Но в любви Он искал меня - Патриция Бредли

Я никогда не забуду маленькую девочку, которая бегала в больших сапогах по сцене в Далласе, штат Техас. И не забуду ее мать, необычайно красивую молодую женщину с выговором, характерным для Западной Виргинии, которая горела возбуждением оттого, что она рождена свыше и исполнена Святым Духом. Пэт Бредли родилась и выросла в Кенове, штат Южная Виргиния. В возрасте пятнадцати лет она ушла из дома со своим мужем. Спустя три года родилась дочь Джина. Прошло тринадцать лет, и обстоятельства стали такими плохими, что она в конце концов обратилась к Господу.

Приглушенный гул машин, доносившийся в тот вечер в слабо освещенную католическую церковь, создавал фон моим отчаянным всхлипываниям, которые эхом отдавались в пустом зале. Было уже близко к полуночи, а я стояла на коленях у алтаря два часа и плакала. Моя восьмилетняя дочка Джина тихонько сидела на первой скамье.

Я танцевала с обнаженной грудью в ночном клубе в Далласе. Я была разведена, и осталась в одиночестве и отчаянии. Я работала в стриптизе в таких клубах, как "Маленький Египет" и "Спадающая одежда" в злачном районе города. Мой бывший муж был во власти наркотиков и алкоголя. Три раза он избивал меня так сильно, что мне приходилось ложиться в госпиталь. В последний раз потребовалась пластическая хирургия, чтобы восстановить мой нос и скулы.

Некоторые думают, что жизнь танцовщицы из стриптиза полна удовольствий. Я знаю лучше. Я была одинока, ко мне приставали мужчины, ожидая, что за деньги я пойду на все виды половых извращений. И, в конце концов, я сломалась от этого напряжения, и весь мой мир разрушился.

Я знала, что дома, в Западной Виргинии мои родные, особенно мать, молились за меня. Меня воспитали в евангелической церкви, и ребенком я ходила в воскресную школу. Но когда я вышла замуж в пятнадцать лет, я повернулась спиной к Богу и очертя голову стала погружаться в ад на земле. Вначале это был мир алкоголя и наркотиков. Затем, когда мы переехали в Даллас из Окленда, я начала выступать в стриптизе. Наш брак распался. Один из моих друзей предложил убить моего мужа, и я подговаривала его сделать это. Но мой муж узнал об этом и нанял киллеров, чтобы убить Джину и меня. Мы сбежали, спасая свою жизнь.

Мы поселились в маленькой квартирке, и я стала работать официанткой в немецком ресторане. Моя жизнь рассыпалась на куски, и я начала читать Библию, надеясь, что Бог сможет вмешаться и спасти меня. Мой босс, другие танцовщицы и мои друзья - все они думали, что я сошла с ума. Они не понимали. Все, что они могли видеть, - это молодую разведенную женщину с красивым лицом и сексуальным телом. Они не могли заглянуть в мое сердце - там были муки, чувство вины и страшная жажда быть чем-то большим, чем объект для разглядывания.

"Поборитесь с живой голой девушкой", - было написано у входа в один клуб в Далласе, словно девушка была животным, вроде медведя на цепи. В некоторых клубах танцовщиц с обнаженной грудью сажали в клетки и подвешивали в зале, где они извивались и крутились под оглушающий рев разъедающей душу рок-музыки. О Боже, неужели они не знали, что мы - творения Божьи, созданные по Его образу и жаждущие быть личностью, а не объектом похоти или животным?

Одним поздним декабрьским вечером я сидела в своей крошечной квартирке, плача и пытаясь читать Библию. Я взяла Джину за руку, и мы вышли на улицу. Мы бродили по темным улицам Далласа, пока я не увидела церковь. Я знала, что там найду Бога.

Оставалось всего несколько дней до Рождества, и многие магазины были еще открыты. Но единственной церковью, открытой в столь поздний час - в 10 вечера, - оказалась огромная римско-католическая церковь. Она была в стороне от дороги, темная и окутанная зловещими тенями. Маленький огонек горел над дверью в зал, и мы осторожно поднялись по ступенькам и проскользнули внутрь.

Джина прижалась к моей руке, когда мы шли по едва освещенному проходу. По бокам стояли статуи с холодным застывшим воском у их ног. Из боковой комнаты вышел священник в сутане и тихо подошел ко мне.

"Я протестантка, - сказала я дрожащим голосом, - но мне надо помолиться".

Он посмотрел на Джину, которая вскарабкалась на первую скамью и сидела, испуганная, сжав ручонки на коленях. Он взглянул на меня, поняв по моей одежде и макияжу что я за девушка. Он кивнул, указал рукой на алтарь и исчез за дверью. Я упала у алтаря, и мои всхлипывания эхом отдавались в мертвой тишине пустого зала.

Я забыла, как нужно молиться. Я могла вспомнить первые несколько слов из детских молитв: "Вот я ложусь спать" и "Бог велик, Бог благ". Но все остальное стерлось из моей памяти, изгладилось за годы бунтарства. Все, что я могла, - это конвульсивно всхлипывать и взывать к Богу, прося Его помочь мне. Я не осознавала, что это и есть молитва в ее самой чистой форме. "Я не хочу быть такой, какая я есть, - плакала я, - я хочу быть чистой. Я хочу быть светлой. Пожалуйста, Боже, пожалуйста".

Была уже почти полночь, когда я, наконец, успокоилась. Истощенная, с высохшими слезами на глазах, я склонила голову на помост у алтаря. Статуи с молчащими устами, невидящими глазами и каменными сердцами окружали меня. Но Он услышал.

Постепенно я стала осознавать, что в зале появился свет. Это был мягкий и тихий свет, наполняющий все уголки. Откуда он исходил? Горели только лампочки позади стола для причастия. Но был еще один источник света, тот, который я не могла увидеть. Однако я могла его ощутить. Это было словно тепло и покой. Казалось, он проникал в меня, принося свое просветление в самые темные уголки моего сердца, изгоняя тьму. Как крошечный ребенок, что вылезает из кроватки посреди ночи и сворачивается калачиком между отцом и матерью, я чувствовала себя в безопасности и в любви. Все мои страхи улетучились. Мое прошлое больше не давило на меня, заставляя меня спотыкаться, пытаться спрятаться. Вся грязь, стыд и вина - все это ушло, покрытое океаном любви и покоя. Я была свободна.

Я почти ничего не знала о духовных вещах, но я знала, что я взывала к Богу и Он ответил мне. "Господи, - прошептала я, - у меня нет сына, чтобы дать его тебе, как Ты отдал Своего Сына мне. Но я отдаю Тебе мою маленькую девочку, более дорогую для меня, чем моя собственная жизнь. Используй ее для Твоей славы". Мне предстояло забыть эту молитву в последующие месяцы, но Бог помнил ее.

Когда мы вернулись из церкви, рождественские огоньки все еще мигали на улицах. Декабрьский ветер обжигал лицо. Джина все так же крепко сжимала мою руку, глядя мне в глаза, удивляясь тому, что она увидела там, в церкви. Но я не была прежней. Я словно была рождена в первый раз.

В моей памяти пронеслись слова старого деревенского гимна, который я слышала в маминой церкви в Западной Виргинии.

Упрямый и глупый, я часто блуждал,

Но в Своей любви Он все же нашел меня,

И нежно положил меня на Свои плечи,

И, радуясь, принес домой.

Следующим вечером в то же самое время мы вернулись в церковь. Как и раньше, церковь была пуста. На сей раз не было даже священника, чтобы поприветствовать нас. Мы с Джиной сели на первую скамью.

Но что-то изменилось, что-то было плохим. Покой прошлой ночи исчез, сменился неким чувством дурного предчувствия. Я ощутила озноб и непроизвольно стала дрожать. Джина прижалась ко мне, словно она почувствовала ту же зловещую угрозу. Ее короткие темные волосы обрамляли испуганное детское личико.

"Не бойся, милая, - сказала я, пытаясь успокоить ее и себя. - Это - дом Божий".

Внезапно я услышала шум, словно открылась дверь ловушки. Он доносился откуда-то позади нас, со стороны прохода. Джина повернулась, чтобы посмотреть. Она протянула свои маленькие руки и обняла меня за шею, а ее глаза расширились от ужаса. "Мама!" - закричала она.

Я посмотрела назад. Там по проходу шли две гротескные фигуры. Призраки! Они шли, как марионетки, дергая руками и ногами, и при этом казалось, что они плывут.

"Мама!" - снова закричала Джина. Мы прыгнули и прижались к алтарю, прилепившись друг к другу.

У мужчины была внешность мексиканца, но его кожа выглядела бескровно-серой, а лицо - маской смерти. Женщина шла, дергаясь, рядом с ним. Ее бледные светлые волосы обрамляли бесцветные щеки. Их глаза, словно незрячие, смотрели прямо перед собой. Они были похожи на ходячие трупы.

Страх наполнил меня. Они подошли на расстояние вытянутой руки, и женщина все с тем же ничего не выражающим лицом протянула руку и коснулась плеча Джины. Затем они ушли. Я начала кричать. Держа Джину за руку, я бросилась по длинному темному проходу и выбежала на улицу.

Уже в квартире я снова стала кричать. Сосед позвонил друзьям, которые приехали и попытались успокоить меня.

"Я видела их! - кричала я. - Я видела их!" Одна из моих подруг позвонила в полицию. Я пыталась рассказать полицейским, что я видела, но, как и мои друзья, они лишь переглядывались и качали головами. Нас с Джиной посадили в полицейскую машину и отвезли в госпиталь.

"Ей мерещатся видения, - сказал сестре психиатрического отделения один из полицейских. - Мы отвезем девочку в детское отделение на станции".

"Нет, - взмолилась я. - Вы можете запереть меня, но не Джину. Позвольте мне позвонить сестре. Она живет поблизости и работает в госпитале "Бейлор". Она позаботится о Джине".

Полицейские согласились, и моя сестра Фей заехала и забрала Джину. Меня заперли в психиатрической палате для наблюдения.

"О Боже, что происходит? - стонала я, когда они укладывали меня в постель и делали укол. - Вчера все было так чудесно. А сегодня вот это. Были ли это демоны? Почему они коснулись Джины?" Я погружалась в сон, тихонько всхлипывая, и мои вопросы повисли в воздухе. Я не знала тогда, что моя жизнь, связанная с алкоголем, наркотиками, сексом и грехом, открыла дорогу силе сатаны. Когда я пригласила Иисуса в свою жизнь прошлой ночью. Он выбросил всех демонов. Но они вернулись, чтобы коснуться Джины. Результаты прикосновения того создания привели к кошмару, настолько ужасному, что его невозможно описать.

Я пролежала в психиатрическом госпитале в Террелле, пригороде Далласа, шесть недель. Один психиатр сказал, что у меня нервный срыв. Другой сказал, что у меня галлюцинации. Я пыталась спорить, что я в своем уме, но они не верили мне. Напротив, они постоянно накачивали меня лекарствами.

Фей приводила Джину повидаться со мной каждую субботу. На третий визит, когда мы были одни. Джина прошептала: "Мама, эти двое людей встречают меня каждую пятницу после школы и идут со мной домой. Они говорят, что я умру. Я очень боюсь рассказать кому-нибудь о них. Меня тоже положат в госпиталь". В ее глазах застыло выражение страха преследования.

"Просто помолись Богу, милая, - заплакала я, прижав ее. - Он увидит, что с нами происходит".

Меня выписали из госпиталя в первую неделю февраля. Фей приехала, чтобы забрать меня. Холодный северный ветер дул с Техаса, температура опустилась ниже нуля. Сухой, колючий ветер мчался сквозь ветви, хлещущие по бокам автомобиля. Мы не двигались с парковочной площадки некоторое время, ожидая, когда прогреется машина.

"Как там Джина?" - наконец спросила я, вздрагивая. Мой нос все еще болел от холодного ветра.

Фей не ответила. Она просто сидела, глядя на руль. Я подумала, что она не слышала меня, и спросила снова, когда она подняла взгляд. На ее лице был написан страх.

"В чем дело?" - спросила я дрожащим голосом, вспоминая, что Джина не пришла навестить меня в последнюю субботу.

"Мы боялись говорить тебе, Пэт", - сказала Фей со слезами на глазах.

"О чем ты говоришь? Где Джина?" - Я схватила ее за руку, впившись пальцами в плащ.

"Две недели назад, в пятницу после обеда, когда она пришла домой после школы, у нее заболела левая лодыжка, - объяснила она. - Мы отвезли ее к доктору, думая, что это, возможно, растяжение связок, но врач ничего не обнаружил. Затем, в субботу утром, когда мои дети попытались поднять Джину с постели, чтобы посмотреть мультфильмы по телевизору, она не смогла встать. Все ее тело распухло и стало жестким, и она едва могла говорить. Мы отвезли ее в госпиталь "Вейлор"".

Я сидела, ошеломленная. Это был словно ужасный сон.

"Как она?" - наконец спросила я. Фей покачала головой. "Плохо. Ее перевели в другой госпиталь, и врачи все еще не знают, что это за болезнь. Но это серьезно, Пэт. Она очень больна".

Мы отправились прямо к детскому медицинскому центру, где выяснилось, что все обстоит гораздо хуже, чем описывала Фей. Джина лежала обнаженная на постели в изоляторе в детском отделении. Ее тело распухло, потеряло форму, суставы были такими жесткими, что она не могла двигаться. Голова была закинута назад, и мышцы на шее выступали, как веревки. Слюна сочилась из уголков рта, она стонала от боли. Рядом с ней была медсестра, проверБя трубки, по которым в ее руки вводилась бесцветная жидкость. Сестра сказала мне, что им дважды пришлось класть Джину в лед, чтобы сбить бешеную температуру.

Я наклонилась над дочерью. Она была в сознании, но не могла говорить. Ее глаза забегали, осматривая меня, моля о помощи и утешении, но я была слишком ошеломлена, чтобы помочь ей. Когда я смотрела на нее, ее глаза медленно закатились, и в глазницах остались одни белки.

Я была в ужасе. Медсестра только покачала головой. "Мы не можем одеть ее, потому что она кричит от боли, когда что-либо касается ее тела", - сказала она мне.

Затем она указала, как руки и ноги Джины начали подтягиваться к телу. "Это какая-то внешнгя сила, которую доктора не смогли определить, - сказала она. - Впрочем, они делают все возможное".

Я верила ей. Но я так же боялась, что никакая медицинская помощь не сможет исцелить Джину. Я могла понять, что ее боль все возрастает. Дни и ночи слились в один длинный кошмар. Днем я была с Фей, а ночи проводила у постели Джины.

В одну из таких долгих, одиноких ночей начались конвульсии. Маленькое тельце Джины начало изгибаться, скручиваемое чьей-то невидимой жестокой рукой. Ее глаза закатились, и она стала давиться.

Прибежала медсестра, посмотрела на это и вздохнула: "Она глотает свой язык!"

Схватив тряпку, она засунула пальцы глубоко в рот Джины и смогла открыть проход для воздуха, но дыхание Джины быстро участилось и стало неглубоким. Затем оно прекратилось.

Мы стояли и молча смотрели какую-то долю секунды. Тело Джины непроизвольно дергалось, как дергается змея или цыпленок после того, как голова отрублена. Но откуда-то из-за спины я услышала нежный голос, который сказал мягко: "Не бойся. Я здесь, с тобой".

Кто это сказал? Я повернулась и никого не увидела, но я почувствовала, как после этого страх ушел от меня. Немедленно тело Джины расслабилось. Медсестра стала делать искусственное дыхание изо рта в рот. Через несколько секунд Джина снова задышала. Вбежал доктор и начал давать Джине кислород. Сестра взяла меня за талию и выпроводила в холл. Я обернулась и посмотрела на маленькое создание на постели, когда врач вставлял трубки, выпавшие во время конвульсии. Я удивилась, как она смогла это пережить.

Однако Джина выжила. И более того, несколько раз она прекращала дышать, и доктора в конце концов сказали мне, что она получила неизлечимое повреждение мозга из-за нехватки кислорода.

К тому времени Джина потеряла контроль за естественными отправлениями организма. Нам пришлось менять ее пеленки и ухаживать за ней, словно она была младенцем. В первую неделю апреля Джина стала кричать от боли. Она не могла остановиться. Она кричала полторы недели, пока врачи не увеличили дозу наркотиков до такого уровня, чтобы контролировать боль. Они все еще не могли полностью определить, что у нее за болезнь.

И хотя у Джины была всего лишь благотворительная страховка, доктора и медсестры были очень добры и терпеливы к нам. Они принесли кровать в палату Джины, чтобы я могла поспать во время долгих ночных бдений. Однажды утром я заметила пряди волос на подушке Джины. Я нежно провела рукой по ее головке, и волосы остались в моих пальцах. Через несколько дней она осталась совершенно лысой. Затем на ее руках, ногах и спине стали расти черные волосы. Доктора сказали, что это вызвано гормональными изменениями.

Доктор Честер Финк, педиатр, специализирующийся в болезнях крови, попросил разрешение провести операцию на ногах Джины. Он хотел вскрыть ее бедра и провести биопсию ее мышц. Я дала согласие, и процедура прошла успешно: был определен диагноз - редкая болезнь крови под названием periarteritis nodosa.

Однажды вечером я взяла блокнот и села написать письмо матери, чтобы рассказать ей все о болезни Джины. Я знала, что она молилась за нас обеих. Это был блокнот Фей, который она использовала раньше, и я пролистывала страницы в поисках чистого листа для письма. Тут я наткнулась на запись, сделанную рукой Фей: "Пэт этого еще не знает, - было написано там, - но доктор вчера позвонил из госпиталя и сказал, что Джина не сможет жить. Он велел нам начать приготовления к ее похоронам".

Я сидела и смотрела на эти слова, словно я читала роман. Они казались нереальными. Но они были написаны рукой Фей. Я поняла, что наткнулась на неоконченное письмо моей матери.

Фей спала в другой комнате, я вбежала и разбудила ее. "Я должна знать, что происходит. Ты скрывала правду от меня, боясь, что у меня будет еще один приступ. Рассказывай мне все".

Фей положила свою руку на мою. "Извини, Пэт", - сказала она. Затем она призналась, что доктор сказал ей это. Надежды не было. Джина умирала.

Я отправилась в госпиталь, чтобы провести ночь там. На следующее утро, когда врачи делали обход, я прижала к стенке одну из докторов - молодую, женственную и очень красивую особу - и спросила ее, умрет ли Джина. Глядя мне прямо в глаза, она сказала: "Миссис Бредли, нет смысла обманывать самих себя. Джина не может выжить. Она слишком больна. Болезнь усугубляется. Самое большее, что ей осталось, - это шесть месяцев, а может и три. - Она продолжала смотреть мне прямо в глаза, только влага появилась в ее бледно-голубых глазах. - Мы ничего не можем сделать", - сказала она. Затем, пожав мою руку, она повернулась и вышла из палаты.

В июле доктора, наконец, отрегулировали кровяное давление Джины и уступили моим постоянным просьбам, разрешив забрать ее домой, хотя она принимала наркотики четырнадцать раз в день. Я перебралась в квартиру, благотворительный совет увеличил мое содержание, "Баптистский фонд милосердия Бакнера" помог мне с едой, а специальная медсестра приходила каждое утро из госпиталя, чтобы помочь с приемом лекарств и кормлением Джины. Я надеялась на эти шесть месяцев.

Пока она была в госпитале, я молилась за Джину и говорила с ней об Иисусе, но ее ум был так запутан, что я не была уверена, что она понимает. Когда она вернулась домой, я садилась у ее постели и снова говорила ей об Иисусе, Которого я встретила. Я знала, что у нее поврежден мозг, но решила, что Иисус умер за детей с замедленным развитием так же, как и за нормальных детей, а может и в большей степени за больных. Сатана мог убить ее тело, но Иисус мог спасти ее душу. Она поняла и попросила Иисуса войти в ее жизнь. Посреди печали это был радостный момент.

Однажды, когда Джина спала, я пролистала телефонный справочник и нашла название похоронной конторы в нашем районе. Директор сообщил мне расценки на бальзамирование, на гроб и на транспортировку тела в Западную Виргинию для похорон. Затем я позвонила своему отцу и попросила его найти место для могилы, а также договориться с местным похоронным бюро в Кенове. Затем папа спросил меня, нельзя ли привезти Джину домой прежде, чем она умрет. Он тоже умирал от рака. Он хотел увидеть нас в последний раз.

Я хотела привезти Джину к нему, хотя и знала, что это будет суровое испытание. Я поговорила с представителями авиакомпании и с докторами. В госпитале "Скоттиш Райт" в Далласе меня снабдили инвалидной коляской, а также выделили работников, чтобы они помогли в аэропорту и в дороге. Наконец, мы были в состоянии поехать домой.

Насколько я знала, папе недолго осталось жить. Он так сильно похудел, что его трудно было узнать.

Однажды после обеда он повез меня на кладбище показывать купленные им участки. Я так сильно плакала, что мне трудно было смотреть. "Папа, это самое трудное из того, что я делала когда-либо", - сказала я, всхлипывая.

Мы вышли из автомобиля и направились через газон к деревьям. "В жизни нет ничего простого, - сказал он дрожащим от боли голосом. - Но "человек рождается на страдание, как искры, чтоб устремиться вверх"". Это сказал Иов, и так оно есть и сейчас. Но он также сказал нечто, что нам обоим надо помнить: "Хотя бы Он и поражал меня, я все равно буду доверять Ему"".

Я обняла отца за талию, и мы остановились на минутку. Солнце периодически пропадало за облаками, и по могилам пробегали тени. Со стороны деревьев дул легкий бриз, и я слышала, как пели птицы. Все говорило о жизни. Но мы были здесь по делам смерти.

Мать по-настоящему ходатайствовала обо мне перед Богом. В течение многих лет я чувствовала, что в ней есть что-то особенное. Даже когда я танцевала в клубах со стриптизом, мама писала или звонила мне и говорила, что она любит меня и молится за меня. Она никогда не унижала меня. Она просто любила меня сильнее, чем я могла представить. Когда я была дома, я спросила ее об этом.

"У нас нет обилия земных вещей, - сказала она, сидя рядом со мной на старом, потертом диване. - Нам нужно много трудиться, чтобы на столе была еда. Но у меня есть то, что стоит больше, чем все деньги на земле. Это - Святой Дух".

"Я думала, мы все получаем Святого Духа, когда принимаем Иисуса", - сказала я, цитируя последнюю проповедь, которую я слушала в баптистской церкви в Далласе.

Мама улыбнулась и подняла свои морщинистые руки над головой. "О, это так, милая, - сказала она. - Но именно крещение Святым Духом дает тебе силу".

Я не поняла, о чем она говорит, но я знала, что для мамы это - реальность. Она сказала что-то еще, что было так далеко от меня, и я просто пропустила это мимо ушей. Она сказала: "Патриция, Бог может исцелить Джину. Возьми ее на служение, где сила Божья будет сходить, и она будет исцелена". Я не могла в это поверить, поскольку знала, что Джину медицинская наука приговорила к смерти. Это было выше моих сил - даже думать о чем-то ином.

Мы полетели назад в Даллас все в слезах. В следующий раз я вернусь в Западную Виргинию, чтобы похоронить Джину. Фей встретила нас в аэропорту и подвезла до квартиры. Джина была ужасно слаба и плакала от боли, когда мы поднимали ее и вносили в дом. После того, как мы положили ее в постель и дали ей наркотиков, Фей отвела меня в сторону.

"Пэт, - сказала она нерешительно, - моя подруга Диана Смит дала мне книгу. Я прочла ее и думаю, что, может, тебе следует тоже почитать ее. Я не хочу давать тебе надежду, потому что мы все знаем, что Джина умирает, но эта книга об исцелении. Она называется "Я верую в чудеса", а ее автор - Кэтрин Кульман".

Я прочитала книгу и на следующей неделе встретилась с Дианой. Она была активным служителем в Первой баптистской церкви в Далласе, и она сказала мне, что Кэтрин Кульман собирается выступать в Большой методистской церкви на следующей неделе. Она предложила мне взять на служение Джину. В моем уме всплыли слова матери: "Патриция, Бог может исцелить Джину", - и я согласилась пойти.

В тот день в Далласе было жарко. Августовское солнце раскалило бетонные улицы, и горячие волны, колеблясь, поднимались вверх, казалось, что тротуары движутся вверх и вниз. В течение двух часов мы стояли в очереди у гигантской методистской церкви, ожидая, когда отворят двери. Джина сидела в инвалидной коляске перед нами. Я все ждала, что она закричит от боли, но она, кажется, была довольна, сидела и смотрела на люд ей.

Наконец, двери открыли, и мы вошли внутрь. Диана помогла нам добраться до наших мест. "Я едва верю этому, - сказал я ей. - Джина не могла непрерывно высидеть более пятнадцати минут. Посмотри, как ей хорошо сейчас".

Диана улыбнулась, словно она знала что-то неведомое мне, словно она не видела, насколько жалкой была Джина.

Я купила Джине парик, чтобы скрыть отсутствие волос на ее голове, еще до поездки в Западную Виргинию, и было трудно удержать его на голове, поскольку было не за что его закрепить. Ее ноги были так скрючены, что не влезали в башмаки. Она могла носить только мои старые сапоги, которые зашнуровывались спереди. Они были ей слишком велики, но плотно зашнурованные, они держались на ногах. Я знала, что Джина странно выглядела, сидя в большой инвалидной коляске в этих огромных сапогах, с париком, плохо державшимся на голове, и с жалким выражением лица. Но я была в таком отчаянии, что меня не волновала реакция окружающих. Я просто делала то, что должна была делать.

Это было чудесное собрание. Я никогда не посещала подобных служении. В тот день мисс Кульман использовала тот же термин, что и моя мать - "крещение Святым Духом". Мое сердце отозвалось на это. Я поняла, что это, должно быть, секрет силы в христианской жизни.

Джина стала беспокойной. Служители приносили нам воду, чтобы я могла давать ей лекарства. Но что-то происходило. Когда мисс Кульман перешла к исцелениям на собрании, я услышала, как она сказала: "Сатана, я повелеваю тебе, во имя Иисуса Христа, освободить узников в этом зале".

В тот же момент я услышала, как внутренний голос сказал мне: "Джина исцелена".

Я повернулась и посмотрела на Джину. Она выглядела по-прежнему, но я знала, что слышала голос. Это был тот же голос, что говорил мне в больничной палате. Внезапно я поняла. Чей это должен быть голос - и я поверила Ему.

Посреди "собрания с исцелениями" люди вставали и начинали стихийно петь. Это было так красиво! Слезы бежали по моему лицу, когда я сидела и слушала, глубоко затронутая этим. Я снова взглянула на Джину. Ее губы двигались, и она издавала странные звуки. Я наклонилась к ней, зная, что ее расстроенный ум часто побуждает ее делать странные вещи в непредсказуемое время. Но на сей раз это не было странным. Джина пела. Звуки, слетавшие с ее уст, не были очень музыкальными, но не было сомнения по поводу того, что это было. Она пела вместе с залом, подбирая по ходу дела свои слова и звуки.

Затем она очень медленно протянула руку и схватила спинку сиденья перед собой. С большим усилием она подтянула себя вперед из инвалидной коляски и встала с остальными. Прошло уже семь месяцев с тех пор, как она стояла в последний раз Она не могла ходить и вынуждена была держаться за стоящее перед ней сиденье, чтобы не упасть, но все же она была на ногах. Ее голова была поднята, и губы двигались в такт музыке.

Когда остальные люди сели, села и Джина. Она не пыталась встать снова, но я знала, что ее исцеление началось.

В течение следующих двух недель я заметила улучшения во всех областях ее жизни. Она начала говорить с пониманием. Прежде ее глаза были мертвыми и пустыми. Теперь они сияли - словно кто-то включил позади них свет. И не только это, Джина стала вставать из инвалидной коляски. Держась за стену или стол, она могла ходить.

Группа христиан, которую я встретила в общине "Берин", начала ходить к нам. Одна чернокожая пара особенно много для меня значила. Я знала их только как брата и сестру Филипс. По соседству жили разные люди, и некоторые из наших соседей не принимали нас. Я знала, что эта чудесная чета идет на большой риск, навещая нас, но они настаивали, что Бог хочет, чтобы они приходили к нам и приносили ободрение.

Однажды после обеда сестра Филипс посмотрела на Джину и сказала: "Ты сможешь ходить. Я знаю, ты сможешь. Почему бы тебе не встать из коляски и не пройтись по комнате?" Джина посмотрела на меня. "Мама, дай мне снова твои сапоги". Я вытащила их из-под кровати и помогла ей натянуть на ноги. Затем медленно, осторожно Джина встала из инвалидной коляски и, не держась ни за какие предметы, сделала шаг к сестре Филипс, затем еще один и еще.

Я почувствовала, как слезы снова заструились по моему лицу и закапали на блузку.

"Так, хорошо, милая, - вдохновляла ее сестра Филипс. - Хорошо. Слава Господу. Спасибо Тебе, Иисус". - Она тоже плакала. Плакал и брат Филипс.

Плакали все, кроме Джины. У нее на лице была самая широкая улыбка, которую я только видела.

Когда семья Филипс ушла. Джина вернулась в инвалидную коляску. На следующий день, когда она попыталась ходить снова, она упала. Вместо того, чтобы встать и попытаться пойти снова, она поползла назад к коляске.

"Нет, Джина! - настаивала я. - Ты можешь ходить. Ты не можешь поддаваться страху".

"Я не могу ходить, мамочка, - сказала она, - я не могу больше ходить. Я хочу назад в коляску".

Я оттолкнула коляску через всю комнату. Джина поползла к ней, ерзая на заду. "Пожалуйста, мама, дай мне ее. Я не могу ходить".

Наконец, я позволила ей вернуться в инвалидную коляску. И снова разочарование повисло в воздухе.

В сентябре мисс Кульман вернулась в Даллас, чтобы выступать на собрании, спонсируемом "Международной общиной полноевангельских бизнесменов". Мои новые друзья из общины "Берин" позвонили мне, чтобы сообщить об этом. Времени оставалось немного, но мы пошли на собрание, приехав прямо перед самым началом.

На сей раз служитель встретил нас у дверей и на лифте отвез прямо в зал. Там уже было несколько тысяч человек, но он покатил коляску вперед, поближе к сцене и нашел нам там место. Уходя он прошептал: "Я буду молиться за вас во время собрания".

Это было так необходимо. Я снова ощутила прилив любви.

Джина сидела ошеломленная. Затем я услышала, как мисс Кульман сказала: "Здесь есть кто-то со смертельной болезнью крови. Бог исцелил вас, и вся эта болезнь выжжена в вашем теле. Сатана сделал вас больным, но Великий Врач исцелил вас. Встаньте и востребуйте свое исцеление".

Джина боролась со своими сапогами. Наконец, она справилась с ними, и, поправив парик, встала на ноги. Одна из личных помощниц быстро пошла по проходу. "Она была исцелена?"

Прежде, чем я что-либо успела сказать. Джина прошла позади меня в проход. "Да, мадам, - сказала она совершенно чисто. - Сатана сделал меня больной, но Бог исцелил меня".

"Иди со мной, - сказала помощница, а по ее лицу катились слезы. - Давай поднимемся и расскажем мисс Кульман все об этом".

Когда Джина взошла на платформу, все собрание стало громко аплодировать. Многие из них видели, как Джина приехала в инвалидной коляске. Мисс Кульман задала моей девочке несколько вопросов, а затем стала ходить с ней взад и вперед по сцене. Они шли все быстрее, пока Джина не побежала.

"Посмотрите, как она идет! - закричала мисс Кульман в зал. - Те, кто верит, что это сила Святого Духа, скажите "Слава Господу!"" "Слава Господу! - ревел зал. - Слава Господу!"

Вернувшись на свое место, Джина вся сияла. Она едва могла усидеть спокойно. Я нагнулась и взяла ее за руку - и заметила кое-что еще. Длинные черные волосы на ее руке вылезали и падали на пол.

"Смотри, мама, - улыбнулась она, - я вся здорова".

Она была здорова во всех отношениях. В тот вечер у нас было большое богослужение в ванной - мы выкидывали в туалет все ее таблетки. Доктора сказали мне, что резкое прекращение приема кортизона приведет к катастрофическим последствиям, но я решила, что поскольку Бог позаботился обо всем остальном, то Он, конечно, позаботился и об этом.

Через неделю я заметила появление коротких волосиков на голове Джины. Ее волосы снова стали расти. И когда они стали длиннее, я увидела, что Бог сделал ей подарок. Вместо того, чтобы расти прямо, как это было прежде, ее волосы стали завиваться. Ее лицо, которое было раньше белым, как мел, стало теперь розовым. Она никогда больше не возвращалась к инвалидной коляске.

Спустя некоторое время я повезла ее снова в Детский медицинский центр. После короткого обследования доктор удивленно посмотрел на меня.

Я знала, что она еврейка, но я также знала, что у меня не было другого выбора, как рассказать ей, что произошло. "Вы верите в Бога?" - спросила я ее.

"Вы возили ее к целителю верой?" - спросила она, никак не прореагировав на мой вопрос. Я помнила, что говорила мисс Кульман. Она не была целительницей верой. У нее не было силы никого исцелять. Только Святой Дух исцелял. "Нет, я не водила ее к целителю верой, - сказала я, - но я водила ее на "служение с чудесами"".

Доктор закусила нижнюю губу и покачала головой.

"Что ж, я верю в это!"

Я подняла голову и посмотрела на эту женщину-доктора с бледно-голубыми глазами. "Я видела других, исцеленных точно так же, - сказала она. - И здесь нет иного объяснения, кроме действия силы Божьей. Этот ребенок должен был умереть. Взгляните на нее сейчас".

Мы пошли в ее офис, и она провела тщательное обследование Джины. "На самом деле нам не нужно обследование, чтобы увидеть, что она исцелена, - сказала она. - Но всегда есть люди, которым надо показать факты на бумаге. И даже тогда они не хотят верить". По пути из ее офиса нас остановил еще один доктор, который раньше лечил Джину и услышал о ее исцелении. "Мисс Бредли, Джина снова заболеет, если вы прекратите давать ей лекарства, особенно фенобарбитал. Это - единственное, что помогает ей избежать смертельного приступа".

Я посмотрела ему прямо в глаза. "Доктор, я благодарю вас за заботу. Вы все тут чудесно ко мне относитесь. Но не фенобарбитал оставляет Джину в живых. Это - Святой Дух".

Спустя две недели мы вернулись в Западную Виргинию. На сей раз не было нужды в инвалидной коляске. Когда мы вышли из машины перед старым домом, мама выбежала на улицу, чтобы встретить нас. Ее руки были подняты вверх, а лицо сияло славой Божьей.

"У меня было видение, - плакала она, обнимая меня. - У меня было видение, в котором Джина играла во дворе под яблоней. Ее щеки были розовыми, а на голове было много длинных вьющихся волос. О, слава Господу!"

Спустя три месяца папа умер. Его грехи, как и мои, были омыты Кровью Иисуса. Мы похоронили его на том участке, который мы выбрали для Джины. И когда мы вернулись с кладбища, мы молча сидели в гостиной. Мама встала и подошла к окну. Поманив меня пальцем, она тихо сказала: "Патриция, иди сюда. Я хочу кое-что показать тебе".

Я встала рядом с ней и выглянула во двор. Там была Джина, ее щеки были розовыми, ее блестящие волосы развевались на зимнем ветру. Она стояла под яблоней.

Мать взяла старую Библию, лежавшую на столе рядом с лампой. Она полистала ее, пока не нашла одно место в Ветхом завете.

"Твой папа на небе, - сказала она, смахивая слезу тыльной стороной ладони. - Но Джина еще здесь". Затем она прочла: "Господь дал. Господь взял: да будет имя Господне благословенно".