Анна Степановна Демидова 1878-1918

«Аннушка помолится за нас всех...».

Из письма Императрицы Александры

Феодоровны А. А. Вырубовой

Анна Степановна Демидова родилась в Череповце в семье мещанина Степана Александровича Демидова, од­ного из самых известных и состоятельных жителей го­рода. Его отец (дед Анны Степановны) — Александр Ан­дреевич Демидов — состоял первым д иректором город­ского Общественного банка. Он был верным помощни­ком и другом городского головы Ивана Андреевича Милютина, замечательного человека, организатора всех самых важных и полезных дел в городе. При его под дер­жке создавались учебные учреждения, общественно­полезные предприятия. Именно к нему обращалась игу­менья находившегося в 40 верстах от Череповца Лeyшинского Иоанно-Предтеченского монастыря Таисия (Солопова) — за помощью и в делах строительства мо­настыря, и в других монастырских нуждах.

Степан Александрович Демидов пользовался большим уважением жителей города. Он был гласным Череповецкой

городской думы и уездного земского собрания членов го­родской управы. В самом центре города, рядом с торговой площадью, Демидов владел землей и недвижимым имуще­ством — в том числе двумя двухэтажными каменными зда­ниями с тремя квартирами и торговыми заведениями: мага­зинами колбас, готового платья, золотых и серебряных из­делий. В д вухэтажном деревянном флигеле находилась сле­сарная мастерская и другие надворные постройки. В 1901 году все это имущество было оценено городским статистическим отделом губернского земства в 12616 рублей. Но, пожалуй, самым главным делом Степана Демидова была его служба в правлении «Череповецкого общества взаим­ного от огня страхования». Он был председателем этого общества, немало способствовал его развитию, росту его доходов. Благодаря деятельности общества, как отмеча­лось в его отчетах, «...по своей горимости Череповец от­носится к группе самых счастливых городов России». В городе, состоящем, в основном, из деревянных домов, деятельность общества была чрезвычайно актуальной. Ведь одним из самых главных бедствий российских городов XIX века, состоявших, в основном, из деревянных постро­ек, были пожары. .

Сын Степана Александровича — Н. С. Демидов, был одним из учредителей череповецкого «Дома трудолю­бия», ежегодно вносил деньги на развитие дома, на со­держание при нем училища и бесплатной столовой для бедных.

Очень близким к Анне Демидовой человеком была ее сестра Елизавета. О своих родственниках Анна за­ботилась, помогала им, опекала, всегда была в курсе всех семейных событий. Когда Демидова вместе с Царской Семьей отправилась й Тобольск, одной из первых ее записей в дневнике стали воспоминания о любимых родных.

На жизнь Череповца, на духовно-нравственное состо­яние его жителей, несомненно, повлиял приезд сюда в 1891 году святого праведного Иоанна Кронштадтского.

Отец Иоанн был в Чере­повце проездом в родные края и останавливался в доме у знакомого купца Крохина. Для череповец­ких горожан это было ве­ликое событие. Народ тол­пился у дома, всем хоте­лось увидеть известного батюшку, по молитвам ко­торого происходили чудес­ные исцеления — многие крестьяне Череповецкого уезда были спасены по мо­литвам о. Иоанн Кронштад­тского от сибирской язвы. И, может быть, не случай­но игуменья Таисия не­вольно включает в сферу благостного влияния своего монастыря Череповец и его окрестности.

По семейному преданию Демидовых, Анна училась в Леушинской школе. Не осталось сведений, в какой именно. Известно, что при Леушинском монастыре в са­мом Леушине была организована учительская школа. Такая школа была и в Череповце — при Леушинском под­ворье, которое там было организовано игуменьей Таи­сией. Наряду со многими полезными дисциплинами, в Леущинских учебных заведениях очень серьезно было по­ставлено обучение рукоделию, иконописи, приклад ному искусству, рисованию, живописи. Монахинь отправляли учиться даже в Академию художеств в Петербург. Во многих городах организовывались выставки Леушинских рукодельниц. И опять же, по семейному преданию Демидовых, на выставке рукодельных работ Леушинсвого монастыря в Ярославле Императрицу заинтересо­вало рукоделье Анны Демидовой. Как считалось в се­мье Демидовых, именно поэтому Анна и попала к Царс­кой Семье служить комнатной девушкой. Как бы то ни было, но родные Демидовой знали, что одной из основ­ных ее обязанностей является обучение шитью, выши­ванию, вязанию и прочему рукодельному мастерству Ве­ликих Княжон. В семье было известно, что самая млад­шая из них — Анастасия — очень привязана к Анне. В тех случаях, тогда Царская Семья уезжала за границу, маленькая Анастасия, еще не умевшая достаточно хоро­шо писать, просила кого-нибудь из взрослых написать Ан­нушке, поздравить с праздником, сообщить новости. На одной такой открытке можно прочесть: «Поздравляю мадмуазель Анну! Анастасия. До скорой встречи!»

За службу Анне Демидовой и ее родственникам было пожаловано потомственное дворянство. Когда сестра Елизавета приезжала погостить к Анне в Царское Село, отец писал ей так: «Царское Село, Е. В. Б, Елизавете Сте­пановне». Е. В. Б. значит — Ее Высоко Благородию.

Жалованное дворянство давало много привилегий. Так, муж Елизаветы был принят в привилегированное во­енное училище подпрапорщиков в Ораниенбауме.

Старожилы рассказывали внучатым племянникам Анны (это было во время Великой Отечественной вой­ны), как известная всем в городе Анна Демидова, слу­жившая комнатной девушкой при Царской Семье, въез­жала в Череповец в золоченой карете, а по обеим сторо­нам главной улицы стоял народ. Племянники Анны были тогда подростками, ее же современники во время войны были весьма преклонного возраста.

Как ни занята была Нюта, как звали ее в Царской Се­мье, но на свадьбу Елизаветы она не приехать не могла. У Аннушки был жених, инженер-путеец. И, видимо, ка­кое-то время она раздумывала, не соединить ли свою жизнь с этим инженером: не суженый ли это ее? Однако, по заведенному порядку, если служанка выходила замуж, она должна была оставить службу при дворе. Анна не за­хотела оставить свою службу комнатной девушки — та­ков был ее выбор. Она была для Царской Семьи, несом­ненно, близким человеком. Всю свою сознательную жизнь — с 18 лет, с 1901 года, она прослужила при Им­ператрице и Ее детях. Она не только знала иностранные языки, играла на фортепиано, то есть, была достаточно образованным человеком, но, видимо, и во многих жи­тейских, бытовых вопросах была незаменима.

Во время ссылки, в Тобольске, Императрица просила ее, как духовно близкого Ей человека, сходить в храм, по­молиться, — слугам еще можно было выходить из «Дома свободы», как называли губернаторский дом советские «деятели». 5 февраля 1918 года Государыня писала Анне Вырубовой, получив от нее известие о смерти ее отца: «Упокой душу дорогого отца. Завтра утром Аннушка пой­дет и закажет в соборе сорокоуст у раки святого (Иоанна Тобольского) и помолится за нас всех... Мы только мо­жем у себя молиться всем сердцем. В нем мы обе поте­ряли верного, милого, долголетнего друга... Знаю, как вы друг друга любили, сама все это испытала и знаю страш­ную боль. Но за него надо Бога благодарить, слишком много тяжелых переживаний, без дома и вообще...».

Участник расстрела Царской Семьи П. С. Медведев в своих показаниях отмечает; где каждый из обреченных находился за несколько минут до расстрела. «Служанка, как ее зовут, не знаю, высокого роста женщина, встала у левого косяка двери, ведущей в опечатанную кладовую, с ней встала одна из Царских Дочерей (четвертая)». Так в самые последние мгновения жизни они стояли рядом — Анна и Анастасия, ее любимица.

Демидовы как семейную реликвию берегут от­крытку:

«Мадмуазель Анне Стефановне Демидовой. Царское

Село. Лицей. Pussie.

Дорогая Нюта,

Поздравляю тебя с праздником и желаю провести его по возможности веселее. Хотя пишу поздно, но лучше поздно, чем никогда.

Анастасия, Париж.

Декабря 1906».

Кто-то из взрослых посылает подружке маленькой Анастасии Анне Демидовой привет, вероятно, по ее просьбе.

1 августа 1917 года в 6 часов утра Царская Семья с несколькими лицами свиты и несколькими слугами при­были на Александровский вокзал из Царского Села. По­езд опоздал. Вместо часа ночи состав был подан в шесть утра. Пять часов ожидания на чемоданах и предотъезд­ная суета измотали всех. Неожиданностью, которая ста­ла известной за несколько дней до отъезда, было то, что вместо Крыма конечной целью следования будет Сибирь. И уже только в поезде было объявлено, что едут в То­больск.

Прошло пять месяцев пребывания под арестом в Александровском дворце. За это время были пережиты поистине глобальные потрясения: переворот всего ми­ропорядка в России, появление вооруженной стражи во дворце и на территории, окружающей Царский дом, «свободные» граждане-товарищи красноармейцы, с вин­товками, появившиеся откуда-то с самого дна вздыб­ленного мира — озверевшие, тупые, наглые. Керенский приезжал допрашивать Императора и Императрицу... Столкновение интересов иностранных держав, участво­вавших в мировой войне, предательство генералов и ми­нистров, равнодушие и полное разложение аристокра­тической элиты — все было непоправимым в этой ката­строфе.

В конце февраля — начале марта тяжело заболели Дети. (Лечил Их доктор Боткин, который тоже не покинул Царскую Семью.) Течение кори, которой Они зара­зились от приехавшего к Цесаревичу юноши-кадега, было настолько тяжелым, что временами приходилось опа­саться самого худшего. Осложнение было тоже тяже­лым — воспаление легких. Больше всех страдала Ма­рия, температура у нее доходила до 40,9°, на какое-то время Она оглохла.

Родители искали слова, чтобы объяснить Детям про­исходящее. Но именно они, Дети, своим спокойствием, лаской, вниманием, старались поддержать взрослых. По­терявшей слух Марии сестры писали, подробно объяс­няя происходящее. Дети видели спокойных Родителей. Родители — ласковых, любящих детей. Александровс­кий дворец был отрезан от всего мира — достоверных сведений сюда не поступало. Императорская чета и Их Дети никому не писали, боясь скомпрометировать близ­ких и друзей. Письма и телеграммы родственников из-за границы не пропускали адресатам.

Во дворец приходили редкие письма от тех, кто не боялся открыто обратиться к Царю и Его родным. Так, ко дню Ангела Великая Княжна Ольга Николаевна полу­чила поздравительную открытку:

«г. Царское Село Ваше Высочество

Ольга Николаевна, поздравляем Вас с днем Вашего Ангела и от всего сердца желаем Вам здоровья и благо­получия. Часто вспоминаем Вас и Вашу истинно христи­анскую сестры милосердия работу, в которую Вы вкла­дывали столько любви и предусмотрительности к больным. Да хранит Вас Бог! Остаемся молящиеся за Вас и Вашу Семью сестра Шевчук, сестра Иванова.

19 [или 16 нрзб.] VII 17 г.».

Сестры милосердия (Иванова была на Русско-япон­ской войне), как видим, не боялись. Но такие письма были редки. Чаще во дворец охрана приносила грязные газе­тенки с омерзительными карикатурами на Императорс­кую Семью, и красноармейцы старались, чтобы эта грязь непременно попадалась Им на глаза.

Арестованы были и липа Царской свиты Слугам же со­хранялась возможность входа и выхода из дворца — они были свободны в любой момент уйти отсюда совсем. Пе­ред отъездом из Царского Села и свите дано было право остаться на свободе и не следовать за Царской Семьей в изгнание, В один из дней этой пятимесячной осады Импе­раторской Четы и Их близких Аннушка отправляет на ро­дину в Череповец, родственникам, большую посылку — свои вещи, книги, одежду, белье. Все это было потом про­дано во время Великой Отечественной войны, сношено многочисленной родней, поменяно на хлеб. К посылке было и письмо. Анна Степановна сообщала, что вскоре приедет сама «...вот только проводит до границы Хозяев и вернется домой». Скорее всего, Анна стремилась успо­коить родных, ведь весь ход ее жизни складывался так, что не оставлял возможности для такого исхода событий.,.

Итак, состав с Царской Семьей и сопровождающи­ми Их слугами и свитскими лицами отошел от платфор­мы 1 августа 1917 года.

Аннушка после всей предотъездной нервотрепки — можно представить себе, сколько труда в этих заботах о сборах в путь лето на плечи слуг, — добравшись до по­стели, забылась глубоким сном. Проснувшись через три с половиной часа, она ощутила себя в совсем новом ка­честве пассажира, которого везут в комфортных усло­виях и хорошо обслуживают. Оказавшись в таком нео­бычном для нее бездействии, отдыхая от безумной ус­талости предыдущих дней, когда она «жила нервно и вол­новалась», Аннушка начинает вести дневник. Всегда за­нятая, она и коротенькие открытки домой заканчивала словами: «Больше писать некогда, тороплюсь». Теперь же, когда, казалось бы, предоставлялась такая возмож­ность отдохнуть, она не могла сидеть сложа руки. И то, что она берется за дневник и то, о чем она пишет в нем, подтверждает главную заповедь, свято соблюдавшую­ся в Царской Семье, данную нам всем Христом Спаси­телем в Святом Евангелии: «Духа не угашайте!»

В изгнании, под арестом, — Они не перестают тру­диться, претворяя каждый день жизни, подаренной Гос­подом, в возможность созидать и радовать других. Го­сударь в Царском Селе гуляет по очереди с каждым выз­доравливающим ребенком, при первой возможности, если удается получить разрешение, вся Семья идет в цер­ковь; Государь читает, преподает историю Цесаревичу. Дети учатся. В Тобольске учителями становятся и Бот­кин, и Долгоруков, и Татищев. Государыня занимается рукоделием, преподает Наследнику Закон Божий, девоч­ки учатся, читают, рисуют, рукодельничают. Так было всегда. В далеком счастливом детстве, лет в семь-восемь, Анастасия, будучи еще совсем ребенком, заполня­ла своим неустоявшимся почерком, похожим на караку­ли, целые тетради. Это были не слоги и слова: примеры на разные правила орфографии и пунктуации (хотя прави­ла она тоже изучала) — девочка писала рассказы, в кото­рых было много точных наблюдений и чистых порывов души.

В дни ареста в Александровском дворце, освободив ото льда водоемы, узники подготавливают землю и вска­пывают грядки. Какой замечательный получился огород в Царском — возделанный руками Императора и Детей благодатный кусочек земли!

В Тобольске Они ставят пьесы, делают рождествен­ские подарки всем тем друзьям, кто разделил с Ними изгнание, лицам свиты, слугам и... даже охране.

Как несомненное свидетельство высокого духа Цар­ственных Мучеников можно привести несколько писем Цесаревича Алексея Своему прежнему, царскосельско­му учителю русского языка П. В. Петрову, которые Он иногда подписывал: «Ваш пятый ученик»:

«Тобольск, 27 ноября 1917.

Дорогой Петр Васильевич. Очень благодарю Вас за письмо, все читали. Я очень извиняюсь, что не писал Вам раньше, но я в самом деле очень занят. У меня каждый день 5 уроков, кроме приготовлений, и как только я ос­вобождаюсь, я бегу на улицу. День проходит незаметно.

Как Вы знаете, я занимаюсь с Клавдией Михайловной [Битнер], по русск. по арифм, по ист. и географии. Крепко обнимаю. Поклон всем. Часто вспоминаю Вас. Храни Вас Бог.

А

Как Пулька!!!».

«Тобольск, 7 января 1918.

Пишу Вам уже третие письмо. Надеюсь, что Вы их получаете. Мама и другие Вам шлют поклон. Завтра нач­нутся уроки. У меня и сестер была краснуха, а Анастасия одна была здорова и гуляла с Папой. Странно, что ни ка­ких известий от Вас не получаем. Сегодня 20 Р[еомюра] морозу, а до сих пор было тепло. Пока я Вам пишу Жилик читает газету, а Коля рисует его портрет. Коля бесну­ется и по этому он мешает писать Вам. Скоро обед. На­горный Вам очень кланяется. Поклон Маше и Ирине. Храни Вас Господь Бог! Ваш любящий

Алексей».

Из письма мы узнаем, что у Детей так же, как и преж­де, есть каникулы: «завтра начнутся уроки».

В письмах Цесаревича Петрову отражен весь дух этой Семьи и дух всего сообщества, которое составилось из верных людей, объединенных одной бедой, одной надеж­дой, одним упованием, одной верой. В этих письмах ви­ден ребенок, мальчишка, и в то же время — тонкий, глу­бокий, внимательный взрослый человек.

Видно и то, как Царственные Страстотерпцы стара­лись соблюдать одну из главных Евангельских запове­дей: «Итак, бодрствуйте; потому что не знаете ни дня ни часа, в который приидет Сын Человеческий» (Мф. 25, 13). «Дух у всех семи бодр», — пишет Императрица Вырубовой, «Люблю уроки Закона Божьего с детьми, — рассказывает Государыня, — читаем Библию, гово­рим, читаем описание жизни Святых, объяснения Еван­гелия, изречения, объяснения молитв, службы и т. д...».

«Духа не угашайте!». В Тобольске Анна Демидова в те дни, когда все (и она тоже) будут страшно заняты устройством жилья в губернаторском доме и в доме куп­ца Корнилова, разыскивая по городу мебель и необходи­мые в быту вещи, начнет вести занятия с Наследником, читать Ему, из-за болезни Жильяра и временного отсут­ствия Гиббса, Битнер и Шнейдер. В течение некоторого времени Цесаревич продолжит учебу под руководством Анны.

Но пока все едут в поезде, на котором написано «Американский Красный Крест». Комфортабельные ва­гоны, отличная еда, охрана не заходит в купе. Поезд про­скакивает большие станции и останавливается в пустын­ных местах. Это путешествие, которое описывает Деми­дова в дневнике, — первый и последний «красивый жест» Временного правительства. Их очень комфортабельно и удобно подвозят к несравненно более суровому месту заключения, чем Царское Село, — к Тобольску. А пока на прогулке в поле, где останавливается или медленно ползет следом за путешественниками состав, можно раз­мяться, подышать воздухом, пособирать ягоды, полюбоваться природой. К ночи поезд прибывает в Тюмень. Далее — пересадка на небольшой пароход «Русь». То­бол обмелел, и по фарватеру может пройти лишь малень­кое судно.

Условия меняются. Пароходик ужасно неудобен. На­конец Тобольск. Небольшой городок в тридцать тысяч жителей. Вокруг очень мало деревень, и путь до ближай­шего большого города — Тюмени — только по воде. Аннушку поражает полная разруха в предложенных для проживания домах. Здесь грязно, нет мебели, надо фак­тически с самого начала обустраивать жизнь. Нет даже тазов к рукомойникам, надо покупать ведра и прочее. Но пока обустраиваются дома, на пароходике «Русь» совер­шаются прогулки по Иртышу, с остановками в красивых местах и отдыхом.

21 августа губернаторский дом, дом № 1, или «Дом свободы», как его называли комиссары, был готов для заселения, и в тот же день Императорская Семья разме­стилась в нем. Кроме них здесь жили Пьер Жильяр, Анна Демидова, Чемодуров, Седнев, Нагорный, Тегаева и еще несколько слуг.

В доме напротив — в доме купца Корнилова, распо­ложились остальные: Боткин, его дети Татьяна и Глеб, Тендрякова, Шнейдер, Долгоруков, Татищев, Гиббс. Не­которое время здесь проживает Буксгевден, которая при­ехала в середине декабря. Ее задержала операция аппен­дицита. Потом ей прикажут выехать, и она будет снимать квартиру в городе. Семьи доктора Деревенко, Харито­нова, Чемодурова тоже приезжают в Тобольск, и те иногда имеют возможность видеться с родными. В доме Кор­нилова проживает и охрана — тюремщики Царской Семьи.

В день заселения Императорская чета идет осмат­ривать дом Корнилова, чтобы увидеть, как здесь раз­местились остальные. В первый и последний раз Им раз­решили покинуть «Дом свободы». Полковник Е. С. Кобылинский, назначенный Керенским начальником охра­ны, надеялся, что Императорской Семье в Тобольске будет предоставлено больше свободы, чем в Царском. И хотя эти надежды не оправдались, узники получили большое духовное утешение. Дело в том, что в центре города, в расположенном высоко на горе Софийском соборе, почивали мощи свт. Иоанна Тобольского, пос­леднего русского святого, прославленного в царство­вание Императора Николая II, — в 1916 году, и особо почитаемого всей Царской Семьей. К этим мощам с записочками, с просьбами отслужить молебен, прихо­дили, по просьбе Императрицы, иногда Демидова, иног­да Чемодуров. К святому Иоанну Тобольскому возно­сили свои молитвы узники, с просьбой об укреплении духовных сил. Великая Княжна Мария, уехав с родите­лями в Екатеринбург, вспоминала с грустью, что так и не удалось прийти в собор, к его святым мощам. Лишь очень редко, по воскресеньям, в сопровождении воо­руженной охраны, узникам разрешали ходить через парк в ближайшую церковь.

В Тобольске почти сразу же ужесточились тюрем­ные порядки. Император и Его близкие могли выходить на прогулки только в огород, где не было ни одного де­рева, ни одного кустика. Погода в том августе стояла жаркая, и прогуливаться можно было только под паля­щим солнцем. Вскоре «Дом свободы» отгородили забо­ром. Мостовых в Тобольске не было, и в осеннее ненас­тье местность превращалась в топь. Зимою дом высты­вал, порой, было так холодно, что вязальные спицы выс­кальзывали из замерзающих пальцев Императрицы. Но, несмотря на все эти скорби и испытания, Царская Семья не теряла духовных сил и благодарила Господа за все, ниспосланное им свыше. В канун нового, 1918 года, Императрица Александра Феодоровна писала С. К. Букс- гевден: «Слава Богу, мы все еще в России и до сих пор все вместе».

Вечерами Семья и слуги собираются за чтением. Из дневника А. С. Демидовой, к примеру, узнаем, что 10 сен­тября «вечером, как всегда, было чтение. Читал Долго­руков»; 11 сентября: «Вечером чтение. Читал Государь»; 12 сентября: «Вечером чтение до 11 часов, читал Бот­кин».

Вместе с тем, в ее дневнике масса мелких бытовых подробностей: купили утюг, глиняные чашки под умы­вальники, покрасили ведро, теперь оно не заржавеет, бу­дет служить. Надо найти прачечную, запастись штопкой. Обзавестись бумагой, чернилами, ваксой... На ее пле­чах и на плечах других слуг лежало то обустройство жиз­ни в новом, неприспособленном для жилья месте, кото­рое во всех своих хозяйственных мелочах сначала дела­ет эту жизнь возможной и хоть сколько-нибудь терпимой, а потом даже и в какой-то мере уютной.

Так, благодаря дневнику комнатной девушки Анны Демидовой, проясняются первые несколько дней, кото­рые Царская Семья и ее верные слуги провели в Тоболь­ске, несколько дней на пути к Екатеринбургской голгофе...

И хотя мы уже пересказали, отчасти, содержание не­которых записей этого уникального документа, стоит ос­тановиться на нем и процитировать его подробнее, не только для того, чтобы в полной мере понять и почув­ствовать ту напряженную атмосферу, в которой жили уз­ники, но и с тем, чтобы перед нами в ясном свете пред­стало все благородство, чистота души и преданность рус­ской женщины, горячо любящей державных Хозяев и их Детей, за которых она положила свою душу.

Из дневника А. С. Демидовой

(Царское Село, 2 августа- Тобольск 15 сентября 1917 года)

[числа в дневнике деты по старому стилю]

«2 августа 1917 г.

Итак, наш отъезд состоялся. В понедельник 31-го шла усиленная укладка (а я все еще надеялась, что наш отъезд — неизвестно куда? не состоится и будет отложен хотя бы на несколько дней). В понедельник 31 июля в начале 12 часа ночи начали выносить сундуки вниз в круглый зал (туда же выносили людской багаж и кухон­ный). Красивый круглый зал напоминал таможню. Каж­дый должен был следить за своим багажом, чтобы руч­ной багаж не перепутали. В 12 ч. ночи все отъезжающие находились в зале и смотрели, как выносили багаж в сад через балкон, к которому вплотную подходили грузови­ки. О ужас, шел второй час, а багаж не уменьшался, и мы видели, что раньше 3-х часов не перенесут всего (а по­езд должен отойти в час!). Наконец все перевезли, но тут стали говорить, что наш поезд не вышел еще из Петер­бурга, и никто не знал почему. В 12 часов приехал Керен­ский с Михаилом Александровичем и через 10 минут уехал. Началось томление, все устали, ходили сонные как мухи, и никто ничего не понимал. Стали думать, что, по­жалуй, сегодня отъезд не состоится. Захотели чай. При­несли чай и все накинулись на него с жадностью. Нако­нец по уголкам на креслах и на диванах многие задрема­ли, и одна заснула и скатилась со стула.

В 5 часов утра 1-го августа приехали и объявили: “Можно ехать”. Мы поехали на Александровский вокзал вместо часа в 5 часов. Солнце взошло, но грустная кар­тина была в минуту отъезда. На балконе стояли все люди и с выражением отчаяния провожали нас... Было четыре мотора, я ехала в последнем с Татьяной Николаевной, Марией Николаевной, Анастасией Николаевной и графи­ней Тендряковой. Когда мы уселись в поезд и тронулись, было без 10 минут 6 часов утра. Спать не хотелось боль­ше, нервы были натянуты.

Не раздеваясь, я пролежала до 9 часов утра 1 -го ав­густа, вымылась и пошла в столовую в 9 1/2, где застала Татищева. В час был завтрак с Хозяевами, за исключени­ем Госуцарыни и Алексея Николаевича. Он устал, не спав­ши до 6 часов. Очень вкусный стол (завтрак и обед де­лятся на 3 группы). В 5 часов чай в столовой, кто хочет. Выйти нам не разрешается, и на остановках нужно опус­кать шторы. В 7 1/2 была остановка, и мы все пошли гу­лять; собирали голубицу, бруснику (она еще не созрела). День был утомительно жаркий, даже в 8 часов вечера. Обедали в 8 часов и опять 11 человек (без Государыни и Алексея Николаевича). В 10 часов все улеглись, так как предыдущую ночь не спали.

Сегодня, 2-го августа, все уже знают, “куца" мы едем. Тяжело думать о том, куда нас везут. Пока в дороге, мень­ше думаешь о том, как будет дальше, но на душе тяже­лее, как только вспомнишь, как ты далека от родст­венников и увидишь ли их опять и моща?! Я пять месяцев не видела ни разу сестры.

Мы проезжаем поля и леса; много заготовлено дров. Видели много выгоревшего и горящего лесу. Сегодня в б часов была остановка в поле, и все выходили гулять. Вошли в лес в сопровождении коменданта, его помощ­ников и охраны, которая нас здорово охраняет с двух сто­рон. В 8 часов был обед — с тем же составом. (Очень хорошо и разнообразно кормят. Повара китайцы, а подают армяне и один осетин.) Мы едем в международных вагонах — очень чистые и удобные.

Четверг, 3-го августа.

Хорошо спала в первый раз после долгого времени. Последние две недели, когда узнала, что нас намерева­ются “куда-то” отправить, жила нервно, мало спала, вол­новалась неизвестностью, куда нас отправят. Эго было тяжелое время. Только уже дорогой мы узнали, иго мы “на дальний север держим путь”, и как подумаешь толь­ко — “Тобольск”, сжимается сердце. Сегодня на одной из остановок (конечно, мы не выходили) кто-то на стан­ции спросил нашего вагонного проводника: “Кто едет?” Проводник серьезно ответил: “Американская миссия”, так как на поезде надпись — “Американская Миссия Красного Креста”. “А отчего же никто не показывается и не выходит из вагонов?” “А петому, что все очень боль­ны, еле живы...”.

Выход или гулять в 6 1/2 часов, шли вдоль реки Сылва — приток Камы. Красивый вид. Высокая скалистая воз­вышенность, покрытая густым лесом. Ходили час, про­шли к обрыву. В 8 1/2, после обеда, Боткин, Татищев, князь Долгоруков и я играли в вист.

Пятница, 4-го августа.

Встала в 8 часов, пила кофе в столовой с Татищевым. Проехали станцию Кунгура. До завтрака читали у себя в купе. Завтракали в час. Едем весь день очень тихо, с боль­шими остановками, чтобы приехать в Тюмень в 10 часов вечера. В 4 часа гуляли в поле. Какие бесконечные поля ржи, овса, пшеницы, ячменя; много уже сжато. Местами овес очень низкий, чуть взошел. Но хлебные поля тя­нутся на десятки верст. Приближаемся к Тюмени. Пол­зем почему-то. Стоим в поле без юнца. Приехали в 11 часов 15 минут в пятницу вечером в Тюмень. Поезд по­дошел вплотную к пристани на реке Туре, впадающей в Тобол, и мы из вагонов перешли на пароход, довольно примитивный. Никаких удобств. Первое впечатление са­мое безотрадное: особенно было тяжело, что для Хозя­ев ничего не было приготовлено. Все одинаково для всех. Жесткие диваны и ничего больше, даже графинов для воды нет ни в одной каюте. Каюты — довольно боль­шие комнаты с двумя или одним диваном и весьма не­удобным умывальником. Рассчитано на людей, не при­выкших много умываться. Можно вымыть нос, но до шеи воды не донесешь — мешает кран. Столовая и гостиная приличные. Освещение электрическое. У кого были своя подушка и плед, тот мог прилечь, а то — хоть сиди всю ночь. Прислуга на пароходе — простая женщина и мужи­чок. Начали переносить ручной багаж и стали устраивать постели. Я легла в 3 часа ночи. В это время переносили весь наш тяжелый багаж. Мы отошли от Тюмени в 5 ча­сов утра. Идем по рею Туре, которая впадает в Тобол.

Суббота, 5-го августа.

Почти не спала. Встала в 9 часов утра. Умывальник неудобный, даже мыться, как привыкла, нельзя. По берегу громадные пространства мели, грустный вид. Река Тура очень мелка, местами не более 2-х аршин глубины (ходят только плоскодонные суда), она страш­но извилистая и мы сегодня на повороте ткнулись в берег.

Воскресенье, 6-го августа.

Пишу в 11 часов утра. Ночью вошли в реку Тобол. Тобол шире и глубже. Волна бурая. Берега такие же плос­кие, низкие, такие же оползни. Свежо, проглядывает солн­це. Вдали виден мелкий лес. Мы идем скорее. Сказали, что прибудем в Тобольск сегодня в 8 часов вечера. В 12 1/2 был завтрак. В 1 час остановились у небольшого села и стояли до трех часов. Стали укладываться. В 4 1/2 был чай с холодной закуской. Прибыли в Тобольск в 6 часов. Князь Долгоруков с Макаровым поехали в губернаторский дом, чтобы распределить комнаты. Через два часа они верну­лись с печальным известием. О, ужас! Дом почти пустой; без стульев, столов, умывальников, без кроватей и т. д. Зимние рамы не выставлены с лета и грязны, всюду му­сор, стены грязны. Словом, дом совсем не был приготов­лен. Теперь идет чистка, протапливают печи и покупают мебель, которую в Тобольске найти трудно, так как это, скорее, уездный город, где ничего достать нельзя. Ситцу спросили, — говорят; нище нет. Даже чернил нельзя дос­тать. Так мы сидим на пароходе, пока не будет все гото­во... Да, это был для нас удар.

Понедельнику 7-го августа.

На Иртыше. Сидим на пароходе. Погода пасмурная, дует холодный ветер с дождем, выглядывает по време­нам солнце. Идет все время разговор, как нам размес­титься, так как в одном доме всем места нет. Нечего делать, все вещи с парохода перевезены в Губернаторс­кий дом, остались с ручным багажом.

Вторник, 8-го августа.

Погода переменная, свежо. Ходили в город, в губер­наторский дом. Все еще грязно, чистка подвигается мед­ленно, мебели мало и самых необходимых вещей нет. Ужасно грустно. В 3 часа поехали по Иртышу прокатить­ся, останавливались у берега и выходили погулять в поле. Вечером князь Долгоруков и я играли в бридж.

Среда, 9-го августа.

И сегодня стоим на Иртыше — все на том же месте: у пристани. Утром ходила в город. Смотрела меховые вещи из оленьей шкуры и валенки. Валенки из оленьей шкуры страшно дорогие, 40 рублей, а меховые пальто с шапкой (в одно) 200 рублей. За все здесь запрашивают неимоверные цены. Уже стали повышать цены на съест­ные припасы, зная, кто сюда приехал.

Четверг, 10 августа.

Сидели весь день дома. В 6 часов дождь перестал, выглянуло солнце. Настенька пошла в город. У Алек­сея Николаевича заболела рука и ухо; он, бедный, пла­кал у Великой Княжны Марии Николаевны повышенная температура — 38,6. Она лежит. Жильяр седьмой день в постели. День ужасно тоскливый.

Пятница, 11 августа.

Сегодня чудный солнечный день. Ходила утром с На­стенькой и Долгоруковым в город. Днем в 3 часа двига­лись на пароходе и выходили на берег гулять, — было очень жарко. Я оставалась на пароходе с Ея Величеством, Великой Княжной Марией Николаевной и Алексеем Ни­колаевичем. Настенька днем ходила в город и купила мне бумагу почтовую и чернила.

Суббота, 12 августа.

Сегодня утром в 10 часов князь Долгоруков, На­стенька, Татищев, я, комиссар Макаров ездили смотреть мебель в городе к частным лицам, которые продают.

Воскресенье, 13 августа.

Утром в 10 часов Татищев, Настенька и я перешли пешком с нашего парохода “Русь” в дом Корнилова. В 10 1/2 часов Государь, Наследник, все Великий Княжны перешли, так же пешком, в губернаторский дом, а Госуда­рыня и Великая Княжна Татьяна Николаевна ехали в ко­ляске. Больного Жилика привез Боткин в пролетке. В 12 часов был молебен, пели монашенки. В час все собрались в столовую в Губернаторском доме завтракать. После обеда Их Величества и Великия Княжны перешли в дом Корнилова посмотреть как мы все помещены. Но наш дом совсем не устроен. Стали немного разбираться, но кроме кровати в первый день ничего не получили. Нашли всего три глиняные чашки, чтобы умываться — во всем доме нет ни умывальников, ни шкафов; только несколько сто­лов и стульев. Говорят; что в доме Корнилова был окруж­ной суд, а в бывшем губернаторском находился Совет ра­бочих и солдатских депутатов. Выехали они за 3 дня до нашего приезда и оставили неимоверную грязь.

Понедельник, 14 августа.

Утром ходили пить кофе в дом №1 (а наш дом №2). Потом пошла по городу искать чаши для умывальников. Нашла только два глиняных горшка. Купила утюг в гос­тином доме. Завтракали и обедали все вместе в доме № 1. После завтрака пошли искать чернильницу. После обеда Алексей Николаевич играл в “Крепость” с Государем и остальные играли в игру: собирать семейство.

Вторник, 15 августа.

Сегодня праздник. Успение Богородицы. Была обедница в 11 часов в зале дома № 1. Священник очень сим­патичный. После весь день сидела и разбиралась в своих бумагах.

Среда, 16 августа.

Чудная погода весь день. Выходила, утром искала кувшин, был всего один, за который спросили 6 р. Пос­ле завтрака с графиней пошли к памятнику Ермака. Вид с горы очень красивый, виден Иртыш. Спустились с горы по ступенькам, которых сто. Солнце палило, и было страшно жарко подниматься (я думаю, градусов 30).

Четверг, 17 августа.

Погода жаркая. Утром Маша пошла купить ведро. После завтракая пошла отыскивать красильню. Нашла в частном доме, а не магазине. Все здесь очень примитив­но. Нигде решительно нет мощеных улиц. После обеда пришла домой в 11 часов.

Пятница, 18 августа.

Погода теплая. В тени 25 градусов. Утром приехала Маргарита Хитрово. Заходила в наш дом и виделась с Настенькой. После завтрака она опять зашла, принесла конфеты, духи и образочки и вместе с Настенькой по­шла искать себе комнату. Ничего не нашли. Тогда Хитро­во пошла одна на поиски себе комнаты. Вечером при­шел судебный следователь и сделал обыск в принесен­ных ею вещах, но через час вернулся и сказал, что ему необходимо осмотреть и вещи (книги, бумаги и т. д.) гра­фини Гендриковой. Такой осмотр вещей в комнате гра­фини Гендриковой нас всех очень поразил. Хитрово уже больше к нам не пришла, и на другой день, 19-го, ее от­правили обратно. Все это очень странно.

Суббота, 19 августа.

Погода дивная, на солнце 37 градусов.

Воскресенье, 20 августа.

Погода с утра жаркая, днем на солнце 35-36 граду­сов. Была в зале обедница. Ходила в огород, хотела там почистить грядки, но так все заросло, что не стоит при­ниматься. Просидела дома, читала газету. Разбиралась в бумагах.

Понедельник, 21 августа.

Погода такая же, как и вчера. Утром с 11-ти до 1 -го часа читала с Алексеем Николаевичем. После завтрака пошла искать красильню.

Вторник, 22 августа.

Погода такая же. Читали с Алексеем в 6 часов в его комнате. После завтрака ходила с Машей, показала ей, где живет прачка.

Среда, 23 августа.

Погода такая же жаркая. 30 градусов на солнце. Ут­ром в 10 часов в саду читали с Алексеем Николаевичем. Маша одна