Изменения в положении человека к познанию с древних времен.

Будет полезным, если мы, для большего освещения изложенного, бросим взгляд на изменение, совершившееся со времен древности во всем положении человека к познанию.

Исходить надо от современности и вернуться немного обратно к развитию человечества, чтобы посмотреть, насколько различно говорили о вещах, имеющих отношение к области познания и исследования. Нынче, бросая взгляд на великие, замечательные успехи новейшего времени в области познания тепловых сил, электричества, а также сил, действующих в живых организмах,- мы говорим о природе и о познании природы, об естествознании, а в Англии - о философии природы.

Обозревая то, что обозначают как природу в обыкновенных начальных школах, оно является как нечто необычайно абстрактное и предстоит суммой, как говорится, законов природы, которые должно изучить. И абстрактность предмета выражается также и в жизни.

Подумайте только, насколько абстрактно чувствует и ощущает сегодня студент естественник, даже проникнутый энтузиазмом. Он должен выучить,- скажем,- в ботанике, наизусть много названий растений и растительных видов, а в зоологии наименования животных и животных групп. Он их забывает и должен всегда вновь и вновь изучать их, сдавая экзамены. Затем, после экзамена он их снова забывает, отыскивая когда это ему нужно, в словарях. Мы, наверное, не сможем сказать, чтобы отношение человека, изучающего нынче ботанику или зоологию, было отношением, например, таким, как к любимой личности. Этого мы сказать не можем. Нынче это не так. Природа есть нечто, расплывающееся в тумане. Имеются многие законы: законы силы тяготения, законы тепла, законы о свете, об электричестве, о магнетизме, о паре и воде, законы равновесия и о различии равновесия; естествознание, природоведение - суть то, что мы знаем относительно камней и растений. Естествознание является также тем, о чем мы говорим, что этого не знаем: о жизни внутренней конституции органов растений, животных, людей. Короче говоря, многое, о чем ныне мы говорим, что этого не знаем, - суть естествознание, философия природы.

Но сама природа является как нечто, к чему мы не можем близко подойти, ибо это все расплывается, это все мыслится тонко и абстрактно. Мы домогаемся нынче победить эту Абстрактность Природы, многие,- о чем можно уже сказать, стали по отношению этой Абстрактности Природы уже несколько равнодушными. Мы сохраняем доброжелательный нейтралитет если не принадлежим к юной молодежи, которая ныне в оппозиции и настроена сильно против того, что преподается как естествознание в школе. Но не так оно было всегда.

Теперь я хотел бы, прежде всего, охарактеризовать настроение и состояние познания в древние века.

Возвращаясь, например, в IX, X, XI столетие, даже в ХII и ХIII-ое, мы подходим к людям, которых,- применяя современное выражение,- мы назвали бы учеными, людьми науки. Мы возвращаемся к тем великим ученым в духе того времени, которые обучали в знаменитой школе Шартр в XI, ХII веке, возвращаемся к Бернарду Сильвестрис, к Бернарду фон Шартру, к Аланус аб Инсулис. Затем к таким личностям, которые в то время - хотел бы я сказать - еще ходили среди других людей со знаком посвященного, с отличием человека, знающего многое о тайнах бытия, еще в духе средневековья; возвращаемся к посвященному Иохиму фон Фиоре, или к той великой личности, которая также действовала в то время и стала известной в мире под именем Иоан фон Анвиль.

Я упомянул об этих личностях, к которым мог бы присоединить еще и многих других, для того, чтобы проникнуть в то время и охарактеризовать настроение времени по отношению к познанию.

Когда мы душою стоит напротив этих людей и они говорят о Природе, то это совершенно иное, чем когда мы сегодня говорим о Природе.

Встречая ботаника или паталога-анатома, или гистолога, или терапевта сегодня, мы так редко получаем ощущение, что его лицо, обращенное к нам, носит отпечаток тайн паталогической анатомии или зоологии! Скорее мы имеем ощущение что, лицо его сохранило отражение танцев, в которых он прошедший день принимал участие. Мы насквозь видим в этих физиономиях скорее подобные события, нежели что-либо переживаемое ими из тайн природы.

Это, наверное, не было так, когда глядели в очи Иохима фон Фьоре или Аланиус аб Инсулис, или Бернардус фон Сильвеструс, живших в том веке, о котором я только что упоминал. На лице этих людей лежала некая трагическая черта, нечто такое, что говорило: "Мы живем в век, когда утеряно многое". Нечто трагически-печальное, всплывавшее из углубленного знания, жило в облике этих людей.

И рядом с этим, если бы мы видели пальцы этих людей, которые современный вырождающийся человек назвал бы нервными - мы заметили бы следующее: они таили в себе живое доказательство стремления этих людей вновь разведывать и работать в древних тайнах, об утрате которых выражал их облик. Мы заметили бы, что в этих людях действует нечто, что желает снова возродить то, что было в древние времена.

Иногда это удавалось им; удавалось волшебно вызвать перед своими учениками хотя бы в призрачном виде древние времена.

Можно представить себе Школу Шартр, где еще ныне стоит удивительно прекрасный Собор (это представление не будет поэтической картиной,- но действительностью, которую я поставлю перед вами), мы можем представить себе поучающего Аланиус аб Инсулис говорящего своим ученикам о Природе приблизительно следующее:

Природа есть существо, которое мы уловить ныне не можем, она ускользает от нас, когда хотим приблизиться к ней. Человечество развило силы, ведущие его к иным вещам, но которые более не способны постичь Природу так, как она постигалась в древние времена познающими. Ибо она была могучим великим духовным существом, действующим повсюду: там, где образовывались камни в горах; там, где растения произрастали из Земли; там, где звезды сияли в небе. Всюду действовало неизмеримо великое Существо, которое представлялось в образе чудесной жены, жившей во всем. Это видели древние своим взором. Мы можем, судя по указаниям, которые сделали древние, создать себе еще представления о том, что такое была Природа. Это - повсюду действующее, движущееся, которое есть во всем окружающем, во всей теплоте, во всех проявлениях света, всех проявлениях красочных, во всех жизненных проявлениях,- двигается и живет. Но от нас это ускользает, кода мы хотим к нему приблизиться. Ибо живет и действует во всем Богиня-Природа, Богиня - божественно духовное Существо, о котором знали, что возможно его познать в его сущности лишь когда доступно на него взирать.

Подобные представления разъясняла еще в XII-м веке такая личность как Аланиус аб Инсулис своим ученикам в школе Шартр. Но вследствие того, что эту Богиню-Природу разгадывали как бы в тумане, при жизненности всего того, что ныне мы находим как абстрактные, мертвые законы природы,- вследствие того, что она сейчас же вновь ускользала,- вот в чем причина трагической, печальной черты, лежавшей на обликах этих людей.

Имелись еще и такие люди, каков был великий учитель Данте Брунетто Латини, который следствием особого кармического случая, получил род солнечного удара при своем путешествии из Испании во Флоренцию (Это событие было гораздо важнее, нежели боль, которую он испытал вследствие изгнания Гвельфов из его родного города). Как следствие этого состояние его сознания стало иным и он мог понимать Богиню-Природу как он это и описывает в своей книге "Tessoreto". Совершенно наглядно он представляет, в живой имагинации, как на пути к родине он проходил через глухой лес и как он в этом глухом лесу подошел к одной горе и видел там действующую Богиню-Природу и она разъяснила ему, что такое представляет собою человеческая душа в мышлении, чувствовании и волении. Он передает как она его просвещала в том, что такое представляют собою четыре темперамента человека согласно их существу и что такое суть пять органов чувств у человека.

Все это было действительным духовно-душевным наставлением, реальностью, которую он пережил под влиянием патологического состояния. И когда он все это испытал, он увидел жизнь и существо четырех элементов, огня, земли, воды, воздуха; увидал движение и существо планет, выхождение человеческой души в звездное небо. Все это произошло под влиянием некоего духовного поучения, которое пришло к нему от Богини-Природы.

Это описывает человек тогдашнего века так наглядно, как только возможно было бы современному языку. Но одновременно мы имеем чувство, будто он ощущал что другие, древние, знали об этом совсем по-иному; ныне же это знание ускользает от нас. Мы даже должны придти и в подсознательное, патологическое состояние, когда хотим заглянуть в эти тайны.

Но в этих людях было невероятное стремление вновь волшебно вызвать нечто такое, что является действительным образом природы.

И, видите ли, когда мы так совершаем этот обратный путь в человеческом ощущении и человеческом мышлении по отношению познания, тогда чувствуем, что ведь и сегодня стоим перед Природою, но определяем ее именем, которое есть нечто совсем абстрактное,- суммою законов. Мы гордимся, когда схватываем эти законы некоторым образом в гармонии. Возвращаясь на несколько столетий назад, мы видим живое отношение человека к божественному Существу, которое жило и действовало во всем, проявлялось в явлениях: восходе и закате солнца, согревании камней, растений; во всем, что являет себя в живом движении и действии. Подумайте, какая это совершенно другая наука! Наука содержала деяния Богини-Природы.

Существовало даже различие в настроении учеников, выходивших из Шартрской школы - большею частью это были цистерианцы-монахи,- и тем настроением, которое нынче имеют студенты, когда выходят из школы. Тогда было нечто другое, более живое, нечто существенное.

И совершенно живым получается существенное в таких описаниях, каковы описания Брунетто Латини, великого учителя Данте.

Что это было живо, можно ведь себе представить, ибо все те поразительные картины и образы, которые Данте нарисовал в своей "Comedia" вышли из живых описаний его учителя, посвященного через кармический случай. Также как и многое из того, что преподавалось в подобных школах как Шартрская, исходило от таких посвященных, как Иохим де Фьоре и т.д.

В те времена употребляли выражение "Природа", но не так абстрактно, как это делаем мы, а применяя его для обозначения того, что действует во внешних чувственных проявлениях, однако укрывается и ускользает.

Затем имело место и еще нечто. Допустим,- я снова описываю не поэтическую картину, а нечто бывшее совершенною реальностью,- допустите, мы сидели бы в качестве уже пожилого студента в колледже - как его также называют - Аланиус аб Инсулиса. Мы участвовали бы в том, что там совершалось: студенты были бы распущены, и мы пошли бы затем с Аланиус аб Инсулисом в одинокой прогулке, обсуждая то, о чем была речь. Что узнали бы мы?

Такая беседа могла бы принять особую форму. Мы могли бы говорить об этой Богине-Природе, которая открывается в проявлениях внешнего физического чувственного мира, но которая от нас ускользает. Затем Аланиус аб Инсулис, если бы даже стал искренним в задушевной беседе, похлопал бы нас по плечу и сказал бы: Ах, если бы мы еще имели то сновидческое состояние, которое имели древние, мы могли бы тогда познавать и другую, скрытую сторону Богини-природы. Но, засыпая, мы уходим ведь в бессознательное, где как раз древним открывалась другая сторона Природы. Если б мы еще могли так ясновидчески спать, как древние, мы познали бы Богиню-Природу.

И если бы привелось нам беседовать задушевно с Иохимом де Фьере, он сказал бы: "Да, становится трудным, касаясь нашего бедного содержанием сна, совершенно помрачающего сознание, познавать другую стороны Природы, великой богини, которая творит и живет во всем творящем и действующем, древние знали ее с обеих ее сторон. - "И, знаешь ли", сказал бы он, "древние не употребляли слова "Природа", они говорили о Существе, которое мы ныне предчувствуем более нежели о нем знаем,- употребляя слово "Прозерпина". Это истинно так".

Наша абстрактная природа, которую мы носим в идеях, есть претворение того, что я вам только что описал. И то, что жило в душах людей, подобных Бернардус Сильвестрису, Аланиусу аб Инсулису, и в таких личностях прежде всего, как Брунетто Латини было претворением того, что древние видели в Прозерпине, дочери Деметры. Деметра - вся Вселенная; Прозерпина - Природа. Это звучит уже совсем по-филистерски, когда мы произносим новое слово: Прозерпина - Природа. Это Природа, которая может лишь вполовину пребывать во внешнем земном мире, что означает: свою физически-душевную сторону она обращает к человеку, а в другую половину жизни погружена в тех областях, которых человек достигает во сне; но в наше время, вследствие того, что сон лишен сущности содержания, человек их более уже не достигает.

Итак, наше познание Природы есть подражание тому, что жило в мифе о Прозерпине в древней Греции.

Вот насколько изменились пути познания.

Но правильное описание чего-либо подобного (как я о том сказал уже в первой части моей речи сегодня), мы получаем лишь оглядываясь назад на то, каким было познание некогда. Эти описания даются не для того, чтобы вновь утверждать древнее познание, но чтобы вызвать чувство, каким оно было некогда.

Образы из древних времен

Перед нами встают еще более древние образы, когда мы хотим удержать в душе слова, которые в средние века могли сказать Иоахим де Фиоре или Иоанес фон Анвиль: "То, на что мы нынче взираем как на Природу; или то, что ускользает от нас, ибо мы не можем достигнуть его по ту сторону жизни,- оно было некогда Прозерпиной". У нас в душе встает миф о Прозерпине, только и сохранившийся как миф. Перед нами теснятся образы того времени, когда не абстрактная Природа и не в трагическом настроении воспринятая Богиня-Природа жила среди людей в душах, а когда жила светозарная богиня на одной стороне, и трагическая - на другой: Прозерпина-Персефона.

Как же она жила в те древние времена, когда воспринималась познанием полною жизни. То не было время, когда Платон писал о философии и Сократ говорил о ней, нет! Это были гораздо более древние, седые времена, когда познание было чем-то невероятно более живым среди людей, нежели оно стало в просвещенные времена Греции.

Попробуем представить себе это, дабы в этой картине оживить то, что некогда было познанием в течение человеческого развития. Попробуем вызвать, хотя и несовершенно, описанный образ того рода мистерий, в которые был посвящен еще греческий философ Гераклит, так называемый "Темный, Мрачный",- ибо уже темным, душевно темным стало в позднейшее время то, что он воспринял из этих мистерий.

Воссоздадим душою картину из времен развития мистерий, из которых прежде всего творила Греция, творила в области своей фантазии, но также и в отношении построения своих мифов: картину Эфесских мистерий, в которые также ведь был посвящен Гераклит Темный.

В Эфесе, конечно, еще господствовали древние знания; они сохранились в Эфесе и до тех времен, когда действовал Гомер, хотя несколько слабее, нежели когда был посвящен Гераклит. Такие мистерии были полны сильнейшей жизненности, и существовали могучие течения посвящения, источник которых был в храме, украшенном с восточной стороны изображением, ставшим известным миру вместе с изображением богини Дианы. Это была богиня Плодородия, которая в своем многообразии повсюду в Природе выражается в изобилии плодородия. И великие тайны бытия, глубоко спиритуальные, вкладывались в человеческие слова, когда велись беседы непосредственно после того, как принимавшие участие в мистериях воспринимали их сильные импульсы в культах, в храме Эфеса.

Велись продолжавшие действие мистерий глубокие беседы, когда участники культа выходили из этого храма и затем, приблизительно именно в час, когда внешний мир наиболее благоприятен для подобных вещей, в сумерки, вступали на путь, который вёл от врат храма в лес. Там были удивительные дорожки в этом лесу, заросшие темно-зелеными деревьями, где они терялись в красивой перспективе на все стороны к Эфесу.

Беседы подобного рода хотел бы я воспроизвести в хотя бы и несовершенном образе.

Случалось, что посвященный в тайны тех времен принимал участие в беседе с кем-либо из учеников или учениц. Ибо должно отметить, что равноправие мужского и женского пола в те древние времена, после которых оно сейчас же было отнято, было более действительным, нежели оно есть в наше время, и мы точно так же можем говорить об ученицах в Эфесе, как и об учениках. Миф Прозерпины-Персефоны в своем спиритуальном образе в этих беседах был совершенно живым.

Но как же она велась, подобная беседа о мифе Прозерпины?

Учитель, скажем - посвященный жрец, исходя из воспринятого им в импульсах, мог говорить о тайнах, происходящих между сущностями и мог говорить приблизительно следующее своему воспитаннику: "Взгляни, мы идем в сумерках. Сон, делающий божественный мир видимым, явным, вскоре наступит. Посмотри же на себя во всем своем человеческом образе: Там внизу - растения; вокруг нас темнеющий в зеленом сумраке чудесный лес. Наверху уже начинают показываться первые мерцающие звезды. Взгляни хорошенько на все это. Гляди на величие, на мощь, но также на произрастающее и восходящее в жизни внизу и наверху. И затем оглянись на себя. Обдумай, как в тебе живет и движется целая вселенная, как во всем том, что имеет в тебе свое бытие, во всем том, что в тебе действует,- является полнота превращений существ действующих в каждое мгновение. Почувствуй, что сам ты - есть целый мир, который хотя пространством и меньший, более таинственен и велик нежели Вселенная, которую ты обозреваешь с Земли до звезд. Почувствуй это. Почувствуй себя как человек - миром, имеющим большую полноту, нежели мир, видимый глазами и охватываемый мыслями. Почувствуй мир в себе самом, внутри твоей кожи.

И затем ощути, как из своего мира ты глядишь в мир, достигающий от Земли до звезд. Ты будешь тогда охвачен сном. Ты уже не будешь в своем теле и своем мире, а будешь в мире, который обозреваешь с Земли до звезд. Ты выйдешь тогда из себя со своею душевно-духовною частью. Будешь жить в сиянии звезд, в земном испарении, будешь двигаться с ветром. Будешь думать совместно с звездным лучом. Тогда ты будешь жить в твоем внешнем мире и огладываться на то, что ты есть как мир в себе".

В те древние времена была еще возможною такая беседа между учителем и ученикам, ибо внешнее наблюдение в продолжении дневного бодрствования именно не было таким очерченным, а было таким, как я вам уже описал. И сон не был еще пронизан полным мраком, а был пронизан переживаниями о переживаемом. На них указывали, когда говорили о состоянии, охваченном сном: "Вокруг тебя находится теперь Прозерпина или Персефона, Корэ. Корэ живет в звездах, в лучах солнца, в лунных лучах. Корэ живет в пробуждающихся растениях. Повсюду деятельность Персефоны, которая живет тут, ибо она соткала одежду, из которой все тут.

За всем этим находится Деметра, ее мать, для которой она и соткала эту одежду, видимую тобою как внешний мир".

(Тогда не сказали бы "Природа", а сказали бы "Персефона" или Корэ.)

"Заметь,- если бы кто либо остался бодрствующим долее нежели ты", - говорил учитель своему ученику, - "тогда, пока ты спишь, он видел бы также как и ты, то, что внешне предстоит как образ Прозерпины в растениях, в горах, в облаках, в звездах. Ибо является иллюзией, как мы это видим. Не Прозерпина есть иллюзия, не то, что она творит в горах, растениях и облаках и звездах есть иллюзия, а то, как ты видишь. Вот что есть иллюзия.

И когда ты будешь спать, через твои очи, удивительные эти очи - загадка бытия,- в тебя будет входить Корэ - Персефона. Это представлялось настолько живо, потому что переживалось как совершенно живое; засыпающий не только чувствовал, что угасает его способность видеть, угасает возможность слышать и воспринимать,- но ощущал как Персефона погружалась через оба его глаза в тело, физическое и эфирное тело, которое было покинуто во сне душевно-духовным.

Земной верхний мир мы переживаем во время бодрствования; подземный мир, мир Преисподний - во время сна. Персефона через очи вошла в спящее физическое и эфирное тело. Персефона находится у Плутона, господина над состоянием сна в физическом и эфирном теле. Спящий ученик переживал действенность Плутона в соединении с Персефоною; он получал направление бывшее для него ясным благодаря вхождению Корэ через врата очей, переключал это в живое и теперь переживал во сне деяния Плутона и Персефоны. Он переживал это в то время, как его учитель переживал другое, соответствующее этому, но более связанное с предметными формами.

Затем, когда они сходились вновь вместе, оба уже имели пережитыми свои тайны. Они могли говорить о каком-либо растении, о каком-либо дереве, учитель, вероятно, описывал, как образуются формы,- ибо это как раз представлялось ему во время сна. Он проникал в формы листьев, ствола, в конфигурацию мира; в те фигурации, которые, так сказать, опускаются сверху вниз. Ученик же, быть может, переживал другое: будто он мог достигнуть того, о чем говорил учитель в то самое время, как сам он говорил о тайнах хлорофилла, о тайнах растительных соков, которые распространяются снизу вверх в растении. Так дополняли себя чудесным образом эти беседы, в то время как, в живом охвате богини Прозерпины,- показывающей людям во время сна свою другую сторону в Преисподней Земли, открывались в человеческой душе эти тайны.

Так поучался в те древние времена ученик от учителя, учитель - от ученика. Ибо с одной стороны откровения были духовно-душевными, с другой - душевно-духовными. И такого рода беседа давала в человеческом содружестве, в совместном человеческом переживании наивысшие познания.

Утром видели наступающий рассвет и переживали восходящее с востока сияющее дневное светило, блистающее сквозь темноту зеленого леса с его чудесною перспективою; проводили недолгий час в пробуждении того или иного в царстве, которое мы ныне называем царством природы. Все это снова изливалось в беседе. Были убеждены, что это являлось общением с Персефоною; что то, что вчленялось тогда в миф Персефоны - есть тайна человеческого познания Природы.

В беседах, которые велись касательно мистерий Эфеса, действовали чары, которые я мог наметить вам лишь несовершенно; эти чары пронизывали беседы. В них жили знания Персефоны, жили во всей жизненности. Впоследствии они были затемнены и это трагическим покровом легло на облик таких людей как Иоахим де Фьоре; а далее они были затемнены до того, что мы теперь имеем как Абстрактную Природу.

Пути в человеческую спиритуальность и спиритуальность Космоса мы понимаем лишь тогда, когда, характеризуя их, указываем не только на отдельные состояния сознания, которых может достигнуть человек, но и глядим также на то, как в течение человеческого развития сознания проходили через метаморфозу; видим иного рода познания, жившие в поразительных беседах тех, кто выходил из храма Эфесского, и насколько иначе построены были те беседы, которые велись людьми с такими личностями, как Иоахим де Фьоре, как Аланиус аб Инсулис, видим, насколько иными являются знания нынче. И мы должны искать вновь, но духовным, уже спиритуальным образом, дабы вернуться из внешнего ко внутреннему, из высшего к нижнему и затем обратно - из внутреннего к внешнему, из нижнего к высшему.