ВОС: Давайте попробуем соскочить с темы женской груди. Какие есть еще запросы?

Д. М.: Сейчас много людей оперируются, чтобы сменить пол. Людей много, у нас две-три операции в неделю проходят. Причем больше меняют так, что женщины становятся мужчинами, процентное соотношение примерно 10 к 1. Это достаточно часто встречающаяся проблема.

ВОС: Давайте сначала про механику. Вы удаляете грудь и пришиваете член?

Д. М.: Я не смогу объяснить вам механику. Потому что каждая из операций дает какой-то эффект.

ВОС: Не, я не про эффект. Про то, что вы делаете, чтобы изменить пол. Вы отрезаете грудь и что-то там пришиваете туда?

Д. М.: Не забегайте вперед. Я вам объясню. Когда человек меняет пол, он проходит этапы трансформации. Первый – это замена документа. Второй – это комиссия, много нюансов юридических. Следующий – мастэктомия, то есть убирается железа. Некоторые люди на этом останавливаются, они заводят семью вполне полноценную, с женщиной живут. Женщины, которые становятся мужчинами, зачастую гораздо больше мужчины, чем мужчины, которые родились такими по полу, номинально, со всеми вторичными половыми признаками. Если они хотят идти дальше, то это гистерэктомия, удаляется матка, а финальное – это воссоздание какого-то аналога полового органа.

ВОС: Какого?

Д. М.: Ну, как вы понимаете, невозможно воссоздать полностью идентичный половой орган у женщины, у которой его нет просто.

ВОС: А что вы туда пришиваете, из чего это делается?

Д. М.: Много методик существует, начиная от исторических, когда использовалась такая техника, которая называлась «филатовский стебель», когда выкраивается кожный лоскут на двух мышцах. С этим много проблем, медицинская наука не стоит на месте. Сейчас забирают фрагмент широчайшей мышцы спины, делается разрез, забирается фрагмент, это авторская методика у нас такая есть, я пытаюсь ее сделать популярной.

ВОС: Неплохой размер вы показываете.

Д. М.: Минимум 18 просят.

ВОС: Им кажется, что при меньшем размере меньше удовольствия?

Д. М.: Тут не стоит вопрос полового акта, здесь все гораздо тоньше. Большинство не использует созданный неофаллос по прямому назначению.

ВОС: То есть это просто там существует в каком-то виде?

Д. М.: Это не там существует. Берется мышца, мышца сворачивается в трубочку, здесь кожный покров, она фиксируется вокруг кости, берется нерв, нерв сшивается…

ВОС: От нее же, из ее спины?

Д. М.: Нет, там специальный пучок, и из него сосуды, мышца же кровоснабжается, она пересаживается полностью. Начинает питаться, через некоторое время происходит аналог сокращения. Для многих это нужно, например, чтобы они плавки могли надеть. Для них это символ мужественности. Но это все не выглядит абсолютно идентично. Это опять же к вопросу того, что мы не кудесники.

ВОС: Вопрос: а если вы там все зашиваете, то как…

Д. М.: Клитор остается. Все продумано.

ВОС: Ну это же не очень удобно, да?

Д. М.: Тут уже не стоит вопрос, пациенты приходят, говорят спасибо.

ВОС: Вы их не отговариваете?

Д. М.: Ни в коем случае. Если есть диагноз «транссексуализм», если есть заключение психиатра, то эта операция направлена на то, чтобы социально адаптировать этого человека и спасти его. В данном случае это не блажь. Ну, опять же вопрос с мотивацией и с тем, насколько это аффилировано с психикой человека. Причем моя специализация в основном грудь. Мы сейчас провели очень интересное исследование. Суть заключается в том, что большинство девушек сейчас асимметричны, они кривые, сколиоз сейчас у 90 % девушек. Разница в углах. Лечат ли пациента в школе, если у нее значение угла выше 40? А первая и вторая стадии – это незаметно. Понятно, что все девушки перед зеркалом позируют и не сверяют пропорции. Она приходит к тебе на операцию, ты ставишь ей протезы, при условии, что у нее там все соотношения сохраняются. Но ты ей не говоришь при этом, что у нее сколиоз. Она приходит потом и спрашивает, что это такое.

ВОС: То есть вы действительно предполагаете, что девушки не стоят вот так голые расслабленные перед зеркалом?

Д. М.: Мы провели исследование, и из 680 пациенток о том, что у них сколиоз, знало 5 %.

ВОС: Одно дело, что не знают, но вы говорите, что они всегда позируют.

Д. М.: Я практик, все выводы мы делаем на основании опросников и так далее. Это не голословные утверждения. Проблема в другом. Когда ты об этом не сказал, пациент приходит после операции и начинает предъявлять какие-то претензии. Стоит сфотографировать со спины, показать и сказать, что спина кривая, что можно попытаться убрать эту асимметрию, но нужно ли? Все говорят, что нет. Но интересно то, что чем кривее женщина, тем с хирургической точки зрения сложнее сделать операцию, но тем вероятнее со стороны пациентки, что она будет довольна. И наоборот. Это огромная проблема. Причем приходит пациентка, она вся загибается, ее оперировали травматологи, выпрямляли позвоночник и т. д., ей хоть что-то поставишь, она уже будет счастлива. Буквально прошлым летом я оперировал пациентку после ожога кипятком. Девочка была вся обожжена, было деформировано лицо. И насколько странен вопрос о том, доволен такой человек операцией или нет. У многих пациенток психологические проблемы. Мы видим огромное количество девушек, которые приходят в депрессии и говорят: «Вы знаете, меня бросил муж. Это, наверное, потому что во мне что-то не так, я старею, не могу конкурировать, ушел к молодой, понятно, что я хуже, на мне отразилась беременность». И видно, что у человека депрессия, ему нужно помочь. И вот приходит эта девочка обожженная, у нее рот не открывается, она вся в рубцах. Она настолько позитивная, от нее исходит какой-то свет. Ты не можешь понять, как это. Мне на нее смотреть не очень, а она ходит по улице, общается, она абсолютно социальна. Она шла к этой операции очень долго, выбирала все. Я прихожу на следующий день в палату на осмотр. Она говорит: «Доктор, можно, я вас сфотографирую?» Я спрашиваю, зачем. «Вы мне вернули жизнь». Причем мы ей глобально ничего не сделали, мы не вернули то лицо, которое было до того, как она обожглась. Мы просто сделали чуть лучше. Она смогла открыть рот. Но это колоссальный эмоциональный заряд. Для меня намного интереснее делать реконструирующие сложные операции, потому что такой фидбэк от пациента: они доверяют тебе себя полностью, это все поэтапно делается, и становятся хорошими друзьями. Это по сравнению с эстетикой. Потому что в эстетике всегда: вот, доктор пытается заработать деньги, начинают какие-то вещи прилипать. Я просто очень люблю свою специальность. Ну, конечно, с точки зрения технической ты сидишь за микроскопом десять часов, встаешь весь мокрый, ты получаешь колоссальное удовлетворение, которое не получаешь, когда ты делаешь банальную эстетическую операцию.