Современные области применения
А пока каждый продолжает действовать в своем собственном секторе, ища новые области применения Гештальта. Гештальт постепенно начинает использоваться в самых разных контекстах, таких, например, как: Гештальт в работе с детьми и подростками, парами, разводящимися и разведенными, неженатыми и одинокими людьми, группами женщин, гомосексуалистами, для работы с сексуальностью и т.д.; подготовка к пенсии, сопровождение в последние мгновения жизни; специальные группы для психотиков, психосоматических или раковых больных, алкоголиков, токсикоманов, страдающих булимией или ожирением, безработных, иммигрантов и пр.
Кроме того, наблюдаются попытки соединения Гештальта с другими подходами, такими как: трансактный анализ, реберсинг, биоэнергетика, нейролингвистическое программирование, психодрама, йога, рольфинг, массаж, гаптономия, астрология, таро.
Отмечено, что Гештальт применяется в самых разных областях: в психиатрических больницах, тюрьмах, школах, работе с трудными детьми, социальных службах, семейном консультировании, семейной терапии, на предприятиях, в рекламе, с работниками сельского хозяйства, зубными врачами.
А теперь несколько кратких примеров, иллюстрирующих все это разнообразие.
Гештальт для социальных работников
Едва появившись на терапевтическом пейзаже, Гештальт сразу же пробуждает определенный интерес у социальных работников: воспитателей, сотрудников служб социальной помощи, директоров учреждений для трудных детей и подростков, семейных консультантов и т. д.
Как объяснить столь значительный успех? Что особенного или нового дает им Гештальт по сравнению с традиционными подходами психоаналитического, психосоциального или бихевиористского толка? Ведь, скорее всего, их привлекает не новизна этого метода, а его особая адекватность их профессиональным потребностям.
В самом деле, во-первых, это гибкий и поливалентный метод:
· который соответствует выразительным возможностям самых разных клиентов благодаря использованию простых и одновременно разнообразных языков: вербального, телесного, метафорического (игра, креативность, рисунок...), что позволяет применять его в работе с детьми, подростками или взрослыми, принадлежащими к самым разным культурным слоям;
· с которым можно работать в самых разных ситуациях и условиях: в режиме поддержки или индивидуальной терапии (режиме консультирования или ходе терапии), малой группе (семейная терапия), группе (учреждениях или центрах социальных служб), обычном социальном окружении (так называемой «открытой» среде или рамках повседневной профессиональной деятельности);
· который одновременно учитывает интрапсихическое функционирование личности и ее интерпсихическое функционирование в окружающей ее среде, и даже функционирование самой этой среды (социо-Гештальт).
Во-вторых, Гештальт, по-видимому, соответствует не только объекту интереса социального работника (его клиенту), но, кроме того, чрезвычайно подходит самому субъекту (социальному работнику).
По сравнению с психоанализом, еще достаточно распространенным среди работников этой сферы, Гештальт снабжает их теорией и методологией, которые они могут напрямую использовать в своей повседневной работе. Он поощряет, в частности, развитие одновременно активного и недирективного поведения в отношении клиента: его внимательное сопровождение в проявляемых им потребностях и поиске им его собственных решений, в необходимом прояснении незавершенных или не до конца исследованных ситуаций.
Социальный работник редко может оставаться благожелательно нейтральным или находиться просто в состоянии позитивной эмпатии. Он часто оказывается вовлеченным, ему приходится выражать свое мнение, даже если при этом он бдительно следит за тем, чтобы не навязывать его другому. Как мы уже говорили, Гештальт называет подобное отношение контролируемым участием и поощряет его как помогающее стимулировать выработку собственной точки зрения самим клиентом-партнером.
Социальный работник концентрируется на доступном для наблюдения настоящем, а не на прошлом своего клиента; он ведет свою работу, чаще всего исходя из существующих отношений и конкретной повседневной социальной реальности, а не из фантазий. Он, как правило, скорее стремится помочь клиенту обнаружить и исследовать свои скрытые ресурсы, свой потенциал неиспользованных богатств, чем анализировать причины своих трудностей, проблем или неудач. Его больше заботят ростки надежды на будущее, чем тягостные следы прошлого. Такое отношение — одна из основных составляющих геш-тальтистской философии и практики.
Гештальт-метод, кроме того, побуждает социального работника к терпеливому и уважительному отношению к защитной системе клиента. Проявляя интерес к симптомам страдания, идущего изнутри личности или из общества, социальный работник вместе с тем постоянно внимательно выделяет возможные вторичные выгоды поведения клиента.
В социальных службах обычно рассчитывают на результаты работы средней продолжительности (от нескольких месяцев до нескольких лет): никто не надеется на мгновенное чудесное излечение, однако работники этих служб стараются не вязнуть в отношениях, закрепляющих ситуацию поддержки и даже взаимной зависимости.
Итак, Гештальт может помочь социальному работнику в самых разных планах:
· лично ему самому, ибо именно на нем отзываются те проблемы, с которыми он оказывается рядом (страдания, болезни, психические расстройства, социальные трудности, безработица, смерть...), находясь в пространстве конфликтов и противоречий, в центре индивидуальных и коллективных проблем;
· в его работе, ибо основные принципы Гештальта соответствуют рамкам его деятельности;
· его клиентам, так как предлагаемые достаточно гибкие техники соответствуют потребностям и возможностям клиентов, находящихся в самых разных ситуациях.
Значит ли это, что социальный работник, сам того не ведая, является Гештальт-терапевтом? Лично я не стал бы так говорить, однако несколько конкретных примеров применения Гештальта в повседневном контексте общественно-воспитательной работы четко указывают на совместимость этих двух подходов.
Я выбрал несколько примеров тех простых и спонтанных терапевтических интервенций, которые в большинстве своем разворачиваются на обычном рабочем месте вне всякой особой подготовки или специфической обстановки. Ведь для некоторых социальных работников, обучающихся Гештальту, речь идет не о смене профессии (например, стать психотерапевтом), а о приобретении дополнительных знаний с целью лучшего выполнения своей работы.
Письмо от отчима
Пятнадцатилетний Лоран недавно получил очень жесткое письмо от своего отчима, отставного военного. Отчим заканчивает свое письмо так: «Я узнал, что ты снова впутался в кражу!.. Впредь чтоб ноги твоей больше не было в моем доме! А если ты когда-нибудь вернешься, то я прижму твои грязные воровские пальцы в двери, как я уже однажды это делал... но на этот раз я пойду до конца, чтобы ты больше никогда не смог ими пользоваться...»
Лоран растянулся на кровати, лицом вниз, сжав кулаки. Он рыдает и кричит:
— Сволочь, я ему покажу!.. Ведь это не его дом! Какого черта он туда притащился, нечего ему портить жизнь моей матери... Это мой дом! И я вернусь к себе!
Лоран, во власти нервного приступа, плачет и кричит все громче и громче. Воспитатель пытается его успокоить:
— Да ну, брось! Твой отчим написал это в приступе гнева... Ничего у него не получится. Ничего он не сделает.
— Да что тебе известно! — говорит Лоран и начинает вопить еще сильнее. — Ты не знаешь моего папашу: это грязная скотина! Старый садист! Он только ждет случая: когда-нибудь он меня убьет!..
Чем больше воспитатель пытается успокоить его, тем больше Лоран нервничает, чувствуя себя одиноким и непонятым. К нему подходит воспитательница, работающая в Гештальте, и предлагает ему вести себя противоположным образом:
— Плачь сколько ты хочешь, Лоран! Ты имеешь полное право быть грустным и раздраженным. А если у тебя есть гнев, то кричи... ты даже можешь ударить!
Теперь Лоран начинает вопить во всю мочь и как попало колотить свою подушку.
— Он сильнее меня, этот мерзавец! Но я убью его!.. Я вернусь к себе и буду защищать мою мать!.. Сволочь! Вот тебе! На, получай по роже!...
Воспитательница побуждает его кричать, проявлять свои чувства всем телом и голосом. Через несколько минут он успокаивается, глубоко вздыхает, а затем долго рассказывает о матери, отчиме, бурном прошлом и личных планах по скорейшему обретению автономии.
В этом примере была использована обычная техника усиления ощущений, что ведет к проявлению эмоции. Эта техника позволяет избежать преждевременного обрыва цикла и сопровождать подростка в приступе гнева, исследуя это чувство, а не подавляя его.
Два лица клоуна
«Давиду одиннадцать лет. С двух лет он живет у приемных родителей и продолжает вытворять глупости: он бьет кафельные плитки, прокалывает шины, ворует кур, поджигает колосья в полях и т. д. И он полностью отрицает все свои проступки. Его приводят на консультацию. Он сидит не разжимая рта, с насмешливой улыбкой на губах... И я в тишине рассматриваю его лицо, а затем вслух говорю о его диссимметрии. Левая сторона очень отличается от правой: большая ноздря, на губе какая-то точка... Давид улыбается:
— Да я это знаю... а еще у меня родинка на щеке! Тогда я ему предлагаю нарисовать себя. Он рисует всего себя, воспроизводя на рисунке диссимметрию своего лица, сам удивляясь, заметив, что он перенес ее на все свое тело. Он заявляет:
— А левая сторона не двигается, она некрасивая, она не может ни ходить, ни шевелить рукой... Правая сторона намного живее, она может двигаться, выходить на улицу, играть...
И на самом деле, Давид начинает «жить», только выходя за стены дома. У своих приемных родителей он не смеет пошевелиться — так же, как его левая половинка. Я ему советую снова составить при помощи ножниц, клея, цветных карандашей более гармоничное тело, в котором было бы больше единства... На своем автопортрете он изобразил себя с высунутым языком.
— Он — клоун,— объясняет Давид,— и он показывает мне язык.
И в самом деле, настоящий Давид словно скрыт за маской клоуна, он как будто отрицает реальность, отказываясь признаться в своих глупостях. На последующих сеансах мы будем работать с этим клоуном, а потом с совсем противоположным ему персонажем («грустной старой дамой»), а затем с персонажем, представляющим «не клоуна и не грустного человека». Он нарисует каждую из этих разных своих частей, заставит их говорить, играть... а затем прокомментирует свое собственное повседневное поведение» Van-Damme P. Gestait et psychotherapie de groupe d'enfant. Paris EPG juin 1985.
Этот отрывок иллюстрирует работу по интеграции противоположных или взаимодополняющих полярностей, которая велась с использованием креативных средств и драматического проигрывания.
Гештальт в Центре материнства
(автор — Шанталь Саватье-Маскелье) Отрывки из дипломной работы на получение сертификата гештальт-практика в Парижской школе Гештальта.
В заключение серии иллюстраций применения Гештальта в специализированной воспитательной работе — рассказ психолога, практикующего в приюте — Центре материнства.
«В течение тех трех лет, что работаю психологом в Центре материнства, я практикую Гештальт, индивидуально и в группах, с женщинами, живущими в этом учреждении. В центре нашли приют около двадцати испытывающих трудности матерей с одним или несколькими детьми. Эти женщины, беременные матери трехлетних детей,— живут здесь в среднем от полугода до года. Большинство из них — выходцы из материально, культурно или социально неблагоприятных семей. Их прошлый опыт — это серия разрывов и расставаний. Появление ребенка, часто непредусмотренное, дает им надежду на новую жизнь. И все-таки, несмотря на свое желание, они часто повторяют со своими детьми то, что делали с ними их матери. Кстати, женщины из Центра материнства эксплицитно не просят о терапевтической помощи: они воспринимают свой приход в этот центр как пребывание в еще одном воспитательном заведении. Можно ли в таком учреждении, как наше, сломать этот замкнутый круг? Как уйти от этого механизма неизбежного повторения разрывов и расставаний? Может ли Гештальт помочь этим матерям найти другой выход? Эта психотелесная терапия — дочь психоанализа и родственница феноменологического и экзистенциального подходов — чрезвычайно адекватна данному этапу жизни женщин-матерей или тех, кто скоро ими станет. Реабилитируя телесный и эмоциональный опыт, Гештальт тем самым значительно расширяет поле деятельности терапевта. И это тем более справедливо, что я обращаюсь к людям, которые плохо или совсем не справляются с вербальным языком, к людям, у которых способность к символизации и воображению ограничена. Даже если во время сеанса ничего не произносится, то все равно что-то происходит, и внимательное наблюдение за телесными проявлениями (позы, мимика, эмоции) дает материал, достаточный для осознавания или для того, чтобы можно было начать работу. Например, Мари-Клер входит в мой кабинет, заявляя: «Мне не хочется говорить». Сказав это, она садится, ставит локти на стол, а руками закрывает глаза и лицо. Достаточно моего замечания: «Тебе еще не хочется ни смотреть на меня, ни видеть, что я смотрю на тебя?», чтобы она ответила: «Мне стыдно», и, после долгого периода замкнутости, сама завязывает долгий глубоко личный разговор, ясно выражая свой актуальный запрос. Гештальт, ставя акцент на то, что происходит здесь и теперь, оказывается чрезвычайно подходящим видом терапии для неорганизованных людей, для тех, кому сложно строить планы, увидеть себя в будущем. Общество требует от этих матерей подготовки к вступлению в профессиональную жизнь, подводит их к необходимости строить планы, строить будущее их детей. Руководящий состав Центра материнства стремится помочь им найти себя, разобраться в своих женских и материнских желаниях. На сеансе Гештальта единственная необходимая вещь — это быть здесь, внимательно прислушиваясь к самому себе, к своим ощущениям, к тому, что происходит внутри себя. Человек не ощущает себя обязанным немедленно касаться тягостных воспоминаний тяжелого детства, которые он изо всех сил старается забыть. Прошлое всплывает постепенно, из возникающей актуальной ситуации. Специфика Гештальт-подхода в том и состоит, что ситуации из прошлого или из будущего проживаются сейчас. Это ведет к ощущению спокойствия и защищенности.
Гештальт развивает в человеке ощущение себя как некоего единства и чувство своей самоценности. Он с уважением относится к тому, как развивался человек, и к его сопротивлениям, что особенно важно для категории лиц со сниженным социальным статусом и маргиналов. Эта терапия способствует проявлению внешне противоречивых элементов: «Я люблю моего ребенка, но когда он начинает меня раздражать, я его бью и при этом боюсь сделать ему больно» или «Я не люблю моих детей, но я не хочу от них уходить». Женщина видит, что ее слушают и принимают... даже если она отвергает своего ребенка. Игра и проживание этих противоречивых чувств посредством разных техник (игра, усиление, монодрама, психодрама, перемена ролей, самовыражение при помощи рисунка, письма...) позволяют глубоко их исследовать и интегрировать. Проведение символического проигрывания во время сеанса иногда позволяет избежать переходов к действию, ведущих к катастрофам в реальной жизни. Моя включенность как терапевта также играет благоприятную роль: я не выказываю себя нейтральной и не отделяюсь от клиента своим знанием, а вступаю в прямые и непосредственные отношения с обратившимся ко мне человеком. Поэтому встреча проходит как возникшее между нами внутреннее взаимодействие. Некоторые из этих женщин уже бывали в разных учреждениях, в том числе и в психиатрических больницах, и они с большим недоверием относятся ко всем, кто работает в психологии и психиатрии. Они опасаются, что их снова будут допрашивать, осуждать, «разбирать». Заглянуть в мой кабинет — для них уже очень важный шаг. Я об этом все время помню и при всякой возможности стараюсь их подбодрить и похвалить. Я вспоминаю о Надин, с которой мы провели немало времени перед зеркалом, стараясь разделить то, что она сама думала о своей внешности, и то, что об этом говорили другие. Потом я решилась сказать ей, что считаю ее красивой. В идеале каждый сеанс образует что-то целостное, то, что ведет к завершению какого-то незакрытого Гештальта; цикл удовлетворения потребности (который Гештальт анализирует в несколько классических этапов) чаще всего завершается. Если же он оказывается прерванным, то работа может быть направлена на то, чтобы посмотреть, как и где он блокируется. Единичная встреча совсем не обязывает к их продолжению. И это придает большую гибкость такой форме терапии: женщина может прийти один раз, решить актуальный вопрос и больше не возвращаться, зная, что в крайнем случае она может прийти снова. Предварительная договоренность о времени встречи не обязательна, хотя она предпочтительна для тех, кто ощущает в этом потребность. Такая гибкость облегчает доступ к краткосрочной психотерапии для тех, кто приходит сюда ненадолго, для маргиналов, которые по-иному не смогли бы сделать этот шаг. На деле я провожу обязательную встречу с каждой вновь поступившей в центр женщиной. Треть из них я больше не увижу. Примерно еще одна треть будет приходить нерегулярно, от раза к разу. Примерно еще одна треть начнет регулярную работу — индивидуально или в группе (иногда — обе одновременно) — из расчета один сеанс в неделю или один сеанс в две недели. Учитывая специфику Центра материнства, особое внимание я уделяю подготовке к рождению ребенка и отношениям мать-дитя. Разрыв между воображаемым ребенком, о котором фантазирует всякая женщина, и реальным ребенком во плоти часто бывает очень заметным: переживается различие между тем ребенком, которого я хотела, и тем, который здесь со мной; или тем, которого я хотела бы в своих мечтах, и тем, который здесь со мной. В качестве иллюстрации я выбрала пример работы в группе. Если я собираю их всех вместе, то обычно предлагаю использовать какой-нибудь прием, облегчающий вступление в работу и самовыражение (вербальные ассоциации, рисунок, сочинительство, образы, ролевые игры, проигрывание разнообразных ситуаций...). Предложенное в тот день упражнение состоит в следующем: вырезать из клейкой цветной бумаги три фигуры; одну для себя, одну для своего ребенка, одну для своей матери, и представить в виде коллажа их положение друг относительно друга: 1-е изображение—до рождения', 2-е изображение — после рождения ребенка. Вот коллаж Жанны:
На первом изображении мы находим три концентрические фигуры: Жанна включает своего ребенка в себя, а сама остается включенной в свою мать (она родила недавно — всего неделю назад). На втором изображении ребенок перекрывается с ней самой, она все еще остается внутри своей матери. Только ее ребенок пробивает брешь в материнской фигуре. Комментируя свое произведение, Жанна очень осознанно относится к появлению своего ребенка: «Теперь он — отдельный, он — сам по себе...», но она совершенно не осознает свое собственное слияние со своей матерью (скончавшейся примерно год назад). Терапевт: — «А сама ты вышла из своей матери?» Жанна (с удивлением показывая на свое собственное место на рисунке): — «Нет! Я сама все еще внутри своей матери». Она размышляет... Замечание терапевта вызвало у нее инсайт: — «Рождение твоего ребенка привело его к выходу из его собственной матери, но чем это было для тебя?» — «Моя мать была авторитарной. Я не могла от нее отойти, она контролировала все. Я была старшей дочерью. Она и моим отцом командовала...» — «Посмотри на свой второй рисунок. Какое у тебя есть средство, чтобы уйти от матери?» — «Конечно же, ребенок! Моя мать больше не окружает меня там, где есть ребенок. Я могла уйти от нее, только родив своего ребенка. Именно для этого я и вышла замуж...» Это осознавание позволит начать другую работу—над тем, какова связь между смертью ее матери и зачатием ребенка, которое произошло в разгар нервной депрессии, последовавшей за кончиной ее матери».
Гештальт в психиатрической клинике
Вот уже несколько лет как мы проводим постоянный обучающий курс для специализированного персонала (медсестер, сиделок, психологов, социальных работников) нескольких государственных психиатрических больниц, а около 20% гештальтистов, обученных нами в Парижской школе Гешталыпа, работают в области психиатрии (в качестве среднего медицинского персонала, психологов и психиатров).
Некоторые из этих выпускников ведут не только индивидуальную терапию, но и регулярные терапевтические группы с госпитализированными или находящимися под наблюдением больными.
На самом деле, в нашей работе с этой особой группой клиентов нет никаких фундаментальных отличий: в конце концов, используются одна и та же теория, одни и те же методы и техники, и только в первом случае наше поведение становится более «директивным», что имеет значение для создания необходимой безопасности.
Мы бесстрашно сопровождаем больного в его страхах, бреде и галлюцинациях: мы их дедрамитизируем, проходя вместе через это пресловутое минное поле. Мы даже охотно предлагаем амплифицировить самые разнообразные ощущения: гнев, тревогу, боль при условии общего климата глубокой защищенности и безопасной обстановки. Мы без колебаний просим клиента «сыграть свое безумие» и даже представить его в карикатурном виде. Таким образом, последовательно через изображение, рассказ или разговор с безумием происходит его экзорсизация и «приручение», а не подавление и сокрытие.
С психотиками мы часто в челночном режиме перемещаемся от воображаемой ситуации к реальным, существующим в данный момент отношениям с одним или несколькими терапевтами или участниками группы.
Мы много работаем с границами — телесными и социальными (запреты и, в частности, запрет на резкий, импульсивный переход к действию), стараясь точнее определить, а затем, не разрушая, расширить существующие территории и пределы. С этой целью мы добиваемся от клиента четкого понимания того, где и когда (в действительности) происходит работа, и приступаем к эксплицитному поиску той правильной дистанции, которая соответствует клиенту в данный момент времени, внимательно исследуя при этом различные взаимные положения тел: в неподвижности — лицом к лицу, плечом к плечу, в движении или в осторожном контакте, оставляя при этом максимум инициативы психотику, живущему в тревоге перед нарушением границ его защитного кокона.
В нашем личном стиле Гештальта телесная работа всегда занимает большое место: мы обращаем внимание клиентов на напряжения, блокировки, зажатые движения, амплитуду жестов и дыхания; мы много работаем с голосом, стараясь оживить его, сделать более выразительным, наполненным; мы предлагаем сенсорные упражнения для «укоренения» в земле (grounding), для улучшения устойчивости, ориентации, упражнения по срастанию «разрубленного на куски тела» или по «приручению» контакта (в парах или малых группах) часто с использованием музыкального фона, создающего дополнительный ориентир в работе.
Мы периодически работаем над возвращением клиента к самому себе, чтобы избавить его от разбрасывания при одновременном движении по нескольким путям, и при каждой возможности подталкиваем его сделать выбор.
Мы допускаем регрессию (в обстановке теплоты и защищенности) и даже агрессию (в недраматичном и безопасном климате).
Итак, мы всего лишь используем традиционные техники Гештальт-терапии, но делаем это в безопасном климате специфических взаимоотношений.
Меня поражает, что те психоаналитики, которые интересовались лечением психоза (Федерн, Нахт, Ракамье, Сирлз или Гизела Панков) интуитивно пришли к основам гештальтистского воззрения. Напомним, что Фрейд до своих последних дней продолжал утверждать, что психоанализ неприменим к психотикам, так как он считал, что эти больные неспособны к переносу. Известно, что его последователи полностью пересмотрели это положение, значительно адаптировав к работе с психотиками всю терапевтическую стратегию и техники. Отсылаю читателя к обширной современной литературе на эту тему, сам же приведу крупную выдержку из работы психоаналитика П. К. Ракамье:
«Позиция Фрейда в отношении психоза, возможно, определялась тем отвращением, которое он испытывал при прямом контакте с психотиком («Я не выношу, когда меня целый день разглядывают»), и его отказом от активных действий в отношении последнего («Я никогда не играл ролей»). [...] Занимаясь лечением психотика, аналитики замечают не только то, что анализ ухудшает состояние их пациента, но и то, что противоположные анализу процедуры, которые они применяют по своей интуиции, улучшают это состояние. [...] Реальность подвела большинство практикующих специалистов к необходимости адаптации аналитической техники, [...]
Психотику как раз не хватает [...] способности ощутить аналитика средоточием своих фантазмов и одновременно тем же самым, но действительным, реальным человеком. В этих условиях чисто аналитическая нейтральность становится бесполезной и даже пагубной. Аналитик, наоборот, должен предоставить пациенту живую и благожелательную реальность, такую реальность, которую он смог бы «потрогать пальцем»: некую живую данность. Итак, он этого достигнет, если сам не будет закрываться. А чтобы не закрываться, необходимо оставаться открытым. И прежде всего открытым для того, чтобы смотреть: положение лицом к лицу чаще всего оказывается самым необходимым. [...] Аналитик не скрывает того, кто он такой, что он из себя представляет, что он чувствует. [...] Итак, аналитической добродетелью, которой обычно считалось Отсутствие, теперь становится Присутствие.
[,..] Он признает свои ошибки и свои слабости, объясняет, почему он опоздал, извиняется, если он проявил недостаток внимания. [...] Ведь искренность представляется одним из самых естественных и основных требований в аналитической психотерапии психозов. [...] Аналитик проявляет участие как человек и как личность: хочет он того или нет, но он заботится о другой человеческой душе. {...] Аналитик становится более активным и теплым. Хотя ему и приходится жестко держать границы... Во время сеансов аналитик почти всегда приходит к отказу от необходимости сохранения выжидательного молчания, как и от условия жесткого соблюдения расписания времени; бывает так, что он даже начинает отвечать на поставленные вопросы [...].
Психотерапевтичное поведение подобно материнскому отношению. На более высоком уровне оно подобно отношению отцовской поддержки. Хороший отец защищает. Он защищает одновременно от внешнего мира и защищает человека от него самого.
Важно понять, что в период материнского отношения пациент вовсе не призван повторно проживать события из своего прошлого опыта; для него важен сам актуальный опыт такого отношения. [...] Это ни в коем случае не отношения переноса. В действительности такой психотик переживает актуальную для него вневременную ситуацию» Racamier P. С. Psychotherapie psychanalytique des psychose.— La psychanalyse d'aujourd'hui (Под редакцией S. Nacht.) Paris, PUF, 1967.
Мне остается только добавить, что Гештальт-терапевты уже давно используют в работе с невротиками те приемы, которые психоаналитики недавно предложили для работы с психотиками. Возможно, им так или иначе близки взгляды школы Мелани Кляйн, считающей, что невроз опирается на психотическое ядро и что, следовательно, и для одного и для другого будет оправданным использование одних и тех же терапевтических подходов.
Гештальт-подход в подготовке руководителей предприятий
(Автор — Гонзаг Маскелье) (Выпускник Парижской школы Гештолыпа, действительный член Французского общество Гештальта).
«Мы собрались вместе на четыре дня в одной из современных гостиниц невдалеке от Парижа. Название этого семинара «Разрешение конфликтов», а в качестве подхода предложен Гештальт. Все двенадцать стажеров работают на одном и том же предприятии, но в разных его отделах. Это значит, что они впитали в себя одну и ту же культуру, одни и те же традиции, а кроме того, знают друг друга по крайней мере в лицо. Я особенно настаиваю на соблюдении тайны:
«То, что говорится здесь, не должно выходить за пределы группы». После периода знакомства и раскачки я предлагаю им выполнить работу по созданию мандалы: «Возьмем по большому листу бумаги и начертим на нем круг, изображающий собственное профессиональное окружение. Выберем четыре цвета и каждому из них придадим какое-то символическое значение. А затем нарисуем, как придется, совершенно не заботясь об эстетике, основные персонажи своей профессиональной жизни и создавшиеся у вас с ними отношения».
По окончании работы каждый дает своей мандале название и краткое описание, а затем вывешивает свой рисунок, который будет служить путеводной нитью всего семинара.
После перерыва мы посещаем выставку и каждый представляет остальным экскурсантам свою профессиональную деятельность при помощи своего творения, после чего я предлагаю очертить ту часть рисунка, которая представляется источником конфликта (как заявлено в названии семинара), а если реальных или потенциальных затруднений не существует, то элемент, который хотелось бы лучше понять.
Отталкиваясь от выбранного и очерченного участка, мы выполняем работу, позволяющую разобраться, прояснить или присвоить себе какое-то из этих отношений. Понять это поможет один конкретный пример. В качестве пространства конфликта Жак — бухгалтер по профессии — без колебаний вычертил фигуру, которая мне представляется «асимметричной гантелей», она занимает половину его рисунка:
внизу — большая цветная масса, наверху справа — что-то вроде тусклого бесформенного облака. Эти два элемента связаны между собой двумя параллельными заштрихованными линиями.
Себя Жак идентифицирует с цветной массой, «щепетильный человек с непростым характером», а в виде облака он представляет Моник — свою секретаршу.
Жак: — Она без запаха и без вкуса.
Я: — Ты можешь встать на место Моник и выразить то, что она думает о Жаке?
Жак (играя Моник): — Он никогда не бывает доволен, я его не понимаю.
Мы несколько раз исследуем обе роли, но ничего определенного не возникает.
Я: — А эти штрихи?
Жак (колеблясь): — Я как-то не задумывался, но теперь мне кажется, что это — лестница, по которой мне нужно подняться, чтобы прийти к ней.
Когда Жак произносил слово «лестница», то его голос стал более твердым, почти агрессивным. Так может, это и есть искомая дорожка?
Я: — Ты мог бы заставить заговорить лестницу? Объяснить, как она вас связывает?
Еще только начало семинара, и группа не привыкла переходить в область воображаемого. Я поторопился! Все смотрят на меня, широко открыв глаза: «заставить заговорить лестницу?»... Эти психологи все с ума посходили! Все стажеры тут же приходят в себя и начинают задавать бесконечные «почему»... Я делаю задний ход:
— Попытайся просто описать лестницу так, чтобы мы смогли лучше понять, где и как ты работаешь.
Жак говорит, что она «крутая и утомительная». И вот так мы начинаем ходить по кругу...
Но ведь я определенно услышал гнев в его голосе! Куда же он исчез? Я чувствую, как мне самому не хватает дыхания на этой лестнице: у меня возникает интуитивное ощущение, что «что-то происходит». Я чувствую, что меня заинтриговал этот бухгалтер, чья секретарша находится этажом выше. И я вынимаю последнюю карту:
— Но я вижу, что у тебя на рисунке одна ступень темнее, чем все остальные... Его лицо каменеет.
— Это, конечно же, ксерокс! Он стоит на лестнице. Так вот в чем дело! Нам удалось ухватить нить его эмоции, которая, проявившись в слабом дрожании голоса, очень быстро перерастет в откровенный гнев. Жак ненавидит этот инструмент, «который подглядывает, который глуп как попугай и болтлив как консьержка». Я прошу его поочередно воплотить три роли: Жака, Моник, машину. Он уже достаточно разогрелся и без труда соглашается стать фотокопировальным аппаратом. Он хихикает, смотрит с презрением на стул, символизирующий Жака, и строит глазки стулу — Моник. Очень скоро проявляется, какое положение занимает ксерокс: это инструмент борьбы за власть между Жаком и его секретарем. Эта машина не принадлежит ни тому и ни другому. Она посередине, на лестнице!
— Если я составляю служебное письмо, то Моник забывает его распространить или сокращает количество его экземпляров. Но ужасней всего (и здесь Жак начинает говорить плаксивым голосом), что она делает для себя вторую копию всех документов, которые я получаю.
Я прошу его усилить свой ужас, почувствовать, что происходит с телом: ему холодно, в горле — комок, он начинает понимать:
— Если я уже не единственный держатель информации, то коллегам больше не нужно проходить через мой кабинет.
Жак таким образом обнаружил, что ему трижды ненавистна эта машина: она мало чем может поднять его престиж, так как служебные приказы распространяются плохо; она способствует бесконтрольной утечке информации, подрывая этим его желание быть единственным держателем информации; она отдаляет его от человеческих контактов.
Жак взволнован этим открытием, словно курица, увидевшая, что из снесенного ею яйца вылупливается утенок. Но ведь он мало что решит, поставив ксерокс в свой кабинет. На сегодня я предлагаю ему остановиться, и мы продолжаем с другими рисунками.
На другой день одно из упражений помогает мне объяснить типы «сопротивлений», которые рассматривает Гештальт, и, в частности, дефлексию: «Я пинаю ногой консервную банку вместо того, чтобы выразить мою агрессию на кого-то».
Краем глаза я вижу, что у Жака начинается возбуждение: он осознает, что его «антиксероксная» враждебность — всего лишь символ соперничества между его секретарем и им самим; он просит поработать с этим конфликтом. Тогда я возвращаю его к рисунку, задав ему вопрос: — А сегодня у тебя есть желание изменить, дополнить его? Жак тут же указывает, что он забыл «других». Его предприятие — это не «Моник, лестница и я», а скорее «отдел бухгалтерского учета и другие».
За три минуты он крупными штрихами фломастера устанавливает связи, открывает мостики, рисует дирекцию, клиентов и т. д.
Его язык меняется, и он впервые говорит «мы».
Я: — Мы? Кто это «мы»?
Жак: — Как кто?! Секретарь и я!
Я: — Смотри-ка! Надо же!
Мало-помалу он начинает осознавать, что информация не представляет из себя некоторую ограниченную величину, пирог, который уменьшается по мере того, как я его делю. Наоборот, чем больше оборотов она совершает, тем богаче она становится: чем больше я даю, тем больше получаю. Между Жаком и Моник возможна синергия... и может быть, ксерокс— это скорее союзник, чем враг.
Отдел бухгалтерского учета — не обязательно что-то мрачное, далекое и таинственное. Он может быть центром, в котором пересекается информация о клиентах, поставщиках, персонале.
В последний день, когда для подведения итогов я предлагаю каждому сыграть то, что оказалось для него самым важным, Жак с большим юмором представляет пантомиму, изображающую свадебную церемонию, когда он женится на своем секретаре, «чтобы урегулировать ситуацию»... потому что у них уже есть славный младенец, и знаете кто? Ксерокс, которого окрестили Счастливчик Лучано, так как копирует он так быстро, что даже тени от копии не успевает появиться».
С предыдущим рассказом перекликаются следующие размышления другого коллеги гештальтиста — Даниэля Грожана, который