Психоанализ на кушетке Марк: начало анализа

Анализ Марка, молодого человека двадцати шести лет с невротической организа­цией, позволит мне вначале проиллюстрировать условия аналитической работы на кушетке. При первой встрече он сообщил мне, что в течение трех месяцев про­ходил релаксационную психотерапию с моим коллегой-аналитиком; успешно продвигаясь, эта работа не удовлетворяла его, потому что он желал заниматься психоанализом, чтобы понять свою тревогу. Он описал мне классическую карти­ну тревожной истерии с многочисленными и разнообразными симптомами: ипо­хондрическая тревога и нозофобия, которая сосредоточивалась вокруг рака же­лудка; он страдал от деперсонализации, особенно от чувства невозможности установить контакт с другими; однажды у него возникло ощущение потери яич­ка; у него была булимия, бессонница и иногда преждевременная эякуляция. Он говорил быстро, порывисто, не замолкая ни на секунду, отчетливо демонстрируя возбуждение, которое не давало ему никакой передышки.

Марк не замыкался на своих настоящих симптомах и мог эмоционально и точно вспоминать свою собственную историю. У него началась серьезная деперсонализа­ция четыре года назад, когда умерла его мать от рака легких. За два года до этого ее оперировали от рака груди, что было для него совершенно невыносимым: он был вынужден оставить ее и бросить институт, чтобы стать преподавателем в маленьком провинциальном городке. После смерти матери ему становилось все хуже и хуже: тревожный и подавленный, он стал страдать булимией и поправился па тридцать килограммов. Его тревога стала настолько сильной, что он уже не мог работать и был госпитализирован в психиатрическую больницу на десять месяцев. В связи с этим он начал психотерапевтическое лечение лицом к лицу с психоаналитиком-лаканистом, поэтому и у меня уточнил, не являюсь ли я тоже таковым. Хотя работа с этим анали­тиком оказалась успешной, ему не хотелось проходить анализ с лаканистом, посколь­ку он не выносил сеансов с разной продолжительностью. Я объяснил ему по этому случаю, что не являюсь лаканистом, и что мои сеансы длятся 45 минут. В это же вре­мя я спросил себя, не собирался ли он сам поддаться искушению сокращать сеансы, чтобы избежать тревоги, связанной с трансферентным инвестированием.

Марк продолжил рассказ о себе, вспоминая детство. Будучи старшим в семье из двух детей, он родился, когда его отец сражался в колониальной войне, которую вела Франция. Отец сам записался в добровольцы сразу же после свадьбы, «чтобы доказать своему отцу, на что он был способен», поскольку тот сомневался в способности сына стать настоящим отцом семейства! Когда отец вернулся с войны, мать сразу же забеременела младшим сыном, который был на два года моложе Марка. Для Марка возвращение отца явилось травмирующим событием: он за­плакал, увидев отца, и отвернулся от него.

В Марке отчетливо проявлялась внутренняя свобода и интерес к своей психической жизни, что говорило в пользу его способности заниматься аналитической работой. Встал вопрос о психоанализе или психотерапии. Если я мог почувство­вать подлинность его желания вступить в отношение с другим и с самим собой, я так­же мог спросить себя, в состоянии ли он выдержать положение лежа на кушетке. Парадоксально, но я подумал, что его возбуждение в позиции лицом к лицу будет еще более невыносимым, как для него, так и для меня. В пользу кушетки говорили и другие факторы: его возможности психической мобилизации в ситуации беседы при учете моей нейтральной позиции и моих вмешательств; качество истории, которую он мне рассказал о себе; его онейроидные и фантазматические возможности. По это­му поводу ему приснился сон между нашими предварительными встречами: его мать лежала на диване. Перспектива лечь на кушетку вызывала у него желание занять место матери, так же как и положить ее между собой и мной, чтобы избежать гомо­сексуальных фантазий. Наконец, в контрпереносе я чувствовал одновременно жела­ние и возможность проводить аналитическую работу с этим пациентом.

Учитывая эту оценку, которая была связана скорее с качеством психического функционирования этого пациента, чем с нозографией, я предложил ему анализ четыре раза в неделю, на что он согласился без видимых колебаний. В день, о котором мы договорились заранее, я предложил ему лечь на кушетку в первый раз. Его первое замечание было неожиданным: «Вы меня застали врасплох, я и не думал начинать сегодня». Установка аналитической рамки могла лишь застать врасплох этого пациента, который рассматривал аналитический процесс как насто­ящую «полосу препятствий». Уже на первом сеансе на кушетке он заявил, что перед уходом поцеловал свою подругу, как перед уходом на фронт; у него даже был сексуальный контакт с ней, хотя он настаивал, что оргазм приносил ему не удовлетворение, а ощущение вытекания жидкости, как «воды, которая течет». До­стижение удовлетворяющего оргастического переживания предполагало выдер­живать нарциссическую регрессию, свойственную оргазму, и интегрировать свою пассивность в аналитической ситуации.

К тому же, он являлся поклонником военного искусства и пеших видов спорта, которые он уподоблял смелым поступкам своего отца и которые в действительности являлись защитной гиперактивностью против его пассивности. В течение этого первого сеанса ассоциации по поводу своей агрессивности привели его к тому, что он начал оборачиваться, чтобы проверить мое присутствие и реакции, которые вызывали у меня его слова; это отреагирование, как и некоторые другие в дальнейшем (он приносит мне почитать книгу, пропускает несколько сеансов) свидетельствовали о его трудностях принять вначале условия аналитической работы па кушетке. Этими ремарками он показывал, как визуальная и двигательная

опора могли содействовать удержанию возбуждения, в частности, когда очень большое значение имеют разъединение влечений и деструктивность.

Я начал анализ с этим пациентом, который, несмотря на возможные трудности, казался мне оптимальным случаем для организации аналитического процесса, могущего дать позитивные изменения. Последующие события подтвердили это Мое предположение. Первое сновидение, возникшее уже с первых сеансов, появи­лось как рабочая программа для всего анализа и было эффективно проработано в переносе на третий год работы.

Вот оно: «Я ждал у входа в кинотеатр. Военные стояли в очереди позади меня. Затем и пошел в кинотеатр: там показывали порнографические фильмы. В зале какой-то муж­чина захотел соблазнить женщину, затем отошел от нее и поднялся на сцену. Я бросился к нему и захотел ударить кулаком, но моя рука остановилась, не дав мне его ударить».

Эдипово соперничество с аналитиком-отцом, представленное здесь в желании уда­рить этого человека, маскирует на самом деле желание занять место эдиповой мате­ри, и особенно преэдиповой матери, всесильной и всемогущей, где пенис является лишь парциальным объектом матери: желание не пениса, а вагины, что позволило бы насладиться нескончаемым возбуждением. С самого начала своего анализа Марк дос­таточно легко выражает свою зависть к вагине и к женскому наслаждению.

Тема изнасилования была вездесущей в начале анализа, и Марк испытал сильное волнение на кушетке при воспоминании о своей матери, которой угрожали нем­цы во время Второй мировой войны: с этой точки зрения опора на третичную функцию аналитической рамки и на интерпретативную работу на уровне предсознательных представлений позволили Марку выдержать аналитическую регрессию.

Работа над фантазией о его рождении вызвала воспоминание о связи со свое и матерью, существовавшей до возвращения отца, как об источнике постоянного возбуждения, не прерываемого отцом. Важным моментом в лечении, по случаю одного сновидения («Мужчина повис на груди женщины») и его интерпретации, явилось восстановление отношений с фантазмом материнской груди, не в качестве критического объекта, а в качестве нежного отношения с кормящей грудью: в то вре­мя, как он настаивал на эротическом значении груди, я заметил, что «грудь была тем, что давало молоко». Эта интерпретация имела немедленный динамический эффект снятия возбуждения, что относилось, конечно, не к ее однозначному информативному смыслу, а к ее метафорическому и полисемическому значению: это был образ аналитической работы и ее функции противовозбуждения, что и позволи­ло почувствовать объект не как вторгающийся и пережить фантазматизацию и интерпретацию как нечто иное, чем взаимное деструктивное изнасилование.