Реактивная мобилизация грандиозной самости

Несмотря на большое практическое значение реактивной мобилизации грандиозной самости, здесь также нет необ­ходимости детально обсуждать ее в данном контексте. Ее положение — как промежуточной позиции или пово­ротного пункта — в типичных регрессивных колебаниях, происходящих при анализе нарциссических нарушений личности, изображено на диаграмме в главе 4 (позиция 2А, диаграмма 2, с. 116), а ее проявления в процессе лечения проиллюстрированы клиническими примерами (см. слу­чаи Ж. в главе 4 и М. в главе 10), в которых показаны некоторые последствия ошибочных реакций аналитика в ответ на установление идеализирующего переноса.

Отступление от идеализирующего переноса к (реак­тивной) мобилизации грандиозной самости связано с так­тическими особенностями аналитического процесса, которые, в сущности, не отличаются от известных времен­ных регрессий, возникающих после определенных фруст­раций объектного либидо при анализе неврозов переноса. Эти типичные смещения катексиса происходят в самых разных условиях нарциссического переноса — термин «перенос» (и, в частности, «зеркальный перенос») не при­годен, однако, для обозначения клинических проявлений реактивной мобилизации грандиозной самости. То, что получается в данном случае, едва ли можно назвать пози­тивной терапевтической активацией грандиозной само­сти — речь скорее идет о стремительном гиперкатексисе архаичного грандиозного представления пациента о себе, жестко защищаемого враждебностью, холодностью, над­менностью, сарказмом и молчанием (позиция 2А на диа­грамме 2). Во многих случаях регрессия, возникающая вслед за разочарованием в идеализированном объекте, не останавливается на уровне архаичного нарциссизма, а продолжает свое движение в направлении к гиперкатек-сису аутоэротической, фрагментированной телесно-пси-

хической самости, сопровождающемуся болезненными переживаниями ипохондрического беспокойства и ар­хаичным чувством стыда (позиция 3 на диаграмме 2). Между позициями архаичного нарциссизма (2А) и ауто-эротизма (3) мы иногда сталкиваемся с кратковременными проявлениями близких к галлюцинаторным фантазий о слиянии, связанных с отсутствием четких представ­лений пациента о своей личности.

Подобного рода примитивные идентификации, сме­шанные с ипохондрическими беспокойствами, нередко встречались, например, у мистера Д. (глава 5), которому, когда он испытывал разочарование в аналитике, казалось, что лицо и тело аналитика принимают черты его (паци­ента) умершей матери. Такая примитивизация выражения его неудовлетворенных орально-тактильных стремлений и потребности в нежности (сдержанной в отношении цели) и эмпатии (со стороны человека, воплощавшего образ матери) происходила даже на более поздних стадиях анализа, то есть в периоды, когда он уже стал способен подолгу заниматься сублимированной творческой деятель­ностью, которая пришла на смену примитивному визуаль­ному слиянию в его вуайеристской перверсии (см. обсуж­дение этой фазы анализа мистера Д. в главе 12).

Какими бы зловещими ни казались проявления этих ре­грессивных состояний, в большинстве случаев ни аналитик, ни пациент не становятся слишком ими обеспокоенными. Существуют, правда, редкие исключения (см., например, в главе 4 краткое описание случая мистера Ж., у которого тяжесть регрессии, интенсивность элементов анального влечения и соответствующая паранойяльная установка действительно внушали тревогу), но в подавляющем боль­шинстве случаев патологии, рассматриваемой в данной работе, эти регрессии, несомненно, являются частью тера­певтического процесса и вскоре принимаются пациентом как материал; для нацеленной на осознание работы, кото­рая ведет к постепенному расширению и усилению его Эго.

Эти регрессивные колебания нельзя ни предотвратить, ни назвать терапевтически нежелательными. Они порож­даются нарциссической уязвимостью анализанда, и их нель­зя избежать, поскольку эмпатия аналитика не может быть

совершенной — во всяком случае по сравнению с эмпатией матери по отношению к потребностям своего ребенка. И, как уже отмечалось выше, понимание, полученное в ре­зультате тщательного терапевтического исследования этих состояний, имеет большую ценность для пациента. Однако аналитическая работа не фокусируется на регрессивной позиции как таковой, которая представляет собой отступ­ление от благоприятного нарциссического переноса, а по­тому изолированная интерпретация содержания проявлений архаичной грандиозной самости или ипохондрических беспокойств пациента и переживаний стыда не принесла бы плодов и была бы технической ошибкой. Как только стано­вится понятным динамический контекст текущего регрес­сивного колебания, уже нет больше надобности избегать эмпатической реконструкции детских чувств, соотнося­щихся с чувствами, которыми сопровождаются временные регрессивные отступления в процессе анализа. Таким обра­зом, можно провести аналогию между ипохондрическими тревогами пациента и смутным беспокойством о своем здоровье у одинокого ребенка, не чувствующего себя защи­щенным и в безопасности, облегчающую понимание пациен­том глубинного значения своего нынешнего состояния и его генетических корней. И все же основная задача аналитика на этой стадии состоит в выявлении общего направления терапевтического процесса, и его интерпретации прежде всего должны фокусироваться на травматическом событии, спровоцировавшем регрессивное отступление.

Вторичный зеркальный перенос

В большинстве случаев зеркальный перенос постепенно развивается с самого начала лечения (первичный зеркаль­ный перенос); в некоторых случаях, однако, ему предшест­вует кратковременная начальная фаза идеализации. Значе­ние вторичного зеркального переноса является менее очевидным, чем значение реактивной мобилизации гран­диозной самости, и, в частности, здесь необходимо иссле­довать генетические причины его возникновения.

В ограниченный начальный период анализа центри­рованных на себе или поглощенных собой нарциссических

личностей возникновение на время идеализирующего пере-i юса не вызывает сомнений. Даже если эта идеализирующая установка пациента не разрушается преждевременными ин­терпретациями или каким-либо другим пассивным или ак­тивным вмешательством аналитика, как правило, она быст­ро исчезает, и вместо нее в поведении и в свободных ассоциациях пациента отчетливо проявляются признаки, свидетельствующие о том, что произошел переход от мо­билизации идеализированного объекта к мобилизации грандиозной самости и установился зеркальный перенос (в одной из трех генетически детерминированных его форм). Затем он сохраняется в течение долгого времени, когда систематический процесс переработки фокусируется на интеграции реактивированной грандиозной самости. I Гервоначальную идеализацию аналитика следует понимать как проявление специфического промежуточного этапа в пока еще не завершившейся терапевтической регрессии анализанда. В таких случаях в сновидениях и воспоми­наниях пациента мы обнаруживаем образы тех людей, которыми он восхищался и которых идеализировал в дет­стве, хотя их возникновение тесно связано с его нынешним отношением к аналитику; или мы сталкиваемся с непосред­ственным выражением пациентом сознательно пережи­ваемого восхищения аналитиком.

Клинический пример первого вида идеализации (появ­ление в сновидениях образов людей, вызывающих восхище­ние), предшествующий вторичному зеркальному переносу, будет приведен позже при обсуждении тенденции некото­рых аналитиков (иногда обусловленной мобилизацией их контрпереноса) отвечать ошибочными или несвое­временными интерпретациями, когда пациенты их идеа­лизируют. Случай мисс М. (глава 10), несомненно, является примером скоротечной установки к идеализирующему пе­реносу, косвенно выражавшейся в сновидениях на ранних этапах анализа. В этом случае идеализация воспроизводила временную попытку справиться с натиском угрожающих нарциссических напряжений посредством идеализации священника, которым пациентка восхищалась в раннем подростковом возрасте. Патовая ситуация, возникшая из-за ошибки аналитика, не стала помехой для возобновления

идеализирующего переноса, но воспрепятствовала канали-зированию эксгибиционистских требований грандиозной самости в благоприятный зеркальный перенос.

Клинический пример второго типа идеализации (непо­средственное выражение сознательного восхищения ана­литиком), предшествующей вторичному зеркальному переносу, содержится в подробном сообщении (приве­денном, однако, в другом контексте) об анализе мистера Л. (глава 9). В течение короткого времени на ранней стадии анализа этот пациент открыто выражал огромное восхи­щение аналитиком и идеализировал его внешность, пове­дение, физические и умственные способности. Эта не­продолжительная идеализация повторяла безуспешную попытку пациента (когда ему было примерно три с поло­виной года) идеализировать своего отца. После рождения второго сына отношение матери пациента внезапно изме­нилось от некритичного восхищения на критическое отвержение его самого и его потребностей во внимании, и ребенок попытался справиться с интенсивной нарцис-сической фрустрацией, идеализировав отца и относясь к нему как к достойному восхищения человеку, к которому у него могло возникнуть чувство привязанности. Однако по некоторым причинам эта попытка не удалась, в част­ности потому, что, несмотря на значительные внешние успехи, отец пациента, по-видимому, страдал специфиче­ским серьезным нарушением самооценки, что не позво­лило ему принять роль, которую отводил ему сын. Таким образом, вместо того чтобы позволить возвеличить себя и дать сыну возможность испытать чувство нарциссиче-ского удовлетворения и равновесия, присоединившись к человеку, вызывавшему его восхищение, отец отверг, принизил и раскритиковал желание ребенка установить с ним связь посредством идентификации.

Поэтому попытки сына создать идеализированное роди­тельское имаго оказались недолговечными, и он вернулся к установкам и формам поведения, восстанавливающим нарциссическое равновесие, которые были характерны для более раннего периода его жизни. Теперь он пытался повы­сить свою самооценку через прежнюю грандиозность и экс­гибиционистские проявления, когда-то поощрявшиеся его

матерью. В частности, он реализовывал свои грандиозные и эксгибиционистские устремления, занимаясь спортом, увлечение которым сохранилось у него во взрослой жизни и который стал средоточием его последующих успехов и не­удач. Мы не будем здесь подробно останавливаться на разви­тии личности пациента. Данный эпизод, относящийся к ге­нетически наиболее важному периоду его детства, приведен лишь для того, чтобы показать, каким образом специфи­ческая последовательность установления нарциссического переноса в процессе анализа (начальный период идеализа­ции, за которым следует вторичный зеркальный перенос) по­вторяет последовательность событий в детстве пациента (кратковременную попытку идеализации, за которой после­довало возвращение к гиперкатексису грандиозной самости). Как бы ни выражалась эта мимолетная идеализация — открыто или завуалированно, направлена ли она непосред­ственно на аналитика или лишь косвенно указывает на не­го, — в метапсихологическом отношении она восстанав­ливает возможность для продвижения в одном из важней­ших направлений развития нарциссизма, которое не было успешно завершено в детстве. Речь идет о попытке сформи­ровать надежное идеализированное родительское имаго, которое затем будет интроецировано в форме идеализиро­ванного Супер-Эго. Таким образом, в отличие от временных колебаний от идеализированного родительского имаго к грандиозной самости (реактивной мобилизации гран­диозной самости), происходящих на более поздних стадиях терапии, переход от мобилизации идеализированного родительского имаго к мобилизации грандиозной самости в этих случаях повторяет специфическую последователь­ность событий детства анализанда: (а) пробную идеализа­цию детского объекта, (б) (травматическое) прерывание идеализации и (в) (повторный) гиперкатексис грандиозной самости. Ни кратковременный период идеализации, ни по­следующее спонтанное смещение в направлении грандиоз­ной самости нельзя оставлять без внимания, поскольку при переносе важнейшие психологические события прошлого повторяются именно в этой последовательности. Поэтому аналитик не должен ни отвергать начальную идеализацию, ни пытаться продлить ее искусственно.

Клиническое значение идеализации терапевта, пред­шествующей установлению вторичного зеркального пере­носа, имеет три аспекта.

1. Идеализацию терапевта можно рассматривать как
особого рода проверку, которой пациент подвергает тера­
певта во время их первых встреч (см. главу 10).

2. Идеализацию терапевта можно расценивать как благо­
приятный прогностический признак, поскольку в этом слу­
чае процесс переработки открывает две возможности реак­
тивации нарциссического катексиса: (а) он делает возможной
терапевтическую трансформацию грандиозности и эксгиби­
ционизма архаичной грандиозной самости в реалистичные
притязания и самооценку и (б) на поздних стадиях терапии,
когда возобновленная идеализация аналитика (вторичный
идеализирующий перенос) пришла на смену (вторичному)
зеркальному переносу, существует возможность для тера­
певтической трансформации идеализированного родитель­
ского имаго в интернализированные идеалы.

3. И, наконец, тот факт, что, когда в этих случаях
наступает терапевтическая регрессия, временная приоста­
новка в регрессивном движении нарциссического либидо
происходит на стадии идеализации, также можно рассмат-
ривать в качестве важной терапевтической задачи; цели
развития, не достигнутые в детском возрасте, словно
на короткое время высвечиваются в начале терапии, пре­
жде чем снова исчезнуть из поля зрения.

Иногда, хотя и не столь регулярно и явно, идеализи­рующий перенос может устанавливаться также на поздних стадиях анализа, который с самого начала лечения харак­теризовался наличием зеркального переноса (первичным зеркальным переносом). В таких случаях — а также, разу­меется, во всех случаях вторичного идеализирующего пере­носа, возникающего вслед за вторичным зеркальным пе­реносом, — процесс переработки включает в себя две фазы: раннюю фазу, в которой анализ фокусируется на зеркаль­ном переносе, и позднюю фазу (вторичный идеализиру­ющий перенос), в которой аналитическая работа фокусиру­ется на идеализации, проявляющейся теперь уже целостно.

ГЛАВА 7. Терапевтический процесс

ПРИ ЗЕРКАЛЬНОМ ПЕРЕНОСЕ

В чем состоит цель и каково содержание специфических процессов переработки, которые приводятся в действие при анализе грандиозной самости? Как и в предыдущем обсуждении процесса переработки при идеализирующем переносе, лучше всего начать со сравнения процесса переработки, фокусирующегося на грандиозной самости при зеркальном переносе, с хорошо известными аналогич-ными терапевтическими действиями при анализе неврозов переноса.

Важнейшим терапевтическим инструментом при пси­хоаналитическом лечении неврозов переноса является интерпретация бессознательных направленных на объект

стремлений (и защит от них), которые были мобили-
зованы терапевтической ситуацией и которые используют
предсознательный образ аналитика в качестве главного

средства формирования переносов. Процесс переработ­
ки, то есть повторная встреча Эго с вытесненными стрем-

лениями и его конфронтация с архаичными методами, используемыми для отражения этих стремлений, ведут к расширению сферы влияния Эго, что и составляет цель психоаналитической терапии.

Аналогично инвестициям инцестуозного объекта, которые становятся реактивированными в процессе ана-лиза неврозов переноса, грандиозная самость, активи­рованная при зеркальном переносе, не интегрируется в ориентированную на реальность организацию Эго, л вследствие патогенных переживаний (например, дли­тельных тесных отношений с нарциссической матерью, сопровождавшихся травматическим отвержением и разо­чарованием) становится диссоциированной от остальной части психического аппарата. Таким образом, эксгиби­ционистские побуждения и грандиозные фантазии оста­ются изолированными, отщепленными, отвергнутыми

и/или вытесненными и являются недоступными модифи­цирующему влиянию реальности Эго.

У меня нет здесь возможности подробно останавливаться на недостатках и преимуществах (для адаптации), которые возникают у развивающейся личности вследствие диссоциа­ции и/или вытеснения грандиозной самости, и я лишь укажу на две основные с ними связанные психические дисфункции: (1) напряжение, вызываемое запруживанием примитивных форм нарциссического эксгибиционистского либидо (воз­росшая тенденция к ипохондрической озабоченности, за­стенчивость, чувство стыда и смущение), и (2) снижение способности адекватно оценивать самого себя, а также полу­чать Эго-синтонное удовольствие от своей деятельности (включая Funktionslust¹ [Бюлер]) и добиваться успехов, обу­словленное тем, что нарциссическое либидо оказывается привязанным к нереалистичным бессознательным или от­вергнутым грандиозным фантазиям и к грубому эксгибицио­низму отщепленной и/или вытесненной грандиозной са­мости и, таким образом, недоступным для Эго-синтонных действий, стремлений и успехов, имеющих непосредствен­ное отношение к (пред)сознательному самовосприятию.

Если, например, нарциссическое либидо пациента тесно связано с вытесненными нетрансформированными фантазиями о полете, он может быть лишен не только ощущения благополучия, которое происходит от здоровой двигательной активности, но и удовольствия от целена­правленной деятельности и «полета воображения» (Ster-ba, 1960, p. 166), то есть от сублимированного действия-мысли. Здесь можно добавить, что фантазии о полете, по-видимому, часто являются характерной чертой не-трансформированной инфантильной грандиозности. Ее ранние стадии одинаковы у обоих полов и, вероятно, подкрепляются экстатическими ощущениями, возника­ющими у маленького ребенка, когда о нем заботится все­могущий идеализированный объект самости. Однако ее поздние стадии связаны у мальчиков с переживаниями блаженства, которыми сопровождается поднятие пениса во время первой эрекции (Greenacre, 1964). Разумеется,

¹ Функциональное удовольствие (нем.), — Примечание переводчика.

сновидения и фантазии о полете повсеместно распро­странены и многообразны².

Важнейший аспект процессов переработки при зер­кальном переносе включает в себя мобилизацию отщеп­ленной и/или вытесненной грандиозной самости, а также формирование предсознательных и сознательных дери­ватов, которые проникают в реальность Эго в форме эксгибиционистских стремлений и грандиозных фанта­зий. В целом аналитики знакомы с мобилизацией поздних стадий развития грандиозной самости, когда ее грандиоз­ность и эксгибиционизм объединяются с прочно установ­ленными направленными на объект стремлениями. Специ­фические внешние ситуации в эдиповой фазе развития

Иррациональный страх высоты (акрофобия), как я сумел убе­диться благодаря психоаналитическому исследованию двух пациентов, не конструируется — по крайней мере в некоторых случаях — в соответствии с моделью психоневротического симп­тома (то есть как страх символической кастрации в ответ на мо­билизацию инцестуозных желаний [см. в этом контексте Bond, 1952]), а обусловлен мобилизацией инфантильной грандиозной веры в способность летать. То есть нетрапсформированная грандиозная самость побуждает Эго совершить прыжок в пусто­ту, чтобы парить или плыть в пространстве. Однако реальность Эго реагирует тревогой на активность тех секторов собственной сферы, которые склонны повиноваться угрожающему жизни требованию.

Основная психопатология, которой объясняются эти случаи акрофобии, соответствует психопатологии, составляющей метапсихологический субстрат ряда двигательных расстройств (см. Kohui, 1970a). Другими словами, предрасположенность некоторых индивидов к возникновению двигательных рас­стройств также не формируется подобно истерическому симпто­му. То есть симптом возникает не из-за того, что ритмические движения реактивируют переживание сексуальной стимуляции, подвергшейся запрету в детском возрасте, а вследствие повтор­ного нарушения надежного слияния с идеализированным объек­том самости - например, в результате того, что человек оказался во внешней ситуации (такой, как поездка на автомобиле с лишен­ным эмпатии водителем), напоминающей лишенную эмпатии заботу идеализированного объекта о ребенке, который пытался через слияние с ним обрести психологическую стабильность и безопасность.

ребенка способствуют становлению этого типа грандиоз­ности, которая в таких случаях воспринимается в рамках объектно-либидинозных стремлений (и подчинена им). Если у ребенка нет реального взрослого соперника, напри­мер в случае смерти или отсутствия в эдиповой фазе роди­теля того же пола, или если взрослый соперник обесце­нивается эдиповым объектом любви, или если взрослый объект любви стимулирует грандиозность и эксгибицио­низм ребенка, или если ребенок подвергается воздейст­вию этих констелляций в различных сочетаниях, то тогда фаллический нарциссизм ребенка и грандиозность, соот­ветствующие ранней эдиповой фазе, не сталкиваются с противодействием со стороны реалистичных ограни­чений ребенка, которые возникают в конце эдиповой фазы, и ребенок остается фиксированным на своей фалли­ческой грандиозности.

Разнообразные (зачастую, но не всегда, неблагоприят­ные) симптоматические последствия таких фиксаций всем хорошо известны — например, контрфобически преувели­ченные демонстративные действия так называемых фал­лических личностей (гонщики, сорвиголовы и т.п.), когда тревожное Эго отказывается от ранее приобретенного понимания того, что эдипова экзальтация была нереали­стичной, и, отрицая интенсивный страх кастрации, утвер­ждает свою неуязвимость перед лицом реальной опас­ности и требует для своего подкрепления постоянной подпитки в виде восхищения и оваций.

Однако ненадежность Эго в таких случаях фиксации на ранней эдиповой грандиозности едва ли обусловлена исключительно нереалистическим характером желаний и притязаний фаллической грандиозной самости. В дейст­вительности не сопровождающиеся психологическими осложнениями фиксации этого типа иногда приводят к то­му, что Эго пытается действовать — не выстраивая защит, то есть в первую очередь не для того, чтобы почувствовать себя уверенным перед лицом угрозы страха кастрации — в соответствии с требованиями фаллической грандиоз­ности, которая в свою очередь при доле везения и нали­чии определенных способностей может добиться ценных реалистических достижений.

И все же в большинстве случаев взаимосвязь причины и следствия является более сложной. Например, за обра­зами, касающимися отношений грандиозной самости мальчика с обесцененным отцом (в случае девочки — с обесцененной матерью), очень часто стоит глубинное имаго опасного, могущественного соперника-родителя, и, как отмечалось выше, защитный эдипов нарциссизм сохраняется прежде всего для того, чтобы усилить отри­цание страха кастрации.

Важно понимать не только то, что эдипова грандиоз­ность ребенка имеет защитный характер; заслуживает внимания и тот факт, что за обесценивающей установкой эдипова объекта любви (в случае мальчика — матери) по отношению к эдипову сопернику (отцу) и явным пред­почтением (гиперстимулированного таким образом) ре­бенка (сына) у эдипова объекта любви (матери) обычно скрывается восхищение и благоговение перед собствен­ным эдиповым объектом любви (отцом матери). Таким образом, мать, которая явно принижает взрослого муж­чину (то есть отца мальчика) и, по-видимому, предпочи­тает сына, испытывает глубокое восхищение, смешанное с чувствами благоговения и страха, по отношению к бессо­знательному имаго ее собственного отца. Сын принимает участие в защитном принижении матерью его отца и кон­кретизирует эту эмоциональную ситуацию с помощью грандиозных фантазий; однако он ощущает страх матери перед сильным мужчиной, обладающим взрослым пени­сом, и (бессознательно) понимает, что ее восхищение им, сыном, будет сохраняться лишь до тех пор, пока он не вы­растет и не станет независимым мужчиной. Другими сло­вами, он функционирует как часть защитной системы матери.

Однако в большинстве случаев, которые рассматри­ваются в данной работе, речь не идет о последствиях фиксации на эдиповой грандиозности (характеризующей­ся смешением сильного объектного катексиса и страха кастрации) — в них основные фиксации связаны с ранни­ми этапами развития детского нарциссизма. Оставляя в стороне структурные сложности, возникающие, когда фаллическая фиксация скрывается за проявлениями

защитных регрессивных инфантильных установок или когда ранние фиксации представлены посредством более поздних (например, эдиповых) переживаний («нало­жение»), я бы хотел теперь обратиться к обсуждению содержания и роли дофаллической грандиозной самости и с нею связанной аналитической работы.

Цель анализа, разумеется, состоит в том, чтобы вклю­чить во взрослую личность (в реальность Эго) вытеснен­ные или иным образом дезинтегрированные (изолирован­ные, отщепленные, отвергнутые) аспекты грандиозной самости независимо от того, какое место они занимают в процессе развития, и заставить служить их энергию зрелому сектору Эго. Таким образом, основная деятель­ность в клиническом процессе при установлении зеркаль­ного переноса вначале связана с раскрытием пациентом своих инфантильных фантазий об эксгибиционистской грандиозности. Однако осознание и все большее принятие реальностью Эго ранее диссоциированных грандиозных стремлений и, как следствие предшествовавших этапов, сообщение об этих фантазиях аналитику наталкивается на сильное сопротивление.

Мы не будем подробно останавливаться на содержании грандиозных фантазий³ и перипетиях их болезненного столкновения с реальностью Эго в процессе терапии, поскольку нас здесь прежде всего интересует напоми­нающее перенос состояние, которое возникает во время анализа, и, в частности, его психоэкономическое и психо­динамическое значение в клиническом процессе.

Кроме того, необходимо признать, что аналитик не­редко испытывает разочарование, обнаруживая совер­шенно тривиальные фантазии, которые после стольких

³ Относительно происхождения и функций «фантазий о гран­диозности и всемогуществе» см. соответствующие замечания, разбросанные в ряде эссе Ж. Лампль-де Гроот (Lampl-de Groot 1965, в частности р. 132, 218, 269, 314, 320, 352, 353). По поводу типичных фантазий, в частности фантазий об умении летать, см. также работу Кохута (Kohul, 1966a, р. 253 etc., 256-257), где приводится конкретная иллюстрация фантазии о полете, которая была интегрирована в адаптированное к реальности поведение.

трудов, затраченного времени и сильного внутреннего сопротивления в конце концов обнаруживает пациент и описывает аналитику, нередко испытывая при этом сильнейшее чувство стыда. Parturient monies, nascetur ridiculus mus. (Гора будет трудиться и родит смехотворную мышь. Гораций, ArsPoelica, 139.) Разочарование аналитика (в про­тивоположность сильнейшим эмоциям, которые испыты­вает анализанд, когда впервые делится с другим человеком самым сокровенным секретом и, таким образом, в сущ­ности, с самим собой) отчасти может быть обусловлено сопротивлением аналитика регрессии, которой потре­бовал бы полный эмпатический резонанс с архаичным материалом. Однако то, что откровенность пациента не всегда оказывает сильное эмоциональное воздействие на аналитика, может быть также обусловлено тем, что в предшествующем длительном процессе переработки материал первичного процесса постепенно приобрел форму вторичного процесса, стал, так сказать, доступным для передачи и уже отнюдь не тем, чем был когда-то, даже если пациент по-прежнему ощущает в этом откровении отзвуки прежней огромной силы⁴.

Иногда, правда, как раз содержание фантазии позво­ляет эмпатически понять стыд, ипохондрию и тревогу, которые испытывает пациент: стыд, возникающий из-за того, что откровение сопровождается порой разрядкой грубого, необработанного, ненейтрализованного эксгиби­ционистского либидо, и тревогу, возникающую из-за того, что грандиозность изолирует анализанда и угрожает ему постоянной потерей объекта.

Например, пациенту В. в период жизни, когда он стре­мился к общественному признанию и известности, при­снился следующий сон: «Встал вопрос о поиске для меня преемника. Я подумал: как насчет Бога?» Отчасти этот сон

⁴ По поводу изменений, которым подвергаются бессознательные фантазии в процессе осознания, а также о том, что не претер­певшие изменений первично-процессуальные фантазии могут существовать «за пределами (сенсорного органа) сознания, подобно невидимым для глаза ультрафиолетовым лучам» (см.: Kohut, 1964, р. 200).

явился результатом не совсем безуспешной попытки смяг­чить грандиозность с помощью юмора; тем не менее он вы­звал возбуждение и тревогу и привел на фоне возоб­новившегося сопротивления к воскрешению в памяти пугающих детских фантазий, в которых пациент ощущал себя Богом.

Однако во многих случаях грандиозность, формиру­ющая ядро фантазий, раскрываемых анализандом, про­является лишь в виде намека. Например, пациент Г., ис­пытывая сильнейшее чувство стыда и сопротивление, вспомнил, что в детском возрасте часто представлял себя регулировщиком на улицах города. Фантазия выглядела вполне безобидно; однако чувство стыда и сопротивление стали более понятными, когда пациент пояснил, что регу­лировал уличное движение с помощью «мысленного кон­троля», исходившего из его головы, и что его голова (по-видимому, отделенная от остального тела), оказывая свое магическое влияние, находилась над облаками.

В других случаях грандиозные фантазии содержат элементы магического садистского контроля над миром: пациент воображает себя Гитлером, Аттилой Варваром и т.д., и под его (магическим) контролем находятся массы людей, на которые он воздействует, словно они являются неодушевленными частями некоего механизма. Магиче­ское разрушение зданий и городов и их магическое восста­новление играет ту же роль, какую порой играет абсолют­ная власть над отдельным другим человеком, который, однако, остается единственной реальностью в безлюдном мире. Некоторые пациенты рассказывают о своей детской вере в то, что все без исключения люди являются их ра­бами, слугами или собственностью (пациент 3.) и что каждый, кого встречал ребенок, знает это, но об этом не говорит. У другого больного (пациента Ж., который во взрослом возрасте страдал гораздо более тяжелыми нарушениями, чем другие упомянутые здесь люди) су­ществовало убеждение — а не просто фантазия! — что все в школе знали его имя, тогда как он их имен не знал — Румпелыптильцхен наоборот — и что это обстоятельство свидетельствовало о его уникальности, особом положении среди других детей, а не являлось всего лишь результатом

того, что он не был способен установить отношения с ни­ми, хотя, разумеется, они и в самом деле знали имена друг друга, равно как и его. В конечном счете здесь присут­ствует повторяющаяся тема «особенности», «уникально­сти», часто «утонченности» («как очень тонкий инстру­мент», «как очень изящные часы»), являющаяся главным пунктом множества пугающих, постыдных и изолирующих нарциссических фантазий, которые не могут найти более точного выражения, чем выражение, передаваемое с по­мощью этих слов.

Иногда аналитик может стать свидетелем специфи­ческого сопротивления полной интеграции грандиозной фантазии даже после того, как она, казалось бы, была целиком раскрыта и признана. Это сопротивление прини­мает форму неспособности пациента использовать свои инсайты как средство к достижению реалистичного пове­дения. В этом случае интерпретации аналитика должны быть сфокусированы на противоречии воображаемого величия и реальных успехов. Он должен показать, что па­циент пока еще не способен с терпением относиться к двум вещам: (а) к тому, что в любом деле всегда есть риск неудачи, каким бы хорошо подготовленным оно ни было, и (б) к тому, что любой, даже самый крупный реальный успех имеет свои пределы. Другими словами, пациент справился с иррациональным содержанием своих гран­диозных фантазий, но пока еще не трансформировал потребность во всемогущей уверенности в результатах своих усилий, в неограниченном успехе и восхвалении в Эго-синтонные установки настойчивости, оптимизма и в стабильную самооценку.

Мистер О., физиолог, в процессе анализа достиг замет­ного прогресса в изживании ярко выраженного и глубоко укоренившегося торможения в работе. Но он продолжал испытывать серьезные трудности, когда ему приходилось подготавливать результаты своих научных исследований к публикации. Его грандиозные фантазии стали доста­точно интегрированными с реалистичными честолю­бивыми устремлениями и способами поведения, чтобы создать устойчивый импульс к деятельности, который помог бы ему довести до конца основную часть своей

исследовательской работы. Однако его упорная фиксация на архаичной потребности в полной уверенности в успехе, в безграничных достижениях и в безграничном восхва­лении по-прежнему не позволяла ему продемонстрировать свое конечное достижение, рискнуть оказаться в ситуации неопределенности в связи с реакцией научного сооб­щества и принять тот факт, что похвала, которую он, возможно, получит, в лучшем случае окажется ограни­ченной.

Однако соприкосновение определенных аспектов гран­диозных фантазий с реальностью может быть не только временно заблокировано вышеупомянутыми специфически­ми трудностями, но и осознание их во всех их аспектах — или их интеграция со структурой Эго, если они находились в отщепленном состоянии, — а также высвобождение свя­занных с ними эксгибиционистских потребностей, как пра­вило, наталкивается на сильное сопротивление. В своей эдиповой форме (фаллическая грандиозность и фалли­ческий эксгибиционизм) грандиозная самость оказывается в тени прочных объектных конфигураций, а бросающиеся в глаза напряжения, вызванные чувством соперничества, и страхи кастрации, присущие этой фазе, могут скрывать специфическую тревогу и сопротивления, вызываемые мобилизацией нарциссических аспектов эдипова комп­лекса. Однако в тех случаях, когда спонтанная терапев­тическая регрессия приводит к активации дофаллической грандиозной самости — особенно на стадии, когда ребенок нуждается в безусловном принятии всей его телесно-пси­хической самости и восхищении ею, то есть примерно на поздней оральной стадии развития либидо — тревоги и защиты, специфически связанные с нарциссическими структурами, различить значительно проще. Правда, нали­чие анальных и оральных элементов влечений является очевидным; однако беспокойство в первую очередь вызы­вают здесь не цели этих влечений (и уж тем более не спе­цифические вербализируемые фантазии, касающиеся их объектов), а их примитивность и интенсивность. Други­ми словами, опасность, от которой защищается Эго, удер­живая грандиозную самость в диссоциированном и/или вытесненном состоянии, состоит в недифференцирован-

ном наплыве ненейтрализованного нарциссического либи­до (на которое Эго реагирует тревожным возбуждением) и во вторжении архаичных образов фрагментированной телесной самости (которые Эго конкретизирует в форме ипохондрической озабоченности).

Постулировав эти принципы, я должен признаться, что в реаль