О древнем искусстве толкования сновидений
В древних государствах толкование снов было профессией, и весьма почетной. Толкователи процветали в Вавилоне, Ассирии, Египте, Греции и Риме.
В песни первой "Илиады" Ахиллес предлагает Агамемнону через толкователя снов узнать, чем раздражен Аполлон, пославший мор на лагерь ахеян, а песнь вторая начинается рассказом о том, как Зевс, чтобы отомстить за обиду, нанесенную Ахиллесу, посылает Агамемнону обманный сон, предвещающий ему одному победу над Троей.
В песни девятнадцатой "Одиссеи" Пенелопа излагает возвратившемуся Одиссею, еще не узнанному ею, целую теорию толкования снов. Она рассказывает ему свой сон и просит объяснить его. Пенелопе приснилось, будто двадцать гусей в ее доме выбирают из воды пшеницу и при взгляде на них она веселится духом. Вдруг с горы прилетает огромный орел и убивает всех гусей одного за другим. Гуси валяются по двору, орел улетает, Пенелопа рыдает и громко кричит, к ней сбегаются ахеянки и скорбят вместе с ней. Вдруг снова является орел, садится на выступ кровельной балки и говорит человечьим голосом, чтобы она не падала духом, ибо это не сон, а прекрасная явь. "Гуси — твои женихи, а я был орел, но теперь уж я не орел, а супруг твой! Домой наконец я вернулся и женихам обнаглевшим готовлю позорную гибель". Одиссей отвечает ей, что сон ее ясен и не нуждается в толковании: ведь муж самолично ей сообщил, что должно случиться.
Мудрая так Пенелопа на это ему отвечала: "Странник, бывают, однако, и темные сны, из которых смысла нельзя нам извлечь. И не всякий сбывается сон наш.
Двое разных ворот для безжизненных снов существует. Все из рога одни, другие — из кости слоновой. Истину лишь заслоняют и сердце людское морочат; Те, что из гладких ворот роговых вылетают наружу, Те роковыми бывают, все в них свершается точно".
(Перевод В. Вересаева)
жива и поныне. И поныне люди толкуют свои сны, исходя из словесно-звуковых ассоциаций.
В древних государствах толкование сновидений было почетной профессией. Оно процветало в Вавилоне, Ассирии, Египте, Греции, Римской империи и других государствах.
Кто видел во сне мальчиков, тому маяться, кто — кровь, того ожидает встреча с кровными родственниками и т.д. Символика, позволяющая разгадывать сны, была и остается бесхитростной: вырвали зуб — быть потере, булка — к богатству, жемчуг и деньги — к слезам, подъем в гору предвещает успех, спуск и падение — неудачи. Утверждению этой символики немало способствовали всевозможные сонники вроде "Оракула царя Соломона", "Брюсова календаря предсказаний" или увековеченного Пушкиным сонника Мартына Задеки, которым зачитывалась Татьяна Ларина. Недавно мы с группой исследователей проанализировали десяток сонников и не нашли никакой общей, закономерной символики. Поэтому вера в сонники и в их содержание является все-таки малостоящим делом.
Царям и военачальникам снились сновидения главным образом про исход предстоящих сражений. Плутарх рассказывает, что Кимону, когда он собирался в поход против египтян, представилось во сне, будто на него лает сердитая сука и произносит такие слова: "Шествуй, и мне самой и щенкам моим будешь любезен". Друг Кимона Астифил, обладавший даром прорицателя, объяснил, что сон предвещает Кимону смерть. Собака, лающая на человека, враг ему, а врагу можно быть любезным лишь своей смертью. Александр Македонский, осаждавший город Тир, увидел во сне танцующего сатира. Толкователь снов Аристандр сказал ему, что слово "сатир" означает не что иное, как "твой Тир".
В поисках истины
В те же времена начались и попытки научного толкования сновидений. Гераклит объяснял сны тем, что у нас затворяются органы чувств: души внешнего мира не могут проникнуть в спящего, и тому ничего не остается делать, как создавать в сновидениях свой собственный мир. Демокрит решил, что во сне ум, лишенный восприятия, продолжает работать. "Подобно тому, как длится волнение воды, вызванное каким-либо предметом, — писал он, — так же в органе зрения, в органе слуха, в органе вкуса длится движение еще и тогда, когда внешний предмет не действует больше на человека. Отсюда возникают сновидения, так как в уснувших душах продолжается некоторое движение и ощущение, восприятию которых способствует ночная тишина".
Платон думал, что во сне душу посещает божественное откровение: она вспоминает мир идей. Но душа может попасть и под влияние низменных вожделений: когда она заснет, не найдется такого безумства или преступления, которым человек не был бы готов предаться в своем воображении. Ведь стыд и разум молчат во сне. Аристотеля интересовало, напротив, влияние внешних и внутренних раздражителей, имеющих чисто физическую природу. "Человек полагает, что сверкает молния и гремит гром, хотя в ухо проникает слабый шум, - писал он в трактате "О вещих сновидениях", — человек думает, что он лакомится медом и сластями, когда проглатывает немного слюны, проходит сквозь огонь и ощущает страшный жар, когда отдельные члены его немного согреваются. И так как начало всех вещей мало, то можно видеть, что это бывает также при болезнях и других состояниях организма, которые воспринимаются еще в процессе возникновения, до того как человек воспримет их в состоянии бодрствования".
Здесь Аристотель солидаризируется с Гиппократом и Галеном, великими врачами прошлого. Телесное расстройство, учили они, нарушает душевную деятельность; сновидение может помочь установить диагноз, так как тончайшие телесные раздражения выступают в сновидениях в усиленном виде. Гален описывает сон одного своего пациента, в котором нога казалась ему каменной; через несколько дней после сна нога отнялась. Эта диагностическая тенденция признается и современной медициной. Французский невролог Лермит пишет, что одному его пациенту приснилось, будто в ногу его укусила змея. Вскоре на этом месте появилась язва. Вот область, где сны, без сомнения, бывают вещими.
Весьма проницательные соображения высказал в XVIII веке философ и врач Ламеттри. В "Трактате о душе" он пишет, что сновидение — это явление неполного сна, деятельность частично бодрствующего мозга; предметы, больше всего поразившие нас днем, являются нам ночью и что "непосредственной причиной грез служит всякое сильное или часто повторяющееся впечатление, производимое на ту чувствующую часть мозга, которая не заснула или не утомлена... Бред, сопровождающий бессонницу или лихорадку, проистекает из тех же самых причин, грезы же это полубодрствование, ибо часть мозга остается свободной и открытой для восприятия впечатлений...".
В 1878 году русский биолог И.Г. Оршанский печатает книгу "Сон и сновидения с точки зрения ритма", в которой ставит вопрос об отношениях между сознательным и бессознательным. Во сне, пишет он, усиливается подвижность психических элементов, причем их поток устремляется со дна бессознательного вверх, в поле сознания, в то время как в бодрствовании направление этого потока прямо противоположное. В содержании сновидений Оршанский подмечает "придавленные" влечения. Нет почти человека, "которому не приходилось бы бороться с различными душевными недостатками, как, например, тщеславие, зависть, сладострастие и т. п. Развитие дает нередко человеку победу, полную или относительную, над этими элементами, составляющими достояние детства и молодости. Иногда эти элементы, не будучи совершенно уничтожены, прячутся днем в бессознательной области, не смея появиться в сознании, где царствуют принципы, выработанные развитием... Ночью, во сне, эти придавленные элементы прошлого получают доступ в сознание и могут даже играть значительную роль в некоторых сновидениях".
Эти "придавленные элементы" через тридцать лет легли в основу теории сновидений, созданной Зигмундом Фрейдом. Толкование снов, пишет Фрейд, это прямой путь к познанию бессознательного, а в бессознательном зарождаются и складываются основы личности и глубинные мотивы ее поведения, над которыми царят сексуальное влечение и влечение к смерти. Во время бодрствования эти влечения подавлены, ибо их реализация несовместима с социальными установками; во сне же контроль над ними утрачивается, и они получают возможность для своего проявления. Но даже во сне не дремлет цензура личности, и глубинным влечениям приходится принимать символический облик. Подавленный аффект содержит в себе энергию для конструирования сновидений, а материалы для лепки образов-символов дают органы чувств и память. Основная часть материала — недавние ощущения, "осадок дня". "Осадок" сцепляется с воспоминаниями о минувшем, и они перерабатываются в образы, дающие выход подавленным влечениям. Перерабатываются в образы, вплетаясь в сюжет сновидений, и внешние шумы (подробнее об этом — в главе "Спящий на эшафоте"). Сновидение, выходит, есть некий страж сна, даже двойной страж: оно охраняет нас от вторжения среды во время сна и от невроза, которого нам было бы не миновать, если бы наши влечения не находили выхода в сновидениях.
Дворец Кубла Хана
Теория Фрейда наложила свой отпечаток на взгляды нескольких поколений исследователей сна, но мало кто из них согласился со столь односторонним толкованием наших влечений. Адлер, ученик Фрейда, высказал куда более широкую и верную мысль — в сновидениях человек остается лицом к лицу с нерешенными проблемами.
В самом деле, до одних ли подавленных влечений человеку, если у него столько забот, вполне открытых сознанию! Вот где источник вещих снов. Ломоносову приснилось, что умер его отец, и вскоре он получил известие об этом. Жена скульптора Шадра, Татьяна Владимировна, вспоминает: "Мы жили тогда в Риме. Ночью Иван Дмитриевич разбудил меня. "Я видел плохой сон. Будто сломался крест, что отец подарил. Должно быть, отец умер".Через несколько дней консульство переслало Шадру письмо из дома, извещающее о смерти отца. Стоит ли доказывать, что во всем этом нет никакой мистики. Последнее письмо отца к Шадру содержало такую фразу: "Страшно я о вас тоскую, должно быть, перед смертью". Эта фраза и связанные с нею печальные и тревожные мысли находились у Шадра в бессознательной памяти и выплыли символически в виде сломанного креста. Символ был не настолько сложен, чтобы сознание не разгадало его.
Ломоносов думал о старике отце. Думал об отце и Шадр. Наши дневные заботы, мысли и чувства не покидают нас и во сне, иногда трансформируясь в символы, а иногда представая перед нами почти без всякой символики. Справедливо сказал Лукреций:
Если же кто-нибудь занят каким-либо делом прилежно,
Иль отдается чему-нибудь долгое время
И увлекает наш ум постоянно занятие это,
То и во сне представляется нам, что мы делаем тоже.
Поэты, музыканты, ученые дают нам сотни свидетельств творчества во сне, не имеющего ничего общего с подавленными влечениями.
П.В. Анненков, первый биограф Пушкина, пишет, что две строчки из стихотворения "Лицинию" ("Пускай Глицерин, красавица младая, равно всем общая, как чаша круговая...") приснились Пушкину во сне. А.О. Смирнова приводит в своих воспоминаниях слова Пушкина: "Я иногда вижу во сне дневные стихи, во сне они прекрасны. В наших снах все прекрасно, но как уловить, что пишешь во время сна. Раз я разбудил бедную Наташу и продекламировал ей стихи, которые только что видел во сне... Два хороших стихотворения, лучших, какие я написал, я написал во сне".
"В наших снах все прекрасно, но как уловить, что пишешь во время сна."
Во сне сочиняли, кажется, все поэты. Говорят, Лафонтен сочинил во сне басню "Два голубя", а Вольтер — первый вариант "Генриады". Державину приснилась последняя строфа оды "Бог", а Маяковскому метафора из "Облака в штанах". В статье "Как делать стихи" он пишет: "Я два дня думал над словами о нежности одинокого человека к единственной любимой. Как он будет беречь ее? Я лег на третью ночь спать с головной болью, ничего не придумав. Ночью определение пришло:
Тело твое буду беречь и любить, как солдат, обрубленный войною, ненужный,ничей, бережет свою единственную ногу, —
Я вскочил полупроснувшись. В темноте обугленной спичкой написал на крышке папиросной коробки — "единственную ногу" и заснул. Утром я часа два думал, что за "единственная нога" записана на коробке и как она сюда попала".
Зимой 1871 года Тютчев заснул ненадолго, и у него стали складываться стихи:
Впросонках слышу я и не могу Вообразить такое сочетанье, А слышу свист полозьев на снегу И ласточки весенней щебетанье.
Дочь его, Дарья Федоровна, посылая эти стихи сестре Екатерине, пояснила, что, просыпаясь, он услыхал, как она рассказывала что-то матери. Скольжение санок за окном, женский говор рядом или в соседней комнате стали впросонках словами "ласточка", "полозья", образовавшими столь благоприятствующий поэзии оксиморон (весенняя зима).
Интересное признание мы находим у Кольриджа по поводу стихотворения "Кубла Хан, или Видение во сне". Стихотворение начинается словами: "In Xanadu did Kubla Khan..." Эта строчка целиком взята из книги, которую Кольридж, по его словам, читал перед тем, как заснул, с той лишь разницей, ничтожной, но мешавшей образованию стиха, что в книге было не "Ксанаду" (три слога), а "Ксанду". Неподходящее звучание поэт, засыпая, исправил. Получился стих, состоящий почти из одних редкостных имен, почти бессмысленный, но благозвучный и полный предчувствуемого смысла. Этот смысл, вернее, описательная его сторона, предуказан был той же старинной книгой и той же первой ее страницей. Кольридж пересказывает ее стихами, отличающимися гибко модулированной интонацией и переменчивым ритмом. Вот первые строки в переводе Бальмонта:
В стране Ксанад благословенной Дворец построил Кубла Хан...
Там, кстати, тоже есть оксиморон и даже родственный тютчевскому: "A sunny pleasure-dome with caves of ice", что у Бальмонта прозвучало как
Эти льдистые пещеры, Этот солнечный чертог.
Однако свидетельство Кольриджа важнее наших отрывочных впечатлений. "Летом 1797 года, — пишет он, — автор, в то время больной, уединился в одиноком крестьянском доме между Порлоком и Линтоном, на эксмурских границах Сомерсета и Девоншира. Вследствие легкого недомогания ему прописали болеутоляющее средство, от воздействия которого он уснул в кресле как раз в тот момент, когда читал следующую фразу (или слова того же содержания) в "Путешествии Пэрчаса": "Здесь Кубла Хан повелел выстроить дворец и насадить при нем величественный сад; и десять миль плодородной земли были обнесены стеною". Около трех часов автор оставался погруженным в глубокий сон, усыпивший, по крайней мере, все внешние ощущения; он непререкаемо убежден, что за это время он сочинил не менее двухсот или трехсот стихотворных строк, если можно так назвать состояние, в котором образы вставали перед ним во всей своей вещественности, и параллельно слагались соответствующие выражения, безо всяких ощутимых или сознательных усилий. Когда автор проснулся, ему показалось, что он помнит все, и, взяв перо, чернила и бумагу, он мгновенно и поспешно записал строки, здесь приводимые. В то мгновенье, к несчастью, его позвал некий человек, прибывший по делу из Порлока, и задержал его больше часа; по возвращении к себе в комнату автор, к немалому своему удивлению и огорчению, обнаружил, что, хотя и хранит некоторые неясные и тусклые воспоминания об общем характере видения, но, за исключением каких-нибудь восьми или девяти разрозненных строк и образов, все остальное исчезло, подобно отражениям в ручье, куда бросили камень, но, увы! без их последующего восстановления".
"И все очарованье разрушено — мир призраков прекрасный исчез и тысячи кругов растут, уродуя друг друга..." — цитирует он дальше собственное стихотворение "Пейзаж, или Решение влюбленного" и говорит, что часто пытался завершить то, что первоначально было даровано ему целиком, но у него ничего не вышло, и вот он предлагает вниманию читателя всего лишь отрывок о Кубла Хане и его дворце — не такой уж маленький отрывок, добавим мы от себя, отрывок, более похожий на законченное целое.
Бетховен, заснув во время путешествия в карете, сочинил канон, но, проснувшись, не мог восстановить его в памяти. На следующий день, оказавшись в той же карете, он вспомнил его и записал. Тартини во сне уловил долго ускользавший мотив; ему приснилось, что принес его дьявол, который взамен требовал его душу. Так родилась "Соната дьявола". Вагнер в книге "Моя жизнь" писал: "Мне пригрезилась увертюра к "Золоту Рейна", с которой я долго носился, будучи не в силах овладеть ею вполне". Римскому-Корсакову, снились музыкальные образы "Снегурочки". "Проснувшись наутро, — пишет Фейхтвангер о Гойе, — он уже твердо знал, что будет делать. Замысел стоял перед ним видимый, осязаемый".
Пример с Кекуле, который, задремав у камина, увидел во сне структурную формулу бензола в виде огненной змеи, ухватившей себя за хвост, приводится во всех книгах о психологии творчества. Менделеев увидел во сне окончательный вариант своей таблицы. Несколько часов подряд он раскладывал пасьянс из карточек, на которых были написаны символы химических элементов. Он уже нашел периодический закон, но элементы в таблице были расположены у него не в порядке возрастания атомного веса, а в порядке убывания. Таблица с правильным порядком и приснилась Менделееву, когда он среди дня прилег вздремнуть и набраться сил для дальнейшей работы. "Вижу во сне таблицу, где элементы расставлены, как нужно, — рассказывал он вскоре. — Проснулся, тотчас записал на клочке бумаги, — только в одном месте оказалась нужной поправка".
Спящий на эшафоте
Многие, сталкиваясь с трудной проблемой, откладывают ее решение на утро: утро вечера мудренее. Они инстинктивно чувствуют, что к утру она решится сама. И мы знаем, что у этого инстинкта есть основание: во сне мозг не дремлет. Работа над занимающей человека проблемой продолжается и тогда, когда сознание углубляется в сон; возможно, благодаря отсутствию внешних помех она становится даже более интенсивной.
Проблемы бывают разные. Одни ищут структурную формулу, другие сочиняют увертюру, третьи думают об оставленных далеко родных и тревожатся за их судьбу. Но все это случаи исключительные. Есть тысячи смутных, мучительных вопросов, неясных, но тревожащих эмоций, накапливающихся за день, за неделю и годы. Психическое давление растет, его надо снять, надо "выпустить пар", и пар выходит через сны, выполняющие роль психической разрядки. Вот, быть может, для чего нам даны сны — мы изживаем в них давление проблем: с горем переспать — горя не видать.
"Из всех нормальных процессов ближе всего к непатологическому очищению — сон, — писал Норберт Винер. — Часто наилучший способ избавиться от тяжелого беспокойства или умственной путаницы — переспать их". Под очищением Винер, конечно, подразумевает не отсеивание "лишней информации" и не забвение причин беспокойства; об этих причинах мы не забываем утром. Винер, как и мы, надеется на то, что к утру проблемы станут яснее и путаница распутается, а если и не станут, то уж голова прояснится наверняка.
Фантазии наших сновидений
Небывалыми комбинациями бывалых впечатлений назвал наши сны И.М. Сеченов. Но почему небывалые комбинации? Почему, если Менделеев увидел во сне прямо таблицу, то Кекуле приснилась огненная змея? И ведь он нисколько не удивился этой змее. "Мое умственное око, искушенное в видениях подобного рода, — писал он, — различало теперь более крупные образования...". Кто из нас не искушен в видениях подобного рода? Каким бы фантастическим ни был наш сон, во сне мы никогда не удивляемся никаким чудесам. Мы можем наслаждаться ими или испугаться их, но мы всегда воспринимаем их как должное.
И еще одно важное обстоятельство — не было ни одного сна, который бы мы видели со стороны. Во всех снах мы — главные действующие лица. Все они — про нас. Мы сами драматурги своих снов, их режиссеры, художники, актеры и зрители, все в одном лице. Всякий сон — это откровенный или завуалированный монолог, разговор с самим собой, о самом себе. И этот "театр одного актера" означает только одно: сон — отражение и раскрытие личности. Мы не удивляемся во сне потому, что все эти чудеса — наши собственные мысли, ощущения и влечения.
Но откуда берутся все эти неправдоподобные приключения, встречи со сказочными персонажами, беседы с давно умершими людьми, про которых мы даже во сне знаем, что они умерли? Мозг работает, мысли и чувства возбуждены, но сознание, которое обычно нацелено на внешний мир, переключено на мир внутренний. Поток сигналов извне ослаб, исказился. Попадая на сцену, где разыгрывается пьеса образов, сигналы воспринимаются уже не сами по себе, а в причудливом сочетании с теми образами, которые ее заполняют. Они включаются в сюжет сна. Струя прохладного воздуха может быть воспринята как буран, звонок будильника как стрельба или треск ломающегося под нами пола. На одной из картин Сальвадора Дали изображена спящая девушка. Подле нее лежит гранат, над ним вьется пчела. Девушка слышит жужжание, и ей снится, что на нее набрасываются тигры, в тело ее вонзается копье, а рядом шагает слон на паучьих ножках.
Вместе с сознанием выключается и способность мыслить логически и отвлеченно. Образы, заполняющие сцену, приходят из кратковременной памяти, поставляющей обрывки впечатлений дня, и из долговременной памяти, извлекающей следы прошлого. Ассоциации, по которым сочетаются эти прежние и новые следы, не всегда логичны и почти всегда произвольны. Они основаны на том сходстве, которое предпочитают видеть в предметах поэты. А руководит выбором этих ассоциаций не только случайность, но и та внутренняя установка личности, которая настоятельно требует разрядки, требует свободного, не знающего никаких ограничений проявления. Странно было бы, если бы во всех этих условиях возникали не фантастические, а реалистические сюжеты.
Язык наших снов — это язык без грамматики. Грамматика — привилегия бодрствующего сознания. Мы мыслим во сне не просто образами, а образами-символами, в которых сконцентрированы наши стремления, и место, принадлежащее грамматике, насыщено напряженным эмоциональным содержанием глубоко личного характера. Многие исследователи сравнивают наше мышление во сне с дологическим эмоционально-образным мышлением наших далеких предков. Такое же мышление присуще и маленьким детям, великим охотникам не только слушать сказки, но и сочинять их самим себе, превращая угол комнаты в целый мир.
Не так уж давно, говорят исследователи, человечество стало взрослым и приобрело способность судить обо всем логично. Да и, по правде говоря, не так уж часто мы, думая о чем-нибудь, следуем формальной логике. Когда мы смотрим спектакль, всем сердцем отдаваясь тому, что происходит на сцене, и с трепетом ожидая развязки, разве не верим мы тогда в реальность самого невероятного, разве думаем о том, что все, что нам показывают, чистейший вымысел? В этот миг мы дети, и все драматурги и поэты, сочиняя свои пьесы и поэмы, и все художники, рисуя свои картины, а все композиторы, сочиняя свои симфонии, — все они немного дети, потому что ничего нельзя сочинить без детской веры в реальность творимого мира и по-детски настойчивого желания убедить нас, что мир этот существует на самом деле.
Конечно, искусство — не сон. Любая фантазия развивается в нем по логике идейного замысла, развития характеров, в единстве не только с душою художника, но и с тем реальным миром, к которому обращено его творение, делами и заботами которого он полон сам. Художник ищет и способ освободиться от того, что переполняет его, ищет своего рода разрядки, очищения. Об искусстве как об освобождении говорили Гете, Хемингуэй и многие другие. Нет, искусство не сон и сон не искусство, не творчество, но есть в творчестве и в снах общие черты, питаемые общим источником — памятью, есть общий язык, общие способы связей. Недаром творят во сне поэты и ученые, и недаром так много снов в литературе — сны Пьера и князя Андрея, Николеньки и Пети, Татьяны и Гринева. Четыре сна видит Вера Павловна и четыре сна Анна Каренина — ярчайшие сны, в которых сосредоточиваются главные мысли писателей.
Многие люди думают, что их сны длятся несколько минут, а то и несколько секунд. Укоренению этого взгляда в науке способствовала книга доктора Альфреда Мори "Сон и сновидения", написанная в середине XIX века. Мори писал, что сновидения обязаны своим происхождением состоянию бодрствования, в котором остаются некоторые части мозга и органов чувств. Но не эта мысль привлекла внимание современников, что было по тем временам естественно, а первый систематический анализ собственных сновидений, который провел Мори. Он показал прежде всего, как внешние раздражения влияют на сновидения, как вплетаются они в их сюжет и, главное, с какой быстротой протекают в сонном сознании сложные сновидения, переживаемые как долгие события. Он поведал, как однажды во сне он пережил свою казнь на гильотине. Сон был вызван ударом свалившейся ему на затылок стрелки, украшавшей спинку кровати.
Достоверность рассказа Мори сомнению не подлежит. Но безусловно также, что случай этот относится лишь к одному разряду сновидений — к сновидениям, вызванным весьма сильным и из ряда вон выходящим внешним воздействием. Длился его сон две-три секунды, пока Мори не проснулся окончательно, и возможно, что в нем было больше от бессознательной фантазии, чем от сновидения в чистом виде. Когда раздражитель бывает не так силен, сон, в который он вплетается, протекает в более медленном темпе и, как показали эксперименты, часто длится приблизительно столько же, сколько и реальные события.
Сновидение может продолжаться сколько угодно в пределах той фазы быстрого сна, в которой оно появилось, а иногда и повториться дважды или трижды за ночь вместе с повторяющейся фазой.
В упоминавшейся нами книге М.М. Манассеиной отмечалось, что люди умственного труда видят сны чаще, чем люди других занятий, что после физической работы чаще всего спят без сновидений — "богатырским сном". Замечено, что мужчины видят сны реже женщин, дети видят сны лет с пяти, а к старости число сновидений уменьшается. По общему признанию, сны больше всего снятся натурам артистическим, отличающимся сильным темпераментом и богатым воображением.
Секреты забывчивости
К наблюдениям Манассеиной и других исследователей "доэнцефалографической эры" стоит отнестись критически. Условия жизни людей с тех пор изменились, а с ними изменились и все "отражения" этой жизни, в том числе, конечно, и соотношение количества сновидений у мужчин и женщин, у молодых и стариков. Но самое главное — нет людей, которые не видят снов, есть лишь те, кто их не помнит.
Мы все видим сны
Этот факт был установлен в лаборатории Клейтмана еще в начале пятидесятых годов XX века, сразу после открытия быстрых движений глаз.
Первыми испытуемыми были студенты, которым прикрепили к голове и лицу электроды — маленькие серебряные диски. Электроды, прикрепленные к лицу, должны были улавливать изменения потенциала, вызванные движением глазных яблок. В состоянии покоя между наружной и внутренней сторонами глаза всегда имеется разница потенциалов, и как только глазные яблоки повернутся, прибор это мгновенно отметит и запишет.
Испытуемые засыпают. Альфа-ритм на электроэнцефалограмме пропадает, появляются медленные низковольтные ритмы. Глазные яблоки совершают медленные вращающиеся движения. Через несколько минут глаза останавливаются, по ленте плывут сонные веретена. Волны на электроэнцефалограмме становятся все больше и все медленнее; но вот картина меняется: бегут мелкие волны, глаза совершают резкие быстрые движения.
Даже неспециалист решит, что человеку начал сниться сон. Все ночи напролет Клейтман и его сотрудники будили своих испытуемых и во время быстрых движений глаз, и когда глаза были у них неподвижные. "Вам что-нибудь снилось?" - спрашивали они. "Нет", — следовал ответ, если вопрос задавали посреди медленного сна, и "да", если посреди быстрого; было так не всегда, но в подавляющем большинстве случаев — в 80%. На медленный сон пришлось только 7% утвердительных ответов, и были это какие-то отрывочные воспоминания, мало похожие на сновидения. Тогда и обнаружилось, что продолжительность описываемых приключений пропорциональна продолжительности быстрых движений глаз. Если человека будили через десять минут после начала быстрого сна, и он рассказывал о том, что видел, то, как правило, эти увиденные им события могли бы занять в реальной жизни десять минут, а если через двадцать — то двадцать. Сны видели все, и не один раз за ночь, а несколько.
Впоследствии выяснилось, что видят сны даже те, кто слеп от рождения, то есть они не видят их зрительно, правильнее было бы сказать — воспринимают. Воспринимают всеми своими обостренными чувствами. "Когда я однажды разбудил испытуемого, который всегда был слепым, — пишет Освальд, — он рассказал мне такой сон: будто он вместе с приятелем был в мастерской для слепых, там они засунули четки в футбольный мяч и потом слушали, как они там перекатывались, когда они ударяли по мячу". У здоровых людей тоже не у всех сны развертываются только в зрительной сфере. По некоторым данным, приблизительно у трети людей сны представляют собой смесь равноправных ощущений — зрительных, слуховых, осязательных, обонятельных, вкусовых. Многое тут, надо думать, зависит от рода занятий: музыканту или поэту звуки будут сниться чаще, чем инженеру.
Нью-йоркские исследователи скептически отнеслись к чикагским экспериментам и решили их проверить. Опросив несколько сот человек, они отобрали из них две группы. В первую вошли те, кто утверждал, что часто видит сны, а во вторую — кто клялся, что не видит их никогда. За каждым следили неусыпно по ночам и каждого будили то в одной, то в другой фазе. Если верить членам первой группы, то они видели сны в 53 случаях из 100, если их будили в медленном сне, и в 93 случаях из ста, если будили в быстром. У второй группы получилось соответственно 70% и 46%, то есть сновидения были у них в медленном сне чаще, чем в быстром. Что за странность? В медленном сне видеть сны не полагается.
Исследователи решили, что это были сновидения, снившиеся в том быстром сне, который предшествовал медленному. Может быть, люди, которые "никогда не видят снов", обладают способностью помнить в медленном сне о том, что было в быстром? Но почему они утром не помнят ничего? Может быть, сон для них означает нечто причудливое, фантастическое, чего в жизни не бывает и быть не может? Иногда они рассказывают утром, что думали во сне. Вот этот испытуемый "думал", что едет в машине по пустыне, и думал он, если судить по электроэнцефалограмме, именно во сне, а не в бодрствовании. Он не называет сновидением то, что имело внутреннюю последовательность. Язык снов у него подчиняется грамматическим правилам — вот и все. Если он будет утверждать, что сны ему не снятся, не верьте ему, ибо он сам не верит себе — не верит своим глазам.
Скорость забывания снов
А с какой скоростью забываются сны? Снова у Клейтмана в лаборатории спали испытуемые. Выяснилось, что через пять минут после быстрого сна подробных описаний не добьешься, хотя отдельные фрагменты сновидений человек еще помнит. Через десять минут фрагменты вспомнились лишь в одном случае из 26. Может быть, многие люди не запоминают снов оттого, что они им не интересны?
В некоторых странах нейрохирурги, чтобы облегчить страдания безнадежных психических больных, делают им лейкотомию — перерезают у них связи лобных долей коры с подкорковыми отделами. Все до единого, кто перенес операцию, говорили, что сновидений у них больше не бывает. У них тут же сняли электроэнцефалограмму. Всё как у здоровых: смена быстрого н медленного сна, движения глаз. Должны быть сны! Так и есть: разбуженные ночью, люди бормотали, что да, действительно, они только что видели сон, пересказывали его "в двух словах", тотчас же отворачивались от экспериментатора и засыпали.
Да так и быть должно! Лейкотомия спасает от буйного помешательства, но взамен вкладывает в пациента определенные личностные черты: получается человек, склонный к стереотипному поведению и стереотипной речи, живущий сегодняшним днем, инертный до крайности, добродушно-безразличный ко всему на свете, в том числе к собственным эмоциям. Лейкотомированные больные просто не желают утруждать себя запоминанием снов. Обратим, однако, внимание на черты лейкотомированной личности. Они ведь не так уж патологичны. Разве не встречаются нам люди, обладающие в той или иной степени подобными чертами? И не кроется ли в этом одна из причин их плохой памяти на сны?
Таинственный медленный сон
Что же еще остается неясным? Многое, увы, и прежде всего этот таинственный медленный сон, то есть не вообще медленный сон, а видим ли мы сны в нем или не видим? Снов как будто нет, однако психическая деятельность присутствует безусловно. В медленном сне выходят на ночные прогулки сомнамбулы и раскачиваются из стороны в сторону молодые люди. А как же сновидения? Ведь "думали" же о чем-то нью-йоркские испытуемые!
Американский исследователь Дэвид Фулкес подобрал ключик к медленному сну самым простым способом. Он чуть-чуть изменил форму вопроса, с которым обычно обращались к испытуемым. Раньше их будили и спрашивали, видели ли они какой-нибудь сон, а Фулкес стал спрашивать: "Что-нибудь проносилось у вас в голове?" Эта перемена привела к таким результатам, которых не ожидал сам Фулкес. Те, кого будили в быстром сне, отвечали утвердительно в 87% всех случаев, а кого будили в медленном сне — в 70%.
Дэвид Фулкес также выяснил, много ли было зрительных образов в том, что проносилось в голове у испытуемых, что это были за образы, какие эмоции они вызывали. Оказалось, что все это было мало похоже на сновидения, поставляемые быстрым сном. В быстром сне человек почти всегда видит яркие события, фантастические сцены, приключения, сопровождаемые эмоциональными переживаниями. В медленном же сне — это почти чистое размышление, "думание", и в основном о событиях минувшего дня. И неспроста глаза в глубоких стадиях медленного сна неподвижны — смотреть нечего.
Движения глаз во сне?
То ли дело быстрые движения глаз! Нет сомнения, что они означают "смотрение" снов. Как это доказать? В ходе экспериментов Клейтман и Демент научились по рассказам о сновидениях, предшествующих пробуждению, угадывать, какие движения глаз можно ожидать на электроокулограмме, а по электро-окулограмме — каким было сновидение, "активным" или "пассивным". Разве это не доказательство?
Доказательством являются и опыты со слепыми. Люди, ослепшие в молодости или в зрелом возрасте, видят во сне предметы, и у них можно наблюдать быстрые движения глаз. У слепых же от рождения или ослепших в раннем детстве и забывших облик предметов нет ни зрительных снов, ни быстрых движений глаз. Но быстрые движения глаз свойственны всем новорожденным. Остается предположить, что и у ослепших в детстве они были, но потом механизм этот из-за неупотребления вышел из строя.
В последние годы удалось установить даже такую тонкость: интервалы между движениями глаз часто соответствуют таким моментам в сновидении, когда человек останавливает взгляд на неподвижном объекте. Данные исследований указывают на несомненную связь между интенсивностью движений глаз и интенсивностью сновидений. У здоровых людей движений этих в целом больше, чем у больных, не считая больных нарколепсией, которые буквально погружены в яркие и длительные сны. Одним словом, во сне происходит то же, что и во время бодрствования, когда мы сидим, например, закрыв глаза, и представляем себе игру в теннис или в футбол: наши глазные яблоки непроизвольно следуют за полетом воображаемого мяча. Поэтому можно смело утверждать, что мы смот