Уместность и неуместность психоанализа

Более точно, здесь будем настаивать на нескольких специфических психоаналитических позициях в отношении вопроса, почему мужчины испытывают по отно­шению к женщинам базовый страх:

• психоанализ затрагивает этот процесс в той степени, в которой он претендует на то, чтобы вести по поводу человека дискурс универсальной значимо­сти, исходя из очень частного опыта, изобретение которого является недавним и спорным и практика которого всегда уникальна, разыгрываясь без свидетелей в закрытом кабинете;

• он предлагает постановку вопроса о мире, аналогичную детской, не только
в терминах «как» (как это функционирует, как делают детей...), но, прежде
всего, в терминах «почему», спрашивая скорее желания, чем функционирование (почему делают детей...);

• одним из главных вопросов его теоретического корпуса является вопрос
«репрезентируемости». В других терминах: именно то, что человек не может
заключить в аффективно заряженные репрезентации, вытесняемые и символизируемые, запускает в нем страх, тревогу, ужас;

• он настаивает на процессах идентификации, которые позволяют вести разговор о двойственности и различии. «Маленькие различия» всегда беспокоят нарциссизм; откуда гипотеза: мужчины боятся женщин, поскольку те являют­ся «одинаковыми-неодинаковыми», очень похожими, за исключением одного маленького различия. Остается выяснить, чем и почему это маленькое разли­чие тревожит мужчин; будет ли оно задачей «репрезентировать» себя, труд­ной до такой степени, что они начинают чувствовать по отношению к себе агрессию, идентифицироваться с агрессором и даже нападать на агрессора.

Фройдовский ответ

Его здесь можно лишь весьма схематично резюмировать:

• базовым страхом мужчин является страх кастрации (за исключением случая, когда им удается, благодаря комплексу кастрации, трансформировать его в сигнальную тревогу, запускающую вытеснение);

• всякий страх, тревога, ужас (смерти, ранения, болезни и т. д.) восходит к страху утраты, страху утраты части тела, наиболее возбудимой и наиболее инве­стированной, то есть относится к страху кастрации;

• сексуальная инфантильная теория универсального пениса делит людей на две категории: тех, что «обычно» имеют пенис и тех (женщин), у кого его
отрезали;

• мужское является завершением серии: активный, садистический, фаллический, тогда как женское — завершение серии: пассивное, мазохистическое, кастрированное(ая);

• мужчины переживают женщин как кастрированных (когда в 1908 году маленький Ганс вызывает образ кастрации, его отец и профессор выражают свой ужас, объясняя несчастному маленькому мальчику, что, кастрирован­ный, он был бы «так сказать, как женщина») и потенциально пленяющих (см., среди прочих текстов «Табу девственности»); они отказывают в суще­ствовании женскому, то есть отстраняют женщин и отвергают женское в них.

Женское мужское по Фройду

Чувствовать себя или оцениваться другими как «немного» женственный может быть для мужчины некоторым качеством. Однако в большей степени встает вопрос гомосексуальности. Быть пассивным, мазохистом, кастрированным значит быть как женщина и, тем самым, желать мужчин; в общем, это значит быть гомо­сексуалистом путем идентификации с агрессором-женщиной (и матерью: см. да­лее). Известна осторожность, настойчивость и частота, с которыми Фройд подходил к теоретико-клиническим вопросам, поставленным мужской гомосексуально­стью. Вот почему мы сначала представим Фройдовскую точку зрения с тем, чтобы далее обратиться к некоторым нюансам.

В 1922 году в тексте, названном «О некоторых невротических механизмах рев­ности, паранойи и гомосексуальности»¹ он дает детализированное объяснение (ко­торое уточняет объяснение из текста о Леонардо да Винчи), которое можно обоб­щить следующим образом:

• интенсивная фиксация на матери по способу идентификации;

• поиск объектов любви, в которых субъект смог бы найти себя и которые он
мог бы любить так, как его мать любила его самого;

• склонность к нарциссическому выбору объекта;

• переоценка пениса и невозможность отказа от его присутствия у объекта
любви;

• презрение, отвращение, омерзение к половым органам женщины, поскольку
у нее нет пениса.

Фройд добавляет к данному списку раннее соблазнение взрослым и, кроме того, вражду с братьями, ненависть, затем обращающуюся в любовь. Здесь еще вернемся к определениям мужской гомосексуальности, но скажем сейчас, что к Фройдовскому описанию следует добавить частые отцовские ласки и влечение сына к суще­ствованию как пениса матери и желание таким образом дополнять ее. Отметим так­же, что Фройд в данном случае не делает различия между матерью и женой отца.

Критика «кастрации»

Страх кастрации в том виде, каким его представляет Фройд, объясняет ли он... все и особенно страх, который мужчины испытывают по отношению к женщинам? Многие факты противоречат этому, и, кроме того, некоторые вопросы продолжа­ют ставить под сомнение Фройдовское утверждение.

Тревоги

Покрывает ли кастрационная тревога все модальности тревоги? Травматическое перевозбуждение психического аппарата неспособно вызвать прилив возбуждения (Hilflosigkeit) у субъекта — или того, что от него осталось и что еще не «вернулось» (в смысле, в котором с оцепенением говорят: я не пришел в себя) — разлитие страсти, соматическая экспрессия, контринвестирование по грубым и элемен­тарным фантазматическим сценариям, таким как бессознательная идентифика­ция, душой и телом, с агрессором или со спасителем (это не он или не она, это я... и т. д.) или проективное движение, отбрасывающее вовне все «плохое» (это не я, это он или она... и т. д.). В «хорошем случае», кастрационная тревога находится на службе у сигнала, запускающего психическую переработку. В «плохом» случае тре­вога-сигнал и вытеснение не действуют, и тогда приливы невыразимых ужасов рас­пада пытаются... связать, описывая их как расчленение, взлом, уничтожение и пр.

Несогласие женщин

Критика центрального места, отведенного Фройдом кастрации, должна также считаться с тем фактом, что за исключением того, когда они слишком примыкают к доминирующему фаллоцентризму, женщины не согласны с Фройдовским пониманием женского по нескольким пунктам. Для них, не смешивающих:

• женский пол не кастрирован. Женщина является целым существом, а не мужчиной, которому чего-то недостает (женщина и мужчина как все другие и на­оборот!...). Женский нарциссизм может быть квалифицирован как фаллический (С. Parat), как раз тогда, когда женщина считает себя завершенной и сознательно использует свою зависть к пенису (см. из самых последних работы J. Andre, М. Cournut-Janin, S. Faure-Pragier, Jgodfrind, F. Guinard, M. Perron-Borelli, J. Schaeffer);

• пассивность не является уничижающей; ее можно рассматривать как рецепторную активность. Но, более глубоко, являясь настоящей пассивностью, она предполагает некоторые преимущества в форме выигрыша удовольствия;

• мазохизм не является только перверсией; более фундаментально, он служит тому, чтобы интегрировать боль и удовольствие и способствовать тем самым наслаждению;

• однако все еще остается вопрос о зависти к пенису. Желают ли женщины обладать им и не быть кастрированными, как это утверждает Фройд, или же они желают его лишь с целью наслаждения? Какой бы ответ ни был предпочтителен, он в любом случае заставляет мужчин фантазировать и бояться.

Несогласие мужчин

Некоторые мужчины, по-видимому, не отказываются от женского и, как кажется, идентифицируются с женским поведением. В любом случае, три понятия являют­ся дискуссионными: бисексуальность, амбивалентность, гомосексуальность:

• понятие бисексуальности: необходимо строго настаивать на том факте, что,
в отличие от эмбриологических, физиологических и других данных, понятие

бисексуальности в психоанализе касается только феноменов идентификации, чаще всего бессознательных: субъект одновременно идентифициру­ется с поведением или лицами противоположных полов;

• амбивалентность. Это то, что описывается в «Человеке с волками»: «в нем бок о бок сосуществуют два противоположных движения, в одном из которых существует отвращение к кастрации, тогда как в другом ее полное принятие с тем, чтобы утешиться женственностью в качестве субститута».
Несмотря на свой ужас, «человек с волками» в целом готов принять каст­
рацию для того, чтобы стать как бы женой отца, оказаться в женской позиции.
Однако Фройд, кажется, скорее придерживается более базового страха кастрации, поскольку, показав амбивалентность, он настаивает на существовании «третьего движения, более древнего и более глубинного, в котором попросту отбрасывается кастрация, того, для которого еще не становится вопросом суждение относительно его реальности». Речь идет, на самом деле, по сю сторону вытеснения и амбивалентности, о том, что было отброшено (Verwerfung) («он не захотел ничего знать о смысле вытеснения») и том, что может «возвратиться» лишь в галлюцинаторной форме. Именно сразу после обращения к третьему течению случилось это радикальное отрица­ние кастрации, которое Фройд называет галлюцинаторным, когда «челове­ку с волками» было 5 лет и в какой-то момент ему показалось, что он отре­зал себе палец;

• мужская гомосексуальность и влечение к смерти. Выше было приведено определение, данное Фройдом в 1922 году. Отметим лишь один пункт, который в конечном итоге, говорит в пользу Фройдовского тезиса, хотя внешне ему противоречит. Речь идет о соотношении гомосексуальности и влечения к смерти. В 1923 и в 1937 было сказано: интенсивность напора гомосексуального влечения и его интенсивного вытеснения вместе вызывают смертельный распад. Эту связь влечения к смерти и латентной гомосексуальности интересно отметить в той степени, в которой оно не пробивает брешь в общем Фройдовском объяснении, продуманном в терминах страха кастрации, — определении гомосексуальности, общей интерпретации связи мужчин и женщин и, в особенности, отказе от женского.

В общем, на универсальный вопрос, чего на самом деле боятся мужчины, Фройдовский ответ однозначен: мужчины боятся кастрации — добавим: в особеннос­ти, когда она вызывает следствия смертельного распада, включая, и прежде всего, в их отношениях с женщинами. Однако ужас кастрации не заключает в себе всех модальностей тревоги; женщины не обесценивают ни саму женственность, ни всю серию: пассивное, мазохистическое, кастрированное, и некоторые мужчины систематически не отказываются от женского.

Женское наслаждение

Тогда как для Фройда женское означает пассивное, мазохистическое, кастрированное, подвергающееся коитусу и родам (1924, «Экономическая проблема мазохизма»), мы в вправе поставить один вопрос или, скорее, поставить его в двух аспектах:

• если да, то что из этого следует?

• если женское не означает ни пассивного, ни кастрированного и пр., то чем
тогда в переживании мужчин оно могло бы быть? Другими словами: не рассказывают ли мужчины сами себе страшных историй о кастрации, с тем, чтобы избежать столкновения с чем-то другим, что бессознательно могло бы вызвать для них женское?

На поставленный в этих двух формах вопрос кое-кто дал ответ. Шребер: на самом деле, Шребер желает прямо противоположное тому, чего, как предполагает­ся, мужчины опасаются. Можно вспомнить начальную фразу: «Как было бы хо­рошо быть женщиной, подвергающейся коитусу». По сю сторону любой кастрации, то, чего он хочет, — это быть женщиной, матерью, отдающейся, беременной, ро­жающей, но также и пассивной, предлагающейся, в которую проникают, избивае­мой, униженной. Он хочет быть овладеваемым(ой) до того, чтобы не владеть собой, дезорганизованным и растворенным как женщина, в бесконечном оргазме, шлюхой Бога и матерью новой расы, полностью в непрекращающемся наслаждении, блажен­стве не мужском (только умственно, говорит он), но женском, то есть в тотальном сладострастии, полном, непрекращающемся, безграничном и бесконечном.

Женское эротическое

Эта разражающаяся буря влечений, в которой мужчины подозревают женщин, достаточно бесспорна для аналитической теории. Скорее напротив, это наслаждение ставит вопросы к клинике и практике в негативе, когда его перспектива запускает подавление и даже панические атаки. В той же мере оно их ставит и в пози­тиве, в теоретическом плане, когда оно проявляется, уравновешенное или дикое, как блаженное эмоциональное переживание.

Действительно, о наслаждении женщин, когда оно случается, и о котором Тересий говорил, что по отношению к наслаждению мужчин оно находится в отно­шении девять к одному, мужчины мало что знают. В лучшем случае, благородные рыцари, они вызывают и поддерживают его, восстанавливая, таким образом, лю­бовное инвестирование нежности, сметенное бурей, когда бессознательные иден­тификации, если можно так выразиться, наслаждаются свободой. В худшем же случае, пошлый зритель лишь наблюдает, случайный воин лишь проходит мимо, преждевременно эякулирующий быстро ретируется, остальные представляют со­бой монахов либо моряков, если только симпатизирующая фригидность мини­мально не уравновесит партнеров этого приключения.

Что касается женщин, они ничего об этом не говорят. Фройд не говорит об этом молчании ни слова; Лакан признает его, однако сразу же обращается лишь к мистическому; что же касается аналитиков-женщин, они не создают из этого метапсихологии. Итак, встают два вопроса: почему женщины ничего не говорят о сво­ем наслаждении и что воображают мужчины об этом тересио-шреберовском рае?

Невыразимое, женщины решительно ничего не говорят об этом пике их вероятного на­слаждения, можно предположить, что речь идет о строго охраняемом секрете. Да нет, если бы это был секрет, то, в конечном счете, рано или поздно, его бы узнали. Речь идет о другом, возможно о более элементарном, более протопатическом.

Оргазм является пароксизмическим психофизиологическим феноменом: это — возбуждение и энергетиче­ская разрядка в практически чистом виде, настолько интенсивные, что, возможно, в не­которых случаях (счастливых случаях?) переполненный психический аппарат не может «перевести» физиологический феномен, психически его интегрировать, поместить его в письменные и запоминаемые репрезентации. Женщины ничего не говорят об их наслажде­нии, поскольку оно невыразимо, нерепрезентируемо и, возможно, слишком интенсивно, чтобы быть «репрезентируемым» и запоминаемым в том смысле, чтобы репрезентации смогли «возвратиться». Нужно, без сомнения, выдвинуть психоаналитическую гипотезу па­мяти тела, точнее, существования не психических, а скорее физиологических следов инстин­ктов и удовлетворения, следов возбуждения и не-памяти того, что, происходя из тела, могло бы быть переведено и квалифицировано, но чего не происходит из-за их интенсивности.

Женское материнское

К тому же, эти женщины, они — матери... Для любого мужчины первой женщиной в его жизни является его мать. Какой странный персонаж в жизни мужчины эта женщина, сыном которой он является, «плод ее чрева»; удивительная, осново­полагающая, бесповоротно близкая, но странная!

Забудьте на мгновение анатомические гравюры и то, что вы узнали из «естественных наук», и читайте, прислушиваясь к тому, что вы чувствуете в себе, при­знайтесь, что вы ничего в этом не понимаете! Это, кажется, происходит в ее живо­те. Он родился, как сказали ему, в боли. Слитый с ней, а она с ним, они составляли единое существо, одну кровь, одну утробу, один пол. Когда он начал отделяться от нее, она начала властвовать над ним. Она была для него всем; она, она имела нес, он догадался, что это было благодаря ему. Он дополнял ее, он заполнял ее, он был тем, чего как он не знал, недоставало. Взамен она дала ему все, всему научила, всем руководила: улыбка, слова, сфинктеры. Ее образ служит ему, чтобы симво­лизировать разметку его собственной жизни: Парка, Мадонна, Эриния, девуш­ка с обложки, оплакивание Христа.

Говорят о «материнском безумии» (А. Green), с тем чтобы обозначить ту совокупность невероятных событий, которые следуют друг за другом начиная с зачатия, беременности, рождения и т. д.: висцеральное безумие женского мате­ринского, столь протопатическое, как и оргазмическое «бешенство» эротичес­кой женственности. Сравнение тем более значимое, что для того, чтобы пере­жить это материнское безумие, нужно, чтобы мать «сделала то же самое, что и шлюха». Потому мать, она сразу, изначала изменяет своему сыну, с третьим пер­сонажем, его собственным отцом (или ее собственным отцом?). Из этого сопер­ника он пытается сделать спасителя, даруя ему то женское, которое она ему вну­шает и идентифицируется с ним настолько, насколько она ему это позволяет.

Впрочем, неправда то, что она всемогущественна; она, то присутствует, то отсутствует, возбуждая избытком и недостатком. Более или менее хорошая, доста­точно внимательная, но ветреная, она является соблазнительницей — первой, — потом она уйдет, оставшись всемогущественной только в его снах и мечтах. Но она оставляет ему послание: если он слишком возбудится, думая о ней, кара будет ужасной.

Он слышит, но нужно, чтобы он увидел, чтобы поверить в это; затем он отказывается, создает свои собственные запретные чувства, но, несомненно, ми» когда в это полностью не верит. В конце концов, эта мать, сумасшедшая, шлюха и вестница, кто же она? Когда Маленький Ганс спрашивает свою мать: «Мама, у тебя тоже есть "делать пи-пи"?», материнский ответ на удивление двусмысленен: «Разумеется. А что?» На самом деле, мать Ганса не говорит ничего; она ничего не уточняет, ни своего пола, ни своей идентичности, ни своего желания.

Сын ничего не понимает в материнском женственном своей матери, ему изменили своим женским эротизмом. С ним — это безумие; с другим — ярость. Странная двусмысленность: чего хочет женщина, чего хочет мать? Он совсем один. В поис­ках утраченного объекта он пытается идентифицироваться, опираясь на материнс­кое и женское. Но что еще нужно перенести, чтобы быть, как его мать, мать и жен­щина? Это сложно, поскольку они одновременно и похожи, и непохожи.

Тогда другое решение: так как эта мать является запретной женщиной, выбрать другую; но вот эта другая, она тоже кровоточит, наслаждается, а потом ста­новится матерью; все начинается заново. Нет, не все: женское эротическое имеет преимущества; женское материнское — только недостатки. В любом случае, речь идет о том, чтобы сохранить эротическую женственность как можно дольше, так как однажды сын видит, что его мать становится совсем маленькой и что она уми­рает. Тогда он почувствует себя еще более одиноким.

Радикальные недоразумения

Говорят, что различие, любое различие беспокоит субъекта, его целостность, его репрезентацию себя, его нарциссизм; оно заставляет субъекта совершать психическую работу над своими возбуждениями, беспокойством и растерянностью, ко­торые провоцирует установление неоспоримости факта этих различий. Не забу­дем и парадокс в отношениях мать—сын: для него самое близкое, необходимое, даровавшее ему жизнь лицо, объект всех его запросов и всех его желаний, являет­ся существом, фундаментально отличным от него. У них не один и тот же пол; они не из одного поколения. Она для него все; он для нее не является всем; она явля­ется для него единственной вселенной отношений, хотя реально, сколь бы инвес­тированной она ни была, она частично является частью иного, связана с третьим. Если она слишком приближена к нему, он будет переживать ее как слишком возбуждающую, удушающую, разрывающую; если она отсутствует, это станет его отчаянием и психической агонией. Тогда лучше думать, что она запретна; этому бессмысленному предприятию обязательно необходимо придать смысл, будь то смысл запретный, обвиняющий и дающий место, если это так необходимо, обращению в противоположность...

Кроме того, известно, что то, что ставит мужчину в затруднение — явление двух порядков: ситуации, которые он может репрезентировать для себя и которые обретают значение, и те, что остаются для него нерепрезентируемыми и бес­смысленными. В первом случае опасность является эксплицитной, узнанной, идентифицированной, можно, в срочном порядке, «сделать из нее репрезента­ции», аффективно заряженные, вытесняемые, символизируемые. В противоположном случае ситуации, феномены, процессы, которые мужчина

может, по крайней мере, интеллектуально понять и даже изучать, но которые он не может интегрировать, из которых он может сделать лишь репрезентации в некотором смысле второго сорта, насыщенные заимствованными аффектами, которые он вытесняет, как может, пытаясь хотя бы символизировать, как дети, которые сочиняют «неважно что», когда они не «знают», чего они боятся в темноте.

Витальный вопрос: возможно ли перейти из второй категории в первую (заметим, что это также вопрос психоаналитического лечения: сформировать репре­зентируемое там, где его недостает)? Фройдовский ответ: это возможно, но мы натыкаемся на скалу, отказ женского, потому что женское — это пассивное, мазо­хистское и, прежде всего, кастрированное, которое, кроме случая сигнальной тре­воги, запускает страх кастрации и разрушение психического аппарата. Добавим, что именно таким образом объясняется страх, который испытывают мужчины перед женщинами: они напоминают о кастрации, поскольку кастрированы и кас­трируют! Ответ достоин... того, чего он достоин, но он достаточно заслуживает того, чтобы оставаться в регистре репрезентации. Эта история кастрации жен­щин имеет сомнительный привкус; это сценарий с пробелом, но, истинный или ложный, он связен, внятен, осмыслен, репрезентируем.

Новый вопрос: а если женское не есть кастрированное, в присутствии чего оказываются мужчины? Если женское эротико-материнское напоминает не о каст­рации, но о буре наслаждения, если совершенно сумасшедший Шребер правиль­но угадал, если мать маленького Ганса упорствует в двусмысленности ответов, если мать «человека с волками» на самом деле совсем не страдала во время сиес­ты, «в позе прачки, много раз повторенной», тогда понятно, что мужчины еще больше боятся женщин, чем когда они представляют себе их кастрированными. Они не понимают, что нужно репрезентировать, а психоаналитики оказываются в сильном затруднении для определения статуса женственного.

Женщины тоже находятся в затруднении, но иным образом: им проще всего жить, как их научили, в фаллической системе, и довольствоваться завистью к пенису, который, как считают мужчины, женщины хотят у них забрать, тогда как они хотят лишь, но в полной мере, им насладиться. В противном случае, вне фал­лической системы, они ничего не говорят, ничего из того, что они переживают как женщины и как матери; ничего, поскольку это переживается, но не высказывает­ся. Но как же с мужчинами? Это и есть психическая работа, абсолютно им необ­ходимая для того, чтобы оформить, инсценировать, перевести в образные и ос­мысленные сценарии то, что кажется им безумным, невообразимым, я бы сказал: «ни члена, ни головы»! Пардон, однако, речь идет именно об этом...: чтобы думать, нужен пенис на теле одного, его отсутствие на теле другого и фаллос в обеих головах.