Проявление целостности духа в мировоззрении
Мы попытались по возможности наглядно описать бытие душевнобольного в его личностном мире. Сам больной не может описать конфигурацию мира, в котором он живет, его фактическую целостность; по существу, он ее и не знает. Поведение больного и совокупность его действий свидетельствуют о том, что именно он думает о смысле той или иной ситуации, о кроющихся в ней возможностях, а также в силу каких именно обстоятельств ситуация представляется ему чем-то самоочевидным и несомненным. Дабы получить хотя бы частичное представление о действительном мире больного, нам следует в меру наших возможностей попытаться свести воедино все доступные данные. Осуществить это очень сложно хотя бы потому, что нам самим едва ли дано выйти за ограниченные рамки наших собственных личностных миров. Каждый очередной шаг к пониманию, однако, повышает уровень наших познаний и к тому же расширяет рамки нашего собственного бытия — или, по меньшей мере, служит предпосылкой для такого расширения. Осознание объективного мира, независимо от своей конкретной формы (описание существующих форм см. в разделе, посвященном феноменологии), в содержательном аспекте всегда бывает связано с теми целостностями, которые сообщают мгновенному содержанию переживания определенный смысл, функцию и жизненно значимый контекст. Можно сказать, что содержание переживания погружено во множество различных миров одновременно; миры эти, по-видимому, никогда не могут быть познаны во всей своей целостности и лишь косвенно проявляют себя через движение и формирование представлений, через образы и акты мышления.
При благоприятных обстоятельствах осознание человеком собственного личностного мира может принять систематический характер и найти свое оформление в поэзии, искусстве, философском мышлении, мировоззренческих идеях. То, что больной нам рассказывает или демонстрирует в качестве своих творческих достижений, становится основой для любых наших представлений о том, каким он видит мир. Наша задача состоит не в простом коллекционировании получаемых непрямым путем данных, касающихся облика его мира, а в попытке охватить целостность духа, который объективирует себя определенным, неповторимым образом. К настоящему моменту нам удалось сделать лишь самые первые шаги на этом пути.
С методической точки зрения открывающиеся перед нами возможности поистине безграничны. Но следует специально подчеркнуть, что эмпирически объективный материал для исследования пациенты предоставляют в наше распоряжение достаточно редко. Помимо этих счастливых случайностей, мы можем опираться на некоторые значительные явления, известные из истории. Овладение соответствующими методами познания предполагает серьезную подготовку в области гуманитарных наук. Вкратце остановимся на двух пунктах.
Согласно Ницше, любое познание мира — это его истолкование (Ausiegen). Наше понимание мира — это истолкование; наше понимание чужого мира — это истолкование истолкования. Соответственно, понимая мир, мы обнаруживаем не только абсолютную объективность истинного мира, но и некое движение. в сфере которого, с точки зрения наблюдателя различных миров, идея одного, реального, истинного мира так и остается маргинальным, не вполне постижимым понятием.
Мир любого человека — это особый мир. Но этот особый мир, о котором человек знает, что тот принадлежит ему и только ему, и с которым этот человек до сих пор сосуществовал, всегда представляет собой нечто меньшее, нежели действительный мир данного человека — эта темная, всеохватывающая и всеобъемлющая целостность.
Немногочисленные попытки анализа того, что душевнобольные сами сознают о своем мире, классифицируются следующим образом.
(а) Реализация крайностей
Особый интерес представляют те случаи реализации духовных возможностей, которые сами по себе не могут быть охарактеризованы как болезненные или здоровые и не носят психологического характера, хотя и переживаются больным. Ницшизм и скептицизм достигают своей абсолютной, полной реализации только в условиях психоза. В качестве прототипа может служить нигилистический бред при меланхолии. Мира больше нет, да и самого больного тоже больше нет. Вся жизнь больного — это только видимость, и таковой она останется навсегда. У него нет ни чувств, ни интересов. На начальной стадии шизофренического процесса абсолютный скептицизм не столько спокойно осмысливается, сколько отчаянно и безнадежно переживается. Известны также классические случаи реализации мистического переживания при истерии и метафизико-мнестических откровений на ранней стадии шизофрении.
(б) Особые типы мировоззрения душевнобольных
Возникает вопрос: что же именно представляет собой тот особый фактор, который позволяет выработать философское миропознание на шизофренической основе? С этим вопросом непосредственно связан другой: до какой степени эти философские возможности являются простой карикатурой? Дух имеет исторический и расовый аспекты, он связан с соответствующей культурной традицией и поэтому сам по себе не является предметом психопатологии: он постигается в своей собственной сущности и вечен. Но как реальность, относящаяся к определенному моменту бытия и, таким образом, «привязанная» к эмпирической действительности личности, дух доступен исследовательскому подходу. Мы можем изучать условия, при которых становится возможна производительная деятельность духа, а также ее результаты.
Путешествия души в потусторонний мир, трансцендентная, сверхчувственная география этого мира — все это носит универсальный для всего человечества характер; но только у душевнобольных это выступает в качестве самым наглядным образом подтвержденного, живого переживания. Даже в наше время, исследуя психозы, мы сталкиваемся с подобными содержательными элементами в формах, изобилующих поразительными подробностями и отличающихся интеллектуальной глубиной.
Одним из характерных элементов шизофренического переживания является ((космическое переживание» конца света, «заката богов», грандиозного переворота, в осуществлении которого ведущую роль играет сам больной. Он — центр всего того, чему предстоит произойти. Он должен выполнить гигантскую задачу, он обладает огромным могуществом. В происходящих процессах участвуют взаимодействия на невероятных расстояниях, мощные силы притяжения и отталкивания. В процессы непременно вовлекаются всеобъемлющие «совокупности»: все народы Земли, все человечество, все божества и т. д. Повторно переживается вся история человечества. Жизнь больного вбирает в себя бесчисленные тысячелетия. Мгновение для него — это вечность. С огромной скоростью он преодолевает космическое пространство, чтобы вести грандиозные битвы; он невредимым перешагивает через бездны. Приведем несколько отрывков из автобиографических описаний:
«Я уже говорил, что в связи с моими представлениями о конце света у меня было бесчисленное множество видений. Среди них были ужасающие, но были и неописуемо величественные. Подумаю только о некоторых из них. В одном видении я опускался на лифте в глубины земли; на этом пути я словно прошел в обратном направлении всю историю человечества и Земли. В верхних слоях все еще были зеленые леса; но чем ниже я опускался, тем темнее и чернее становилось окружающее. Покинув лифт, я оказался на огромном кладбище; там я нашел место, где покоятся жители Лейпцига и среди них моя жена. Сев обратно в лифт. я возвратился к пункту 3. Мне страшно было войти в пункт 1, которым было отмечено абсолютное начало человечества. Пока я продвигался обратно, шахта лифта обрушилась за моей спиной, нанеся увечья жившему в ней „Богу Солнца». В этой связи мне показалось, что там было две шахты (не было ли это выражением дуализма Царства Божьего?): потом стало известно, что вторая шахта также обрушилась. Все пропало. В другой раз я пересек всю Землю, от Ладожского озера до Бразилии, и построил там нечто вроде замка с охраняемой стеной: это нужно было для того. чтобы защитить Царство Божье от надвигающегося желтого прилива. Я связал это с угрозой заражения сифилисом. Однажды у меня возникло блаженное чувство, будто я вознесся на небо. Оттуда, из-под голубого купола, я увидел всю Землю: эта картина была исполнена несравненного великолепия и красоты».
Ветцель приводит показательный случай того, как при шизофрении переживается конец света.
Конец света переживается как переход во что-то новое, более обширное; он ощущается как страшное уничтожение. В одном и том же больном безнадежная мука сочетается с блаженным откровением. Поначалу все кажется жутким, неясным, полным значения. Неумолимо надвигается страшная беда, потоп. Приближается единственная в своем роде катастрофа. Страстная Пятница: в мире должно что-то произойти; это Страшный Суд, снятие семи печатей с Книги Откровения. В мир приходит Бог. Наступает эпоха первых христиан. Время течет вспять. Разрешаются последние загадки. Все эти ужасающие и величественные переживания посещают больных в ситуации полного одиночества, невозможности поделиться ими с кем бы то ни было. Чувство одиночества внушает несказанный ужас. Больные умоляют не оставлять их наедине с самими собой в пустыне, на морозе или в снегах (подобное вполне можно услышать и в самый разгар лета).
В противоположность переживаниям, характерным для алкогольного делирия (белой горячки), такие шизофренические переживания имеют место в условиях ясного сознания, нормальной памяти, хорошей способности к пониманию, когда внимание может быть привлечено каким-либо внешним объектом и не полностью захватывается содержанием переживания. Больные оказываются ориентированы, с одной стороны, в направлении психотического переживания, с другой стороны — в направлении окружающей действительности. Впрочем, подобного рода типичные случаи не принадлежат к числу самых распространенных.
Мир шизофреника в состоянии острого психоза, с его двойной ориентировкой, коренным образом отличается от того мира, который характерен для хронических состояний. Этот последний мир может вырасти в целую систему идей, основанную на воспоминании о том незабываемом, что было пережито во время острой фазы психоза, и оказывающую на больного глубокое воздействие. Двойная ориентировка, однако, в конечном счете исчезает.
В итоге, на основе переживания трансформации собственного «Я», сверхчеловеческих сил и эманаций, а также нестерпимого расщепления, скрытых значений и меняющегося расположения духа развивается система бредовых представлений с собственным, типичным мировоззрением. Гильфикер описывает это следующим образом:
«Я» отождествляется со Вселенной. Больной — это уже не просто кто-то иной (Христос. Наполеон и т. п.), а вся Вселенная в целом. Собственное (наличное) бытие переживается им как всемирное; он является вместилищем той сверхличностной силы, которая поддерживает мир и дает миру жизнь. Больные говорят об «автоматической силе», «первичном веществе», «семени», «плодородии», «магнетической силе». Их смерть станет смертью всего мира; вместе с ними умрет все живое. Трое больных независимо друг от друга говорили: «Если вы не будете в контакте со мной, вы погибнете», «Как только я умру, вы все лишитесь духа», «Если вы не найдете для меня замены, все пропадет». Больные ощущают свое магическое воздействие на природу: «Когда мои глаза становятся ясно-голубыми, небо тоже голубеет», «Все часы мира чувствуют мой пульс», «Мои глаза и солнце — это одно и то же».
Один из больных Гильфикера говорил: «Во всей Европе есть только один крестьянин, который может сам себя содержать, и этот крестьянин — я… Стоит мне посмотреть на участок невозделанной земли или пройтись по нему, как он превращается в плодородную ниву. Я — плодоносное тело, тело мира…» Он, его жена и его сын — три человеческие жизни — суть «первые видящие и слышащие». три «интернациональных народа», связанные с землей, водой и солнцем; они соответствуют «солнцу, луне и вечерней звезде…». «Чем мы теплее, тем лучше творит солнце… Ни одно государство не может содержать себя само. Когда мир обеднеет, им придется прийти за мной. Им нужен кто-то, кто сможет поддержать мир. Без моего заступничества миру придет конец».
(в) Мировоззренчески значимые наблюдения, осуществленные больными
Сюда мы относим описания, касающиеся конкретных форм экстериоризации общемировоззренческих содержательных элементов, устанавливающие их модификации и оттенки и даже пытающиеся отождествить их с нормальными установками. Значительную работу в данном направлении проделал Майер-Гросс; его описания свидетельствуют о том, насколько оригинальные формы принимают у больных шизофренией насмешки, шутки, ирония и юмор. Герхард Клоос развил и углубил эти наблюдения. Многие пациенты высказывают удивительные суждения научного и философского свойства; были сделаны попытки «расшифровать» эти суждения. Например, один больной придумал числовую систему для «решения судьбоносных проблем».
Основываясь на газетных сообщениях о смертях, несчастных случаях и т. п., он утверждал, что все эти события были неизбежны. Исходя из имен, обстоятельств и т. п., он выводил комбинации чисел, которые, как он считал, указывали на неизбежность того, что в газетах описывалось в качестве «случаев». Окончательный вывод «исследований» заключался в следующем: все предопределено Троицей. Эта невольная пародия на многие методически сходные научные попытки указывает на механическую природу подобных умствований; нечто аналогичное можно усмотреть и в других экспрессивных феноменах — таких, как педантичное упорядочение материала, доведенная до крайнего совершенства каллиграфия, преувеличенные, заостренные формы букв, постоянные повторения и чрезмерная схематизация.
Кроме того, в основе бреда изобретательства — в частности, постоянно повторяющихся попыток построить «вечный двигатель» — обнаруживается мировоззренчески значимое стремление к подтверждению истины через практические рациональные действия.
Часть II. Понятные психические взаимосвязи
| («понимающая психология» — verstehende Psychologie) В первой части настоящей книги мы рассмотрели отдельные явления психической жизни: доступные нашим представлениям данные субъективного опыта больного (то, что объединяется понятием «феноменология») и доступные непосредственному наблюдению события, которые, принимая форму отдельных случаев реализации тех или иных способностей, а также форму соматических симптомов или психологически значащих фактов, обнаруживаемых в экспрессивной жестикуляции и мимике, проявлениях внутреннего мира или творчестве, могут быть постигнуты объективно (данный круг событий психической жизни охватывается «объективной психопатологией»). В первой части наш основной интерес был сосредоточен на описании фактов; но в каждом отдельном случае неизбежно возникал вопрос о возможном источнике явления и его возможных связях. В последующих частях (второй и третьей) мы попытаемся выйти за рамки простого описания материала и показать, что именно известно нашей науке о взаимосвязях психических феноменов. При этом мы будем продолжать придерживаться теоретического разграничения между субъективной психопатологией (феноменологией) и объективной психопатологией. Суть этого разграничения в данном случае сводится к следующему. 1. Осуществляя проникновение в сферу психического, мы посредством эмпатии (вчувствования), генетически понимаем, каким образом одно событие психической жизни проистекает из другого. 2. На основании многократно повторяющегося опыта мы обнаруживаем, что те или иные факты находятся в регулярной взаимосвязи, и это дает возможность их объяснения в терминах причинности. Понимание того, как одни события психической жизни проистекают из других, называют также психологическим объяснением (psychologisches Erklдren). Этот термин, однако, не пользуется популярностью среди научно мыслящих исследователей, занятых только теми явлениями, которые доступны чувственному восприятию и могут быть объяснены в терминах причинности, и справедливо усматривающих в «психологическом объяснении» не более чем подмену их собственных усилий. Доступные пониманию психические взаимосвязи называют также внутренней причинностью (Kausalitдt von innen), тем самым указывая на наличие непреодолимой пропасти между собственно причинностью («внешней причинностью») и связями, устанавливаемыми в сфере психического и заслуживающими называться «причинными» только на правах аналогии. Понятные взаимосвязи будут рассмотрены здесь, во второй части, тогда как причинные взаимосвязи — в третьей части. Но вначале следует разъяснить основные отличия и отношения между ними с точки зрения нашей методологии. (а) Понимание и объяснение В естественных науках мы стремимся постичь только один вид связи — причинную связь. Наблюдая за событиями, осуществляя эксперименты и умножая примеры, мы приходим к формулировке определенных правил. На более высоком уровне мы устанавливаем законы; в физике и химии до известной степени удалось достичь идеала, состоящего в том, чтобы выразить законы причинности в математических уравнениях. Аналогичной цели мы стремимся достичь и в психопатологии Мы сталкиваемся с отдельными причинными связями, хотя все еще не умеем на их основании обобщать (это относится, например, к таким случаям, как связь между глазными болезнями и галлюцинациями). Мы обнаруживаем также общие правила (такие, как правило единообразного наследования: если в семье часто встречаются расстройства, относящиеся к группе маниакально-депрессивных психозов, то расстройства группы dementia praecox должны встречаться редко, и наоборот). Что касается законов, то они в нашей области устанавливаются лишь в порядке исключения (одно из таких исключений — закон, согласно которому не бывает прогрессивного паралича без сифилиса). Мы не умеем выражать отношения причинности в форме уравнений, как это делается в физике и химии: ведь такой подход предполагает обязательное представление наблюдаемого материала в количественных категориях, что противоречит чисто качественной природе предмета нашего исследования — событий психической жизни. В естественных науках мы находим только причинные связи; что касается психологии, то здесь наша склонность к познанию нового удовлетворяется постижением связей совершенно иного типа. То, каким образом события психической жизни «проистекают» друг из друга, доступно нашему пониманию. Если на человека напасть, он сердится и защищается; если человека обмануть, он становится подозрительным. Эта связь нам понятна; наше понимание в данном случае — генетическое. Так мы понимаем реакции на те или иные переживания, развитие страсти, возникновение ошибки, содержание бреда или сна. Мы понимаем, как действует внушение; мы понимаем аномальную личность в ее существенных взаимосвязях; мы понимаем, как в течение жизни человека реализуется его судьба. Наконец, мы понимаем, как больной понимает себя и каким образом этот способ понимания самого себя становится фактором его психического развития. (б) Самоочевидность понимания и конкретная действительность (понимание и истолкование) Генетическое понимание обладает очевидностью, так сказать, в последней инстанции. Когда Ницше показывает, как осознание слабости, убожества и страданий порождает моральные требования и приводит к возникновению религий искупления (ибо воля слабой души к власти может быть вознаграждена только таким косвенным образом), мы всем своим существом чувствуем убедительную силу его аргументации. Она поражает нас как нечто самоочевидное и неопровержимое. Понимающая психология всецело строится на опыте подобного рода — то есть на непосредственно убеждающем переживании внеличностных, изолированных и доступных пониманию связей. Такая убежденность достигается в связи с опытом конфронтации с человеческой личностью, а не на основании индуктивных повторений такого опыта. Наше согласие принять эту очевидность обладает собственной убедительной силой и служит предпосылкой понимающей психологии — подобно тому как, признавая реальность собственных восприятий и причинных связей, мы закладываем предпосылки естественных наук. Самоочевидность психологически понятной взаимосвязи не доказывает, что эта взаимосвязь действительно существует в каждом отдельном случае и, более того, что она существует вообще. Ницше убедительным образом связал друг с другом такие разные вещи, как сознание собственной слабости и нравственность, и применил это к частному случаю возникновения христианства; но это частное применение могло быть ложным, несмотря на корректность общего (в идеале — типичного) понимания данной взаимосвязи. Для каждого данного случая суждение о реальном существовании психологически понятной связи основывается не только на ее самоочевидном характере. Оно опирается прежде всего на объективный фактический материал (то есть на содержание, выражаемое средствами языка, на культурные факторы, на действия людей и характеристики их образа жизни, на их экспрессивную жестикуляцию и мимику), в терминах которого как раз и понимается данная связь. Но все объективные данные такого рода неполны, и наше понимание любого отдельного, частного, реального события в какой-то мере обязательно представляет собой истолкование, которое лишь в немногих случаях бывает относительно полным и убедительным. Мы понимаем лишь в той мере, в какой наше понимание внушается нам объективными данными каждого отдельного случая, то есть экспрессивной жестикуляцией и мимикой больного, его поступками, речевыми проявлениями, описанием собственного состояния и т. д. Правда, мы понимаем и такие психические взаимосвязи, которые абсолютно оторваны от действительности; но об их реальном существовании мы можем говорить лишь постольку, поскольку это позволяют нам объективные данные. Чем меньше объем этих данных, чем меньше они вынуждают нас понимать их в определенном смысле, тем больше мы истолковываем и меньше понимаем. Для того чтобы пояснить сказанное, сравним эти непосредственно понимаемые взаимосвязи с правилами причинности с точки зрения тех различий, которые наблюдаются между первыми и вторыми в их отношении к действительности. Правила причинности выводятся индуктивным путем и высшей точки своего развития достигают в теориях о фундаментальных принципах непосредственно данной действительности; отдельные случаи классифицируются согласно этим общим теориям. Что касается генетически понимаемых связей, то они являются идеальными, типическими связями; они самоочевидны и не выводятся индуктивным путем. Они служат не основой для разработки теоретических положений, а мерой каждого отдельного случая, который мы признаем более или менее понятным с точки зрения психологии. Если понятная связь встречается часто, это само по себе не дает оснований считать ее правилом. Распространенность связи ни в коей мере не пропорциональна ее очевидности. Индуктивным путем устанавливается частота, но не реальность существования связи. Например, связь между дороговизной продуктов питания и воровством понятна и подтверждается статистически. Но частота доступной пониманию связи между осенью и количеством самоубийств не подтверждается кривой динамики самоубийств, которая достигает своего пика весной. Это не означает, что понятная связь является ложной: ведь для того, чтобы установить подобную связь, достаточно бывает даже одного-единственного случая. То обстоятельство, что связь встречается достаточно часто, ничего не добавляет к нашим представлениям об очевидности данной связи; установление частоты служит совершенно иным задачам. К примеру, связи, представленные в поэтическом произведении, могут быть настолько убедительны, что мы понимаем их мгновенно, хотя они никогда прежде нам не встречались. Возможно, связи эти никогда не были реализованы; но, будучи по-своему идеальными и типичными, они характеризуются своей собственной очевидностью. Существует опасность обмануться и воспринять ту или иную понятную взаимосвязь как нечто, неотъемлемо присущее реальности — при том, что на самом деле эта взаимосвязь обладает лишь очевидностью отмеченного нами общего типа. Согласно Юнгу, «хорошо известно, что наличие связи почти невозможно спутать с ее отсутствием»; но мы хорошо знаем, что для реальных людей истинным может быть прямо противоположное. (в) Рациональное понимание и понимание через вчувствование (эмпатическое понимание, einfьhlendes Verstehen) Существует несколько разновидностей генетического понимания. Например, мысли могут быть понятны потому, что они проистекают друг из друга согласно правилам логики; в этом случае связи понимаются рационально (то есть мы понимаем сказанное). Но если мы понимаем, каким образом некоторые мысли происходят из настроений, желаний или страхов, — значит, мы понимаем связи в истинно психологическом смысле, эмпатически (или, иначе, мы понимаем говорящего). Рациональное понимание неизменно ориентирует нас на то, чтобы усматривать в психическом содержании совокупность чисто рациональных связей, понятных без помощи психологии. С другой стороны, эмпатическое понимание всегда ведет прямо к психическим взаимосвязям. РАциональное понимание — это лишь вспомогательное средство для психологии, тогда как эмпатическое понимание приводит нас к самой психологии. Таково наиболее очевидное различие между способами понимания; в дальнейшем мы осуществим и другую необходимую дифференциацию, пока же ограничимся обсуждением психологического понимания в целом. (г) Границы понимания и безграничность объяснения Мысль о том, что сфера психического предполагает понимание, а физический мир — объяснение в терминах причинности, должна быть признана поверхностной и ложной. Любое событие — независимо от того, происходит ли оно в физическом или психическом мире, — в принципе открыто для причинного объяснения; психические процессы также могут поддаваться такому объяснению. Для обнаружения причин не существует пределов; имея дело с событиями психической жизни, мы для любого из них ищем причину и следствие. Но для понимания везде существуют границы. Границы нашего понимания определяются всем тем, что может быть обозначено как субстрат сферы психического — особенностями конституции, закономерностями, согласно которым элементы психического содержания запоминаются или забываются, общей психической предрасположенностью в ее возрастном развитии и т. п. Каждая очередная достигнутая граница понимания — стимул для новой постановки вопроса о причинных связях. Для того чтобы мыслить одновременно в психологических терминах и в терминах причинности, мы нуждаемся в элементах, которые могли бы быть восприняты как причины или следствия (в качестве причины может выступать, к примеру, событие соматической жизни, тогда как в качестве следствия — галлюцинация). Любое понятие из области феноменологии и понимающей психологии, будучи перенесено в сферу мышления причинно-следственными категориями, способно служить элементом объяснения в терминах причинности. Феноменологически целостные понятия — такие, как галлюцинация, тип восприятия и т- п-, — объясняются через соматические события. Сложные понятные взаимосвязи, в свою очередь, рассматриваются как элементы более сложного целого (например, маниакальный синдром со всем своим содержанием может рассматриваться как следствие мозгового процесса или эмоциональной травмы, вызванной смертью близкого человека и т- п.). Даже единство психологически понятных взаимосвязей, именуемое личностью, допустимо рассматривать в причинно-следственном плане как единицу или элемент, имеющий свои исходные причины, которые могут исследоваться, в частности, с точки зрения биологической генетики. Пытаясь найти причины психических явлений, мы неизбежно мыслим о внесознательном субстрате феноменологически выделяемых элементов или понятных взаимосвязей, прибегая при этом к таким понятиям, как внесознательные диспозиции, предрасположенность, душевная конституция и внесознательные механизмы. Все эти понятия, однако, не поддаются расширению до уровня всеобъемлющих психологических теорий, и мы можем использовать их только на правах полезных рабочих гипотез. Любой акт понимания, относящийся к действительному событию психической жизни, непременно указывает на причинную связь. Но лишь понимание делает эту связь доступной для нас. Если помимо данных, полученных благодаря одному только пониманию, в нашем распоряжении нет ничего, что помогло бы нам установить эмпирические факты, дальнейшая спекуляция по поводу конструирования внесознательных связей становится бесполезной игрой (см. в связи с этим раздел о теориях). Если же у нас есть данные, полученные иным, помимо понимания, путем, важные причинные связи могут быть обнаружены просто как результат эмпирического исследования. С другой стороны, было бы ошибочно утверждать, что причинные отношения в психике одного человека могут быть эмпатически познаны другим человеком и что такая эмпатия приведет к открытию механизма причинности. Спекулятивная разработка внесознательных механизмов через эмпатическое понимание — это пустейшая трата времени; к сожалению, существующая специальная литература изобилует попытками такого рода. Понимание ведет к причинному объяснению не само по себе, а только в тех случаях, когда оно сталкивается с тем, что недоступно пониманию. (д)Понимание и бессознательное Итак, внесознательные механизмы мыслятся как нечто дополнительное по отношению к психической жизни. Они внесознательны в принципе и, значит, не поддаются верификации. Это чисто теоретические построения, используемые нами для проникновения во внесознательную сферу, — тогда как феноменология и понимающая психопатология имеют отношение к сознанию. Но ни с феноменологической точки зрения, ни с точки зрения понимающей психопатологии невозможно определить, где проходит граница сознания. В обеих областях постоянно осуществляется преодоление границ сознания, проникновение все дальше и дальше вглубь. Феноменология, среди прочего, занимается описанием не замеченных прежде видов психического наличного бытия, тогда как понимающая психология — выявлением в сфере психического все еще не обнаруженных взаимосвязей (к таким случаям относится, в частности, разработанная Ницше концепция моральных представлений как реакции на осознание людьми собственной слабости и ничтожества). Каждому психологу знакомо переживание того, как его собственная душевная жизнь постепенно наполняется светом, как он постепенно осознает в себе то, что прежде оставалось незамеченным, и как расширяются границы его «Я». Это осознаваемое благодаря феноменологии и понимающей психологии содержание не должно смешиваться с тем, что принадлежит собственно сфере бессознательного — то есть с тем, что, в принципе, относится к внесознательной сфере и не может быть замечено вообще. Бессознательное доступно нашим переживаниям только как прежде не замеченное, но не как внесознательное. Соответственно, в первом случае лучше говорить о незамеченном, тогда как во втором — о собственно внесознательном содержании. (е)Ложное (фиктивное) понимание (Als-ob-Verstehen) Одна из задач, традиционно принимаемых на себя психологией, обращать внимание сознания на то, что им обычно не замечается. Убедительность связанных с этим интуиции обусловливается тем, что при благоприятных обстоятельствах люди, когда-либо испытавшие одинаковые переживания и воспринявшие их как реальные, всегда смогут обратить на них внимание. Но некоторые события психической жизни не могут быть поняты на этом основании. Они не оставляют впечатления настоящих, неподдельных переживаний, замеченных сознанием post fac-tuni, — хотя мы верим, что в каком-то смысле они доступны пониманию. Например, Шарко и Мебиус обращают внимание на то обстоятельство, что сенсорные и моторные признаки истерии соответствуют представлениям больных об анатомии и физиологии (как правило, грубым и ошибочным); в результате признаки приобретают определенный понятный смысл. Но пока не удалось доказать, что эти представления сами по себе вызывают психические расстройства, — за исключением случаев, когда имеет место прямое внушение. В итоге признаки оказываются понятными только как результат воздействия какого-то события, происшедшего в сфере сознания. Неясно, является ли такое событие — оставшееся незамеченным и поэтому недоступное верификации — действительным источником расстройства, или оно служит лишь внешне подходящей, но по существу фиктивной характеристикой определенных симптомов. Фрейд описывает эти «как бы понятые» феномены («als ob verstandene» Phдnomene) в достаточно большом количестве, сравнивая при этом свою работу с работой археолога, интерпретирующего творения прошлого исходя из сохранившихся фрагментов. Единственное различие состоит в том, что если объект интерпретации археолога действительно некогда существовал, то в случае «как бы понимания» совершенно неясно, в какой мере о его объекте можно судить как о чем-то реальном. Таким образом, сфера понимающей психологии расширяется по мере осознания незамеченного прежде материала. Неизвестно, способно ли «как бы понимание» проникнуть в область внесознательного. В общем случае мы не можем сказать ничего определенного о том, насколько полезно такое «как бы понимание» феноменов психической жизни; любые решения должны приниматься только для индивидуальных случаев. (ж) Способы понимания в целом (духовное понимание, экзистенциальное понимание, метафизическое понимание) Еще раз напомним о том, как выглядит осуществленная нами дифференциация: 1- Феноменологическое понимание и понимание экспрессивных проявлений. Первое — это наше внутреннее представление о переживаниях больного, вырабатываемое на основе того, что он нам сообщает. Второе — это наше прямое Неприятие психического смысла движений, жестов, мимики и общего физического облика больного. 2. Статическое и генетическое понимание. Первое охватывает отдельные психические качества и состояния (феноменологию), тогда «К второе — возникновение одних событий психической жизни из других, их Динамику в контексте мотивации, контрастного эффекта, диалектического столкновения (область понимающей психологии). 3. Генетическое понимание и объяснение. Первое — это субъективный, непосредственный охват психических взаимосвязей изнутри (в той мере, в какой подобный охват вообще возможен); второе — это объективная демонстрация взаимосвязей, следствий и Управляющих принципов, которые недоступны пониманию с помощью эмпатии и могут быть объяснены только в терминах причинности. 4. Рациональное и эмпатическое понимание. Первое по существу не является психологическим пониманием; это чисто интеллектуальное понимание рационального содержания психического мира человека (мы можем понять, например, логическую структуру той системы бредового мира, в рамках которой протекает жизнь данного больного). Второе — это собственно психологическое понимание душевного мира. 5. Понимание и истолкование. Мы говорим о понимании в собственном смысле в тех случаях, когда понятое находит свое полноценное выражение в жестах и мимике (экспрессивных движениях), высказываниях или поступках. Мы говорим об истолковании, когда в нашем распоряжении оказываются лишь немногочисленные отправные точки, позволяющие с достаточно высокой долей вероятности экстраполировать на данный случай те или иные взаимосвязи, уже известные нам и понятые нами на другом материале. Эта дифференциация вполне достаточна для решения нашей непосредственной задачи — по возможности ясног Наши рекомендации |