Защитная функция зависти к пенису и страхи за Я

Я, естественно, не хочу недооценивать защитную функцию зависти к пенису для женственности. Я постоянно подчеркиваю чувство вины, поскольку эта сторона женской психосексуальности, по-моему, рассматривается реже, чем нарциссические страхи за Я.

Изо дня в день клиника показывает нам, что многие женщины хотят иметь пенис, чтобы избежать проникновения пенисом, который, как они чувствуют, угрожает их целостности¹; они кастрируют этот опасный пенис, препятствуя его

приближению.

Но мы можем задаться вопросом: о каком пенисе в данном случае идет речь? Доктор К.-Ж. Люкс-Пара пишет в своей работе «Смена объекта»: Если желанное проникновение представляется как угроза телесной целостности и целостности Я; если пенис остается носителем неограниченного фаллического могуще­ства (а слишком большой пенис, не соответствующий размерам девочки, которая его желает, является наследником захватнического, разрушающего, расчленяющего, де­зорганизующего фаллического могущества первичного материнского фаллоса²), генитальное отношение, проникновение будет пережито как желание невыносимое, неприемлемое для Я, находящееся в противоречии с фундаментальной нарцисси­ческой защитой и самосохранением.

Как и доктор Люке-Пара, я полагаю, что этот искажающий пенис действительно является аналогом материнского фаллоса анальной фазы, который у девочки тесно связан с преследующим ядром, пассивной гомосексуальной позицией, точ­кой фиксации паранойи у девочек. Тогда мы могли бы задать вопрос, правомерно ли в случае, когда беспокойство по поводу отцовского пениса идентично тому, которое возникает, если объектом является фаллос матери, говорить о какой-то «смене объекта», будем ли мы действительно иметь дело с позитивной эдиповой

ситуацией.

То, что здесь произошел «перенос» материнских инвестиций на отца и что эти инвестиции аналогичны, а проекции просто смещаются, по-моему, соответствует действию механизма защиты, нацеленного на избегание отношения с опасной фаллической матерью и установление при этом отношения с отцом; однако по­добный защитный механизм не работает, поскольку проекции остаются неизменными, а оба объекта недостаточно дифференцированы.

Можно предположить, что отец в таком случае не выполняет роли адекватной поддержки проекции хороших сторон объекта — первичного объекта — и, в част­ности, что сам первичный объект был отчасти плохим. Процесс идеализации не происходил полноценно, и он не создает условий для реальной ситуации с тремя участниками. Точно также защитная кастрация, зависть к пенису, служащие препятствиями для проникновения, кажутся мне связанными, главным обра­зом, с фаллическим материнским имаго, хотя, похоже, они адресуются отцу, но

¹Я снова хотела бы подчеркнуть, что «избегать проникновения» также может служить способом сохранения объекта. Вся совокупность агрессивного поведения, направленного на отца, часто может быть понята как оберегающая его от контакта.

² Выделено мной. — Ж. Ш.-С.

отец не становится носителем отцовской функции и отцовских атрибутов, а играет роль заместителя матери, носителя анального разрушающего фаллоса¹.

Поэтому мне кажется, что страхи за Я следует анализировать под углом зрения пассивной гомосексуальности и идентификаций (см. статью «Функциональные аспекты и структурирующая роль гомосексуального инвестирования в ходе психоанализа взрослых» д-ра Марти и д-ра Фэна).

Можно обнаружить смысл этой кажущейся нарциссической защиты от проникновения пениса, а фактически, материнского фаллоса, в некоторых случаях супружеских разногласий.

Женщины, которые нападают и кастрируют своего мужа, бессознательно вступили в брак с плохой матерью (это также часто является верным и в отношении мужа). Фройд давно отметил, что многие женщины выходят замуж за заместителей матери и амбивалентны по отношению к ним.

Я думаю, что этот факт является одновременно результатом эдиповой виновности (не забирать отца у матери, не инкорпорировать пенис отца) и компульсивного повторения.

Речь идет о попытке овладеть детской травмирующей ситуацией и активно пережить то, чему подвергался пассивно и что не было интегрировано в отношение с матерью. В данном случае это отношение является гомосексуальным.

Случается, и это указывает на то, что муж не представляет в таком случае отца, что идеализированное отцовское имаго остается к тому же в неприкосновенности и сохранности.

Так как раз и произошло с Адриенной, молодой и привлекательной матерью семейства, которая, занимая высокое общественное и финансовое положение, сохранила простоту и доброжелательность. Она рассказала мне, что вышла замуж, совершив необдуманный шаг. Она «встречалась» с молодым человеком, которого любила, но, по не вполне понятной для нее самой причине, она приняла ухаживания своего нынешнего мужа. У него, по-видимому, были садистические наклонности: он бил ее и проявлял по отношению к ней первертные сексуальные желания. В то же вре­мя он казался ей необычайно предупредительным, что придавало ему особую двой­ственность, и Адриенна очень точно мне ее описала. Она сказала, что постоянно ис­пытывает злость и упрекает мужа: он не дает ей свободы, не разрешает бегать, напевать вполголоса, свистеть; заставляет носить корсет... и т. д. К тому же он обманывает ее. Очень скоро выясняется, что муж представляет собой двойник ее матери. Мать вме­шивалась в ее дела, следила за ней, контролировала ее, заставляла работать, никогда не оставляла в покое и не давала ей свободы.

За столом, когда мать сердилась, она бросала детям в голову вилки.

Эта сторона матери, прежде всего, была спроецирована на меня, и вначале анализ проходил трудно; к тому же пациентка приходила не по своему желанию, а по настоянию мужа. (Тем не менее, она извлекает из аналитического процесса дос­таточно удовлетворения, чтобы оставаться в анализе, несмотря на присутствие у нее чистой истеро-фобической структуры.)

Так, например, уходя в конце сеанса, она чувствует себя совсем маленькой, сумка превращается в школьный портфель, а я повсюду следую за ней: в метро, на

¹ Разумеется, может произойти и регрессия.

улице и даже в спальне. Она продолжает чувствовать запах моей квартиры. Она чувствует меня за спиной и т, д. (несмотря на содержание, отношение и структура не содержат ничего паранойяльного, И сохраняется реальная возможность инсайта),

Адриенна очень любит отца, в семье именно мать вносила штаны», забирала у отца деньги, контролировала мелкие расходы, не пускала его в дом, если он задерживался, и т. д. Адриенна предпринимает попытку самоубийства, когда у ее дедушки ампутировали конечность. Вслед за этим она навещает его в больнице, окружает заботой и внима­нием, решив стать медсестрой. Все эти месяцы она будет сдавать в больнице кровь (прямая связь между ее суицидом, ампутацией, перенесенной дедушкой, и попытка­ми возмещения проявилась лишь в ходе анализа, о каждом из фактов она сообщала по отдельности, связи между ними совершенно не осознавались).

Дедушка — отец ее матери. Мать относилась к нему равнодушно, не занималась им и совсем не беспокоилась о нем, в отличие от Адриенны. Когда он умирает после ампутации второй конечности, Адриенна потрясена поведением матери: та у посте­ли умирающего первым делом забирает его сигареты и деньги.

«Как может она думать о выгоде?... Я вижу в лесу зверя, похожего на огромного каба­на, как охотники его окружили. Они хотят содрать с него шкуру».

Ее муж как раз уехал охотиться. Он прислал ей кусок кабаньего мяса, к которому она не решается притронуться.

Адриенна ведет себя с мужем совсем по-другому, чем с отцом или дедушкой. Она час­то без всякого стеснения нападает на него, требуя денег, собственную машину. Она критикует мужа, находит, что он похож на клоуна, в открытую над ним насмехается.

Однажды имаго, которое она проецирует на мужа, проявилось более отчетливо:

«В своем домашнем костюме, — говорит она, — он до ужаса похож на мою свекровь».

Незадолго до этого мать появилась в ее сне, под видом аббата в сутане.

На меня она проецирует то хороший образ идеализированного отца, жертвы кастрирующей матери, то образ фаллической матери, анального сближения с которой она ожидает и одновременно отвергает, поскольку пережила интрузивный сфинктерный тренинг.

«Я все еще чувствую вас спиной, я боюсь... Нет никакого желания разговаривать. Я чувствую, вы собираетесь задавать мне вопросы, и боюсь этого. Это глупо, ведь вы никогда ни о чем не спрашиваете... Или все не так... Я ничего не буду говорить».

«Образ мужа преследует меня. Я думаю о нем, и все же он нервирует меня. Я не хочу с ним спать... Я видела во сне крысу, она царапала своими когтями ягодицы моей дочери...»

По-моему, очевидно, что ее отношение к мужу и в какие-то моменты ко мне в переносе служит выражением защиты от пассивного гомосексуального отноше­ния с фаллической матерью, на которую она нападает, которой она противостоит, которую она кастрирует, чтобы помешать ей приблизиться и доказать, что между ними нет тайного соглашения, в то время как ее отношения с отцом основаны на контридентификации с фаллической матерью, на идеализации отца, которого она пытается восполнить.

Отношение к мужу-матери связано с нарциссическими страхами за телесное Я, а отношение к отцу-дедушке — с чувством вины.