Представления о женщинах в психиатрическом дискурсе

Краткий анализ некоторых доминировавших в истории психиатрии взглядов на природу и здоровье женщины может служить иллюстрацией того, что подобные взгляды являются культурно и исторически обусловленными. Женщины часто представлялись как некая угроза для нравственных устоев общества и социальной стабильности. Нас и раньше, и теперь нередко изображают как опасных, и лживых, и в большей сте­пени, чем мужчины, зависимых от биологических инстинктов.

Интересным примером этого может служить то, что в сред­ствах массовой информации в последнее время много говорит­ся о ПМС (пременсТруальном синдроме). В одном из недавно завершившихся связанных с убийством судебных процессов женщину, убившую своего мужа на кухне ножом, оправдали на основании того/что она страдала ПМС. Суд принял во вни­мание то, что это была весьма счастливая и любящая супру­жеская пара. Предположения о влиянии ПМС на психическое состояние женщин можно сравнивать с тем, что, как показы­вают исследования, у многих совершающих насильственные, деструктивные действия против мужчин обнаруживается по­вышенный уровень тестостерона в крови. Мне не приходилось слышать о том, что это когда-либо приводилось в суде в каче­стве смягчающего обстоятельства, хотя при объяснении агрес­сивных проявлений со стороны женщин ссылки на ПМС в суде делаются все чаще.

Развитие клинического подхода обозначило в свое время отход от медицины XVII века, основанной на представлении «о четырех жидкостях», связанном с древнегреческой медици­ной. Фокольт отмечает, что изменения в медицине характеризо­вались повышением интереса к патогенезу заболеваний. Вме­сте с переходом клиницистов от построения умозрительных схем к изучению физических проявлений заболеваний склады-

валось клиническое направление в медицине. В конце XVIII века это направление в психиатрии представляло собой соче­тание теории месмеризма¹ с приемами «нравственного лече* ния», с тем чтобы помочь пациенту усвоить определенные нормы поведения².

В Великобритании именно благодаря влиянию идей просве­щения и соответствующих принципов медицинской практики новая, научная психиатрия смогла заметно изменить жизнь обитателей приютов для «сумасшедших».

По мере развития институционализированной психиатрии,
медицинская наука XIX века все большее внимание обращала
на предпосылки развития заболеваний и их латентные, наибо­
лее ранние проявления. Если искать эти предпосылки на уров­
не наследственности, то практически любые поведенческие
проявления человека могут быть при желании квалифицирова­
ны как признаки имеющегося у него латентного заболевания.
Вполне естественно, что в этих условиях сложились определён­
ные, достаточно жесткие взгляды на то, что такое «нормальная»
представительница среднего класса. Независимое поведение
женщины, в особенности если речь шла о защите ею своих граж­
данских прав, нередко рассматривалось как проявление «исте­
рии»³.

В XIX веке преобладающей формой медицинского дискур­са был биологический детерминизм. Одним из его следствий являлось представление о том, что особенности поведения людей и различия в их социальном и экономическом положе­нии являются проявлением их врожденных, биологических особенностей. В XIX столетии социальные законы часто рас­сматривались как определяемые биологическими законами (Gould, 1981, р. 20). Во многих случаях женщина признавалась «низшей формой эволюции», стоящей «гораздо ближе к детям и дикарям, чем к цивилизованному человеку». Известная ци-

'Gi/тоя, 1993, Р. 1031.

² Foucault, 1965, Р. 264.

³ Профессор Руссо отмечает, что частью работы врачей при лечении истерии было дифференцировать «настоящих» ведьм от «ложных». «Ложные» ведь­мы — это больные истерией женщины, в то время как «настоящие» одержи­мы Сатаной {Roussean, 1993, Р. 99).

тэта конца XIX века, принадлежащая Ле Бону, гласит: «Они отличаются непостоянством, ненадежностью, а также плохим развитием логики и неспособностыак рациональному мышле­нию» (LeBon, 1895, р. 104, цит. по Could, 1981, р. 35).

В соответствии с «эволюционной теорией» XIX века жен­щины, наряду с представителями некоторых иных социальных групп, рассматривались как «существа более низкого поряд­ка». Отношение к женщинам нередко обосновывалось с точки зрения «эволюционной теории». Ее использование также было характерно для обоснования отношения к преступникам, де­тям, нищим, ирландцам и душевнобольным — все они имели низкий социальный статус и приравнивались к «дикарям» или «первобытным народам» (Stocking, 1987, p. 229)¹.

Представления о различиях между мужчинами иженщина-ми проникали в психологию и физиологию; некоторые теории наследственности XIX века признавали, что женщины переда­ют ребенку «внутренние» качества организма и психики (вис­церальные и гуморальные особенности и особенности эмоци­ональных проявлений), в то время как мужчины передают ребенку особенности строения мускулатуры и скелета, а так­же аналитические способности (Smith-Rosenberg & Rosenberg, 1973, p. 337). В конце XIX века вплоть до 20-х годов XX века считалось, что мужчины в своем развитии проходят «женскую стадию»².

Весьма характерными для ранних викторианских взглядов на гендер и пол были патриархальные ценности и дискрими­нация в отношении женщин. Как утверждал еще в XVIII веке Блэкстоун, жизнь и права замужней женщины практически полностью зависят от ее супруга; и это было характерно также для викторианской эпохи. Медицина XIX века считала, что женщина «обладает ограниченными способностями к рацио­нальному мышлению, слаба, робка» (Stocking, 1987, р. 197),

Для XIX века было также характерно представление о «пад­шей женщине» как представляющей угрозу для общества из-за

¹ Эволюционная теория является примером диахронистического анализа появления разных видов и не связана с применением теории синхронизмов.

² Соре Е. D.,1887, р. 159, цит. по Gould, 1981, Р. 117-118.

своей неконтролируемой сексуальности (Stocking, 1987^p. 199). Страдавшие истерией пациентки Шарко являют собой апо­феоз викторианских репрессивных подходов к женской сек­суальности {Jacobus, 1993)¹. С точки зрения викторианских взглядов, женщины представляли те свойства, которые цивили­зованный человек должен преодолеть (Stocking, 1987, р. 207).

Подчиненное положение женщин находило обоснование с позиций медицины и биологии. В XIX веке многие социаль­ные проявления нередко объяснялись биологическими при­чинами.

Так, например, считалось, что женщины имеют более сла­бые мышцы, что означало их быструю утомляемость, и, как утверждал в 1827 году доктор Трейси, «они имеют более воз­будимую нервную систему». Им приписывалась «более вы­сокая чувствительность» и «склонность к более частым, бур­ным реакциям на внешние факторы или ментальные влияния (Smith-Rosenberg and Rosenberg, 1973, p. 334). Предполагалось, что женщины более подвержены нервным расстройствам из-за того, что их организм приспособлен для деторождения (Bas-suk, 1986, p. 145; Doane, 1986, p. 152). Врачи викторианской эпохи придерживались теории «рефлекторной раздражимо­сти», связанной с тесной взаимосвязью всех органов; Пред­полагалось, что нервные импульсы от яичников или матки поступают в мозг и обусловливают проявления истерии (Bas-suk, 1986, p. 146).

Один из врачей XIX века следующим образом объяснял значимость женских репродуктивных органов. «Наверное, Господь, создавая женщину, взял матку, а вокруг нее после этого сотворил женщину»². Поскольку считалось, что матка связана с нервной системой, психический шок должен влиять

¹ Среди больных истерией — не только одни женщины. Ж. Шарко (Charcot, 1825-1839) описал проявления истерику мужчин. Однако, по его мнению, мужчины не страдают *grandhystenet, проявляющейся в продолжительных судорожных припадках. Страдавшие истерией мужчины рассматривались как женоподобные (то есть в своих эмоциональных проявлениях похожие на женщин) (см. Burrows, 1828).

² Эти и некоторые другие цитаты из работ терапевтов и гинекологов XIX века приводятся в публикации Bassuk (1986).

на репродуктивный цикл. На развитие плода также оказывает влияние эмоциональное состояние женщины (Smih-Rosenberg &Rosenberg, 1973, p. 340). Американская ортодоксальная-ме­дицина XIX века считала, что мозг и яичники не могут раз­виваться одновременно¹. Врачи настаивали на том, чтобы де­вочки-подростки имели больше возможности для отдыха, для того чтобы развитие яичников в них происходило более ус­пешно. В Великобритании Генри Модели (1835-1918) пола­гал, что интеллектуальные нагрузки для молодых женщин нежелательные, поскольку это плохо отражается на функциони­ровании их репродуктивных органов и мозга². Герберт Спенсер обосновывал ограничения политических прав женщин с эволю­ционных позиций. По его мнению, репродуктивная функция препятствует интеллектуальному развитию и приводит к его остановке в более раннем возрасте; кроме того, психические особенности женщин (развитие интуиции и склонность к дис-симуляции) служат их лучшему взаимодействию с детьми. Спенсер не поддержал парламентскую петицию 1867 года за предоставление женщинам избирательного права — то есть в том же году, когда Спенсер опубликовал свою работу³. Пред­ставление о том, что образование негативно скажется на здо­ровье и репродуктивной функции женщин, заставляло многих скептически относиться к требованиям отдельных женщин отстоять свои социальные права. Все это очень напоминает недавние дебаты по поводу «защиты репродуктивное™», ког­да высказывалось мнение о том, что поведение женщин может негативно влиять на внутриутробное развитие плода. При этом парадоксальным образом игнорируется единство материнско­го организма и организма плода (Hogan, 1991, р. 4). Смит-Розн-берг убедительно показывает, что биологическое обоснова­ние тендерного неравноправия и ограничение доступа женщин к образованию было характерно для Америки XIX века. Шоу-олтер (Showalter, 1985, р. 18) отмечает, что с 1870-х до 1910-х годов представительницы среднего класса Великобритании

Smith Rosenberg & Rosenberg, 1973, p. 340.

² См. Showalter, 1985, p. 12.

³ Spencer, 1973, pp. 340-348, цит. по Stocking ,1987, p. 205.

стали объединяться, с тем чтобы получить доступ к высшему образованию и профессиональной деятельности, а также до­биться политических прав. Параллельно с активизацией это­го движения врачи стали все чаще при обследовании женщин ставить диагнозы нервной анорексии, неврастении и истерии.

Тендерные представления тесно связаны с представления­ми о тех формах психических расстройств, которые характер­ны для женщин. Изображения «безумных» женщин, в частно­сти гравюры Брилле, были развешаны в огромном амфитеатре, где Тарко демонстрировал студентам страдающих истерией женщин. Эти изображения позволяют понять то, какого пове­дения ожидали от «демонстрировавших» себя перед медицин­ской аудиторией женщин. Психиатрические фотографии Хаг Велг Даймонда были призваны показать черты дегенерации и болезненной физиогномики женщин и также служить сред­ством их лечения. Эти фотографии показывались женщинам для того, чтобы заставить их работать над собой с целью выздо­ровления. Превращение женщин в объект медицинского дис­курса в конце XIX века сопровождалось замалчиванием их мне­ния. Так, Картер отмечал, что «если пациентка... пытается гово­рить... ей следует сказать, чтобы она замолчала и слушала».

В психиатрической практике использовались строгие ограни­чения, препятствовавшие раскрытию женщинами своих чувств .

Основываясь на работах Майкла Фокольта, Кристофер Тил­ли (Tilly, 1990) отмечает, что изменения социальных условий влекут за собой развитие тех или иных видов дискурса, позво­ляющих обосновывать ограничение прав и использование опре­деленных методов лечения:

«В XVI веке психически больные еще не образовывали гомо­генную социальную группу... Строгой изоляции от общества подвергались не психически больные, а больные лепрой. В кон­це XVI века, однако, произошли глубокие изменения в отно­шении к психически больным. Они стали восприниматься как социально опасные, и вслед за освобождающимися многочис­ленными средневековыми домами для больных лепрой в Ев­ропе происходило их заполнение психически больными. Они

¹ Carter R. В., 1953, цит. по Showalter, 1985, р. 158.

стали занимать ту социальную нишу, которую до них занима­ли больные лепрой, и стали восприниматься не как люди, а как объекты, которые следовало изолировать от общества. Однако психически больные подвергались изоляции не как отдельная социальная группа, а как одна из групп, наряду с другими — бедняков, инвалидов, бродяг и врестуяников.

Психические за6олевания^;рассматрнваяись не столько как болезни, сколько как -«помрачение разума», состояние регрес­са на инфантильную стадию развития, возвращения в живот­ное состояние. Психически больные воспринимались, таким образом, не как люди, а как некое подобие животных, а потому обращаться с ними следовало как с животными.

Дальнейшие изменения в отношении с психически больны­ми произошли в конце XVIII века и были связаны с такими реформаторами, как Тьюк и Пинель, которые способствовали снятию душевнобольных с цепей. Психическое помешатель­ство стало рассматриваться как болезнь, которую надлежало лечить медицинскими средствами. Душевнобольные были от­делены от представителей других социальноопасных групп, од­нако Фокольт полагает, что это явилось результатом не столько возросшего понимания природы психических заболеваний, сколько политической борьбы. Психически больных стали помещать в специальные учреждения — «дома для сумасшед­ших» — отнюдь не в связи с либеральными установками обще­ства и стремлением учесть нужды этих людей, но потому, что представители других социальных групп попросту требовали обращения. Так, например, было экономически нецелесооб­разно содержать в специальных домах нищих: промышленная революция требовала дешевой рабочей силы. Преступники же стали представляться как та социальная группа, которая пред­ставляет угрозу для частной собственности, и эта группа не должна была смешиваться с группой душевнобольных. Созда­ние системы психиатрических клиник, предназначенных для лечения душевнобольных, а отнюдь не для ex социального освобождения имело своим результатом еще большиеограни-чення их врав, а также создание особого класса специалистов, занимающихся лечением психических заболеваний — психи­атров. Противостояние разума и безумия достигло своего апо-

гея. Безумие стало восприниматься уже не как «помрачение разума», а как патология, которую надлежало лечить, и психи­атры определяли, кто «нормальный», а кто — «сумасшедший». Помещение человека а психиатрическую клинику означало, что он — сумасшедший» (Tilly, 1990, р. 20).

Очевидно, что медицинская практика отражает и поддер­живает связанные с социальным институтами нормы и веро­вания, которые характерны для того ли иного исторического периода и подвержены изменениям. Именно признание того, что для каждого периода истории характерны свои формы институциональной ортодоксии и что они имеют определен­ные эффекты на людей, заставляет арт-терапевтов обратиться к анализу тендерных вопросов как составной части арт-тера-певтического процесса¹.

Современные арт-терапевты, работающие с разными соци­альными группами (формируемыми, например, по расовому или половому Признакам), стремятся использовать в своей практике элементы социальной теории. Это делается по-раз­ному и в тесной связи с теми или иными специфическими те­мами арт-терапевтической работы, в частности принадлежно­стью к черной расе, группе больных СПИДрм и т. д. При этом клиент воспринимается не как отдельно взятый индивид, стра­дающий неврозом, но как субъект, который может испытывать на себе негативное влияние социальных норм, имеющих ир­рациональный и неконструктивный характер. При таком под­ходе к арт-терапевтической практике и теории клиенты могут использовать дополнительные ресурсы за счет анализа свое­го социального положения. В контексте такой социокультур-ной или «социальной арт-терапии» бессознательное высту­пает в качестве метафоры, а симптомы «знаков социальных

¹ Я использую идею Фолькота о дискурсивных практиках, обсуждаемую во множестве публикаций таких авторов, как Ussher (1991, р. 22). При этом они рассматриваются как высокоорганизованный и произвольно регулируемый набор практик и утверждений, призванных создавать и поддерживать оп­ределение психической патологии или тендера. Подобная практика имеет историю и набор регулирующих ее правил, которые «позволяют дифферен­цировать ее от других дискурсивных практик». Дискурс определяет то, как арт-терапевты в своей работе понимают психическую патологию.

отношений, трактуемых как биологические проявления что­бы скрыть их подлинные причины, связанные с социальными отношениями» (Taussig, 1980). Иными словами, психиатри­ческие симптомы являются социальными конструктами, име­ющими ту или иную представленность в сфере субъективно­го опыта.

Рассмотрим некоторые феминистские представления о тен­дерных репрезентациях.

Я не случайно использую множественное число, имея при этом в виду именно многообразие различных представлений. Существует мнение, что феминистская теория представляет собой нечто целостное (оно характерно, например, для попу­лярной прессы и некоторых академических работ). Более того, феминизм иногда рассматривается как некое крайнее течение, для которого характерно неприязненное отношение к мужчи­нам.

Важно осознать, что феминизм является сочетанием разных теорий и что он может быть представлен множеством различ­ных течений. Тем не менее все их объединяет интерес к изуче­нию положения женщин в обществе, а также признание того, что женщины не обладают равными с мужчинами правами. Многие феминистские группы придают большое значение понятию тендерных различий и тому, как они связаны с соци­альными институтами.

Разные феминистские группы по-разному анализируют образ женщины в современном обществе. Так, например, не­которые феминистки весьма критично относятся к традицион­ному образу. Женщины-матери считают, что он ограничивает социальные возможности женщин. В то же время тот же са­мый образ может восприниматься феминистками положи­тельно в том случае, если в обществе недооценивается мате­ринская функция женщин. Значение любых образных репре­зентаций является продуктом взаимодействия свойств того человека, который их воспринимает, самих образов и интер­текстуального пространства, создаваемого разнообразными образами матери и ребенка. Наблюдатель всякий раз создает свою систему значений образов. При этом смысл, вкладывае-

мый в работу самим автором, не имеет какого-либо приоритет­ного значения. В то же время имеются некие наиболее вероят­ные значения образа, задаваемые его актуальным содержани­ем. Альтернативные значения образа возникают поэтому не благодаря изменению сознания» воспринимающего его чело­века, но с использованием иных стратегий «прочтения образа в его отношении к интертекстуальному пространству» (Cowie, 1977, р. 20).

Идентичность женщин формируется, таким образом, в тесной связи с окружающими ее образными репрезентациями.

В статье «Мужественность и доминирование в искусстве авангарда начала XX века» Кэрол Дункан утверждает, что муж­ская агрессивность и сексуальность особенно ярко проявляют­ся в изображениях обнаженных женщин. В отличие от Джона Бергера, указывающего на пассивную сексуальность, харак­терную для классических изображений обнаженной натуры (создаваемых для созерцания), Дункан подчеркивает бруталь­ный характер многих образов, созданных такими художника­ми, как Кирчнер, Гекель, Пикассо и Вламинк. Дункан пишет об этих изображениях следующее: «В этих женщинах нет ни малейшего намека на человеческое сознание». Эти женщины, по мнению Дункан, низведены до сугубо плотского уровня (1>ыпсап,1983,р.31).

Основанные на представлениях о тендерных различиях ре­презентации неоднократно подвергались критике не только в средствах массовой информации и изобразительном искус­стве, но и в научных публикациях, юриспруденции и т. д. Тело выступает в качестве той «платформы», на которой строятся и реализуются разные социополитические идеи.

Распространенные в обществе способы изображения чело­веческого тела имеют принципиальное значение для форми­рования представлений о половых различиях (de Lauretis, 1986, p. 2).

Данные представления исследуются в творчестве художни­ка-феминистки Барбары Крюгер. Сделанная ею фотография уличной рекламы (рис. 1.9) вызывает разные ассоциации. Так, например, может возникнуть ассоциация лица женщины с «по-

лем битвы», по которому прошлись тяжелые солдатские сапоги. Этот брутальный образ связывается с тем насилием, которое совершается над женщиной, включая насильственную стери­лизацию — удаление матки, совершаемое в прошлом страда­ющим истерией женщинам. Крюгер, таким образом, подчерки­вает то, что женское тело является «платформой» для реали­зации тех или иных социополитических программ. Работы Крюгер могут выступать в качестве критики окружающих со­временного человека в повседневной жизни образов, чья роль подчеркивается их размером и расположением. Данное изоб­ражение расположено рядом с плакатом, агитирующим про­тив авторов и изображающим человеческий эмбрион в возра­сте 8 недель.

Таким рбразом, единство женщины и эмбриона фактически отражается данным изображением. Право женщины свободно принять данное единство как естественное и необходимое фак­тически отрицается этим плакатом, который может иметь сво­им следствием запрещение абортов, а вместе с ним и возмож­ность женщины контролировать собственное тело.

Другая женщина-фотограф, чьи работы также вызывают у зрителей сильный отклик, хотя являются не столь категорич-

Рис. 1.9

Рис. 1.10

ными, как работы Б. Крюгер, это Илэм Китченер. На рис. 1.10 показана одна из фотографий серии работ, названной «На кре­сте» и отражающей жизнь австралийских притонов. Данная фотография показывает, что женское тело может быть матери­алом, на котором запечатлеваются различные формы «идеоло­гий». На женщине попросту что-то пишется. Изображенная на фотографии женщина производит впечатление находящейся под алкогольным или наркотическим «кайфом». Может воз­никнуть естественная аналогия с приемом транквилизаторов либо — на метафорическом уровне — с воздействием господ­ствующей идеологии, также выступающей в качестве своеоб­разного «наркотика» или затуманивающей взор видами. Фото­графия производит противоречивое впечатление. Изображенная на ней женщина, по-видимому, является одной из мяёййочислен-ных проституток из Лайона Кинге Кросс в Сиднее. Они терпит связанную с татуировкой боль, для того чтобы стать более сек­суально привлекательной для своих клиентов и сутенера.

Ни один из создаваемых в ходе арт-терапии образов не является лишь отражающим индивидуальные переживания и особенности личности клиента, также как арт-терапевтиче-ская среда не является нейтральной. И контекст арт-терапии

и создаваемые клиентом образы являются частью более широ­кой системы значений¹.

Поскольку на развитие артттерапии существенное влияние оказывает психология, те теории феминизма, которые исполь­зуют психологические представления для объяснения тендер­ной идентичности и ее закрепления в общественной создании, могут быть весьма полезными. Нохлин (Nochlin, 1989, р. 32) пишет об этом следующим образом: «Потребность в том, чтобы внутренне соответствовать патриархальному порядку и связан­ным с ним дискурсам, очень сильна; она имеет глубоко неосо­знаваемый характер, определяя само понимание образа жен­щины в нашем обществе. Одним из проявлений патриархаль­ного дискурса является эротизация взаимоотношений мужчины и женщины. Иные эротические проявления при этом оказыва­ются чем-то вторичным. Хотя неадекватность мужского вос­приятия мира в последнее время неоднократно обсуждалась, имеет смысл обратить внимание на позицию Гризельды Пол-лок, указывающей на противоречие между позицией женщи­ны-художницы, выступающей в качестве субъекта восприя­тия, и традиционной ролью женщины как объекта восприятия (Pollock, 1988, р. 86)². Если продолжить эту мысль, можно ска­зать, что женщинам свойственно то, что можно было бы на­звать «коллективным мазохизмом». Создается впечатление, что женщины испытывают сексуальное возбуждение при воз­никновении у них фантазий, связанных с их подчинением муж­ской воле, насилием, утратой контроля над своими действиями.

В то же время такие фантазии для большинства мужчин нехарактерны. Это, конечно же не означает, что для того, что­бы женщина получила сексуальное удовлетворение, подобные фантазии должны быть реализованы. Есть также женщины, которые очень болезненно воспринимают проявление сексуаль­ного доминирования и подчинения в реальной жизни, но в то же время могут испытать возбуждение от мысли о брутальной

¹ Однако использование априорных определений для анализа художествен­ных образов представляется явно неудовлетворительным.

² Марсия Пойнтон (fointon, 1991) критикует работы Бергера как дающие уп­рощенную трактовку искусства и не учитывающие многообразие значений натуры, таких как «Венера» Веччио.

мужской силе. Таким образом, подобные представления стано­вятся интериоризованы женщинами¹. Гризельда Поллок также полагает, что если женщины не способны Прийти к иному взгля­ду на взаимоотношения с мужчинами, они вынуждены либо за­нять мужскую позицию, либо получить удовольствие от со­зерцания унижений представительниц своего пола (Pollock, 1988, р. 85). Эту идею поддерживает Ашер (Ussher, 1991, р. 182), которая пишет, что «женщины живут в такой культуре, где власть мужчин реализуется посредством эротики, в частности путем создания романтической литературы и порнографиче­ской продукции. При этом многие женщины находят все это достаточно эротичным, Хотя многие также испытывают от это­го чувство стыда».

Образцы мужчин и женщин обычно заключают в себе по­лярные характеристики — активность и пассивность, наблю­дателя и наблюдаемого, субъекта либо объекта воздействия (Pollock, 1988, р. 87). Нохлин (Nochlin, 1989, pp. 3-4) приводит в качестве примера работу «Клятва Горациев» Жана-Луи Да­вида, в которой полярные свойства мужского и женского пред­ставлены очень ярко. Нохлин утверждает, что эта картина, изоб­ражающая группу мужчин в левой части композиции в муже­ственных позах, в момент принесения ими присяги на верность Риму, и расположенных справа женщин (сидящих и расслаб­ленных), занимающих заметно меньше места, чем мужчины, отражает идеологию противопоставления силы и слабости и ес­тественный набор наиболее характерных тендерных различий. По ее мнению, картина является примером разделения поляр­ных качеств мужского и женского. Примеров подобного «би­нарного разделения» достаточно много в современной рекламе, где мужчины обычно изображены в напряженных, вертикаль-

¹ Это является значимой частью нашей культуры, представленной, в частно­сти, голливудской романтической продукцией порнографического харак­тера или фильмами ужасов с показом того, как женское тело подвергается расчленению до или в процессе полового акта. О том^ что данные образы интериоризуются женщинами, свидетельствуют их заявления о том, что им нравятся порнографические фильмы и они любят смотреть их со своими партнерами. Тот факт, что женщинам нравится порнографическая продук­ция, используется в качестве аргумента против ее запрета, хотя подобные вкусы женщин являются насильственно внедренными в их сознание.

ных позах, в женщины — полулежащими и расслабленными. Женщины, как правило, представлены в качестве объектов по­требления, в пассивном состоянии.

В качестве же объектов медицинского дискурса женщины часто выступают как некий материал» для анализа. Мери Энн Доэн считает, что в основе психоанализа лежит предположе­ние об изначальной патологии всего женского. Цитируя Фил-лис Честер (Chester, 19Z2, р. 75), она отмечает, что «хотя этика и критерии психического здоровья выработаны мужчинами, большинство теоретиков психоанализа писали о женщинах. Это связанг с тем, что женщины вызывали у них определенный интерес, давая материал для клинических описаний. Стремле­ние описывать женщин позволяет, таким образом, упростить их восприятие, чему в немалой степени способствует их ассо­циация с патологией... Существует очевидная тенденция "ме-дикализировать" женщину¹».

Эту идею также поддерживают исследования Бассук, изу­чавшей викторианскую традицию «лечения отдыхом», реко­мендуемого женщинам с целью преодоления истерических проявлений и развития обсессивных. Она пишет: «Свойствен­ные мужчинам черты обсессивности рассматривались как бо­лее желательные^ по сравнению со свойственной женщинам экспрессивностью» (Bassik, 1986, р. 144)². Таким образом, оче­видно, что женщины традиционно рассматривались под пато-логизирующим углом зрения и как объекты контроля и управ­ления со стороны мужчин.

Некоторые феминистские группы критикуют те способы репрезентаций женщин, которые связаны с их представлени-

¹ Шоуолтер (Shotealter, 1985) убедительно показывает, что, хотя психоана­литики проявляют определенный интерес к высказываниям женщин (в от­личие от их современников-психиатров), этот интерес был продиктован лишь необходимостью обоснования психоаналитических представлений. Эту мысль развивает Джеффри Мессон (Afasson,1993) в своей работе «Дора и Фрейз».

² Следует заметить, что «лечение отдыхом» использовалось также в качестве меры наказания, на что указывает автор этого метода Силам Митчелл. Пол­ный покой может стать «горьким лекарством». Предполагалось, что важ­ным моментом «лечения отдыхом» является увеличение веса. В своей за­мечательной и поистине революционной книге Шоуолтер называет данный эффект «ложной беременностью» (Showalter, 1985, р. 205); этот эффект чем-'

ем в качестве объектов удовлетворения сексуальной потреб­ности и отказывают им в какой-либо активности. Чрезмерная женственность также подвергается критике е практической точки зрения (например, наложение макияжа требует затрат времени, а ношение обуви на высоких каблуках негативно ска­зывается на здоровье). Основная же мысль заключается в том, что женщины не должны заботиться о том, чтобы превращать себя в декоративные объекты, позволяющие «ублажать» взор мужчин. В-результате сложилась тенденция отрицания тради­ционной женской одежды.

Изображения женщин в мизогинистской литературе и филь­мах ужасов связаны с порнографией и их представлением в ка­честве объектов насилия, убийств, пыток и т. д... Все это являет­ся продолжением того, как женщины воспринимаются в «нор­мальной» жизни как пассивные, не способные за себя постоять, а также как объекты для удовлетворения сексуальной потреб­ности мужчин). Те образы, которые нарисованы в недавно вы­шедшем романе «Американское Психо», где женщин распили­вают электропилой для получения мужчинами сексуального удовлетворения, являются, конечно же, крайними проявлени­ями данной тенденции, которая распространяется на многие проявления повседневной жизни. Женщиниостоянно «разре­зают» в рекламной продукции, также как их изнасилования­ми и убийствами изобилуют телевидение и кино. Части жен­ских тел можно видеть изображенными на автобусах и поездах, рекламных щитах и постерах, а также во всех газетах и жур­налах, и они изображаются таким образом гораздо более час­то, чем тела мужчин. Таким образом, разрезание и расчлене-

то напоминает эффект инсулиновой терапии, также связанной с покоем организма и появлением избыточного веса. Хотя Шоуолтер не пытается анализировать данные формы лечения с точки зрения психоаналитических представлений, любопытны ее мысли по поводу поздних работ Фрейда, в которых он обсуждает вопросы женской сексуальности. «Примиряясь в детстве со своей «кастрацией», девочки могут развиваться в трех направ­лениях: одно из них связано с возникновением страха сексуальности и из­беганием сексуальных контактов; второе — с соперничеством с мужчинами и возможным формированием гомосексуальной ориентации; третье — с бо­лее счастливым разрешением внутрипсихического конфликта, когда она на­чинает больше любить отца, чем мать, тем самым заменяя женщину на муж­чину в качестве основного либидинозного объекта (Showalter, 1985, р. 199).

ние женского тела воспринимается .в рекламе как совершенно естественное дело, и лишь когда подобные изображения утра-чиваютлвой метафорический характер, они начинают вселять отвращение" и ужас.

На рисунке 1.1 i представлена фотография витрины мясно­го магазина. Пышнотелая свинья в одних чулках явно ассоци­ируется с соблазнительной женщиной. Ее поза очень напоми­нает те, в которых обычно располагаются ню в классической живописной традиции. Она выступает в качестве доступного объекта удовлетворения сексуальной потребности и в то же время как готовой для разделки туши. В свинью-женщину вот-вот вонзится нож мясника*. Это подчеркивается наличием на заднем плане изображений кусков мяса и ножа рубщика. Данная фотография является достаточно ярким примером изображений женщин в качестве пассивных и неспособных постоять за себя существ, а также объектов удовлетворения сексуальной потребности мужчин. Кроме того, эта фотография указывает на тесную связь образа женщины с представлением о сексуальном насилии.

Основываясь на деконструкционистской философии, Нох-лин (Nochlin, 1989) высказывает важную мысль о том, что в ре­презентациях женщин в искусстве и рекламе господствующая «идеология» проявляется в латентном, завуалированном и не­мом виде менее наглядно, чем в явном и ясно артикулируе­мом¹. Так, например, можно обратить внимание на отсутствие женщин в определенных областях деятельности, а также на те способы защиты от насилия со стороны мужчин, которые они используют. Определением отсутствующих образов в массовых репрезентациях женщин занимались некоторые феминистские группы, использующие некоторые особые художественные стратегии. Своеобразным вызовом традиционным тендерным представлениям является творчество некоторых художников — как женщин, так и мужчин — таких как Делла Грейс, Джоел-Питер Виктин. Одним из примеров используемой Грейс стра­тегии может быть изображение «Бородатой женщины» на об­ложке к журнальному приложению газеты «Guardian».

¹ В своей книге «Восприятие различий» Поллок отмечает, что в XIX веке многие публичные места были недоступны даже для представительниц «респектабельного» класса буржуазии (Pollock, 1988, р. 73).

Другой феминист­
ской стратегией, кото­
рая, по моему мнению,,
вряд ли может быть
полезной в арт-тера-
пии, является эссенци-
ализм. Он наиболее на­
глядно представлен в
жанре I'ecriture feminine
или «литературы в жен­
ском стиле». Это дви­
жение тесно связано
с работами Роланда
Бартса, неофрейдиста
Жака Лакана и фило­
софией деконструкци-
онизма Жака Деррида.
Такие писатели, как
Элен Сиксу, пытались
в своем творчестве бро­
сить вызов тесно свя­ Рис. 1.11

занной с языком патриархальной символике. Однако, поскольку содержание тендера постоянно изменяется, использование эссенциалистских стратегий представляется проблематич­ным. Я скорее согласна с искусствоведом Линдой Нохлин, которая высказывается, как Реймонд Виллиамс, Хебридж и другие, полагающие, что «идеология» призвана маскировать скрытые отношения контроля и подчинения, с тем чтобы пока­зать, что они являются естественными и неизменными.

Женские притязания на равноправие и власть имеют в значи­тельной мере символическое выражение (знаковое