Модуль 7.2 Образчик ранних представлений Фрейда – Катарина

Ряд выдержек из книги «Исследование истерии» (Breuer S. Freud, 1895] является идеальной иллю­страцией мышления Фрейда. Мы можем ознако­миться с его представлениями о сексуальной эти­ологии неврозов, а именно о том, что впечатления
так называемого досексуального периода, кото­рые, казалось бы, никак не влияют на развитие ре­бенка, позднее приобретают травмирующую силу, выступая в качестве воспоминаний. В этом корот­ком отрывке рассказывается, как Фрейд во время
путешествия по австрийским Альпам встречается с одной из молодых женщин, работающих в селе­нии у подножья горы. [Сегодня многие последова­тели Фрейда отказались бы консультировать де­вушку без соблюдения договоренностей, касаю­щихся проведения анализа, вне условий клиникида еще и бесплатно В летние каникулы я совершал поездку в Хохе Тауер [это один из наиболее высоких районов в Восточных Альпах), чтобы на некоторое время забыть о медицине, более всего — о неврозах. Это почти удалось мне, когда однажды я свер­нул с главной дороги на гору, которая лежала несколько в стороне и была известна как свои­ми видами, так и хорошей хижиной для турис­тов. После энергичного восхождения я достиг вершины и, чувствуя себя освеженным и отдох­нувшим, сидел в глубоком размышлении, любу­ясь раскинувшейся внизу панорамой. Я так глу­боко задумался, что в первый момент не принял на свой счет слова, которые достигли моего слу­ха: «Вы ведь доктор, господин?» Но вопрос был адресован мне; его задала угрюмо глядевшая девушка лет 18, которая прислуживала в хижи­не, когда я там закусывал, и которую хозяйка называла Катариной. Судя по ее одежде и ма­нере держаться, она была не служанкой, а, без сомнения, дочерью или родственницей хозяйки. Придя в себя, я ответил: «Да, я доктор, но откуда ты знаешь?» «Вы написали свое имя в книге посетителей, гос­подин. И если бы вы могли уделить мне несколь­ко минут... Дело в том, господин, что у меня плохо с нервами. Я ходила к доктору в Л... и он кое-что мне прописал, но мне по-прежнему плохо». Итак, я снова столкнулся с неврозом, потому что ничего другого не могло быть с этой сильной и крепкой девушкой с несчастными глазами. Я за­интересовался, какой же невроз мог расцвести на высоте 6 тысяч футов над уровнем моря, и стал расспрашивать девушку. Я передаю последо­вавший между нами разговор так, как он мне запомнился. «Ну, так что же вас беспокоит?» «Я иногда задыхаюсь. Не всегда. Но иногда меня так прихватывает, что я боюсь, что совсем за­дохнусь». На первый взгляд, это не было похоже на симп­том невроза. Но мне подумалось, что, может быть, это было просто описанием, за которым скрывал­ся приступ тревоги: девушка выбрала из всего комплекса ощущений, возникающих при тревоге, затрудненность дыхания, придав этому един­ственному фактору преувеличенное значение. «Садитесь. Как выглядит это удушье?» «Оно находит на меня сразу. Сначала мне что-то давит на глаза. Голова становится тяжелой, начинается ужасный гул, и так кружится, что я чуть не падаю. Затем что-то начинает давить на грудь так, что я не могу вздохнуть... В такие ми­нуты мне всегда кажется, что я умираю. Вообще-то я смелая и обычно везде хожу одна — и в по­греб, и в горы. Но когда это происходит, я не смею никуда выйти. Я все время думаю, что кто-то стоит сзади и сейчас меня схватит».

[Убежденный, что девушка действительно опи­сывает приступ тревоги, Фрейд продолжил рас­спрашивать о его содержании, интересуясь, ког­да и как возник самый первый приступ. Та опи­сала ему глубоко возмутительную сцену, когда она застигла родного дядю за половым актом с ее кузиной, Франциской. Она обвиняла себя в разводе, который последовал, когда тетя узнала о дядином романе с Франциской.]

«Фройляйн Катарина, если вам удастся сейчас вспомнить, что произошло с вами в тот момент, когда был первый приступ, и что вы при этом ду­мали, то это вам поможет».

«Да если бы я только могла вспомнить. Но я была так перепугана, что все позабыла». [Катарина продолжила описывать, что проис­ходило потом, когда ее симптомы повторились, и прежде всего рвота.)

Мы (Брейер и я) часто сравнивали симптомато­логию истерии с пиктографическим письмам, которое становится понятным, если найти не­сколько двуязычных надписей. В этом алфавите рвота означает отвращение. Поэтому я сказал:

«Если вас вырвало через три дня, то я думаю, это означает, что вы, когда заглянули в комнату, ис­пытали сильное отвращение». «Да, я действительно почувствовала отвраще­ние, — сказала она задумчиво, — но только от­чего?»

«Может быть, вы увидели какие-то обнаженные органы? В каком эти двое были виде?» «Было слишком темно, чтобы что-нибудь раз­глядеть, к тому же они были одеты. Ах, если бы я только знала, из-за чего у меня возникло отвра­щение!»

Не знал этого и я. Но я попросил ее продолжать и рассказать мне все, что ей приходит в голову, пребывая в уверенности, что она будет думать

именно о том, о чем нужно, чтобы разобраться в этом случае.

[Катарина продолжила свой рассказ о том, что произошло, когда она сообщила об увиденном тете. Затем она вдруг переменила тему.]

Но затем, к моему удивлению, девушка оставила эту тему и рассказала мне о паре более ранних со­бытий, произошедших за два-три года до описы­ваемого травматического переживания. Пер­вые события были связаны с тем же дядей, ко­торый стал приставать к ней, когда ей было всего 14 лет... Но в процессе этих воспоминаний она запнулась. Она словно преобразилась. Ее лицо, до того угрюмое и несчастное, оживилось, глаза заблестели, ей стало лучше и она казалась воз­бужденной. Между тем, я ясно понял, что с ней про­изошло. Последняя часть того, что она мне, каза­лось бы, бесцельно рассказала, прекрасно объяс­няла ее поведение в сцене «открытия». К тому времени она испытывала смешанные чувства (двусмысленные переживания) о событии, кото­рое она помнила но которого не понимала, и не могла сделать выводов. Когда она увидела сово­купляющуюся пару, в ее сознании сразу же уста­новилась связь между новым впечатлением и обеими совокупностями старых воспоминаний. Тогда она начала понимать их и одновременно гнать от себя. Последовал короткий период пере­работки, «инкубации», после чего появились сим­птомы конверсии:

появилась тошнота как замена моральному и физическому отвращению. Это разрешало загадку. Отвращение вызывал не вид этой пары, а воспоминание, разбуженное увиден-

ной ею картиной. И, принимая во внимание всю ситуацию, это воспоминание, несомненно, могло касаться лишь посягательства на нее со сторо­ны дяди, когда она «почувствовала его тело».

Итак, когда она закончила свой рассказ, я ска­зал ей:

«Теперь я знаю, о чем вы подумали, когда за­глянули в комнату. Вы подумали: "Сейчас он де­лает с ней то, что хотел сделать со мной тогда, ночью". Это и стало причиной вашего отвраще­ния, потому что вы вспомнили чувства, с кото­рыми проснулись тогда ночью, ощутив его воз­ле себя».

«Очень может быть, — ответила она, — что это и вызвало отвращение, и я подумала именно об этом».

Тревога, приступами которой мучилась Катарина, была истерической; она представляла собой вос­произведение той тревоги, которая казалась ей связанной с опытом обоих травмирующих сексу­альных переживаний. Я не буду комментировать здесь факт, который регулярно устанавливал при работе с очень и очень многими пациентами — то, что одно лишь подозрение о наличии сексуальных отношений вызывает у девственных индивидов чувство тревоги».

В сноске от 1924 г. Фрейд сообщает нам, что Ка­тарина на самом деле была не племянницей, а до­черью хозяйки. Таким образом, становится ясно, что симптоматика развилась у девушки в резуль­тате сексуальных посягательств со стороны ее родного отца.

Обратите внимание на тонкие наблюдения Фрей­да, касающиеся внешнего вида молодой женщины Катарины, его детективные предположения, касаю­щиеся ее мотивов и переживаний, и осуществленную им проверку своих клинических гипотез. (Эта не­формальная встреча может напомнить некоторым читателям их личный опыт бесед с попутчиками в автобусе или самолете.) Случай с Катариной был не типичной клинической ситуацией, а неформальной встречей, которая приняла форму терапии. История Катарины позволяет объяснить некоторые более по­здние линии развития психодинамического мышле­ния. Критс-Кристоф и Барбер (Crits-Christoph & Barber, 1991) называют описанный Фрейдом эпизод с Катариной одним из первых случаев краткосроч­ного лечения.

В соответствии с четко сформулированными мыс­лями Томпсона (Thompson, 1950/1957), направле­ния деятельности Фрейда можно подразделить на четыре довольно четко отграниченных периода. На­чиная с 1885 и примерно до 1900 г. он делал свои первые шаги, сосредоточив внимание на лечении ис­терии. (Термин употреблен здесь в его классическом смысле, согласно которому истерический симптом

может сопровождаться (локальным, временным, minor) параличом или утратой чувствительности.) Фрейд и его коллега Йозеф Брейер начали приме­нять гипноз, внушая пациентам, что тот или иной симптом исчезает. Они обнаружили, что пациенты, находясь под гипнозом, начинают рассказывать о болезненных событиях прошлого — событиях, кото­рых они просто не помнят в состоянии бодрствова­ния. После рассказа о подобных переживаниях сим­птомы нередко исчезали. Брейеру и Фрейду каза­лось, что терапевтическое воздействие оказывает сам факт излияния былых страданий, а потому они смогли идентифицировать первую форму терапев­тической помощи — помощь пациенту в достижении катарсиса, сильного эмоционального облегчения после рассказа о болезненных переживаниях.

Фрейд начал развивать свою теорию о скрытых причинах неврозов и предположил, что вызывающее отвращение пациента сексуальное событие из его далекого прошлого — домогательство или обольще­ние — порождает значительную тревогу, которая в итоге преобразуется в симптомы. Эта первая теория тревожности стала и первой гипотезой, которую пришлось пересмотреть, когда Фрейд обнаружил, что анамнез его пациентов не всегда подтверждает идею о том, что симптоматика восходит к психичес­кой травме, вызванной ранними сексуальными пере­живаниями. Тем не менее в этот первоначальный период теоретических изысканий наметился ряд важных концептуальных построений, которые показались поразительно жизнеспособными. Фрейд на­чал уделять особое внимание бессознательным си­лам, считая, что сновидения, симптомы, оговорки и даже юмор являют собой свидетельства процессов, протекающих вне сознания индивида. Продуктами этого раннего этапа его деятельности явились поня­тия вытеснения (превращение переживания в эле­мент бессознательного) и сопротивления (способа, позволяющего сохранять переживание бессознатель­ным); в этот же период в первоначальном, упрощен­ном виде возникло и понятие переноса (чувств, ис­пытываемых пациентом по отношению к терапевту), в дальнейшем сыгравшее весьма значительную роль в психоаналитическом мышлении.

Еще одним важным событием той ранней эпохи стал постепенный отход Фрейда от его коллеги Брейера и других терапевтов, вызванный тем, что Фрейд начал все глубже интересоваться ролью сек­суальных сил как основного базиса невротических проблем. Томпсон (Thompson, 1950/1957) цитирует «Избранные статьи» (Собрание сочинений) Фрей­да, где тот говорит:

Когда впоследствии я начал со все большей и большей решимостью отстаивать важность сексуальности в эти­ологии невроза, он (Брейер) был первым, кто отреаги­ровал неудовольствием и отречением, с которыми мне столь часто приходилось сталкиваться позднее, хотя к тому времени я еще не привык усматривать в этом мою неотвратимую судьбу (р. 7).

Второй основной период деятельности Фрейда был связан с активным и смелым пересмотром его теорий и приведением их в соответствие с фактами. Фрейд тщательно развил идеи о вытеснении непри­емлемых желаний и сформулировал понятие о не­избежном возникновении эдипова комплекса. Эта идея, основанная на древнегреческой литературе, касается борьбы, в ходе которой маленький мальчик мечтает избавиться от отца, чтобы не делить с ним мать, а поскольку он не в состоянии с этим справить­ся, в конечном итоге он переходит на сторону свое­го отца, стараясь походить на него. В этом периоде была тщательно разработана его теория инфантиль­ной сексуальности и эдипова комплекса (наряду с более беглым описанием комплекса Электры, связан­ного с сексуальным влечением девочек к отцу).

На этом этапе Фрейд перешел от понятия средовой каузации (внешней причинности) (допущение, согласно которому психическая травма вызывается сексуальным опытом, навязанным извне) к понятию о конституциональной каузации: представлению о том, что сексуальное развитие ребенка следует чет­ким паттернам, которые влияют на всю его дальней­шую жизнь. Об этом сдвиге Томпсон (Thompson, 1950/1957) говорит: Фрейд все более укреплялся в своем мнении, что па­циент заболевает прежде всего вследствие силы его собственных инстинктивных влечений. Это смещение акцента имело определенные неблагоприятные по­следствия. Оно привело к игнорированию Фрейдом влияния окружающей среды и к недооценке роли эмоциональных проблем родителей в возникновении проблем у детей (р. 9). Однако оно привлекло внимание психологов к ис­ключительной важности периода детства для даль­нейшего развития личности. Ближе к концу второго периода произошел ряд почти неизбежных изменений. Двое из ближай­ших последователей Фрейда — Альфред Адлер и Карл Юнг, которые оба некоторое время являлись президентами психоаналитического общества, ос­нованного Фрейдом, выступили с критикой чрез­мерного и догматичного акцента на сексе как основ­ной причине психологических расстройств. Оба они откололись от группы учеников Фрейда и ста­ли формировать круг собственных последовате­лей. Адлер сосредоточился (хотя он называл свой подход «индивидуальной психологией») на соци­альных и межличностных причинах (детерминантах) поведения, тогда как Юнга интересована взаимосвязь между высшей духовной и животной природой чело­века. Взглядов Адлера и Юнга мы коснемся немного позже. В течение третьего периода своей деятельности Фрейд выдвинул ряд новых определений и устано­вил ряд новых взаимосвязей. Первым результатом этого периода явилась тройственная структура лич­ности, состоящая из ид (бессознательные, сугубо эго­истичные базовые инстинкты, и прежде всего сексу­альные влечения), эго (сознательная часть психики) и суперэго (интернализироваиные стандарты обще­ства, включающие идеалы и нравственные нормы). При этом эго опосредует постоянные конфликты между ид и суперэго. Этот период был также озна­менован новыми идеями о происхождении тревоги, в результате чего Фрейд сформулировал новую тео­рию инстинктов, отчасти явившуюся реакцией на иррационализм и враждебность, выказанные в ходе Первой мировой войны. Теперь он относил к базо­вым влечениям не только секс, но и агрессию, и счи­тал, что как сексуальные инстинкты, так и инстинк­тивная агрессия должны находиться под контролем эго, с тем чтобы индивид мог адекватно функциони­ровать в обществе. Основные методы психоанали­тического лечения подверглись в течение этого пе­риода лишь крайне незначительным изменениям. Пациентов по-прежнему побуждали предаваться свободным ассоциациям, переживать катарсис и предлагали им интерпретации, призванные повы­сить степень их осознания. По словам Томпсона, к 1920 г. психоанализ как метод лечения переживал тяжелый кризис. Излечение часто оказывалось лишь кратковременным, и становилось ясно, что эффек­тивная терапия неврозов требует учитывать тот факт, что невроз распространяется на всю личность индивида

На этом этапе последователи Фрейда Отто Ранк и Шандор Ференчи с энтузиазмом взялись за пере­смотр теории психоанализа и представили старую проблему в новом свете. Прежняя цель терапии зак­лючалась в том, чтобы воскресить воспоминания о прошлом, перевести их в область сознания таким образом, чтобы в результате произошло исцеление. Как мы упоминали, этот метод требовал от пациен­та предаваться свободным ассоциациям, касавшим­ся его детства. Пришедшее на смену старому воззре­ние гласило, что пациент страдает не столько от са­мих событий своего прошлого, сколько от того, как это прошлое влияет на его нынешнее поведение. Смешение акцента с прошлого на настоящее переме­стило в центр внимания психоаналитиков отноше­ния между врачом и пациентом.

На протяжении четвертого периода, начавшегося приблизительно в 1925 г., в клиническом психоана­лизе стало уделяться больше внимания методам те­рапии и возросла роль понятия переноса в отноше­ниях между врачом и пациентом. Идея переноса со­стояла в том, что пациент переносит невротические тенденции, адресованные, к примеру, своему отцу, на терапевта, который в этом случае дает свои собствен­ные интерпретации или подводит к ним пациента. Интерпретации, в свою очередь, подталкивают паци­ента к инсайту — осознанию, касающемуся причин возникновения проблем, и после периода проработ­ки осознанного в процессе инсайта содержания или приспособления к нему состояние пациента улуч­шится. Хотя Ференчи, Райх и дочь Фрейда, Анна, не ставили под сомнение теории Фрейда об инстинк­тах, такие неофрейдисты (активные последователи Фрейда, модифицировавшие его представления), как Ранк, Хорни, Фромм и Салливен, отказались от теории инстинктов, предложив другие ключевые понятия психоанализа. Хорни и Фромм разработа­ли теории формирования характера посредством культурных и межличностных влияний, тогда как Салливен положил в основу своего подхода межлич­ностные отношения.

В конце четвертого периода, вскоре после 1933 г.. против представления о всемогущих антисоциальных инстинктах выступила и группа, называвшая себя эго-психологами благодаря своему акценту на развитии эго, свободною от конфликтов (т. е. эго, не занятого исключительно контролем над импульсами и улажи­ванием конфликтов с суперэго). Дочь Фрейда. Анна, перебравшаяся в Лондон вместе с отцом, также спо­собствовала развитию этого подхода. В качестве «мирского (непрофессионального) психоаналитика» она работала с детьми и проявляла особый интерес к защитным механизмам эго. Гартмана (Hartmann, 1964) заинтересовали идеи о развитии отдельных ка­тегорий навыков и способностей. Акцент на биологи­чески врожденных истоках поведения оказался ослаб­лен. Ближе к нашему времени мыслители психоана­литического направления также проявили интерес к проблеме привязанностей и утраты, теории объект­ных отношений, самопознанию и различным формам краткосрочной психодинамической терапии. Ниже мы вернемся к этим разработкам