Вестник евангелия всеобщей любви

Где у нас тут леди, столь прискорбным образом потерявшая своего малыша? – спросил Генри Мясник у сестры родильного отделения. Едва не засыпающая под конец долгой смены сестра подняла глаза на возникшего перед ней веселого пухленького коротышку. Морщины усталости у ее губ сменились улыбкой.

– Привет, Генри, – сказала она. – Проходите. Уверена, пара сочувственных слов ей не помешает. Блондинка на третьей койке в правом ряду.

– Это первый за долгое время, правда? – спросил Генри.

– Силы небесные, ну конечно! Первый с тех пор, как я тут работаю, а тому уже почти одиннадцать лет. Его как раз исследуют патологоанатомы, чтобы выяснить, что случилось.

– А ведь, казалось, самый обычный случай? Рассеянно постукивая кончиком ухоженного ногтя по белому зубу, сестра откинулась на спинку стула.

– Пожалуй, да, – задумчиво ответила она. – То есть была проблема с резус-фактором, но раньше мы такие решали. Рутинное дело: полное переливание крови по всему телу перед рождением, а дальше все как по маслу.

– Проблема с резус-фактором? – переспросил Генри.

– Да… уж вы-то знаете. Во всяком случае, должны, вы ведь работаете в банке крови.

– Да уж, знать-то я знаю, – согласился Генри. На его оживленной физиономии серьезная мина выглядела несколько неуместной. – Но я думал, что родителям с несовместимыми резус-факторами больше не позволяют заводить детей.

– У нас в стране не позволяют. Но девушка работала где-то в Африке. Муж послал ее домой специально, чтобы она родила бэбика в настоящей больнице. А мы не можем отказаться принять роженицу только потому, что ребенок был зачат не по нашим законам.

– Конечно же, нет… Н-да, все это весьма печально. Я загляну в палату, посмотрю, нельзя ли немного развеселить нашу даму.

Все еще улыбаясь, сестра смотрела, как он выходит из кабинета: его стерильный белый пластиковый комбинезон влажно поблескивал в свете галогенных ламп и издавал шелест и шлепающие звуки, когда при каждом шаге терлись друг о друга штанины. Какой он добрый, что так печется о совершенно незнакомой женщине, подумала она. Но ничего другого от него и не ждут.

Все в больнице любили Генри Мясника.

Проведя несколько минут с матерью умершего ребенка, он дал ей парочку своих оптимистических брошюр, которые она обещала прочесть. Текст брошюр был разбит на главы с такими названиям, как «Возлюби ближнего своего» и «Через истину освободишься ты». Но времени у него было немного, потому что перерыв на ленч подошел к концу, и, обмениваясь по пути веселыми приветствиями со всеми встречными, он вернулся к себе, в лабораторию банка крови.

В его отсутствие пришла заявка на приготовление ста донорских пробирок для рутинной сдачи крови в соседнем квартале. Он сложил в соответствующую папку подборку имен, возрастов и групп крови из картотеки регистрации, отсчитал нужное количество ярлыков (плюс десять процентов на порчу) по числу доноров в каждой группе, прервался ненадолго, чтобы выдать две банки крови первой группы санитару из родильного отделения, а затем смешал и отмерил положенный объем физраствора в каждую пробирку, чтобы кровь не сворачивалась при хранении.

Наконец, тщательно проверив и убедившись, что никто за ним не наблюдает, он, лучезарно улыбаясь, вспрыснул, вводя иглу шприца через резиновую пробку, в каждую банку по сотой доле миллиграмма «трип-улета» в растворе.

Эта идея родилась у него давным-давно и с тех не отпускала. Он несколько раз уже с успехом провозгласил свой символ веры. Особенно ему удалась демонстрация в то воскресное утро, когда он сумел намазать перила кафедры в соборе «истиной или последствиями» и тем самым заставить епископа вместо экивоков и лживых уверток сказать ради разнообразия святую правду. Но лишь недавно он обнаружил гораздо более эффективное средство увидеть, как действует на людей его подлинная панацея, в которую он искренне верил.

Он и помыслить не мог о том, чтобы кого-то ненавидеть, – всю ненависть выжгло из него понемногу светлое тепло психоделиков. И все же находились такие (в том числе кое-кто в этой больнице), кто отрицал, что Вселенская Любовь способна принять химическую форму. Но почему – о безбрежный Космос! – нет? В конце концов, христианство уже не одну тысячу лет твердит, что Любовь способна овеществляться в вине и хлебе…

Конечно, ужасно жаль, что этот младенчик умер: бедняжка, наверное, получил сверхдозу, или, может, все дело в резус-факторе. Тень нашла на круглую улыбающуюся физиономию Мясника, но задержалась на ней лишь на мгновение. Сестра сказала, что это первый случай за все одиннадцать лет, какие она тут работает. Другого в ближайшем будущем не предвидится, а может, вообще никогда, раз уж людям запретили заводить потомство с дефектным резус-фактором.

Завершив работу, он тщательно сполоснул и высушил шприц – это он подсмотрел у докторов – и вернул его на место в футляр. Потом спрятал и закрыл на ключ склянку с «трип-улетом», из которой только что извлек нужное количество, и начал упаковывать пробирки для перевозки. За работой он насвистывал.

Кто бы ни насвистывал, зная, что на каждого пациента в этой больнице, которому потребуется переливание крови, с сегодняшнего дня снизойдет чудесное, раскрывающее разум просветление, каким способен одарить «трип-улет»?

Часа через полтора пришел молодой патологоанатом, доискивавшийся причин необъяснимой смерти младенца, и попросил банку крови первой группы, которую Генри ему выдал.

Генри был искренне удивлен, когда патологоанатом вернулся и дал ему в челюсть так сильно, что он спиной рухнул на штабель коробок с пробирками, от чего тот с грохотом обрушился.

Что до полицейского, который официально предъявил ему обвинение в убийстве, Генри вообще не мог поверить, что такие люди бывают в реальности.

РЕЖИССЕРСКИЙ СЦЕНАРИЙ (18)

СТЕНЫ ТРОИ

Враждебность, какую Дональд почувствовал, вернувшись к повседневной жизни, была не иллюзорной. Она исходила от других жаждущих улететь пассажиров, запрудивших аварийный экспресс-порт, который обслуживал теперь регион Эллейя. На самом деле это была военная база, с которой поспешно вывезли засекреченное оборудование и которую постоянно патрулировала вооруженная охрана. Согнанные сюда пассажиры, задержанные на много часов, опоздавшие на переговоры или на пересадку, мучимые голодом и жаждой – столовые военно-воздушных сил не могли справиться с наплывом посетителей, обычным для кафетериев гражданского аэропорта, – и в довершение всего прочего не знающие, смогут ли они улететь, поскольку экспрессы, маршрут которых изменили для захода на базу, обрушивали звуковые волны на населенные города, и поговаривали о том, что жители добиваются судебного запрета, – так вот эти пассажиры оглядывались по сторонам в поисках кого-нибудь, на ком выместить свое негодование. А Дональд, вооруженный пропусками, точно ножницы резавшими красные ленты, в которых запутались все остальные, представлял собой превосходную мишень.

До пинты китового дерьма ему их обиды.

У него слегка болела голова. Один чиновник на Плавучем лагере, через череду которых его пропустили, как прибор на конвейере, предупредил, что неделю-другую головные боли будут периодически возвращаться. Но боль была недостаточно сильной, чтобы испортить ему настроение.

Он испытывал гордость. Дональд Хоган предыдущих тридцати четырех лет перестал существовать, но невелика потеря. Он был пассивным получателем или скорее даже сосудом, куда валились груды все новой и новой внешней информации, но сам во внешних событиях не участвовал, был сдержанным, самодостаточным, настолько нейтральным, что даже Норман Хаус, с которым он жил в одной квартире, смог в приступе ярости назвать его бескровным, бесцветным зомби.

Впрочем, и на мнение Нормана ему теперь было наплевать. Он знал, какие у него есть латентные способности, и едва сдерживался, дожидаясь того момента, когда сможет выпустить их на волю.

У одного из складных столиков, ряды которых протянулись через весь зал транзита, усталый чиновник проверил его документы.

– В Ятаканг едете… гм? – сказал он. – Надо думать, не терпится себя оптимизировать!

– Я? Нет, я прекрасно функционирую во всех областях. А вот у вас такой вид, словно вы копите на билет.

На мгновение ему показалось, что чиновник его сейчас ударит. От усилий сдержаться его лицо побагровело. Он не смог больше промолвить ни слова, только молча шлепнул документы Дональда под камеры и штемпельные устройства, а потом махнул проходить.

– Не нужно было так говорить, – сказал чиновник за соседним столиком, когда Дональд прошел настолько близко, чтобы расслышать шепот.

– Что?

Второй чиновник поглядел вправо, удостоверяясь, что его коллега снова занят и не подслушивает.

– Не нужно было так говорить, – повторил он. – У них с женой несовместимые гены, и им пришлось только что выскрести своего первого малыша. Больная мозоль.

– Симптомы наследственной шизофрении. Дональд пожал плечами.

– На его месте, наверное, я бы вас ударил, – сказал чиновник.

– Если бы он меня ударил, ему пришлось бы раз и навсегда перестать бить людей, – с усмешкой ответил Дональд. Чудесно было знать, что это не пустая похвальба, а обещание. – Разве у вас работы нет? – добавил он, помолчав.

Чиновник нахмурился и повернулся к следующему пассажиру в очереди.

– Ятаканг? – переспросил стюард экспресса, элегантный малый с бесполыми локонами до плеч, с виду бисексуал. – Вы, должно быть, мистер Хоган… Думаю, вы единственный на этом рейсе… – Он сверился с листом в руке. – Да, верно. Вот номер вашего кресла, сэр, и приятного полета. Я перед взлетом подойду узнать, не нужно ли вам чего-нибудь. – Он протянул ему маленькую пласт массовую бирку.

Взяв ее, Дональд прошел вошел в унылый, похожий на гроб салон экспресса. Сев на свое место среди безымянных случайных попутчиков, он вспомнил приказ Делаганти наверстать упущенное и узнать новости за последние несколько дней. Когда стюард обходил корабль, одаривая всех столь превозносимым «личным обслуживанием» авиалинии, на вопрос, желает ли он что-нибудь, Дональд ответил утвердительно.

– Вы сказали, я единственный, кто летит на Ятаканг, да? Трепетание длинных ресниц и механическая улыбка.

– Разумеется, сэр.

– И как часто это случается?

– Откровенно говоря, сэр, насколько я понимаю, если бы не международное соглашение, по которому мы хотя бы Раз в день должны совершать посадку в Гонгилунге, остановок там вообще не было бы. Но иногда бывает что-то связанное с разрешением пересечь воздушное пространство… Если хотите, о деталях я могу справиться у капитана…

– Не трудитесь. В последнее время у вас других пассажиров в Ятаканг не было? Я думал, учитывая сенсационное событие…

– Вы говорите о таких репортерах, как вы, сэр? Боюсь, я никого особенного не заметил, – безразлично сказал стюард.

Дональд вздохнул. Профессиональная этика и уважение к частной жизни, конечно, очень хороши, но лишь когда ограничиваются немногими группами специалистов вроде врачей и священников. Сейчас же ее перенимали все кому не лень. Такое отношение выводило из себя.

– У меня есть полителевизор. Им можно пользоваться во время полета?

– Боюсь, нет, сэр. Но я мог бы вывести на экран вашего кресла канал сводки новостей.

– Тогда так и сделайте, будьте добры. И если на борту у вас есть последние газеты, я был бы весьма благодарен, если бы смог их пролистать.

– Я посмотрю, что вам можно найти, сэр. Это все?

Раскрасневшийся от беготни стюард вернулся как раз тогда, когда тягачи начали выводить экспресс по летному полю на трамплин пусковой площадки.

– Боюсь, я смог найти для вас только вчерашнюю и сегодняшнюю, – извинился он.

По правде говоря, Дональд даже на это не рассчитывал. Пробормотав «спасибо», он взял и развернул газеты. Вчерашняя уже начала распадаться – федеральный антимусорный закон запрещал печатать сиюминутные издания на перманентном материале для целей иных, кроме исторических. Держа ее как можно осторожнее, Дональд начал выискивать заметки с шапками о Ятаканге.

Нашел он только одну, и приписана она была одному из основных конкурентов «АССТ» – информационному агентству «Видео-Азия Рейтерс». В этом, разумеется, не было ничего удивительного: не способные конкурировать с теленовостями, газеты сегодня на девяносто процентов состояли из очерков и пустяков. И действительно, большинство печатных изданий, включая и лондонскую, и нью-йоркскую «Таймс», переключились со своей характерной подачей материала на телепозиции. До всего, что он узнал по прочтении, он мог бы догадаться и сам: народ Ятаканга желал верить заявлению своего правительства вне зависимости от того, пустая это похвальба или нет.

Стоило ему перевернуть станицу, как она распалась, засыпав его частичками желтеющей бумаги. Чертыхнувшись, он затолкал ее в мусоросборник своего кресла.

Тут загорелся сигнал предупреждения о взлете, и с чтением второй газеты пришлось ждать до выхода на фазу подъема по баллистической орбите.

В сегодняшней материалу на тему оптимизации была уделена целая полоса: в заметке информационного агентства из Гонгилунга сообщалось, что на отдаленных островах собираются добровольные фонды пожертвований, чтобы послать врачей и медсестер в столицу для обучения под руководством Сугайгунтунга, еще десяток других были посвящены откликам на программу оптимизации в различных странах. Их общий тон подразумевал, что общественное мнение противоречит вердикту экспертов. Когда Дональд дошел до освистания министра кубинского правительства на митинге в день памяти Кастро…

Дональд нахмурился. За новостями явно просматривалась серьезная подоплека, но голова у него заныла снова, и он никак не мог сосредоточиться. Дональд Модели I предоставил бы этой мысли вариться в подсознании, но Модели II не хватало терпения. Вместо того чтобы обсасывать проблему, он запихал газету в мусоросборник и включил обещанную стюардом сводку резюмированных новостей.

На миниатюрном экранчике, встроенном в спинку переднего кресла, он увидел серию коротких видеоклипов, аудио-комментарий к которым подавался через наушники. Он изучил их со всем вниманием, на какое сейчас был способен. Ему не повезло. Он подключился к циклу в тот момент, когда как раз начинались новости спорта, и потому пришлось прождать четыре минуты, прежде чем бюллетень вернулся к позывным станции и начался заново. А тогда он обнаружил, что смотрит программу, составленную редакцией той самой газеты, которую только что выбросил, и содержащую почти исключительно те же репортажи.

Он уже раздраженно потянулся выключить экран, но тут изображение пошло полосами, и появился значок, указывающий, что про причине возрастающего расстояния от Эллейя сейчас произойдет смена с местного канала на спутниковый. Понадеявшись, что авиалиния подписана на услуги какого-нибудь ведущего агентства, например, «АнглоСлуСпуТры», он задержал руку.

Верно. На экране почти сразу же сформировались знакомые фигуры мистера и миссис Повсюду. По всей видимости, это была особая передача для транзитных пассажиров: в монтаже использовались только задние планы, а фоном служила обстановка салона, идентичного тому, в котором летел он. Раньше ему никогда это не приходило в голову, но было только логично: продав огромное количество персонализованных телевизоров с приставкой домоизображения и обеспечив тем самым максимальную самоидентификацию зрителей со своими конструктами, корпорация не захочет напоминать пассажирам, действительно отправляющимся в какое-то экзотическое место, куда то и дело заглядывают мистер и миссис Повсюду, что на самом деле эта семейная чета – всего лишь модели.

Стюард настроил сигнал так, чтобы на экран выводилась европеоидная версия, и изображение поэтому показалось вдруг совершенно непривычным. Въехав в квартиру Нормана, он согласился взять его старый телевизор, который тот собирался выкинуть, купив новую модель, а потом так и не потрудился изменить афрамовский стандарт, на который он был настроен. Поэтому Дональд привык видеть мистера Повсюду как афрама, а его миссис – как одну из Нормановых типично нордических терок. Теперь же перед ним был «белый, мускулистый и зрелый» вариант того же человека, и это его покоробило.

Он рассердился на самого себя, что беспокоится из-за какой-то коммерческой фикции, более уместной в его прежней жизни. С сего момента Дональд Хоган будет делать новости, а не смотреть их.

И словно редакторы прочли его мысли, на экране возникло его собственное лицо.

Он сперва решил, что это иллюзия, как вдруг впечатление рассеял комментатор.

– Дональд Хоган, – сказал негромкий тенор у него в наушниках, – Знакомьтесь, новое пополнение в семье канала «В ГУЩЕ СОБЫТИЙ» «АнглоСлуСпуТры»!

«Откуда, черт побери, они вытащили эти записи?» Молодой Дональд Хоган идет по нью-йоркской улице – перемена кадра, – вот он поднимает глаза к далеким горам (это ведь летний отпуск в Солнечной долине пять лет назад!), а потом буднично спускается по трапу экспресса, на котором всего несколько дней назад прилетел из Нью-Йорка в Калифорнию.

– Специально подключенный по особому контракту с «АнглоСлуСпуТры» эксперт по генетике и наследственности с двадцатилетним стажем. Дональд Хоган для вас из Ятаканга!

Монтаж: панорамы улиц Гонгилунга, рыболовецкая проа[55], перекатываясь с волны на волну между островами, рычит дряхлой турбиной, толпа стекается на красивую площадь.

– Ятаканг приковал к себе внимание всей планеты! Запрограммируйте свой автокрик на имя Дональда Хогана, чьи сообщения из Гонгилунга появятся в наших сводках с завтрашнего дня!

Дональд был поражен. Из него, похоже, собираются сделать сенсацию, раз уж пожертвовали столько времени в своем ужатом до десяти минут новостном цикле! Уверенность в себе Модели II испарилась. На волне эйфории, последовавшей за недавним опустошением, он считал себя новым человеком, неизмеримо лучше приспособленным к тому, чтобы изменять окружающий мир. Но скрытый подтекст этой дорогой вставки занозой засел у него в голове. Если Государство, создавая ему легенду, готово зайти так далеко, значит, он только видимая верхушка айсберга, огромного проекта, на который работают, возможно, тысячи человек. Государство не дает добро могущественным корпорациям вроде «Англоязычной службы спутниковой трансляции» без веской на то причины.

Всплывали бессмысленные, лишенные контекста фразы, вспыхивали в его сознании и казались в его ситуации крайне важными, но бессвязными.

«Имя мне Легион».

«Боюсь я греков, пусть даже дары приносящих».

«Грехи отцов падут на детей их».

«Скажи, как можешь ты глядеть в семя времени? »

«Зло пред тобой сотворили, что ты непрестанно желаешь град Илион истребить».[56]

Силясь отыскать смысл в этих отрывках, он наконец пришел к тому, что, возможно, пыталось донести до него подсознание.

«В наши дни триумф – это не отыскать красивую любовницу. Это иметь презентабельных бэбиков. Прекрасная Елена – во чреве, и всякая мать мечтает родить ее. Теперь всем известно, где она. Она обитает в Ятаганге, и меня послали ее отыскать, привезти ее домой или сказать, что ее краса – ложь, а если потребуется превратить ее в ложь, плеснув в лицо кислотой. Одиссей хитроумный притаился во чреве коня, и троянцы открыли ворота и ввели коня внутрь, в то время как Лаокоона и его сыновей задушили змеи. Змея обвилась вокруг моего лба, и если она сдавит сильнее, у меня треснет череп».

Когда стюард в следующий раз прошел мимо, он сказал:

– Принесите мне что-нибудь от головной боли, пожалуйста.

Он знал, что просить следовало именно это лекарство, но все же ему казалось, ему нужно было попросить панацеи и от рези в желудке тоже, потому что все спуталось: мужи в животе деревянного коня ждали часа своего рождения, чтобы приступить к разрушению всего, и родовые боли, и Афина, родившаяся из головы Зевса, и Время, пожирающее своих сыновей, да и сам он был не только во чреве деревянного экспресса, но и действительно сбирался предать город в руки его врага, а врага – в руки города, единая скручивающаяся спиралью ветвь шиповника-боли, а на каждом шипе колючий образ, царапинами выталкивающий его в иные времена и иные места.

Впереди – стены. И приближается к ним глупый беспомощный Одиссей двадцать первого века, который одновременно, наверное, и Один, слепой на один глаз, чтобы его правая рука не ведала, что творит левая. Одиссей, громовник, как может он молнией метить метко без параллакса? «Ни один человек в отдельности не видит не только всей картины, но даже достаточной ее части, чтобы по собственной инициативе выносить достойные суждения». «Салманассар, владыка бесконечного знания, проведи меня через долину смерти, и да не убоюсь я зла…»

Стюард принес белую капсулу, и Дональд проглотил ее с глотком воды.

Но головная боль была только симптомом, и ее можно было устранить.

ПРОСЛЕЖИВАЯ КРУПНЫМ ПЛАНОМ (17)

УМНЕЕ ТЫСЯЧИ ЧЕЛОВЕК

Салманассар, хитрый хрен,

Ждал от жизни перемен.

Пойди скажи крутому компу,

Любовник (Мэри) ей не пара.

(Детская считалка, записанная в Сиракузах, Н. – Й. , ноябрь, 2009)

Вертихвостка Тереза

Попыталась однажды охмурить Салманассара.

Впервые фригидна

Не он, а она, отвердела —

И ученые не смогли ее разморозить.

(Графити из университетского Зала сопротивления, Окленд, Новая Зеландия; вариации известны. По всем англоговорящим странам.)

Уж конечно, они отправятся в ад,

Те, кто предался по жадности и похоти,

И Сатана ждет и тех,

Кто полагается на машины.

(Гимн, сочиненный для десятой международной демонстрации Семьи Божьих Дщерей.)

* * *

Вот бы мне, чувачки, отстраненность иметь крутую

Как

охлаждениеденохлаждениеденьденьохлаждение

как ты с Амелией

в жидком гелии

В ПРИСТУПЕ СВЕТСКОМ

КРУЖИМСЯ МЫ ХОРОВОДОМ ВЕНГЕРСКИМ

Комп

Супермозг

САЛУ И МАННУ АССА-РУ-УУ, ИЛИ БЫ ВЫ ОТСОВЕТОВАЛИ?

лучше не надо

(из «ГРАУНЧ»)

«Огорчительно, можно даже сказать, прискорбно видеть, до какой степени слепая вера в синтетические объекты, которые мы облагораживаем именем «компьютер», заменила доверие к молитве и руководствование Промыслом Божьим. Вам ни за что не сыскать человека, который признал бы, что животворящее присутствие Божие подменил для себя машиной, и тем не менее именно это произошло с основной массой населения нашей страны. Об обработанных данных, которые выплюнул в распечатке компьютер, говорят с приглушенным благоговением, тоном, который наши предки приберегали для Священного Писания, а теперь, когда «Дженерал Текникс» выступила с самонадеянным заявлением о своем новом механическом монстре, прозванном «Салманассар», уже недалек тот день, когда все откажутся от своего права мыслящих людей в пользу машины, которую их обманом прельстили уважать как более разумную, нежели они сами. Да, так будет, если нам не удастся с Божьей помощью изменить эту тенденцию».

(Из ранней проповеди злополучного епископа, чью деятельность саботировал Генри Мясник.)

«Ладно, Салманассар. Тогда ты скажи, что мне теперь Делать!»

(Расхожая фраза по всей Северной Америке.)

(САЛМАНАССАР: наикрутейшее устройство, спрятанное где-то в небоскребе «ДжТ». Говорят, однажды он сможет обрести подлинное сознание. А еще говорят, его интеллект равен интеллекту тысячи нас вместе взятых, что, впрочем, ни о чем не говорит, поскольку, если согнать тысячу нас вместе, увидите, каких глупостей мы наделаем.

«Словарь гиперпреступности» Чада С. Муллигана)

Никогда в истории человечества синтетический объект не воздействовал так стремительно на общественное сознание, как это сделал Салманассар, когда его рассекретили. Его превращение в «социальный символ» в стихах и прозе произошло всего за несколько дней, а через несколько месяцев он вошел в фольклор как присловье, ключевая фигура грязных шуток, последняя инстанция в споре и эквивалент механического мессии. Кое-что в этих шутках может быть понято только в общем контексте: в частности, анекдот про Терезу (которая появляется также в новозеландском лимерике), где рассказывается о том, как, обнаружив, что благодаря жидкому гелию она временно пребывает в состоянии полного прекращения жизнедеятельности (в просторечье в «полной заморозке»), послали за евреем-телепатом, а тот с недоуменным видом объяснил, что смог различить у нее в голове только одну мысль: «Мессия еще не пришел».

Более того, пока «ДжТ» не опубликовала программу распределения времени и ставки почасовой оплаты услуг, консультационные компьютерные фирмы в двадцати странах колебались на грани банкротства, поскольку их клиенты решили перебросить свои заказы на Салманассар.

В программах новостей мистер и миссис Повсюду посетили Салманассар сто тридцать сем раз, иными словами, ему было предоставлено времени больше, чем любому другому виду деятельности человека, за исключением свободного падения.

Закинувшись «трип-улетом», Бенни Ноукс тем фактом, что его воображение породило Салманассар, гордился больше, чем любым другим нафантазированным событием.

Реальные факты: он был микриогенным® устройством из семейства, коллективно обозначаемого как ПРЕТЁМЫ (ПРЕвышающие Теоретическую Ёмкость Мозга – само собой разумеется, человеческого), а если быть точным, к четвертому их поколению. Его предшественниками были экспериментальная модель Иеровоам, рассекреченный для коммерческого использования Ровоам[57], в котором оказалось столько багов, что работы про проекту прекратили, а детали использовали при сборке моделей следующего поколения.

Число технических проблем, которые требовались решить перед пробным запуском Салманассара, не поддается описанию: окончательная программа для схем, необходимых для четырнадцати часов непрерывной работы шести последовательно соединенных Ровоамов, пропускная способность, которая, согласно оценкам отдела по связям с общественностью, должна быть достаточной, чтобы спрогнозировать орбиты тел Солнечной системы на тысячу лет вперед и с точностью до двадцатого знака после запятой. При этом использование таких мощностей столь долгое время для решения одной-единственной задачи шестикратно увеличило синхронную погрешность, которая могла достигать тридцати процентов. Поэтому с вероятностью один к трем можно было утверждать, что, когда окончательную версию наконец построят и устройство запустят, катастрофический сбой неизбежен.

И действительно, кое-кто из первоначальной группы Разработчиков, по слухам, недавно высказал еретическое мнение, что в схемы действительно вкралась какая-то ошибка. По утверждению этой группы, к настоящему времени уже должно быть бесспорно установлено, что Салманассар наделен сознанием в человеческом понимании этого слова, обладает эго, личностными качествами и волей.

Другие, более оптимистичные, объявили, что свидетельства подобного сознания уже существуют, и в качестве доказательства предъявили ряд совершенно непредвиденных реакций машины, наблюдаемых при решении сложных задач.

Психологи, призванные разрешить спор, только головами покачали, отказались вынести свой вердикт, разделившись на два столь же противоположных лагеря. Одни говорили, что проблема не имеет решения, и ссылались на бородатую загадку: будучи помещены в комнату, разделенную на две половины непрозрачным стеклом, и слыша доносящийся из-за него голос, можно ли определить, принадлежит ли он человеку или ловко запрограммированному компьютеру? Их противники придерживались мнения, что, спеша создать механический разум, разработчики заложили в машину, так сказать, самореализующееся пророчество – по сути запрограммировали схемы так, чтобы, когда система обрабатывает информацию, создавалось впечатление сознательных действий.

Общество в целом осталось к полемике экспертов совершенно равнодушным. Для него Салманассар сделался легендой, мифом, фольклорным героем и знаменитостью. Учитывая все это, зачем ему быть еще и разумным?

Через несколько дней после того, как поспешно смонтировали и подключили устройства прямого вербального ввода информации (Салманассар был первым компьютером, У которого хватало резервных мощностей, чтобы оперировать нормальным разговорным английским вне зависимости от диапазона частот в голосе говорящего), один из техников спросил его: «Сал, а сам-то ты что об этом думаешь. сознательная сущность или нет?»

Вопрос потребовал столь долгого анализа – рекордных три четверти минуты, – что спросивший успел испугаться, не произошел ли сбой, но тут раздался ответ.

– По всей видимости, ты не в состоянии определить, является ли данный мной ответ на этот вопрос истинным или ложным. Если я отвечу утвердительно, то как будто нет никакого метода, посредством которого ты, полагаясь на реперные точки внешнего мира, можешь убедиться в верности данного высказывания.

После тревожного ожидания спрашивающий испытал такое облегчение, получив хотя бы столь разочаровывающий ответ, что легкомысленно сказал:

– Так кого же нам спросить, если ты сказать не можешь? Бога?

– Если вы можете с ним связаться, – сказал Салманассар, – то конечно.

История Терезы весьма поучительна: Терка становится всем прельстительна, Приобретя автономию, Когда ее ан-атом-ию Полупроводники меняют значительно.

(Процитировано во внутренней газете «Дженерал Текникс», январь 2010)

РЕЖИССЕРСКИЙ СЦЕНАРИЙ (19)

SEMPER ALIQUID NOVI[58]

К немалому для себя смятению, Норман осознал, что склоняющая к безделью уютная ниша, какую он создал себе в корпорации, решительно не годилась для того, чтобы справляться с таким шквалом информации, какой обрушился на него теперь. Он вынуждал себя не останавливаться – несмотря на покрасневшие глаза, хрипоту и частые и острые приступы несварения желудка – и уговаривал себя, будто эти физические недомогания просто болезнь роста.

Чтобы Бенинский проект мог стать реальностью, следовало преодолеть три основные преграды. Во-первых, первоначальный романтический ореол ПРИМА поблек, и акционеры начинали избавляться от своих ценных бумаг. Разумеется, тем из сотрудников «ДжТ», кто был в курсе происходящего, это позволяло скупать их по сниженным ставкам, однако создавало неблагоприятный климат на рынке. Во-вторых, нужно было получить большинство в две трети на общем собрании акционеров. И, в-третьих, президент Обоми сделал решающий шаг, сообщив стране о своей болезни, а значит, время на исходе. Элайху утверждал, что, если он как давний личный друг поручится за предлагаемый план, президент его одобрит, но невозможно предсказать, как поведет себя его преемник.

Спешность вынуждала их загонять себя до предела, используя невероятную скорость Салманассара. Не удовлетворяясь тем, что за день создавали и уничтожали до полусотни гипотетических сценариев, они начали раздавать контракты экспертам со стороны и выкраивали время, чтобы напрямую обращаться к Салманассару по вопросам, не до конца проясненным в закладываемых программах.

Норману впервые пришлось работать с Салманассаром. В ночь перед тем, как он впервые заговорил с компьютером, ему приснилось, будто он сидит в тюремной камере, стены которой состоят из светло-зеленых «гипотетических» распечаток, которые ему так примелькались. А на следующую ночь после разговора ему приснилось, что Салманассар обращается к нему из его же телефона, его же телевизора, из самого воздуха.

Впрочем, возможностей смотреть сны представлялось немного. Ценой почти истощения он шел в ногу с требованиями, какие ему выставляли. По десятку раз в день его вызывала Старушка ДжТ, требуя информации, которую гораздо проще было бы получить, набрав номер энциклопедической справочной, но ему удавалось давать приемлемые ответы. На бесконечных конференциях люди спрашивали его мнения или совета, и он отвечал так же механически, словно сам был вычислительной машиной: без раздумья выстреливал статистическими данными, датами, излагал местные обычаи, фрагменты истории, даже не трудился замаскировать собственное мнение, которое его слушатели принимали на веру так же, как и все остальное.

Он начал чувствовать, что чуть больше нравится самому себе. Под глянцевой профессиональной маской, которую он надел, чтобы прорваться наверх в мире бледнозадых, все же был жив еще человек. А он-то уже почти боялся, что он полый, точно подсвеченная изнутри тыква на Хэллоуин.

Еще более, чем желание доказать самому себе, что он чего-то стоит, его подстегивали два других стимула.

Одним было восхищение Элайху Мастерсом, который различил в нем нового человека, когда маска еще плотно сидела на месте, и на эту догадку поставил исход своей успешной карьеры. Норман всегда бережно пестовал систему слухов корпорации: сейчас «по испорченному телефону» доложили, что в случае, если Бенинский проект сработает, Элайху почти с полной уверенностью может рассчитывать на назначение следующим представителем США в ООН, тем самым вернув себе влияние, которое утратил, когда вместо Дели выбрал Порт-Мей. Но если проект провалится, ему конец.

Второй причиной было простое замешательство. К концу первой недели напряженного планирования он, ни разу не ступив на ее землю, узнал о Бенинии больше, чем о любом месте, где когда-либо жил. Поначалу сведения, которые он впитывал как губка, просто накапливались в его голове грудой, в которой ему приходилось рыться, чтобы отыскать нужную информацию. Мало-помалу они становились все более организованными, образовывались взаимосвязи, и в конечном итоге сложились в один большой знак вопроса.

«Как, во имя Аллаха Милостливого, удалось Бенинии стать такой?»

Если бы не масса исторических документов, он заподозрил бы тут гигантскую аферу с пусканием пыли в глаза. «Всем известно» (вот к чему, по сути, это сводилось), что, когда на африканский континент пришли европейские колониальные державы, племена экваториальной и южной Африки пребывали на стадии варварства, о чем свидетельствовала тысяча задокументированных фактов – от кровопролитных набегов Чака Зулу до готовности ряда племен продавать арабским работорговцам собственных детей. «Всем известно», что с уходом европейцев все вернулось на круги своя, только еще более усугубленное горечью и негодованием на долгий период иностранного правления.

Но не в Бенинии. Как сказал Элайху, Зэдкиэль Обоми сотворил чудо, создав африканский эквивалент Швейцарии, упрямо балансируя на канате нейтральности над адом периодически вспыхивающего насилия.

Но как он этого добился? Вот где Норман упирался в глухую стену. Нейтральность Швейцарии основывалась на явных преимуществах: ключевое местоположение, границы, которые изо всех мнящих себя современными аттилами завоевателей имел наглость нарушить только Наполеон (даже нацисты сочли более выгодным оставить Швейцарию в покое), ревниво охраняемая репутация честности в коммерции, которая превратила крохотную страну в международный финансовый центр и средоточие высокоточных производств, так что даже нехватка минеральных ресурсов обернулась подлинным благословением.

А Бениния? Расположена между двух могущественных стран-соперниц, каждая из которых с радостью пожертвовала бы одну-две армии обременительной неквалифицированной рабочей силы, лишь бы заполучить прекрасный морской порт и речные маршруты через предгорья Модо; экономически нежизнеспособна и держится только за счет постоянной иностранной помощи; далеко не индустриализированная, отсталая до такой степени, что стала исключением даже в Африке.

От размышлений об этих аномалиях у Нормана разболелась голова, но он упрямо пробивался вперед, расширяя область запросов, пока исследовательский отдел не прислал ему гневный меморандум, желая знать, какое, черт побери, отношени<