Усиление и расширение объектной любви

1.Усиление способности к объектной любви, которое
постоянно встречается при анализе нарциссических лич­
ностей, следует расценивать как важный, но вместе с тем
неспецифический и вторичный результат лечения. В целом
вновь возникающая объектная любовь становится доступной
пациенту вследствие реактивации объектно-либидинозных
инцес туозных аффективных связей, которые прежде скры­
вались за стеной регрессивного нарциссизма, вследствие
чего были недоступны для пациента. Поэтому возрастающая
в ходе анализа доступность объектно-инстинктивных катек-
сисов обычно не означает преобразования мобилизованного
нарциссизма в объектную любовь; скорее она обусловлена
высвобождением ранее вытесненного объектного либидо,
то есть является результатом успешной терапевтической
работы в секторах вторичной психопатологии (невроз пере­
носа) у пациента, первично страдающего нарциссическим
нарушением личности.

2. Вместе с тем определенные аспекты возрастающей
способности к объектной любви нарциссического пациента
непосредственно связаны с процессом переработки именно
в первичной области психопатологии. Они характеризуются
не только усилением объектных катексисов пациента,
но и большей тонкостью и эмоциональной глубиной уже су-

ществующих (или вновь мобилизованных) объектных стрем­лений благодаря тому, что становится более доступным идеализирующее либидо. В результате систематической переработки идеализирующего переноса излишки идеа­лизирующего либидо могут объединиться с объектно-либи-динозным катексисом. Присоединение идеализирующих катексисов к объектной любви выражается в более глубоких и утонченных переживаниях любви пациентом, будь то со­стояние влюбленности, длительная привязанность к другому человеку или посвящение себя любимому делу. В этом случае парциссический компонент общего любовного пережива­ния является, в сущности, второстепенным. Нарциссические катексисы добавляют силу и свой колорит переживанию побви пациентом; однако основной инстинктивный катек-сис является объектно-либидинозным.

3. И наконец, важным неспецифическим результатом систематического анализа нарциссических позиций являет-ся усиление способности к объектной любви, обусловлен­ное консолидацией самовосприятия и соответствующим повышением связности самости и более четким установле­нием ее границ. С усилением связности самости возрастает способность Эго к выполнению разного рода задач (напри­мер, профессиональных); это относится и к функциониро­ванию Эго как исполнительного центра объектной любви. Формулируя этот очевидный факт в поведенческих, фено­менологических и динамических терминах, можно сказать: чем больше уверенность, с которой человек способен себя принимать, чем определеннее его представление о себе и чем надежнее интроецированы его ценности, тем уверен­ней и эффективней он будет выражать и предлагать свою побовь (то есть распространять свой объектно-либидиноз-i |ый катексис), не испытывая чрезмерного страха оказаться отверженным и униженным.

Прогрессивные и интегративные преобразования в нарциссической сфере

Первичные и основные результаты психоаналитического ле­чения нарциссических личностей связаны с нарциссической сферой, а произошедшие здесь изменения в большинстве

случаев представляют собой наиболее существенные и реша­ющие в терапевтическом отношении достижения. Посколь­ку основная часть этой работы посвящена рассмотрению этих прогрессивных и интегративных терапевтических преобразований в нарциссической сфере, я могу ограни­читься здесь кратким изложением того, о чем говорилось ранее, останавливаясь лишь на вновь приобретаемых комп­лексных психологических качествах, которые не были в до­статочной мере рассмотрены выше.

1. В области идеализированного родительского имаго следу­ющие терапевтические результаты достигаются благодаря функциональной интеграции этой нарциссической кон­фигурации с Эго и Супер-Эго.

(а) По мере постепенного отказа от ранних доэдиповых
(по-прежнему архаичных) аспектов родительского имаго
они интернализируются в нейтрализованной форме и ста­
новятся частью базисной структуры Эго, контролирующей
и канализирующей влечения. Иначе говоря, психика па­
циента постепенно (и незаметно) берет на себя функции
контролирования, нейтрализации и канализирования
влечений, которые вначале пациент мог осуществлять
только тогда, когда ощущал себя слитым с идеализирован­
ным аналитиком.

(б) По мере отказа от поздних доэдиповых и эдиповых
(теперь уже более дифференцированных) аспектов идеа­
лизированного родительского имаго они интернализи­
руются и осаждаются в Супер-Эго, что приводит к идеа­
лизации этой психической структуры и, таким образом,
к упрочению ценностей и норм, носителем которых она
является. Другими словами, Супер-Эго пациента начинает
все больше функционировать как источник целенаправ­
ленного внутреннего руководства и стимулирующего одоб­
рения, благотворно влияя на интеграцию Эго и дости­
жение нарциссического гомеостаза, которые прежде были
доступны ему тогда, когда он ощущал себя связанным
с идеализированным аналитиком и чувствовал его отклик.

2. В области грандиозной самости следующие терапевти­ческие результаты достигаются благодаря постепенной функциональной интеграции с Эго двух главных аспектов этой нарциссической конфигурации.

(а) Инфантильная грандиозность постепенно встраи­вается в цели и устремления личности, не только снабжая энергией зрелые стремления человека, но и поддерживая позитивное ощущение его права на успех. Таким образом, при благоприятных обстоятельствах это «чувство завоева­теля» (Freud, 1917c, р. 26, или «feeling of a conqueror», как это было переведено Джонсом (Jones, 1953, р. 5]) становится полностью контролируемым, но вместе с тем активным дериватом прежнего солипсического абсолю­тизма инфантильной психики.

(а) Архаичное эксгибиционистское либидо, опять-таки будучи контролируемым (то есть нейтрализованным), по­степенно отводится от инфантильных целей, связанных с достижением непосредственного удовлетворения в ис­ходной форме, и вместо этого стимулирует адаптированное к реальности и социально значимое поведение взрослой личности. Таким образом, эксгибиционизм, провоцировав­ший ранее чувства стыда, становится главным источником самооценки пациента и получения им Эго-синтонного удовольствия от своих успехов и действий.

3. Хотя переработку нарциссического переноса следует расценивать как достижение личности в целом, тем не ме­нее она зависит от терапевтической мобилизации архаич­ных нарциссических позиций. Она ведет к приобретению некоторых ценнейших социокультурных качеств (таких, как эмнатия, креативность, юмор и мудрость), которые, однако, настолько отдалились от своих истоков, что кажут­ся совершенно автономными свойствами наиболее зрелых уровней психики. В завершение данной работы я хотел бы остановиться на этих четырех качествах, поскольку пони­мание их роли и функций, их сдерживания и нарушения, а также их проявления в терапевтическом процессе имеет первостепенную важность для оценки терапевтических целей при анализе нарциссических нарушений личности.

Эмпатия

Эмпатия — это способ познания, при котором человек особым образом настроен на восприятие сложных психо­логических конфигураций. В оптимальных условиях Эго

будет использовать эмпатическое наблюдение, сталкиваясь с задачей сбора психологической информации, и неэмиати-ческие способы восприятия — когда собираемые сведения не относятся к внутреннему миру человека¹. Существует множество патологических нарушений использования эмпатии, однако возникающие в результате искажения восприятия реальности можно разделить на две группы.

1. К первой группе относится неадекватное использо­
вание эмпатии при наблюдении феноменов вн^сферы комп­
лексных психологических состояний. Такое использование
эмпатии при наблюдении непсихологических областей приво­
дит к неправильному, дорациональному, анимистическому
восприятию реальности и в целом представляет собой прояв­
ление перцептивного и когнитивного инфантилизма.

В научной психологии эмпатия также понимается лишь как рабочий инструмент для сбора психологических данных; сама по себе она не дает им объяснения. Другими словами, эмпатия является способом наблюдения. За сбо­ром данных должно следовать их упорядочение, тщатель­ное исследование (например, причинных) взаимосвязей наблюдаемых феноменов в терминах, не имеющих непо­средственного отношения к самому наблюдению (Hart-mann, 1927). Поэтому, если эмпатия вместо того, чтобы ограничиться сбором данных, начинает подменять фазы объяснения в научной психологии (которая в таком случае является лишь понимающей [см. Dili hey, 1924; Jaspers, 1920], а не объясняющей), то мы становимся свидетелями разру­шения научных норм и сентиментализирующей регрессии к субъективности, то есть когнитивного инфантилизма в сфере научной деятельности.

2. Перцептивные нарушения, относящиеся ко второй
группе, основываются на ошибках использования эмпатии
при наблюдении феноменов в психологической сфере,
в частности в области сложных психологических конфи­
гураций. Замена эмпатии в этой области другими спосо­
бами наблюдения приводит к механистическому и безжиз­
ненному пониманию психологической реальности.

¹ Обсуждение границ между психологической и непсихологиче­ской сферами см. в работе Фрейда (Freud, 1915c).

Наиболее серьезные изъяны в использовании эмпатии, которые относятся к этой группе, имеют первичный характер, то есть они обусловлены нарциссическими фиксациями и ре­грессиями и, в частности, непосредственно связаны с ар­хаичными стадиями развития самости. Их можно свести к ранним нарушениям отношений между матерью и ребен­ком (обусловленным эмоциональной холодностью матери, отсутствием постоянного контакта с матерью, врожденной эмоциональной холодностью ребенка, неприятием матерью неотзывчивого ребенка и т.д.). Эти нарушения, по-видимому, являются одновременно причиной неудачи в формировании идеализированного родительского имаго (сопровождающей­ся задержкой появления важных начальных этапов эмпати-ческого взаимодействия ребенка с матерью), гиперкатексиса примитивных стадий развития (аутоэротической) телесной самости и архаичных (пред)стадий развития грандиозной самости с последующей фиксацией на них. Дальнейшее развитие грандиозной самости также приостанавливается из-за отсутствия у ребенка необходимых ему реакций восхи­щения со стороны матери.

Часто встречающиеся менее серьезные нарушения эмпатии — такие, как неспособность некоторых студентов психоаналитических учебных заведений добиться необхо­димого эмпатического отношения к своим анализандам, — по-видимому, имеют вторичный характер; они представ­ляют собой реактивные образования, возникшие из-за недостатка эмпатии, при этом подавление эмпатии обыч­но обусловлено защитой от тенденции к анимистическому восприятию мира. Эти помехи в использовании эмпатии в большинстве случаев следует понимать как часть общего личностного нарушения обсессивно-компульсивного типа, при котором подавление обусловлено стойкими реак­тивными образованиями, которые сохраняют магические верования и анимистические тенденции либо вытеснен­ными, либо (что бывает гораздо чаще) изолированными, либо отщепленными.

Иногда эмпатия рассматривается как эквивалент интуиции, что ведет к ложному противопоставлению (а) сентиментальных и субъективных (то есть ненаучных) интуитивно-эмпатических реакций на чувства других

людей и (б) разумной и объективной (то есть научной) оценки психологических данных.

Однако интуиция в принципе не связана с эмпатией. Реакции, суждения, распознавание или восприятие и т.д., которые стороннему наблюдателю кажутся интуитивны­ми, скорее всего не отличаются в сущности от неинтуитив­ных реакций, мнений и т.д. за исключением скорости, с которой совершаются умственные операции. Например, удивительное умение одаренного и опытного клинициста ставить диагноз может показаться наблюдателю интуитив­ным. Но на самом деле этот результат обусловлен тем, что тренированная психика одаренного врача с большей скоростью (и во многом предсознательно) собирает и ана­лизирует многочисленные нюансы и, словно специали­зированный компьютер, оценивает различные сочетания. Поэтому то, что мы называем интуицией, в принципе можно разложить на быстро выполняемые умственные операции, которые сами по себе не отличаются от тех умственных операций, не кажущихся нам необычными в этом конкретном смысле. Следует, однако, добавить, что вера в магию и у того, кто совершает интуитивные умственные действия (возникающая из его желания сохра­нить неизменное всеведение архаичной грандиозной самости), и у того, кто наблюдает за ним со стороны (воз­никающая из его потребности во внушающем благогове­ние идеализированном родительском имаго), разумеется, может способствовать возникновению сопротивления, противодействующего реалистичному разложению интуи­тивных действий на их компоненты.

Талант, тренировка и опыт могут иногда сочетаться и давать в разных областях результаты, которые кажутся нам интуитивными; таким образом, мы можем обнаружить интуицию не только в эмпатическом наблюдении в сфере сложных психологических состояний (проводимом, напри­мер, психоаналитиком), но и, как отмечалось выше, в поста­новке клинического диагноза или в стратегических реше­ниях чемпиона по шахматам, или в планировании научных экспериментов физиком. С другой стороны, медленные и скрупулезные неинтуитивные психические процессы не ограничиваются неэмпатическим исследованием физи-

ческого мира, а могут использоваться также при эмнати-ческом наблюдении. В принципе можно сказать, что одним из достижений психоанализа явилась трансформация ин­туитивной эмпатии художников и поэтов в инструмент наблюдения обученного научного исследователя, хотя некоторые суждения опытного психоаналитика-клиници­ста могут показаться наблюдателю такими же интуитив­ными, как и, скажем, постановка диагноза терапевтом.

Ученые-психологи в целом и психоаналитики в част­ности должны не только обладать свободным доступом к эмпатическому пониманию — они должны также уметь отказываться от эмпатической установки. Если они не мо-гут быть эмиатическими, то и не могут наблюдать и соби­рать необходимые данные; если они не могут отказаться от эмпатии, то и не могут выдвигать гипотезы и создавать теории и, таким образом, в конечном счете не могут дать объяснения полученным фактам.

Если ненадолго обратиться к более широкому контексту, то я мог бы добавить здесь, что различие между эмпатией, нацеленной на собирание данных, и психическими процес­сами, используемыми в поисках объяснений, соотносится (но не соответствует в полной мере) с часто встречающим­ся противопоставлением теории и практики. Даже клини­ческая работа даст лишь эфемерные результаты, если не бу­дет включать в себя возрастающее понимание (то есть инсайт), выходящее за пределы эмпатии. А теоретическая работа без постоянного контакта с материалом, который можно получить лишь благодаря эмпатии, вскоре станет бесплодной и бессодержательной, тяготеющей к чрез­мерному увлечению нюансами психологических механиз­мов и структур и потеряет контакт с разнообразием и глуби­ной человеческих переживаний, на котором в конечном счете и должен основываться психоанализ.

Таким образом, принимая во внимание эти факты, спе­цифической задачей учебного анализа является ослабление нарциссических позиций студента-анализанда в тех сек­торах его личности, которые связаны с эмпатическими спо­собностями. Об успешности процесса переработки в этой области можно говорить лишь тогда, когда мы видим сви­детельства установления власти Эго, то есть когда студент

достигает свободной (автономной) способности использо­вать эмпатическую установку или отказываться от нее в за­висимости от стоящих перед ним профессиональных задач.

Ряд специфических нарушений эмпатической способ­ности аналитиков и некоторые генетические факторы, обусловливающие (а) значительное развитие эмпатии (и, таким образом, косвенно выбор профессии, предпола­гающей использование эмпатии), а также (б) задержку или отклонения в ее развитии, уже обсуждались (глава 11), и мы не будем здесь к ним возвращаться. Однако необходи­мо сделать некоторые замечания, касающиеся усиления, совершенствования и углубления эмнатической способ­ности, достигаемых в результате терапевтической мобили­зации скрытого архаичного нарциссизма анализанда. Как правило, успешный анализ нарциссической личности (будь то учебный анализ или терапевтический анализ в чистом виде) усиливает эмпатическую способность ана­лизанда, но вместе с тем нередко происходит ослабление его прежней способности к интуиции. Действительно ли происходит подобное ослабление интуитивной способ­ности или оно представляет собой лишь субъективное переживание, оценить сложно, поскольку психологи­ческое изменение, лежащее в основе уменьшения склон­ности прибегать к интуитивным выводам и решениям, заключается в замене магического мышления и желания всеведения (индуктивной) логикой, эмпиризмом и при­знанием реальных ограничений знаний и умений как в психологической, так и в непсихологической сферах деятельности. Во многих случаях отказ от интуитивных психических действий обусловлен просто-напросто ослаб­лением потребности в них, а также новоприобретенной способностью не делать поспешных выводов, а с терпе­нием относиться к задержкам, обусловленным вниматель­ным наблюдением и тщательной оценкой данных.

Бывают, однако, и исключения. В частности, у людей, у которых сформировались сильнейшие реактивные образо­вания против магического мышления и веры в собственное всеведение — психологических тенденций, связанных с фик­сациями на двух основных архаичных нарциссических кон­фигурациях, —возрастание рациональности в процессе ана-

лиза мобилизованного нарциссизма может привести к боль­шей свободе, связанной не только с наблюдением феноменов и оценкой их смысла и значения, но и — если условия содей­ствуют таким когнитивным процессам — со способностью наблюдать и оценивать феномены быстро и на предсозна-тельном уровне без чрезмерной траты времени и сил и без использования воображения, как это было раньше.

Но в каком бы направлении ни развивалась интуитив­ность, расширение эмпатии при успешном анализе всегда является настоящим. Мобилизация архаичных нарцис­сических структур и их переработка в сферах идеали­зированного объекта и грандиозной самости приводит к усилению эмпатической способности. В случае моби­лизации и переработки идеализированного объекта речь скорее идет об эмпатии, касающейся других людей, в слу­чае мобилизации и переработки грандиозной самости — прежде всего об эмпатии к самому себе (например, об эм­патии анализанда к своим прошлым и различным нынеш­ним переживаниям или об антиципирующей эмпатии, касающейся того, что ему может понравиться, что он мо­жет почувствовать и как он будет реагировать в будущем). Хотя пациенты всегда воспринимают свою возраста­ющую эмпатию как нечто доставляющее удовольствие и часто выражают глубокую удовлетворенность этим результатом анализа, существуют определенные сопро­тивления, способные заблокировать движение анализа в этом направлении или временно нивелировать то, что было достигнуто.

Поскольку генетические факторы, вызывающие нару­шение эмпатии, чрезвычайно варьируют (см. главу 11), соответствующие формы сопротивления обретению этой способности также значительно различаются. Если, как это чаще всего бывает, нарушение эмпатии в первую очередь связано с отсутствием эмпатии у родителей (или с их недо­статочной или ненадежной эмиатией), ребенок формирует защитные механизмы, оберегающие его от травматического разочарования в том, что он оказался неправильно понятым и не получил надлежащего отклика. (Ср. эти замечания с обсуждением защит шизоидной личности в главе 1.) Когда в процессе анализа реактивированных нарциссических

конфигураций снова открывается доступ к эмиатическим откликам, существует двоякого рода опасность, которую ощущает пациент в этой области. (1) Несмотря на возни­кающее у анализанда сознательное желание находиться в эмпатическом контакте с другими людьми и непосред­ственное удовольствие от эмпатического понимания душев­ного состояния другого человека, это удовольствие часто сменяется чувством болезненного возбуждения и тревогой в связи с угрозой регрессивных переживаний слияния, которые иногда проявляются в форме временных иллюзий телесной идентичности с другим человеком и ведут к попыт­кам связать или разрядить напряжение посредством откро­венной сексуализации (см. общее обсуждение травматиче­ских состояний в главе 8). (2) В отличие от сопротивлений, обусловленных вышеупомянутым психоэкономическим дисбалансом, сопротивления, соответствующие более высо­кому уровню психического функционирования, связаны со страхом пассивности, нередко воспринимаемым мужчи­нами как угроза оказаться в присущей женщинам роли пови­нующегося. Такие страхи с чаще всего возникают в ответ на новоприобретенное эмпатическое понимание того, что аналитик тоже является человеком, способным реаги­ровать на анализанда эмоционально и эмпатически.

Защита, которую дает личности нарциссическая изоля­ция, и угроза отказа от этой безопасности, возрастающая, когда анализ предоставляет возможность эмпатического контакта с другим человеком и соприкосновения с миром, драматически отображена в сновидении пациента С. Этот мужчина в раннем детстве потерял мать и вслед за этим еще нескольких женщин, обладавших качествами матери. Ему приснилось, что он находится один в своем доме, смотрит в окно, а рядом лежат его рыболовные снасти. За окном он видит плавающих рядом многочисленных рыб, больших и маленьких, очень красивых, и ему хочется отправиться на рыбалку. Но он понимает, что его дом находится на дне озера и что, как только он откроет окно, вода хлынет в дом и затопит его самого.

Сопротивления подобного рода нередко принимают более мягкую форму отвержения покровительственного, по мнению пациента, отношения аналитика. Эмпатия,

особенно если она связана с желанием исцелять непосред­ственно благодаря заботливому пониманию, может и в са­мом деле стать властной и назойливой, то есть она может основываться на неустраненных фантазиях терапевта о всемогуществе. Но даже если аналитик в значительной степени справился со своим желанием исцелять непосред­ственно, используя волшебство своего заботливого пони­мания, и действительно не ведет себя покровительственно по отношению к пациенту (то есть использует эмиатию как инструмент наблюдения и соответствующей коммуни­кации), сам факт того, что пациент перестал защищаться от возможности быть эмпатически понятым и получить обратную реакцию, вызывает у него архаичный страх ранних разочарований. На некоторое время он может стать подозрительным, ему будет казаться, что аналитик им манипулирует, что аналитик руководит им, чтобы затем садистским образом его разочаровать и т.д. Такие вре­менные паранойяльные установки встречаются довольно часто, но какими бы настораживающими они ни казались, обычно их век недолог, и их можно устранить с помощью корректных динамических и генетических интерпре­таций. Тем не менее, какова бы ни была судьба сопротив­лений, при надлежащим образом проведенном анализе нарциссических личностей с большим постоянством мож­но наблюдать постепенное усиление способности к эм-патическому пониманию других людей и постепенно креп­нущую надежду, что и другие люди тоже будут способны понять чувства, желания и потребности пациента.

Креативность

Креативность, варьирующая от новоприобретенной спо­собности увлеченно и с энтузиазмом выполнять ряд опре­деленных задач до возникновения блестящих художест­венных замыслов и проницательных научных решений, также может проявляться — внешне спонтанно — в процессе анализа нарциссических личностей. Ее проявление опять-таки специфически связано с мобилизацией ранее сдержи­ваемых нарциссических катексисов в областях грандиозной самости и идеализированного родительского имаго.

Вначале я хотел бы обратиться к весьма деликатной проблеме и ответить на вопрос, следует ли научную и ху­дожественную деятельность рассматривать как творче­скую, по какой бы причине человек к ней ни обращался — спонтанно или вследствие психоэкономических, динами­ческих и структурных изменений, возникающих в процес­се анализа. Мы должны рассмотреть этот теоретический вопрос, поскольку художественная и научная деятельность возникает и прекращается в процессе анализа нарцис-сических нарушений личности в одном и том же важней­шем контексте, то есть та и другая представляют собой трансформации архаичного нарциссизма анализанда.

Если рассматривать объективно, то строгое разграни­чение науки и искусства prima facie¹ является оправданным. Оно основывается на представлении о том, что целью науки является открытие уже существующего, тогда как искусство привносит в мир нечто новое (Eissler, 1961, р. 245-246). Но даже в объективном смысле (то есть без учета психологических процессов, происходящих при совершении научного открытия и создании художест­венного произведения) это принципиальное разграни­чение не является таким четким, как кажется на первый взгляд. Великие научные открытия не просто описывают уже существующие феномены, но и дают миру новый способ видения их значения или их взаимосвязи с другими явлениями. Великий ученый, совершивший фундамен­тальное открытие, может направить развитие науки в осо­бое русло, точно так же как гениальный художник, со­здающий новый стиль, может определить направление, в котором будет развиваться данная область искусства. Вера в то, что наука может идти только в том направлении, в котором она до сих пор развивалась, пожалуй, является следствием завышенной оценки актуального состояния научного мировоззрения³. С другой стороны, мы также

² На первый взгляд (лат.). — Примечание переводчика.

³ Детальное обсуждение квазихудожественных процессов при
совершении некоторых великих открытий в физике см. в работах
Александра Койра, в частности л его эссе «Метафизика и изме­
рение: очерки о научной революции XVII века» (Коугё, 1968).

не должны забывать, что некоторые из величайших худо­жественных произведений являются не созданием чего-то нового, а отражением уже существующего и становятся бессмертными благодаря (творчески избирательному) использованию художником красок на полотне или слов на печатной странице. И тем не менее если мы будем оценивать и сравнивать научные и художественные рабо­ты в объективных, непсихологических рамках, мы будем склонны закрепить атрибут креативности за последними и почувствуем, что говорим метафорически, относя его к первым.

Если от объективной оценки мы перейдем к сравне­нию личности ученого и художника и к исследованию психологического отношения ученого и художника к сво­ей деятельности (в частности, к рассмотрению проявле­ний нарциссического катексиса в специфическом кон­тексте данной работы), то мы сможем увидеть нечто новое в данном проблемном поле и провести дальнейшую диф­ференциацию.

Вообще говоря, нарциссические катексисы художника, как правило, менее нейтрализованы, чем нарциссические катексисы ученого, а его эксгибиционистское либидо, по-видимому, более плавно, чем у ученого, перемещается между ним самим и его нарциссически катектированным произведением. Выражаясь иначе — и опять-таки пол­ностью отдавая себе отчет в том, что существуют много­численные исключения, — можно сказать, что, с одной стороны, слишком строгий контроль над эксгибициониз­мом художника, как правило, препятствует его продуктив­ности, тогда как, с другой стороны, вторжения не подверг­шихся изменению грандиозных и эксгибиционистских требований архаичной грандиозной самости являются помехой для эффективной научной деятельности.

Сравнение восхитительной самонадеянности и эксги­биционизма молодого Фрейда в письмах к Гизеле Флюсе⁴ с его все более усиливавшимся контролем над всяким

¹ Эти письма написаны в 1872-1874 годах (см. Freud, 1969). См. также проницательное обсуждение этой переписки в работе Гедо и Вольфа (Gedo, Wolf, 1970).

потворством своим эксгибиционистским желаниям (его настороженность по поводу смеси лицемерия и прояв­лений магического мышления в адресованных ему поздра­вительных посланиях, его отказ от участия в торжествах, организованных с целью его публичного чествования) является прекрасной иллюстрацией типичной жизненной кривой в развитии личности ученого. Другими словами, великий ученый, пример которого являет собой Фрейд, с течением времени становится все менее терпимым к не­посредственной стимуляции своего подавляемого эксги­биционизма и ограничивается проявлением сдержанных в отношении цели и нейтрализованных нарциссических катексисов в своей работе.

Таким образом, в целом можно сказать, что работа ученого обычно включает в себя гораздо более нейтрали­зованные нарциссические катексисы и бульшую примесь объектных катексисов, чем создание произведений искус­ства. Это различие становится особенно очевидным, если обратить внимание на тот факт, что законченное произве­дение искусства (созданное композитором, скульптором, живописцем, поэтом или романистом) становится не­прикосновенным и в принципе не может быть изменено кем-то другим, какие бы несовершенства и какие бы потен­циальные возможности улучшения оно ни имело. Худо­жественное произведение бессознательно воспринима­ется как неразрывно связанное с личностью его создателя, и в него не позволено вмешиваться другому. Отличие научного творчества в этом смысле очевидно. Если один ученый сформулировал новую теорию, а другой ученый обнаруживает в ней слабые места и изменяет предыдущую формулировку, то он не оскорбляет этим предшествующую работу. На самом деле он с благодарностью признает, что новое открытие или усовершенствование было бы невозможно без предыдущей работы, какой бы неполной и несовершенной она ни была. Другими словами, работа ученого более отдалена от его личности и касается более независимого объекта, нежели работа художника.

Хотя приведенные выше общие положения, возможно, нуждаются в небольших изменениях, я полагаю, что они верно выражают основную тенденцию. Я оставляю в сто-

роне исключительные случаи, когда открытие ученого появляется на свет в форме, напоминающей произведение искусства, и поэтому мы реагируем на него так, словно оно представляет собой продукт художественного творчества. Однако необходимо добавить, что в сфере искусства на са­мом деле существуют великие произведения, которые созданы неизвестными мастерами (или группой, или поко­лениями художников), что, казалось бы, противоречит принципу внутренней неотъемлемой связи произведения искусства с его создателем. Соответствующими примера­ми являются скульптуры и средневековые соборы, в част­ности относящиеся к раннему готическому периоду, созда­тели которых нам не известны. Что касается скульптур, то легко увидеть, что мы все равно реагируем на творение неизвестного автора как на не подлежащее изменениям выражение его творческого акта: никому, например, не приходит в голову мысль заменить несовершенное по форме ухо или нос средневековой мадонны на достав­ляющее большее эстетическое удовольствие. Что же каса­ется поколений строителей великих готических соборов, то здесь ситуация более сложная. Действительно ли они представляют собой художественные творения, в которых нарциссические катексисы творца являются нейтрали­зованными, а конечный продукт не зависит от творца, как в случае научной работы? Или, быть может, величие задачи, которая ab initio' зависит от самозабвенных усилий нескольких поколений строителей, создает здесь исключи­тельные условия, не позволяющие провести сравнение с другими художественными стремлениями человека?

Однако мы не можем здесь подробно останавливаться па этих вопросах. Достаточно будет сказать, что по сравне­нию с ученым художник в целом вкладывает в свой труд менее нейтрализованное нарциссическое либидо и в боль­шей степени идентифицируется со своим произведением. Тем не менее не стоит придавать чрезмерное значение этим различиям. Они основаны не на качественных критериях, а на оценке степени нейтрализации нарциссических энер­гий и степени нарциссического инвестирования работы.

Изначально (лат.). - Примечание, переводчика.

Кроме того, как уже отмечалось, нет сомнений в том, что научная и художественная деятельности, возникающие на определенных стадиях анализа нарциссических наруше­ний личности, являются сходными феноменами и занимают аналогичные позиции в аналитическом процессе. Поэтому в дальнейшем клиническом обсуждении эти два вида деятель­ности будут рассматриваться не отдельно, а вместе — как важнейший способ проявления нарциссических катексисов, возникающий благодаря их трансформации в процессе терапевтического психоанализа нарциссических личностей.

Активизация художественной и научной деятельности, нередко встречающаяся в качестве вспомогательной меры на стадиях процесса переработки при анализе нарцисси­ческих личностей, когда относительно неподготовленное Эго пациента сталкивается с внезапным наплывом ранее вытесненного нарциссического либидо, как правило, явля­ется кратковременной. Если процесс переработки осущест­вляется последовательно, грандиозно-эксгибиционистское или идеализирующее либидо обычно инвестируется в раз­ного рода новые устойчивые образования (например, в повышение самооценки или в формирование идеалов), которые уже нами упоминались, а обращающая на себя внимание временно мобилизованная художественная и на­учная деятельность постепенно сходит на нет (см., напри­мер, кратковременное увлечение танцами мисс Е.).

Разумеется, ситуация совершенно иная, когда сублими­рованная деятельность н