XXX. Красный Крест начинает свертываться

Го сентября. Гунчжулин

...Из Каталинзы я переехал на 84-й разъезд, откуда очень счастливо, по только что установившейся конке «Дековильке», перескочил в Маймайкай. Я был в симпа­тичном Вятском отряде, когда вдруг приходит известие, что старший врач 5-го С.-Петербургского летучего от­ряда, П. П. А., отпустивший и второго врача, и обоих сту­дентов, оставшийся, следовательно, совершенно один,

— заболел тифом. Надо тебе сказать, что мы только что потеряли двух врачей и двух сестер от брюшного тифа и одного студента от тяжелого воспаления кишек, и во всех случаях у меня осталось впечатление, что они не выдер­жали своей болезни, может быть, оттого, что продолжа­ли работать больными и переутомили себя. Что мог, я сделал и для некоторых из них, но, к сожалению, каждый раз узнавал о болезни слишком поздно.

Ты, конечно, понимаешь, как взволновался я поэто­му известием о болезни этого прелестного, скромного, добросовестнейшего, симпатичнейшего и доблестного нашего труженика. Я живо представил себе, как он, заб­рошенный в самые передовые позиции, одинокий, боль­ной, ходит, осматривает больных, — сам, может быть, более слабый, чем они... Забыв свои немощи, я сел на коня и пустился в только что еще казавшийся таким труд­ным и далеким шестидесятиверстный путь. К вечеру я приехал в Бамьянчен, стоящий приблизительно на пол-пути, где расположен наш 1-й С.-Петербургский летучий отряд, а на следующее утро в 7 час. я уже опять был на коне. Лошадь попалась мне мягкая, удобная, я с удоволь­ствием снова втягивался в этот приятный способ пере­движения, когда так наслаждаешься природой и так хо­рошо думается... в одиннадцатом часу я приехал в Саншигоу к А. и нашел его бледным, слабым и сильно исху­давшим...

По счастью, врач и сестра военного полутранспорта вели его больных, но он все-таки вставал и хлопотал по своему отряду. Я тотчас же уложил его и стал устранять от всего, заменяя его во всех оставшихся на нем мело­чах и радуясь тому, что могу служить и помогать хоть одному из тех многих и невидных работников, трудом, энергией и самоотверженностью которых стояло, дви­галось и было сильно наше дело на войне.

Когда А. стал поправляться, я, сдав остающихся баль­ных и часть имущества (белье, лекарства) военным вра­чам, свернул отряд, положил на вьючные носилки А. и одного из санитаров, тоже проделавшего тиф и умоляв­шего не отрывать его от своего старшего врача, — дви­нулся в путь, благословляемый с неба легким дождич­ком...

Так начал Красный Крест свое возвращение на родину: послужив всем, чем он мог, отдав святому делу своему все, чем обладал, — последние силы и здоровье, — он бедные остатки свои положил на щит и «со щитом» пошел домой.

Это было 28-го августа, в тот день, когда у нас объя­вили о прекращении военных и враждебных действий.

Военные врачи часть пути провожали нашу трогатель­ную процессию, лишний раз доказывая, вместо раздутого пресловутого антагонизма двух ведомств, дружескую и братскую между ними связь во врачах.

Дождь сопровождал нас всю дорогу, так что стало сыро и свежо. На середине пути мы в поле остановились, чтобы покормить лошадей, надо было покормить и А., а мне хотелось еще дать ему возможность полежать в су­хом местечке.

Около самого места нашей стоянки была как-то изоли­рованная от всей близлежащей деревни аккуратная фанза, в которую я смело пошел за приютом. Во дворе красиво цве­ли белые с яркими розовыми полосами «belles dejoui»(«Лчевная красавица» (франц.) — лилейник, или краснодев.), во внутреннем дворике тоже были цветы, и все было акку­ратно и чисто. Навстречу мне и санитару вышел хозяин с бородкой клинышком и интеллигентным лицом. Я объяс­нил ему, что нам нужно: «мало-мало сиди-сиди, и мало-мало кушь-кушь», и пошел в его мужскую половину. Но он не согласился на это, перевел туда всех «мадам» и детей, а нам предоставил их половину, чистую, прибранную, с тюфяка­ми, ковриками и подушками на каннах. Когда он увидал у А повязку с красным крестом, он показал рюмку и сказал:

— «Моя тайфу», — что означало, что он — доктор, Я объяснил тогда, что А. «мало-мало ломайло», т. е. не­много болен, и он стал очень за ним ухаживать и заварил нам чудного цветочного чая. С своей стороны, мы нали­ли ему вина, но он сказал, что «ханшин маю» — значит: он не пьет водки, — отлил себе вина в рюмку, остальное предложил выпить молодому китайцу, который сказал, что это не ханшин, а «хау, хау», — и очень похвалил. Тог­да хозяин представил нам свою жену, сказав: «моя ма­дам», которая протянула нам руку. Я дал ей и другим жен­щинам и детям, которые постепенно вернулись в свою комнату, по куску хлеба с сардинкой, но они все куда-то унесли это угощение, и я не знаю, ели ли. Вероятно, им эго так же подозрительно и неаппетитно, как нам их пища. Когда один русский сказал как-то китайцу, с которым был в хороших отношениях, что от них нехорошо пахнет (сногсшибательный запах чеснока и бобового масла), он, находясь в дурном, но откровенном настроении, горячо ему ответил:

— А вы думаете, от вас не пахнет? Да как еще! И очень неприятно.

Мы растворили шоколад Gala-Peter и предложили на­шему коллеге, но он не решился его попробовать. Ког­да, однако, женщины и молодежь его дома с удоволь­ствием стали пить шоколад, он взял свою чашку, поднес ее ко лбу, помолился молча над ней и стал пить. Напиток ему понравился, и он допил его до конца. Зато, когда я угостил их арбузом, — колебаний не было, и они уплета­ли его все наперерыв.

Таким образом, и китайский, и русские «тайфу» оста­лись очень довольны друг другом.

Благополучно и счастливо прошло также и все нате путешествие с милым А. до самого Маймайкая.

Здесь я оставил своих больных в Вятском лазарете, в который стремился А., а сам, простившись с отрядами 2-й армии, пустился в последний объезд наших учреж­дений армии 1 -й и 3 -й, из которых некоторые уже свер­нулись, другие — свертываются, а третьи ожидают сво­ей очереди.

Эго первые шаги мои, по направлению к вам, домой...

Вглядимся в эти фотографии...