Индивидуально-психологические концепции смерти

Экзистенциальные модели смерти принадлежат к индивидуальному опыту и, следовательно, бесконечно многообразны. Так много людей встречаются с определенными обстоятельствами, придающими смысл смерти, что ее значение, имея общую для всех почву, может даже быть ошибочно принято за нечто в структуре бытия. По моему мнению, это является основой для концепции смерти как несчастного случая и тревоги во всей своей многозначности. Помимо этой, возможно, универсальной интерпретации, мы можем открыть множество смыслов для одного и того же человека, а не только для коллектива. Только глубокая эмпатия в психотерапевтической обстановке может помочь в понимании того, что смерть означает для другого человека. Наиболее проникновенные образы умирания, равно как и реакция на них, формируются задолго до развития эмпирического знания о смерти. Более того, из-за того, что они находятся в подсознании, в представлениях одного и того же человека могут существовать противоречащие друг другу дополнительные значения; таким образом, встречаются идеи о смерти как об избавлении от зла и как о самом зле, о смерти как о возлюбленном или спасителе и о ней же как о разрушителе, смерть то представляется удовлетворением потребности в любви, то невозможностью удовлетворения любых потребностей, в ней видится то нарциссическое совершенство, то полный крах. Эти представления лишь на уровне логики противоречат друг другу, но каждое значение или установка основывается на жизненном опыте. Эти глубинные значения являются определяющими в отношении индивидуума к смерти, и их следует отличать от сознательно принимаемых, «концепций», которые, как правило, оказывают лишь незначительное влияние.

Интуиция подсказывает, что «психология смерти» принадлежит «психологии жизни». Не существует, конечно, психологии небытия. Когда мы изучаем человеческое существование, нас поражает всеобъемлющая сущность смерти, стремление к ней и страх перед ней, со всеми развившимися защитными механизмами. Когда мы изучаем реакцию на смерть, нас поражает ее многозначность в контексте человеческой мотивации. «Для того, чтобы постичь истинное значение смерти», говорит Carrel (7), «нужно изучать жизнь, а не смерть». Как замечает Heidegger (24), умирающий человек не сознает проникновения в процесс смерти, демонстрируя только ее характерные особенности. Bromberg и Schilder (30) убеждены, что «все жизненные желания находят выражение в идее смерти ... и смерть становится совершенным символом жизни.» При анализе суицидальных мотивов обнаружено, что самоубийство является не просто отказом от жизни, а призвано выполнять определенные цели. Это один из способов разрешения жизненных проблем.

Я убежден, смысл смерти у мужчин и женщин различен. Это верно даже для понятий на уровне сознания, но становится еще более впечатляющим при глубинном изучении. Понимание смысла смерти, ее глубины и оттенков, свойственных женщинам, позволяют более глубоко проникнуть в женскую психологию. Эту мысль я подробно осветил в книге «Страх быть женщиной».

Одним из парадоксов в психологии смерти является то, что мы, признавая, что все люди смертны, себя лично таковыми не считаем. По крайней мере, заявляет Hocking (31), человек скептически воспринимает мысль о своей собственной смерти, особенно масштаб ее разрушительного влияния. Это не обязательно защитный механизм — ничто не кажется более неестественным, чем естественная смерть. Мы довольно легко можем представить себе смерть других людей, но только не свою собственную. Утверждение Freud (32), что в глубине души никто не верит в собственную смерть, подтверждается всеми исследованиями по этой теме. Например, Bromberg и Schilder (30) задали вопрос «Вероятна ли для вас ваша собственная смерть?» группе нормальных, разумных людей, три четверти опрашиваемых ответили, что их смерть, несомненно, кажется им маловероятной. Им было трудно представить смерть в качестве реальной для себя угрозы. Обычный ответ был: «Это невозможно, но неизбежно»; а многие из них сочли бы собственную кончину немыслимой, полагая, что будут жить вечно. Такая, лишенная реальности, установка, возможно, отражает некое, присущее живым, чувство неуничтожимого единства жизни (33), но также используется в качестве защиты от угрозы смерти. При более глубоком исследовании можно выяснить, что убеждение в собственной неуязвимости относится не к естественной смерти, а к гибели в результате трагических обстоятельств. В этом случае не существует подлинных противоречий между страхом смерти и уверенностью в своей возможности избежать ее. Точно так же нет противоречия между отрицанием и страхом смерти с одной стороны и стремлением к ней с другой в том случае, если мы рассматриваем желание смерти как адаптацию к угрозе. Хотя все три направления, — отрицание, страх, желание, — являются динамически взаимосвязанными, пара логически противоположных тенденций, таких, как отрицание-страх или отрицание-желание, может охарактеризовать дух, или говоря о коллективном выражении, культуру, религию или историческую эпоху. Borkenau (34) выдвигает предположение, что опыт смерти, противоречащий сам себе, является ведущей силой в формировании человеческой истории. Он убежден, что противоречивые установки, которые можно обнаружить у отдельных индивидуумов, одинаково задействованы в каждой культуре и во взаимоотношениях между цивилизациями, и что смена великих эпох в процессе исторической эволюции отмечена переменами в отношении общества к смерти.

Самые глубинные значения и установки были в большинстве случаев выявлены в ходе исследования психически больных людей, без контрольной группы «нормальных», поэтому может быть поднят вопрос о том, являются ли эти клинические данные нормативно достоверными. По-видимому, являются, так как исследования смысла смерти и установок по отношению к ней, проведенные среди людей, не страдающих душевными заболеваниями, например, детей, студентов колледжей, работающих и пенсионеров, дали результаты, согласующиеся с данными психотерапевтов. Ни одно из значений не может быть охарактеризовано как присущее только душевнобольным. Некоторые значения смерти могут выступить вперед в связи с болезнью, но болезнь не является причиной их появления. Одним из тезисов этой книги является то, что смысл, (особенно трагические), порождают болезнь.

Не все представления о смерти являются негативными. Некоторые могут быть и позитивными, по крайней мере, до тех пор, пока их тщательно не рассмотрят с критической точки зрения.

Позитивные представления

Избавление. Одно из значений смерти, служащее оправданием самоубийству, и часто выдвигаемое в качестве суицидального мотива — это выход из невыносимой ситуации. Смерть прекращает боль, избавляет от непереносимого ощущения неадекватности или краха, стыда, унижения или позора, приближающегося отвержения, одиночества, тщетности жизни и усталости от нее, отвращения к своему существованию, или зависимости и унизительности старости. Избавление кажется валидным значением, но весьма сомнительным мотивом, если начать размышлять о том, как настойчиво человеческие существа цепляются за жизнь даже при самых тягостных и ведущих к деградации обстоятельствах. Очень мало людей заканчивали жизнь самоубийством в нацистских концентрационных лагерях. Возможно, мы ищем освобождение не от внешней ситуации, и даже не от осознаваемого страдания, а от неосознанного конфликта, который и создает рационализированный мотив. Этот конфликт имеет отношение к смерти: его ужасающие неопределенность и агрессия, а также боязнь агрессии, неотделимы от смерти в подсознании человека.

И как значение, и как мотив, избавление никогда не бывает просто прекращением страданий, освобождением от бремени, но всегда — выходом куда-то. Смерть — это порог перед лучшим миром и лучшей жизнью. В значительной степени, ее можно постичь скорее в выражениях обещания, чем в выражениях избавления: влюбленные, например, после Liebestod (смерти вместе) предвкушают жизнь в осуществленном желании. Одним из общепринятых ожиданий является обретение справедливости. Ребенок ожидает от взрослой жизни компенсации за все несправедливости, и точно с таким чувством смотрят на будущее, как земное, так и загробное, взрослые мужчины и женщины. Справедливость должна восторжествовать. Если не в этой жизни, то в следующей, мы узнаем не просто покой, но безусловное принятие и уважение нашей индивидуальности, освободимся от злобы и агрессии других и очистимся от чувства страха и вины сами. Если бы смерть была полным исчезновением, то это было бы величайшей несправедливостью. Эта вера в окончательное воздаяние и удовлетворение поддерживает убеждение о собственно бессмертии, это убеждение поддерживает волю к жизни.

Сон. Идея о смерти как о сне, возможно, является больше чем метафорой и утешением. Lewin (36) убежден, что на ранних этапах жизни различие между «хорошим» и «плохим» делается, по видимому, в соответствии с двумя видами сна. Крепкий, безмятежный сон младенца у материнской груди — модель хорошего сна. Сон , потревоженный органическим влиянием и дурными сновидениями, — плохой сон. С двумя видами сна коррелируют два взгляда на смерть. Идея о смерти как о безмятежности, состоянии покоя соответствует сну младенца, который ничто не тревожит. Это состояние обладает свойством бессмертия, состоянием бесконечного блаженства.

Воссоединение. Вера в воссоединение с умершими людьми является осознанной и воспитанной культурой. Когда существует сильное отождествление себя с умершим человеком, или зависимость от него, то желание воссоединения с ним может привести к самоубийству. Это справедливо даже по отношению к детям. Keeler (37) обнаружил, что у большинства детей, госпитализированных из-за их реакции на смерть родителя, появлялись мысли о воссоединении, которые выражались в снах, фантазиях и галлюцинациях. Примерно половина из них думала о самоубийстве, а некоторые предпринимали серьезные суицидальные попытки. Иногда необъяснимая смерть пожилого мужчины или женщины кажется выражением желания соединиться с умершим супругом. Идея воссоединения является одним из неосознанных или частично осознанных определяющих факторов самоубийства и вне связи с тяжелой утратой (38). Greenberg (39), в процессе изучения фантазий о воссоединении, обнаружил, что существуют люди, находящиеся в состоянии депрессии, которые, разочаровавшись в своих взаимоотношениях с живыми, обращаются к мертвым; люди с органическими заболеваниями, которые, для того, чтобы справиться с переживаниями по поводу собственной смерти, обращают свои чувства к ушедшим в мир иной любимым людям; относительно здоровые люди, у которых появляются фантазии на эту тему тогда, когда налицо стресс, вызванный предстоящим хирургическим вмешательством.

На подсознательном уровне воссоединение означает возвращение в материнское лоно. Какое-то время я воспринимал эту идею как поэтический образ, но она слишком часто встречается в психотерапевтической практике и литературе (40), чтобы относится к ней как к созданному воображением способу отрицания смерти. Это психическая реальность, возможно, универсальная, и иногда обладающая сильной мотивационной силой. Rank (41) писал, что смерть подсознательно воспринимается как возвращение в лоно матери, и что с мыслью о смерти связано чувство удовольствия от возобновления внутриутробного существования. Jones (42) отмечает, что идея о том, что смерть означает «возвращение на небеса, откуда мы пришли в этот мир, то есть, в лоно матери», является весьма обычной для размышлений в религиозных сферах. Желание умереть вместе, говорит он, есть ничто иное, как желание лечь и уснуть вместе, изначально с матерью. Согласно наблюдениям Grotjahn (43) «Самые прекрасные сны очень часто бывают снами о смерти и воссоединении с матерью в первозданной любви». Chadwick (44) различает «смерть-мать», воспринимаемую как благотворное возвращение во внутриутробное состояние, и «смерть-отца», которая воспринимается как действие жестокого родителя. В то же время, для женщины «смерть-мать» может быть нежелательной и враждебной из-за материнской ревности к своей дочери.

У фантазии о возвращении к матери имеется и негативный аспект; на самом деле, она является источником страха смерти. Эта фантазия может означать удовлетворение гетеросексуального или гомосексуального полового влечения. (Мужчина или женщина также могут воспринимать смерть как кровосмесительный союз с отцом.) Смерть — осуществление желания и наказание, инцест и смерть неразделимы. Однако, я полагаю, что более важным является значение возвращения к матери как формы уничтожения без вовлечения сексуальности. Таким образом, возвращение назад сводится к недифференцированному состоянию, что равносильно уничтожению эго, но страх активного уничтожения еще больше. Мать не только Земля, лоно, дающее приют, но также источник самых ужасающих образов смерти. Grotjahn (43) верит, что боязнь смерти берет начало в ранней оральной стадии, на которой присутствует страх уничтожения «грозной матерью». Deutsch (46) говорит, что для женщины младенческое соединение с матерью опасно и возвращение к нему таит в себе угрозу психоза и даже смерти. Это та самая угроза, от которой женщина вынуждена защищаться на протяжении все своей жизни. Она борется с амбивалентным стремлением: желанием вернуться к кормящей матери и страхом быть подчиненной деструктивной матерью. Этот конфликт подробно исследован в книге «Страх быть женщиной».(1)

Рождение заново. Возвращение в лоно матери подразумевает рождение заново в той же мере, что и воссоединение с ней. Фантазии о повторном рождении и страстное желание его, в смысле духовного возрождения и даже реинкарнации, возможно, являются универсальными. Bromberg и Schilder (47) рассматривают идею о повторном рождении как часть мира иллюзий каждого человека и убеждены, что желание возродиться является прочно укоренившейся установкой по отношению к смерти. Мы не предполагаем, что смерть уничтожит нас, но ожидаем возрождения в вечном триумфе. Значение обновления может нести в себе не только смерть, но и необычный опыт: конвульсивные припадки, произвольные или спровоцированные, переживаются человеком как смерть и повторное рождение, или реинкарнация. Широкий спектр значений в психологии повторного рождения исследуется Юнгом (Jung)(48), а его значение в литературе изучает Hallman.

Если смерть является не возрождением, а уничтожением, то тогда все ценности сводятся к нулю. Именно желание сохранить свое сознание для того, чтобы не утратить жизненные ценности, полагает Hocking (31), служит причиной отказа воспринимать смерть как уничтожение. Интерес к продолжению существования после смерти личности, наделенной сознанием, как необходимое условие для сохранения значения вещей, может быть в большей степени признаком разумности, чем желания собственного бессмертия. По тому же признаку, уничтожение ценностей в процессе существования имеет значение смерти, смерти при жизни. Мы умираем внутри себя, теряя индивидуальность в конформизме, утрачивая чувствительность или духовную благодать, теряя ощущение смысла происходящего или будущего, а также утрачивая человеческие отношения. «Ни смерть не равна, ни жизнь», говорит Fraenkel (50). «Смерть при жизни — вот великий уравнитель... Мы никогда не сможем постичь Смерть. Мы испытываем только смерть за смертью, в то время как годы уходят от нас, оставляя за собой разлуку и расставания ... обиду и боль: шрамы». Чрезвычайно ярко тема «руин в душе» выражена в поэзии Т. С. Элиота, особенно в произведении «Неискренние люди».

Любовь и сексуальность. Между смертью и любовью явно существуют определенные связи. Желание соединиться с человеком, любимым при жизни, — одна из них. Другая связь — пожертвование своей жизнью во имя любви к стране, семье, другу или приверженности принципам и идеалам. Hocking (31) говорит о смерти как о «цене любви» в рождении новых поколений, а Бердяев (52) комментирует его слова, заявляя, что такая идея может принадлежать только стадному уму, который знает только одно лекарство против смерти — рождение. Победа рождения над смертью не имеет ничего общего с человеческой индивидуальностью и, таким образом, является иллюзией.

Кто-то может испытывать подсознательное желание смерти, чтобы обрести любовь в этой жизни, а не следующей. Эта идея кажется парадоксальной и труднообъяснимой, но только не в сознании ребенка. Ребенок отвергаемый враждебной матерью убежден, что ему не стоит существовать, так как мать хочет его смерти. Своей смертью он надеется успокоить ее и приобрести ее расположение. Представление о том, что потребность в любви может быть удовлетворена только через смерть особенно устойчиво в сознании женщин. Материнская любовь — это награда смерти.

Некоторые думают о смерти как о любви не в чувственном смысле и не в смысле достижения цели, а в самом прямом значении. Sparkenbroke (40) относился к смерти так, как другие мужчины относятся к любви; понятие «любовь» для него имело окончательность смерти. (Это не то же самое, что любовь к смерти у Романтиков.)

Мучительность осознания человеческой смертности кроется не только в мыслях о собственной кончине, но и в потере любимых и даже в смерти посторонних. Бердяев (53) признается в «жгучем желании вернуть жизнь всем тем, кто умер». Marcel (54) убежден в том, что человек не может примириться со смертью потому, что искренней любви сопутствует желание бессмертия для своего любимого. Binswanger приписывает бессмертие самим любовным отношениям, так как смерть не может поколебать веру в любовь; любовь способна пережить все временное, она — вечна.

Некоторые философские заявления о любви и смерти трудны для понимания. Трудно понять природу связи в следующем утверждении Бердяева (52):

«... жизнь не только в своей слабости, но и в своей силе, интенсивности и сверхизобилии тесно связана со смертью. ... Это проявляется в любви, которая всегда связана со смертью. Страсть, т. е. выражение высочайшей интенсивности жизни, всегда содержит в себе опасность смерти. Тот, кто приемлет любовь во всей ее ошеломляющей силе и трагедии, приемлет смерть.... В эротической любви интенсивность жизни достигает высочайшего пика и ведет к уничтожению и смерти».

Не менее труден для понимания Фейербах (Feuerbach) (56), когда он пишет, что любовь была бы не полной, если бы не было смерти. Смерть — это последняя жертва, последнее доказательство любви. Только один раз человек является самим собой, это происходит в момент прекращения существования. В связи с этим, смерть является одновременно и выражением любви, именно потому, что она отражает истинную сущность человека.

В сознании женщины смерть может быть персонифицирована как возлюбленный — идея, которая широко представлена в литературе и искусстве. Смерть — это одновременно и насильник, которому с мазохистской покорностью подчиняется женщина, и нежный любовник, которого она с радостью заключает в объятья. В разговорах и снах некоторых женщин сексуальный образ смерти выражается почти буквально, а некоторые, оказавшись на грани смерти, фантазируют о том, как она, в образе мужчины, унесет их.

Bromberg и Schilder (30) дали описание «истерической» концепции смерти. Эта концепция рассматривает смерть как полную потерю индивидуальности в экстазе любви; в этом случае умирание равносильно окончательному слиянию в сексуальном акте. Некоторые из обследованных субъектов чувствовали, что в состоянии экстаза, сексуального или родственного ему, смерть могла бы быть приемлемой. Некоторые представляли себе смерть в ситуациях, связанных с любовью, но без сексуального контакта. Авторы интерпретируют подобные тенденции как родственные предвкушению сексуального удовлетворения и, возможно, отражающие установки наиболее сдержанных в сексуальном отношении индивидуумов. Смерть, скорее, связана с нежными чувствами и экстатическими аспектами любви, чем с чисто эротическими. Для некоторых людей оргазм несет в себе угрозу взрыва или уничтожения, и временная потеря эго и последующий период удовлетворенности могут иметь значение смерти.

Основываясь на опубликованных материалах, Jones (57) анализирует психическое состояние женщины, погибшей вместе со своим мужем на Ниагарском водопаде, когда там сорвалась ледяная глыба. Супругов можно было бы спасти, если бы не полное оцепенение жены. Jones интерпретирует ее пассивность как выражение подсознательного стремления к смерти, приравненной в ее представлениях к беременности (женщина была бесплодной). Идея личной смерти не присутствует в подсознании, будучи заменена идеей о сексуальном соединении или родах, и совместная гибель может выражать желание произвести ребенка с любимым человеком. Исход мог бы быть другим, если бы мысли этой женщины о рождении ребенка приняли форму фантазий о чьем-то или своем собственном спасении. Подобные предположения не кажутся чересчур шаткими для тех, кто знаком с ассоциативной близостью идей о сексуальности, родах и смерти в женских представлениях.(58)

Другие значения. При формировании суицидальных идей отчетливо проявляются некоторые другие значения смерти, которые можно оценить как позитивные. Они являются позитивными потому, что они привязаны к позитивным целям и не просто представляют собой уход от фрустрации или отчаяния, или ретрофлективное убийство. Такие соображения могут быть латентными у многих людей. Смерть может быть исцелением, просьбой о прощении, она может означать экзальтацию инфантильного нарциссизма, может выражать победу над неопределенностью и бедствиями жизни, может быть попыткой сообщить что-то, может быть одним из способов идентификации.(59) Не существует полного «концепций» смерти. Значения смерти кроются в разнообразии жизни, и только когда мы поймем душу индивидуума, мы сможем понять его личный смысл смерти. Варианты разнообразны до бесконечности.

Негативные представления

Разлука. Идея разлуки является частично осознаваемой идеей смерти. Это неподдающееся определению, несвоевременное и непоправимое уничтожение всех связей и планов. «Боль разлуки, разрыв наших объятий, обрыв крепких связей, оставшиеся невыполненными столь лелеянные проекты вызывают отвращение к уходу в мир иной», говорит Hazlitt (60). Идея разрыва вносит вклад в катастрофическую концепцию смерти. Вера в бессмертие не приносит утешения, так как, что бы ни ожидало нас после, смерть означает уничтожение всех земных привязанностей и стремлений. На самом деле, мысль о бесконечном загробном существовании с сохраненным сознанием и памятью может вызвать ужас перед одиночеством и оторванностью от всего, что было так дорого. Эта мысль вынуждает уповать на встречу с любимыми людьми на небесах.

Считается общепринятым, что, в своей основе, разлука означает отделение от матери. В ней может отсутствовать побочная идея наказания, но наиболее существенное для нее значение — оставление матерью. Хотя для младенца просто отсутствие матери ставит под угрозу дальнейшее существование, разлука начинает ассоциироваться со злым умыслом, то есть отказом от ребенка. Смерть приравнивается к преднамеренному уходу матери. По-видимому, боязнь разлуки универсальна, она служит основным источником страха смерти на протяжении всей жизни, даже у пожилых людей, потому, что, подобно всем ранним образованиям, она остается и после периода младенческой беспомощности и младенческих интерпретаций. Bromberg и Schilder (47) сообщают, что у людей с истерией и неврозами, вызванными тревогой, в концепции смерти преобладает идея разлуки с любимым, который воспринимается как неосознанный объект инцеста. Смерти боятся потому, что она означает неожиданное исчезновение. Я уверен, что идея разлуки, как правило, характерна для неврозов и психозов и косвенно подразумевает наказание, возможно, за желание инцеста. Страх разлуки с матерью, (как с источником жизни или объектом инцеста), мотивирует желание вернуться в материнское лоно; но эта регрессия означает не просто потерю индивидуальности, но и подавление матерью-разрушительницей, которая уничтожает намеренно или с целью наказания. Этот конфликт между страхом разлуки с матерью и боязнь ее деструктивной силы является основным среди всех конфликтов, присущих человеку.

Потеря. Смерть обязательно в той или иной форме подразумевает потерю: полную потерю всего, потерю телесности или определенных физических признаков жизни, потерю своего «Я», потерю жизненных ценностей, потерю возможности получать удовольствие, потерю всего мира и так далее.

Детское эмпирическое знание о смерти сводится к восприятию двух объективных параметров: потери способности двигаться и прекращения восприятия при помощи всех органов чувств, особенно зрения. Эти параметры перестают ассоциироваться со смертью или символизировать ее, а воспринимаются как сама сущность состояния смерти. Смерть — это состояние неподвижности. Chadwick (44) указывает, что если ограничить физическую активность ребенка или создать препятствия для его мышечной деятельности, через некоторое время он начнет жаловаться: «Вы меня убиваете». Это уравнивание смерти с насильственным обездвижением остается для человека неизменным на протяжении всей жизни и придает более чем символическое значение таким выражениям как: «леденящая рука смерти», «в объятиях смерти». Подобным образом, смерть означает невозможность видеть и быть увиденным, появляются символы темноты и потери возможности видеть Бога и быть увиденным им. Schilder (61) упоминает о потере равновесия как об одной из инфантильных ассоциаций со смертью. Все эти корреляции помогают понять тревогу, вызванную угрозой потерять подвижность и способность чувствовать, например, в связи с наркозом, головокружением, сенсорно-депривационными экспериментами и состояниями, а также с послеоперационными ограничениями, особенно если они ассоциируются с временной потерей зрения.

Для ребенка потеря родительской любви, в особенности, материнской, является катастрофой. Потеря любви означает беззащитность перед опасностями, включая угрозу деструктивных импульсов матери. Биологически, по определению Bichat (62), жизнь является совокупностью тех функций, которые оказывают сопротивление смерти; психологически же, она может быть определена как совокупность внешних и внутренних защитных механизмов, противостоящих смерти. Для маленького ребенка отсутствие или лишение родительской любви становится серьезным нарушением защиты, так как оно означает потерю заботы и возможности удовлетворять свои жизненные потребности, а также уязвимость при нападении. Борьба со смертью — это борьба, требующая силы. Мы используем внешние способы защиты и свои внутренние ресурсы, чтобы противостоять агрессивным воздействиям окружающего нас мира и собственному стремлению к саморазрушению. Смерть означает потерю силы или беспомощность, в то время как чувство победы над смертью возникает при подавлении других людей.

Травма. Идея смерти как следствия насилия является, возможно, самым распространенным индивидуальным значением смерти. Она существует в сознании и не обязательно ассоциируется с идеей умышленного нанесения телесных повреждений. В подсознании, тем не менее, травмы и смерть, явившаяся их результатом, воспринимаются как преднамеренное действие со стороны враждебной силы. Жертва несчастного случая может относиться к нему как к наказанию за что-то, а сам несчастный случай, подвергнутый психологическому анализу, иногда может быть интерпретирован как спровоцированный угрызениями совести или чьей-то злой волей. Эта катастрофическая концепция увечий и смерти, полученных в результате трагических обстоятельств, может быть следствием отсутствия в подсознании представления об естественной смерти, но намного более важным является то, что она берет начало из определенных переживаний на ранних стадиях жизни.

Образы физического уничтожения принимают различные формы, существующие во всем своем многообразии в мозгу одного и того же человека и не ограничивающиеся только кастрацией. При неврозах навязчивых состояний или алкогольных галлюцинациях ведущее место может занимать идея расчленения. Весьма распространенной является фантазия ошеломляющей, непреодолимой силы, сокрушающей жизнь. Могут существовать видения отвратительного обезображивания, сжигания, разрезания или разрыва на части, обезглавливания, съедания — практически бесконечные изображения садистского насилия над телом. Для некоторых людей смерть ассоциируется со стерилизацией или потерей определенных органов, в особенности, репродуктивных или желудочно-кишечного тракта. Удивительно большое количество женщин убеждено, что увечье гениталий не совместимо с жизнью. Некоторых людей преследует идея о разложении тела, воспринимаемая как нарушение физической неприкосновенности.

Катастрофическая концепция смерти включает в себя не только идею неожиданного уничтожения, но и идею пытки, мучительного наказания, заканчивающегося смертью или длящегося вечно. Проекцией катастрофической концепции является ад, в то время как рай — это ее отрицание. Существует также фантазия, несущая в себе не пытку и не увечье, а заглатывание целиком. Метафорически человека поглощает ночь, буквально — море, но в подсознании все это означает быть съеденным. Для некоторых людей, из-за чувства отвращения к кастрации или другим формам увечья, съедение кажется более предпочтительным.

Наказание. Психология смерти и психология наказания тесно переплетаются между собой. Schilder (63) пришел к этому заключению после длительного изучения обоих предметов. Даже если признается, что разлука, потеря и травма могут быть по своей природе объективными и неизбежными, подсознательно они воспринимаются как акт агрессии. Даже болезнь можно интерпретировать как наказание. Первобытным человеком, детьми и самыми глубокими слоями рационального взрослого ума смерть воспринимается как враг, неумолимый уничтожитель. Смерть может быть жестокой или нет, вызванной внешними или внутренними причинами, мучительной или спокойной, но она всегда кем-то навязана, а не случайна или естественна. Она вызвана родителем или другим человеком, силами природы, неодушевленными предметами, умершими или их призраками, или Богом; нечеловеческие воздействия, по-видимому, являются проекциями родителя.

Наказание в любой форме воспринимается как заслуженное или незаслуженное. Карающее наказание, в соответствии с законом возмездия, следует за пожеланием смерти другим людям или агрессивными импульсами по отношению к ним. А чувство вины может сделать человека его же собственным палачом. Тем не менее, в большей степени мы воспринимаем наказание как незаслуженное. На самом деле, незаслуженный характер карающей смерти является одним из основных ее аспектов, наряду с ее неотвратимостью и невозможностью предсказать точное время и форму смерти.

Смерть может иметь значение наказания других. Дети фантазируют о своей смерти как о способе вызвать угрызения совести у родителей, а желание поступить назло кому-то ведет некоторых людей к суицидальным действиям или самоубийству. Для некоторых их собственная смерть влечет за собой уничтожение мира или вселенной; это представление о всеобъемлющей смерти может не нести в себе идею мести, но, возможно, отражает мысль о неразделимом родстве сознания и вселенной.

Мазохизм. Мазохизм — это извращенная форма стремления к жизни, проистекающая из беззащитности перед агрессией. Он берет свое начало в покорности ребенка и (или) его непротивлению деструктивным установкам и импульсам матери. У детей часто встречается желание заболеть, пораниться или даже умереть для того, чтобы умилостивить мать и избежать угрозы. Хотя это может показаться парадоксальным, умирание является способом справиться с угрозой смерти. Мазохизм также является защитой от садистских импульсов, которые сохраняют жизнь через уничтожение опасности; садизм, в свою очередь, является защитой от мазохистской тенденции, когда она сама воспринимается как угроза. Хотя садизм и мазохизм являются взаимодействующими динамизмами, как межличностными, так и внутриличностными, мазохистская направленность может быть доминирующей в характере и представлять собой основной защитный механизм эго. В этом случае перед нами люди, которые для того, чтобы отразить агрессию, заставляют себя умирать тысячу раз, совершать частичное самоубийство, пытать себя травмирующими образами смерти и даже проецировать страдания в загробное существование. Только бессилие перед катастрофической угрозой может вызвать такое отклонение от стремления к жизни, и только его младенческое происхождение объясняет его более позднюю нереалистическую природу и непреодолимую силу.

Обычно женщины более склонны к мазохизму и садизму чем мужчины потому, что они, как я полагаю, подвержены большей угрозе в раннем возрасте. Не только социальные роли, особенно жены и матери, но даже телесные функции воспринимаются мазохистски. Первая менструация, месячные, половой акт, беременность, роды и менопауза ассоциируются со смертью. Смерть сама по себе является мазохистской покорностью, иногда сопровождаемой сексуальными фантазиями. Из этой тенденции, в основном, и возникает служащий для самосохранения садизм женщин, «разрушительность», которую они, будучи матерями, навсегда сохраняют.

Массовое уничтожение. В эпоху ядерного оружия смерть приобрела новое значение — или потерю значения. Возможность массового уничтожения лишила человека одного из способов примириться со смертью — знания о том, что мир будет продолжать существовать и после того, как он его покинет. Morgenthau (65) делает наблюдение, что одной из характеристик нашего века, полного мирской суеты, является замена веры в личное бессмертие попыткой убедиться в бессмертии мира. Протяженность исторического существования дает индивидууму, по крайней мере, шанс остаться в памяти человечества даже после своей кончины. Возможность умереть вследствие ядерной катастрофы радикальным образом влияет на значение смерти, бессмертия и самой жизни, и в этом ее важность. Она влияет на это значение тем, что почти полностью уничтожает его.

Резюме

Проблема смерти, по словам Choron (10), является «темой, которая тревожит, мистифицирует и преследует все человечество». Проблема заключается не в смысле смерти, который, как и смысл жизни, непознаваем, а в реакции человека на смерть. Хотя рассудок понимает, что смерть обязательна и окончательна, никто на самом деле не может примириться с мыслью об угасании собственного сознания или о неизбежности своей смерти. Невозможно представить себе небытие ни как состояние, ни как отрицание стремления к жизни и ее целей. То, что смерть не является изолированным, вызванным внешними причинами событием, а присуща жизни, так же как и то, что смерть может быть осуществлением какой-то цели, — абстрактные идеи, которые человек не относит лично к себе, и которые не способны его утешить.

При размышлениях об ограниченности жизни во времени единственное утешение кроется в вере в то, что смерть — не исчезновение, а начало нового существования, такого, при котором сохраняется ощущение себя как личности. Люди могут разделять это убеждение, несмотря на любые отрицания учений о бессмертии. Век, в котором мы живем, может быть мирским, но наши личные чаяния и надежды таковыми не являются. Большинство из позитивных точек зрения на смерть имеют сверхъестественную предпосылку. Без нее все позитивные значения являются либо иллюзиями, либо невротическими объяснениями.

Суть проблемы связана не просто с самим фактом смерти, а со страхом перед смертью и мазохистском подчинении ей. Подсознательно смерть воспринимается как наказание, не только посредством разлуки и потери, но также в виде увечья, пытки или полного уничтожения. Эта катастрофическая концепция, также как и индивидуальный смысл смерти, рождается из жизненного опыта. Значимость смерти для отдельного индивидуума, во всем разнообразии противоречивых аспектов, может быть постигнута только при анализе личности. То, что обнаруживается психиатрами, являет<