; таким образом мы сможем напасть на графа с самой слабой

его стороны и будем меньше рисковать жизнью. Ван Хелзинк пошел в Британский

музей посмотреть некоторые экземпляры книг по древней медицине.

Древние врачи обращали внимание на такие вещи, которые не признают их

последователи, и профессор ищет средства против ведьм и бесов.

Порою мне кажется, что мы все сошли с ума и что нас вылечит только

смирительная рубашка.

Позже.

Мы снова собрались: кажется, мы напали на след и завтрашняя работа,

может быть, будет началом конца. Хотелось бы знать, имеет ли спокойствие

Рэнфилда что-- нибудь общее с этим. Его настроение так явно соот-ветствовало

действиям графа, что уничтожение чудовища может оказаться для него благом.

Если бы иметь хоть малейшее представление о том, что происходит у него в

мозгу, у нас были бы важные данные. Теперь он, как видно, на время

успокоился...

Так ли? Этот вой, кажется, раздаются из его комнаты... Ко мне влетел

сторож и сказал, что с Рэнфилдом что-- то случилось. Он услышал, как Рэнфилд

завыл и, войдя в комнату, застал его лежащим на полу лицом вниз, в луже

крови. Иду к нему.

Глава двадцать первая

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

3 октября.

Позвольте в точности изложить, насколько я помню, все случившееся со

времени моей последней записи. Я придаю громадное значение тому, чтобы

именно эти сообщения были записаны с необыкновенной, прямо педантичной

точностью.

Когда я вошел в комнату Рэнфилда, я нашел его лежащим на полу на левом

боку в яркой луже крови. Подойдя ближе, чтобы поднять пациента, я сразу

за-метил, что он получил тяжкие повреждения. Взглянув на его голову, я

увидел, что лицо было так разбито, словно Рэнфилда колотили лицом об пол;

действительно, лужа крови образовалась из лицевых ран. Служитель, стоявший

на коленях возле тела, сказал, когда мы перевернули раненого:

-- Мне кажется, у него сломана спина. Смотрите, правая рука, нога и вся

правая сторона лица парали-зованы.

Служителя чрезвычайно озадачило, как это могло случиться. Он был

страшно поражен, и его брови в недоу-мении нахмурены, когда он сказал:

-- Я не понимаю двух вещей. Он мог разбить себе лицо, если бы колотился

им об пол. Я видел, как делала это одна молодая женщина в Эверсфилдском доме

для умалишенных, прежде чем ее успели схватить. И полагаю, он мог сломать

спину, если бы упал с постели в момент неожиданного припадка. Но я все же

никак не могу понять, как могли произойти обе эти вещи.

Если у него была сломана спина, он не мог биться голо-вой об пол; а

если лицо было разбито до падения с постели, то должны остаться следы на

кровати.

Я крикнул ему:

-- Бегите к доктору Ван Хелзинку и попросите не-медленно прийти сюда.

Он мне нужен сейчас же.

Служитель убежал, и через несколько минут появился профессор в халате и

туфлях. Когда он увидел Рэн-филда на полу, то проницательно взглянул на

него, а затем обернулся ко мне. Полагаю, что он прочел мою мысль у меня в

глазах, потому что спокойно сказал -- очевидно, имея в виду уши служителя:

-- А, печальный случай! Он потребует весьма забот-ливого ухода и

больших попечений. Я останусь с вами, ни сперва оденусь. Подождите меня

здесь, я вернусь через несколько минут.

Пациент хрипло дышал, видно было, что он терпит невероятные страдания.

Ван Хелзинк вернулся необы-чайно быстро с набором хирургических

инструментов.

Он, видимо, успел обдумать этот случай и принять какое-- то решение,

потому что, не взглянув на пациента, шепнул мне:

-- Вышлите вон служителя. Мы должны остаться с Рэнфилдом наедине к тому

времени, когда к нему вернется сознание после операции.

Я сказал:

-- Пока довольно, Симмонс. Вы сделали все, что могли. Можете идти, а

доктор Ван Хелзинк приступит к операции. Дайте мне немедленно знать, если

случится что-- нибудь необычное.

Служитель удалился, а мы приступили к вниматель-ному осмотру пациента.

Раны на лице были поверх-ностными; тяжким повреждением был опасный пролом

черепа на правой стороне головы. Профессор на минуту задумался и сказал:

-- Надо постараться уменьшить давление костей на мозг и привести его в

нормальное состояние, на-сколько это возможно; быстрота кровотечения

показы-вает опасный характер повреждения. Вся двигательная сфера, кажется,

затронута. Кровоизлияние в мозг быстро усилится, так что нам необходимо

немедленно присту-пить к операции, иначе будет поздно.

В то время, как он говорил, послышался легкий стук в дверь. Я открыл

дверь и увидел в коридоре Артура и Квинси в пижамах и туфлях; первый сказал:

-- Я слышал, как ваш человек позвал доктора Ван Хелзинка и сообщил ему

о печальном случае. Я разбудил Квинси, вернее, позвал его, так как он не

спал. Слишком много необычайных событий происходит в последнее время, чтобы

мы могли наслаждаться здоровым сном. Мне пришло в голову, что завтрашняя

ночь многое изменит. Мы должны глядеть вперед и назад гораздо внимательнее,

нежели мы это делали до сих пор. Можно нам войти?

Я молча кивнул и держал дверь открытой, пока они входили, затем снова

запер ее. Когда Квинси увидел положение и состояние пациента и заметил

страшную лужу на полу, он спросил:

-- Боже мой! Что с ним? Бедняга, бедняга!

Я вкратце рассказал ему, что произошло, и объяснил, почему мы надеемся,

что к пациенту вернется со-знание после операции... на короткое время, во

всяком случае. Квинси сел на край постели, рядом с Годалмин-гом, и мы стали

терпеливо ждать.

Минуты нашего ожидания протекали с ужасной мед-ленностью. У меня

замирало сердце, и я видел по лицу Ван Хелзинка, что он также немало

волнуется за резуль-тат. Я боялся тех слов, которые мог произнести Рэнфилд.

Я положительно боялся думать; меня угнетало предчувствие того неотвратимого

бедствия, которое на-двигалось на нас, как море в часы прилива. Бедняга

Рэнфилд дышал отрывисто, спазматически. Каждую минуту казалось, что он

откроет глаза и заговорит; но снова раздавалось хриплое дыхание, и снова он

впадал в еще большую бесчувственность. Как я ни привык к виду болезней и

смерти, это ожидание все больше и больше действовало мне на нервы. Я почти

слышал биение своего собственного сердца; а кровь, приливавшая к вискам,

стучала в мозгу, как удары молота. Молчание становилось мучительным. Я

поглядел на своих товарищей и по их пылающим лицам и влажным лбам увидел,

что они испы-тывают такую же муку. Все мы находились в таком нервном

ожидании, словно сверху должен был раздаться страшный звук колокола и

застать нас врасплох.

Наконец настал момент, когда стало ясно, что пациент быстро слабеет; он

мог умереть с минуты на минуту.

Я взглянул на профессора и поймал его пристальный взор. Он сказал:

-- Нельзя терять времени. От его слов зависит жизнь многих людей; я

думал об этом, пока стоял здесь. Быть может, ставкой тут служат души. Мы

сделаем операцию как раз над ухом.

Не произнося больше ни слова, он принялся за операцию. Несколько минут

дыхание оставалось хрип-лым. Затем последовал такой продолжительный вздох,

что казалось, грудь должна была разорваться. Глаза Рэнфилда вдруг открылись

и уставились на нас диким, бессмысленным взором. Это продолжалось несколько

минут; потом взгляд его смягчился, в нем появилось выражение приятного

удивления, и с губ сорвался вздох облегчения. Он сделал судорожное движение

и сказал:

-- Я буду спокоен, доктор. Велите им снять смири-тельную рубашку. Я

видел страшный сон, и он так обессилил меня, что я не могу сдвинуться с

места. Что с моим лицом? Оно как будто распухло и ужасно саднит.

Он хотел повернуть голову, но при этом усилии глаза Рэнфилда снова

стали стеклянными, и я тихонько опус-тил его голову. Тогда Ван Хелзинк

сказал серьезным, спокойным тоном:

-- Расскажите нам ваш сон, мистер Рэнфилд!

При звуках этого голоса на разбитом лице Рэн-филда появилась радостная

улыбка, и он спросил:

-- Доктор Ван Хелзинк? Как вы добры, что пришли сюда; дайте воды, у

меня пересохли губы; и я постараюсь рассказать вам... Мне снилось...-- он

замолк, точно потерял сознание.

Я быстро сказал Квинси:

-- Водка у меня в кабинете, живо!

Он убежал и быстро вернулся со стаканом, графином водки и водой. Мы

смочили растрескавшиеся губы пациента, и он ожил. Но было очевидно, что его

бедный поврежденный мозг работал в этот промежуток, потому что когда он

совершенно пришел в себя, то поглядел на меня с мучительным смущением,

которого мне никогда не забыть, и сказал:

-- Я не должен обманывать самого себя; это был не сон, а жестокая

действительность.

Его глаза блуждали по комнате; когда они останови-лись на двух фигурах,

терпеливо сидевших на краю постели, он продолжал:

-- Если бы я не был уверен в этом, то понял бы это по их присутствию.

На секунду его глаза закрылись -- не от боли или сонливости, но по

доброй воле, как будто он хотел со-браться с мыслями; когда он открыл глаза,

то заговорил торопливо и с большей энергией, чем до сих пор:

-- Скорее, доктор, скорее! Я умираю. Чувствую, что мне осталось жить

всего несколько минут; и затем я снова вернусь к смерти... или к тому, что

еще хуже смерти. Смочите опять мои губы водкой. Я должен сказать кое-- что

раньше, чем умру; или прежде чем умрет мой бедный мозг... Благодарю вас...

Это произошло в ту ночь, когда я умолял вас выпустить меня, и после того,

как вы ушли. Я не мог говорить тогда, потому что чувствовал, что мой язык

связан; но за исключением этого, я был тогда так же здоров, как теперь. Я

долго оставался в мучительном отчаянии после того, как вы оставили меня; мне

казалось, что прошли целые годы. И вдруг неожиданный мир снизошел на меня.

Мой мозг снова пришел в спокойствие, и я понял, где я нахожусь. Я слышал,

как собаки лаяли позади нашего дома, но не там, где был Он.

Он подошел к окну в тумане, как я это часто видел прежде; но на сей раз

Он не был духом, но человеком, и глаза его сверкали, точно Он сердился. Я

видел, как его красный рот злобно ухмылялся; его острые белые зубы блестели

при свете луны, когда Он оглянулся на группу деревьев, за которыми лаяли

собаки. Сперва я не хотел звать его, хотя знал, что ему хочется войти ко мне

так же, как всегда. Тогда Он соблазнил меня, наобещав кучу вещей -- не

только на словах -- он их создавал. Его прервал профессор:

-- Как так?

-- Заставляя их показываться, точно так же, как Он создавал мух при

свете солнца. Громадные, жирные мухи с крыльями, блестящими сапфиром и

сталью; а ночью -- громадные бабочки, с черепами и скрещенными костями на

спинках.

Он начал шептать: "крысы, крысы, крысы". Появились сотни, тысячи,

миллионы крыс, и все живые; и соба-ки, уничтожавшие их, и кошки тоже. Все

живые, с крас-ной кровью, многолетней красной кровью; не простые

обыкновенные мухи... Я рассмеялся, потому что мне захотелось посмотреть, что

Он в состоянии сделать. То-гда завыли собаки за темными деревьями в его

доме.

Он подозвал меня к окну. Я встал и подошел, а Он поднял руки и,

казалось, сзывал кого-- то, не произнося ни единого звука. Темная масса

насела на траву, появив-шись словно огненное пламя; и когда Он движением

руки раздвинул туман вправо и влево, я увидел, что тут кишмя кишели тысячи

крыс с такими же огненными гла-зами, как и у него, и все они вдруг

остановились; и мне казалось, что Он говорит: "Все эти жизни я подарю тебе и

еще больше на множество веков, если ты на коленях поклонишься мне". И

красное облако цвета кро-ви спустилось мне на глаза, и прежде чем я

сообразил, что делаю, я открыл окно и сказал ему: "Войди, Господин и

Учитель". Все крысы исчезли, а Он проскользнул в комнату сквозь окно, хотя я

приоткрыл его всего лишь на дюйм -- подобно тому, как лунный свет

проскальзы-вает сквозь малейшую трещину, -- и явился предо мной во всей

красоте и величии.

Голос Рэнфилда становился все слабее, так что я снова смочил ему губы

водкой, и он продолжал; но его память как будто утомилась за это время, так

как при возобнов-лении рассказа он забежал далеко вперед. Я хотел

оста-новить его, но Ван Хелзинк шепнул:

-- Не мешайте ему, не прерывайте, он не сможет вернуться назад и,

пожалуй, не в состоянии будет про-должать, если потеряет нить своих мыслей.

Рэнфилд продолжал:

-- Весь день я ждал вестей, но Он ничего не прислал мне, так что когда

взошла луна, я был порядочно зол на него. Когда Он снова проскользнул в

окно, хотя оно было и закрыто, и даже не постучавшись предва-рительно, я был

вне себя. Он издевался надо мной, и его бледное лицо с красными сверкающими

глазами выступало среди тумана, и у него был такой вид, точно все вокруг

принадлежало ему, а я был ничто. И даже прежнего запаха не было от него,

когда Он прошел мимо меня. Я не мог удержать его. Мне только показалось,

будто в комнату вошла миссис Харкер, а не Он.

Двое мужчин, сидевших на постели, встали сзади Рэн-филда, так что он не

мог их видеть, но зато они могли лучше слышать. Они оба молчали, но

профессор задро-жал; его лицо стало еще суровее. Рэнфилд продолжал, ничего

не замечая:

-- Когда миссис Харкер пришла ко мне сегодня днем, она была не такая

как прежде; все равно как чай, сильно разбавленный водой.

Тут мы все зашевелились, но никто не сказал ни слова. Он продолжал:

-- Я не знал, что она здесь, пока она не заговорила; она не выглядела

так как прежде. Мне не нравятся бледные люди; я люблю людей, у которых много

крови, а ее кровь, казалось, вытекла. Я не думал об этом в то время; но

когда она ушла, я стал об этом думать, и меня свела с ума мысль, что Он

отнимает у нее жизнь!

Я почувствовал, что все содрогнулись так же, как и я; но мы молчали.

-- Итак, когда Он явился сегодня ночью, я был готов принять его. Я

видел, как скользил туман, и я крепко схватил его. Я слышал, что сумасшедшие

обладают сверхъестественной силой; а так как я знал, что времена-ми я

сумасшедший, то и решился использовать свою силу. Он тоже почувствовал это,

потому что вынужден был выступить из тумана, чтобы бороться со мной.

Я держался стойко; и я думал, что начинаю одолевать, так как я не

хотел, чтобы Он отнимал у нее жизнь, но когда я увидел его глаза, они

прожгли меня, и моя сила стала подобна воде. Он схватил меня, пока я

цеплялся за него, поднял и бросил наземь. Красное облако застлало мне глаза,

я услышал шум, подобный грому, и заметил, что туман уплывает под дверь.

Его голос становился все слабее, а дыхание более хриплым. Ван Хелзинк

машинально выпрямился.

-- Мы знаем теперь худшее, -- сказал он. -- Он здесь, и мы знаем, с

какой целью. Может быть, еще не поздно.

Вооружимся, как в ту ночь, но не будем терять времени, каждая секунда

дорога.

Не надо было напоминать нам об этом, так как и без того мы сообразили,

в чем дело. Мы поспешили и свои комнаты за теми вещами, с которыми ходили в

дом графа. У профессора вещи были наготове, и когда мы встретились в

коридоре, он сказал, многозначительно показывая на них:

-- Эти вещи никогда не покидают меня и не покинут, пока это несчастное

дело не будет окончено. Будьте благоразумны, мои друзья. Мы имеем дело не с

обыкно-венным врагом. Увы! Увы -- подумать только, что дол-жна страдать

дорогая мадам Мина.

Он замолчал; у него прервалось дыхание. Я не отда-вал себе отчета, что

преобладало в моем сердце -- бешенство или ужас.

У двери миссис Харкер мы остановились; Арчи и Квинси стояли позади, и

последний промолвил:

-- Неужели мы потревожим ее?

-- Мы обязаны это сделать, -- мрачно ответил Ван Хелзинк. -- Если дверь

заперта, я ее сломаю.

-- Но ведь это может страшно напугать ее. Не принято насильно врываться

в комнату леди.

Ван Хелзинк строго проговорил:

-- Вы по обыкновению правы: но тут идет вопрос о жизни и смерти. Все

комнаты равны для доктора; даже если бы это было и не так, то сегодня все

они одинаковы для меня. Джон, когда я поверну ручку и дверь не откроется,

подставьте ваше плечо и нажмите изо всех сил; вы также, друзья мои. Ну...

Он повернул ручку, говоря это, но дверь не поддалась. Мы все навалились

на нее; она с треском раскры-лась, и мы чуть не полетели в комнату головою

вниз. Профессор действительно упал, и я видел, как он подни-мался с колен. И

тут я почувствовал, как волосы подня-лись дыбом у меня на голове и сердце

остановилось.

Луна была такая яркая, что несмотря на плотную желтую штору, в комнате

хватало света. Джонатан Хар-кер лежал на кровати с пылающим лицом и тяжело

дышал, словно был в горячке. У края постели, располо-женного ближе к окну,

виднелась стоящая на коленях фигура его жены, в белом ночном одеянии. Около

нее находился высокий стройный мужчина в черном. Сначала лица мужчины не

было видно, но как только мы полу-чили возможность рассмотреть его, мы все

узнали графа. В левой руке он сжимал обе кисти рук миссис Харкер, сильно

оттянув их; правая рука поддерживала ее затылок, прижимая лицо к его груди.

Ее белое ночное одеяние было перепачкано кровью, которая тонкой струйкой

стекала по обнаженной груди мужчины, видневшейся сквозь разорванное платье.

Когда мы ворвались в комна-ту, граф обернулся к нам, и адский взор, который

мне так часто описывали, мелькнул перед моими глазами. Его очи пылали

дьявольской страстью; широкие ноздри бледного орлиного носа раздувались и

трепетали, а острые белые зубы за толстыми губами окровавленного рта

щелкали, как зубы дикого зверя. Отбросив сильным толчком свою жертву,

которая упала на постель, словно сброшенная с высоты, он повернулся и

бросился на нас. Но в это время профессор был уже на ногах и держал перед

собой сверток с освященной облаткой. Граф вдруг остановился точно так же,

как остановилась бедняжка Люси у могилы, и попятился назад. Он пятился все

дальше и дальше, когда мы, подняв наши распятия, стали наступать на него.

Луна внезапно скрылась, так как черная туча повисла на небе; и когда

вспыхнул газ, зажженный Квинси, мы увидели лишь едкий пар. И мы наблюдали,

как этот пар тянулся над дверью, которая от силы размаха, с которым мы ее

открыли, снова захлопну-лась. Ван Хелзинк и Арчи бросились к миссис Харкер,

которая в это время глубоко вздохнула и испустила такой дикий, пронзительный

крик, что мне кажется, он будет звенеть в моих ушах до самой смерти.

Несколько секунд она продолжала лежать в своей беспомощной позе, не обращая

никакого внимания на беспорядок в одежде. Ее лицо было страшно, и бледность

подчерки-валась кровавыми пятнами на губах, щеках и подбородке; с шеи

стекала тонкая струйка крови. В глазах ее был безумный ужас. Она приложила к

лицу свои бледные полураздавленные кисти, на которых пунцовыми пятнами

выступили следы страшных графских рук: затем мы услышали тихий, жалобный

плач, который потряс нас не меньше, чем страшный крик, который был лишь

первым выражением проснувшегося сознания. Ван Хелзинк пер-вый подошел к

кровати и прикрыл ее одеялом, между тем как Арчи в отчаянии выбежал из

комнаты. Ван Хелзинк шепнул:

-- Джонатан находится в состоянии оцепенения, ко-торое, как мы знаем,

может вызывать вампир. Мы ничем не можем помочь бедной мадам Мине, пока она

не придет в себя. Я должен разбудить его.

Он смочил кончик полотенца в холодной воде и стал тереть его лицо; Мина

же продолжала закрывать лицо руками, рыдая так, что сердце разрывалось у нас

на части. Я поднял штору и поглядел в окно. Полянка была залита лунным

светом, и я увидел, как Квинси Моррис пробежал по ней и исчез за стволом

большого тиса. Меня озадачило, зачем он это делает, но в тот же миг мое

внимание было привлечено коротким восклицанием Харкера, который наполовину

пришел в себя и повер-нулся на постели. На его лице, как и следовало

ожидать, было написано выражение растерянности. Несколько секунд он пребывал

в полусознании, а затем полное сознание разом вернулось к нему, и он

задрожал. Его жена почувствовала это быстрое движение и простерла к нему

руки, как бы для того, чтобы обнять его; но тотчас же отвела их назад и,

закрыв лицо руками, заби-лась точно в приступе сильнейшей лихорадки.

-- Ради Бога, что это значит? -- воскликнул Хар-кер. -- Доктор Сьюард,

доктор Ван Хелзинк, что это такое? Что случилось? Какая беда? Мина, дорогая,

что случилось? Откуда эта кровь? Боже мой! Боже мой! Неужели дошло до этого!

-- и, поднявшись на ноги, он дико всплеснул руками. -- Боже милосердный,

помоги нам, помоги ей! О, помоги ей!

Быстрым движением он спрыгнул с постели и начал одеваться; в нем

проснулся мужчина с его потребностью немедленного действия.

-- Что случилось? Расскажите мне все! -- крикнул он после паузы. --

Доктор Ван Хелзинк, вы, я знаю, любите Мину. О, спасите ее как-- нибудь! Это

не могло зайти слишком далеко! Охраняйте ее, пока я побегу искать Его.

Мина в своем страхе, ужасе и горе почуяла опасность для мужа; тотчас

же, позабыв о себе, она ухвати-лась за него и закричала:

-- Нет, нетДжонатан, ты не должен оставлять меня! Я так настрадалась

сегодня ночью, что не в силах буду пережить опасения за тебя. Ты должен

остаться со мной. Оставайся с нашими друзьями, которые по-берегут тебя!

Когда она говорила, ее лицо выражало безумие; он уступил ей, и она

страстно прижалась к нему.

Ван Хелзинк и я старались успокоить их обоих. Про-фессор поднял свое

маленькое золотое распятие и произнес с удивительным спокойствием:

-- Не бойтесь, дорогая. Мы здесь; и пока вот это возле вас, ничто

нечистое не может приблизиться к вам. Вы сегодня в безопасности; а мы должны

спокойно посоветоваться, что делать дальше.

Она задрожала и умолкла, опустив голову на грудь мужа. Когда она

подняла голову, его белая ночная одеж-да была запятнана кровью в том месте,

куда прикосну-лись ее губы и куда упали капли из маленькой ранки на шее. Как

только она увидела это, то отодвинулась с тихим плачем и прошептала сквозь

приглушенные рыдания:

-- Нечистая, нечистая! Я не должна более прикасаться к нему или

целовать его! О, как мог случиться такой ужас! Ведь теперь я его злейший

враг, прикос-новения которого он имеет полное основание бо-яться!

На это он ответил решительным тоном:

-- Глупости, Мина! Мне стыдно слушать такие речи. Я не желаю слышать

этого от тебя, и не буду слушать. Да судит меня Господь по делам моим, да

накажет меня еще более горьким страданием, чем нынешнее, если когда-- либо

по моей вине или воле что-- нибудь встанет между нами!

Он открыл объятия и прижал ее к своей груди; и она оставалась так

некоторое время, тяжело вздыхая. Он глядел на нас поверх ее опустившейся

головы грустны-ми, полными слез глазами; на губах его мелькала горькая

усмешка. Немного погодя ее вздохи стали реже спокой-ствием, которое, как я

чувствовал, давалось ему с боль-шим трудом и страшно напрягало нервы:

-- А теперь, доктор Сьюард, расскажите подобно все, что произошло. Я

знаю главное; расскажите мне подробности.

Я точно передал ему все случившееся, и он слушал с кажущимся

бесстрастием; но ноздри его вздрагивали, а глаза засверкали, когда я

рассказал, как безжалостная рука графа держала Мину в ужасном положении, со

ртом, прижатым к открытой ране на его груди. Как только я окончил рассказ, в

дверь постучались Квинси и Годалминг. Они вошли, получив разрешение. Ван

Хел-зинк вопросительно поглядел на меня. Он как бы спраши-вал,

воспользоваться ли нам их приходом, чтобы отвлечь мысли несчастных супругов

друг от друга; после моего утвердительного кивка он спросил их, что они

видели и сделали. Лорд Годалминг ответил:

-- Я не нашел его ни в коридоре, ни в одной из наших комнат. Я побывал

в кабинете, но он уже ушел оттуда, хотя и был там. Он, однако...

Он вдруг замолчал, глядя на поникшую фигуру на постели. Ван Хелзинк

торжественно произнес:

-- Продолжайте, друг Артур! Теперь тайны больше не нужны. Вся наша

надежда на то, что мы все все будем знать. Говорите свободно.

Артур продолжал:

-- Он побывал там и хотя провел всего несколько секунд, но успел все

уничтожить. Все рукописи сожже-ны, и голубые огоньки вспыхивали еще в

комнате; цилиндры вашего фонографа тоже были брошены в огонь, и воск помог

пламени.

Тут я прервал его:

-- Слава Богу, что у нас есть копия в несгораемом шкафу.

Его лицо на минуту просветлело, но потом снова омрачилось. Он

продолжал:

-- Я сбежал вниз, но не нашел даже его следов.

Я заглянул в комнату Рэнфилда, там тоже никаких следов, кроме...

Он снова замолчал.

-- Продолжайте, -- хрипло сказал Харкер.

Тот опустил голову и сказал, смачивая губы кончи-ком языка:

-- Кроме того, что бедняга умер!

Мне казалось, что Арчи что-- то скрывает, но так как я думал, что это

делается с какой-- то целью, то ничего не сказал. Ван Хелзинк обратился к

Моррису и спросил:

-- А вы, друг Квинси имеете ли что-- нибудь со-общить?

-- Немного, -- ответил тот. -- Это могла быть случай-ность, но я не

могу сказать с уверенностью. Мне ка-залось полезным узнать, куда направился

граф, когда покинул дом. Я не нашел его; но я видел, как из окна Рэнфилда

вылетела летучая мышь и полетела на запад. Я ожидал, что он вернется в

каком-- нибудь виде в Кар-факс; но, очевидно, он отыскал другую берлогу. Да

сегодня ночью он и не сможет вернуться: небо уже заалело на востоке, и

рассвет близко. Мы должны дей-ствовать завтра.

Он проговорил последние слова сквозь стиснутые зубы. Минуты две доилось

молчание, и мне казалось, что я слышу биение наших сердец. Затем Ван Хелзинк

сказал очень нежно, положив руку на голову миссис Харкер:

-- А теперь, мадам Мина, бедная, дорогая мадам Мина, расскажите нам

подробно, что случилось. Видит Бог, я не желаю расстраивать вас; но нам

необходимо все знать. Теперь более, чем когда-- либо, следует дей-ствовать

быстро и решительно. Близится день, когда все должно закончиться, если это

возможно. А теперь есть шансы на то, что мы останемся в живых и узнаем его

тайну.

Бедная, милая мадам Мина задрожала, и я мог видеть, как напряжены ее

нервы, когда она ближе прижалась к своему мужу и все ниже и ниже опускала

голову ему на грудь. После паузы, в течение которой она, видимо, собиралась

с силами, она заговорила:

-- Я приняла снотворное, которое вы так любезно мне дали, но оно долго

не действовало; бессонница была как будто сильнее лекарства, и мириады

страшных мыслей роились в моей голове... все связанные со смертью и

вампирами; с кровью, болью и горем!

Ее муж невольно простонал; тогда она обернулась к нему и с любовью

сказала:

-- Не тревожься, дорогой! Ты должен быть смелым и твердым и помочь мне

перенести страшное испытание. Если бы ты только знал, как трудно

рассказывать об этом ужасе, то понял бы, как я нужда-- ось в вашей об-щей

помощи. Ну, я поняла, что моя воля должна мне помочь, раз лекарство полезно,

и я решила заснуть во что бы то ни стало. После этого, должно быть, наступил

сон, так как я ничего более не помню. Приход Джонатана не разбудил меня,

потому что, когда ко мне вернулась память, он уже лежал возле меня. В

комнате был тот самый легкий белый туман, который я замечала и прежде. Я не

помню теперь, известно ли это вам; вы найдете заметку в моем дневнике,

который я покажу потом. Я почувствовала тот же самый смутный страх, который

и раньше охватывал меня, и то же ощущение чужого присутствия. Я повернулась,

чтобы разбудить Джоната-на, но он спал так крепко, точно принял снотворное

он, а не я. Как я ни старалась, но не могла его разбудить. Это сильно

напугало меня, и я оглядывалась кругом в ужасе. И сердце у меня замерло:

около постели стоял высокий, стройный мужчина в черном, словно он высту-пил

из тумана или вернее словно туман превратился в его фигуру. Я сейчас же

узнала его по описанию других. Восковое лицо, резкий, орлиный нос, на

который падал свет тонкой белой линией; открытые красные губы с острыми

белыми зубами между ними; и красные глаза, какие, насколько мне помнится, я

видела при закате солнца в окнах церкви св. Марии в Уайтби. Я узнала также

красный рубец на его лбу, след от удара Джонатана. С минуту мое сердце не

билось; я бы закричала, но была точно парализована. Он заговорил резким

язвитель-ным шепотом, показывая на Джонатана: "Молчать! Если вы издадите

хоть один звук, я схвачу его и вытащу из него мозг на ваших же глазах". Я

была слишком испугана, чтобы действовать или говорить. С насмешли-вой

улыбкой он положил мне руку на плечо и, крепко держа меня, обнажил другой

рукой мое горло, говоря при этом: "Сначала легкое прохладительное в награду

за мои труды. Пора вам привыкнуть; не в первый и не во второй раз ваши жилы

утоляют мою жажду". Я была растеряна и, что довольно странно, не желала

препят-ствовать ему. Я думаю, это следствие того проклятия, которое является

результатом его прикосновения к своей жертве. О, Боже мой. Боже мой, сжалься

надо мной! Он прикоснулся своими ужасными зубами к моему горлу!

Я чувствовала, как меня покидают силы, и я очутилась в полуобморочном

состоянии. Как долго продолжался этот ужас, не знаю; но мне казалось, что

прошло немало времени, прежде чем он отвел от моего горла свой безобразный,

ухмыляющийся рот. Я видела, как с него капала свежая красная кровь...

Затем он стал издеваться надо мной: "Итак, вы по-добно другим хотите

бороться со мной. Вы желаете помочь этим людям поймать меня и помешать мне.

Вы теперь знаете, они тоже знают отчасти и скоро узнают вполне, что значит

встать поперек моей дороги.

Им следовало бы беречь энергию для своей защиты. В то время как они

действовали хитростью против меня -- против меня, который властвовал над

народами и повелевал ими, когда ваших друзей еще не было на свете, -- я

разрушал все их планы. И вы, самая дорогая для них, вы сделались плотью от

моей плоти, кровью от моей крови; мой живительный источник на время, вы

бу-дете потом моим товарищем и помощником. Вы будете отмщены; ведь никто из

них не окажет вам помощи. Но пока вы должны быть наказаны за то, что

сделали. Вы помогали вредить мне; теперь вы будете являться на мой зов.

Когда мой мозг прикажет вам: "приди", вы поспешите через моря и земли. Для

этой цели я сделаю вот что". Он распахнул рубашку и длинными ногтями вскрыл

жилу на своей груди. Когда брызнула кровь, он крепко заткал обе мои руки в

свою, другой схватил меня за шею и прижал мой рот к ране, так что я должна

была задохнуться или проглотить немного... О, Боже мой! Боже мой! Что я

сделала!.. Что сделать, чтобы пережить весь этот ужас! Ведь я всегда

старалась быть кроткой и чест-ной. Господи, смилуйся надо мной! Сжалься над

бедной душой, которой грозит больше чем смертная опасность; яви милосердие и

пожалей тех, кому я дорога!

Затем она начала тереть губы, как бы желая очистить их от скверны.

Пока она рассказывала свою страшную историю, восток алел и становился

все светлее. Харкер был мол-чалив и спокоен; но на его лицо, по мере того,

как про-должался страшный рассказ, надвинулась серая тень, которая все более

и более темнела при утреннем свете, и когда блеснула красная полоска

утренней зари, лицо выглядело совершенно темным под седеющими во-лосами...

Мы распорядились, чтобы один из нас оставался в ближайшем соседстве с

несчастными супругами до тех пор, пока нам можно будет собраться и обсудить

наши дальнейшие действия.

В одном я уверен: солнце взошло сегодня над самым несчастным домом на

всем протяжении своего дневного пути.

Глава двадцать вторая

ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА

3 октября.

Я пишу эти строки, потому что должен что-- нибудь делать, иначе сойду с

ума. Только что пробило шесть, и через полчаса мы должны собраться в

кабинете и по-завтракать, так как доктор Ван Хелзинк и доктор Сьюард решили,

что если мы будем голодны, то не в силах будем исполнить наш план. Да,

сегодня наши силы будут страшно напряжены. Я должен писать во что бы то ни

стало, потому что не могу думать.

Я должен описать не только главные факты, но и каждую мелочь. Быть

может, эти самые мелочи объяс-нят нам все скорее, чем главные факты. Знание

прошло-го не может ухудшить моего положения или положения Мины.

Перед тем как приступить к обсуждению наших бу-дущих действий, мы

решили, что Мина должна быть вполне в курсе дела, что ни одно происшествие,

как бы тяжело оно ни было, не должно быть скрыто от нее. Она сама вполне

согласилась с нами.

-- Отныне мы ничего не должны скрывать друг от друга, -- сказала она,

-- к сожалению, мы уже слишком многое скрывали. И кроме того, я не думаю,

что что--- нибудь может причинить мне большие страдания, чем те, которые я

уже испытала и которые я испытываю сейчас. Что бы ни случилось, оно должно

придать мне новое мужество, возбудить новую надежду.

Пока она говорила, Ван Хелзинк пристально смотрел на нее и затем

произнес спокойным голосом:

-- Дорогая госпожа Мина, разве вы не боитесь не только за себя, но и за

других пос<