Счастья и несчастья идентификаций

Пока женское считают кастрированным или трудно схватываемым в эротико-материнской туманности, всегда было и всегда будет возможным одно средство — идентификация или, скорее, различные способы идентификации, сознательной и, в особенности, бессознательной в психической проработке, фантазировании или в ошибках поведения. Конечно, это в любом случае несколько затруднитель­ный метод; если мужчины, сомневающиеся в женском, защищаются женской идентификацией, последняя по сути является идентификацией с агрессором, что усложняет жизнь гомосексуалистов и... метапсихологию гомосексуальности.

Мужская гомосексуальность

Схематично различают, как в клинике, так и с теоретической точки зрения, по меньшей мере, три ее разновидности.

1. Гомосексуальность вдвоем¹, данная форма и, если хотите, данный стиль, реализует идентификацию с матерью, без отца.

Идентификация является тотальной, нарциссической, с целостной матерью, материнской и эротической. Отец отсутствует, обесценен, дискредитирован; женское эротическое матери либо перенесено на ее материнскую составляющую, либо неупорядоченно рассеяно в череде авантюр, ослепленным свидетелем кото­рых является сын, но всегда без отца. В этой форме мужской гомосексуальности — наиболее содержательной — эдипова триангулярность размыта, проблематика кастрации избегнута. Причина или следствие: нарциссический климат являет­ся доминирующим, недалек от нарциссического невроза. За недостатком комп­лекса кастрации, раны являются не частичными, а тотальными, и часты суици­дальные тенденции.

На самом деле, анализ показывает, что идентификация весьма часто осуществляется с объектом желания матери, редко отца, иногда — отца матери, чаще — матери матери, бабушки субъекта. Именно в этом случае можно видеть карика­турные идентификации с женскими стилями, модными сорок лет назад, или с императивными обязанностями исправить или искупить ошибку, допущенную двумя поколениями ранее.

2. Гомосексуальность втроем: в данной разновидности идентификация осуществляется не с матерью, а с женщиной отца, в некотором смысле, без матери. Это женская эротическая позиция по отношению к главенствующему отцу.

Женское материнское, кажется, пропускается — это «отцовская» проблематика «че­ловека с волками». Даже если фантазм иметь ребенка от отца, как мать, с очевидностью присутствует (настойчивость идентификации с женским материнским) доминирующим является желание наслаждаться, как женщина, благодаря отцу и для его удовольствия. Эта форма гомосексуальности, на самом деле, акцен­туирует так называемую позицию инвертированного Эдипова комплекса: же­ланный отец, удаленная мать. Не стоит любой ценой слишком систематизиро­вать; обе формы сочетаются в весьма разных пропорциях. Тем не менее, перейдем к третьей.

3. Неудавшаяся гомосексуальность: нереализация поддерживается моральными, социальными запретами и фобическим поведением. На самом же деле делает данную форму гомосексуальности несостоявшейся то, что сама идентификация с матерью переживается как инцестуозная. Обязанный отказаться от запретного объекта в принципе, субъект идентифицируется с ним, заменяя «бытие» на «об­ладание». Это тот случай, когда эдипов запрет весом настолько, что мешает лю­бой неуместной реализации, и идентификация остается последним средством. Но эта идентификация по-прежнему подозревается в трансгрессии и оказывается за­прещенной для гомосексуальной реализации, как и любое эдиповое желание,

Фетишистское решение

Если женское суть кастрированное, тогда по Фройдовской версии фетиш замещает то, чего недостает. Перед лицом страха кастрации, так легко пробуждаемым различиями, отсутствиями, ранами и разрезами, фетишистское решение тут как тут, всегда наготове: достаточно отказа (отрицания). Нет, у него все есть; женщи­ны — это такие же мужчины, как и остальные.

Визуализированный фетиш сексуального перверта — это, в действительности, не только объект. След былого возбуждения, вероятно эксклюзивная фиксация, блестящий фаллический или же черный анальный, фетиш, по правде говоря, ничего не замещает, он является тем, чего недостает. Конкретизируя отказ от при­знания кастрации, превышая объект, он в обыденной жизни является сценарием, разыгрывающим и проигрывающим присутствие и отсутствие, «вот он — вот его нет». Он облекается в различные формы, от классической метонимии обуви до блестящей метафоры, когда создается целиком женское тело. Но это также и тео­ретический корпус, который сооружается в дырах знания, аргумент, которым размахивают, безупречная вера, целый логос как обобщенный фетиш, костыль человеческого существования.