Но ни одна из этих женщин не выглядела бедной, скорее наоборот. У четырех из шести — мужья, у всех работа, достаток.

Скоро все «отличницы» сладко спали — полагалось часок отдохнуть. На вид такие красивые, такие нежные и мягкие — само воплощение женственности и материнства. Симпатичные женщины из городской толпы. Женщины-убийцы. Возникла неотвязная мысль: весь город полон женщин-убийц. Они спали, и им казалось, что все их проблемы закончились. Но никакие «приметы с тапочками» не спасут никого из них от медицинских осложнений, депрессии, разлада в семье и ночных кошмаров. Но все это будет потом.

Они спали. А мимо ходили туда-сюда беременные женщины. Молча глядя на абортниц и поджав губы, проходили через «предбанник» в противоположную операционной дверь налево. Там, как ни странно, расположился дневной стационар для женщин, сохраняющих беременность. Двенадцать коек, и все заняты. И столько усилий и медиков, и собственных, чтобы сохранить своего ребенка. В этой консультации все рядом: направо — убивают, налево — сохраняют. Свобода личности, выбирай: убить или сохранить. Приветствуется равно и то, и другое. Многие в один момент своей жизни выбирают дверь направо, в другой — налево.

Напоследок я поговорила с заведующей консультацией, она же врач, которая делает здесь аборты. И на все вопросы получила очень уверенные ответы.

По ее мнению то, что мини-аборты стали делаться в женских консультациях (в Самаре — с 1990 года), — великое благо. Быстро, удобно, мини-аборт дает меньше осложнений. «Жаль, что эта методика так долго не разрешалась Минздравом. Одно плохо: мы опять отстаем от Америки, где амбулаторно делается аборт до десяти недель. После аборта у нас женщин учат предохраняться, абортов стало меньше. Как хорошо, что женщина теперь сама может решать. Раньше аборты запрещали, сколько было судебных дел. А теперь девочка с пятнадцати лет может сама решить сделать аборт и имеет право не ставить в известность маму…»

— И вы сделаете ей аборт? — содрогнулась я.

— Сделаем, а куда деваться. Беда в том, что наше население неграмотно, не знает, как пользоваться контрацептивами. Нужно девочек учить с семилетнего возраста, — был категоричный ответ.

И только на один вопрос: «Куда вы деваете детей, которых извлекаете из женщин во время аборта?» — заведующая консультацией замешкалась с ответом и промолчала. Но я повторила вопрос и услышала недовольное: «Куда надо! Санэпидемстанция за этим следит!.. Все это делается правильно!»

Людмила Белкина

НЕЗАЖИВАЮЩАЯ РАНА

Наше поколение выросло без веры. Так, в глубине души чувствовали, что есть какая-то Сила, Которая движет жизнью на земле. Но веры не было. Я родилась в войну и жила как в основном все жили в мое время. Пока не пришло горе в мою семью.

Родили мы с мужем троих сыновей. Два старших сыночка женились, имеют свои семьи, но вот младшенькому Алеше не суждено было… Он был умница, в школе учился хорошо, весельчак, любимец всей детворы. Окончил 11 классов и первый из нашего села поступил в университет, на вечернее отделение биофака. Им гордились учителя, мы радовались за него.

Проучился год — и взяли его в армию. Это был 1994 год. В армии жестокая «дедовщина»: избили его осетины, такие же солдаты, как и он, и Алеша попал в госпиталь с сотрясением мозга и перебитой переносицей. Немного подлечили его и из госпиталя отпустили на пять дней домой. Когда он приехал, я своего любимого сыночка не узнала: лицо изуродованное, и сам стал нервный. Погостил дома четыре дня, и уехал назад. Отцу он сказал, а от меня скрыл (щадил меня), что его отправляют в Чечню. Там он отслужил два месяца и в мае демобилизовался. Радости не было краев, что вернулся с войны целым и, как казалось внешне, невредимым. Отдыхал дома от всего пережитого.

Вскоре они поехали с ребятами в соседнее село, а на обратном пути попали в аварию, и мой сыночек разбился. Добавил своей бедной головушке еще перелом челюсти в пяти местах, лопнул череп и верхняя мозговая оболочка… Когда мы узнали о случившемся и приехали к нему в больницу, Алешенька был неузнаваем. Голова раздулась, ни глаз, ни носа не видать; в одночасье ослеп. Лежал он — живой труп, даже не кричал, а лишь изредка стонал. Я взмолилась Богу: помоги ему, Господи, спаси, ведь он с войны вернулся, а тут дома так нелепо погибает. Молитв никаких я не знала…

Пролежали мы с ним в районной больнице две недели. Все кругом за деньги, а у нас и денег-то нет: что за тридцать лет насобирали на сберкнижку, давно уже обезценилось, всего нас лишили. Я ломала себе руки от безпомощности: сынок умирает; были бы деньги, спасли бы его!