Адаптация. Курсы усовершенствования

Служба моя началась с курсов усовершенствования медицинской службы при окружном госпитале. По-моему, это было 3 августа 1961 года. Прибыл я туда. Встретили нас два офицера, которые мне запомнились нормальным к нам отношением, хотя и несколько формальным. Прибыло нас человек пятьдесят. Далеко не все горевали, но большинство все-таки в армию шли с неохотой. Все были выпускниками медицинских институтов Северокавказского региона. Не буду рассказывать детали того, как нас переодевали в военную форму. Мне практически все подошло довольно быстро, так как у меня была довольно стандартная фигура (52-й размер, рост — 3-й, обувь — 41-й размер). Вот с фуражкой были проблемы. Самая большая там была 58-й размер. Мне больше подходил 60-й. И хоть было тепло, воен­нослужащий все равно должен был быть в головном уборе. Расположились мы в палатках. Нас сразу перевели на казарменное положение. Гулять мы конечно могли, но ночевать нужно было в палатках. Я тогда немного фотографи­ровал. Взялся я оформить стенд. Эту работу я должен был делать дома. Взялся я за это дело с целью провести ночь дома. Так начальник велел все-таки приехать на ночь на курсы. Закончил я работу часов в 10 вечера. Когда добрал­ся до курсов, было уже около 12. Еле проник на курсы. Все уже было закрыто. Вот до чего доводит законопослушность. (Здесь вы видите трусость Вечного Принца, которую он все время маскирует под законопослушность. Ну, чтоб ему было, тем более, что армию он не ценил? Обратите внимание на са­дизм начальника, думаю, что осознаваемый. Больше я ничем не могу это объяснить. Смирение Вечного Принца он, конечно же, видел. Еще один вывод для вас, дорогой мой читатель. Не за­нимайтесь общественной работой. Кроме неприятностей она вам ничего не принесет. Лучше станьте профессионалом. Ког­да у нас началась перестройка, многие ушедшие на партий­но-общественную работу молодые выпускники вузов остались на бобах. Больших связей они не приобрели, а знания, приоб­ретенные в вузе, оказались безнадежно утраченными за 5—6 лет общественной работы. Если уж вы и попали на обще­ственную работу, не выполняйте ее чересчур серьезно. Один доктор, который мечтал стать заведующим отделением, дал согласие поработать освобожденным председателем местко­ма очень крупной больницы. Во время пребывания на этой дол­жности он всерьез отстаивал справедливость. Когда срок истек, его не только не поставили заведующим отделением, но и пытались уволить вообще. Пришлось ему обращаться за справедливостью в суд. — М.Л.)

Как мы учились, чему учились, видит Бог, не помню. Вес прошло как в тумане. По вечерам я стал захаживать к женщине, с которой познакомился в поезде Москва—Т. Дело быстро дошло до секса не очень высокого качества. Понял я это мною позже, когда достиг своих вершин. Тогда же я был вполне довольным. Ту женщину помню я плохо. Она-то, конечно, секс оценивала правильно, по-видимому, и меня тоже, т. е. видела мои возможности, о которых я не подозревал. Ей льстили моя внешность, молодость и социальное положение. Иллюзий она не строила. Расстались мы спокойно. Когда я был в командировках в Т. первое время я к ней еще заезжал. Так что она убедилась, что была права в своих предположениях. Потом как-то незаметно все затихло. Больше я ничего о ней не знал. Но мое пребывание на курсах она скрасила. Спасибо ей за это. Не знаю, жива ли она сейчас, знает ли что-нибудь обо мне. Помнит ли?

Конечно, тогда я был весь в себе. Как жил курс, что там было? Не помню толком. Помню только, что для одного своего однокурсника я пытался найти девушку. Моя подруга его с кем-то познакомила, но что и как я не помню. Офицерский состав курса вспоминается следующим образом. Наш начальник, полковник Истер, был весьма демон­стративной фигурой. В простоте душевной ни одного слова сказать не мог: Все со значением, поджатием губ и внимательным «проницательным» взглядом. Однако тогда на нас это производило известное впечатление. Службу он нес так, как будто выполнял какую-то особо важную миссию. Сейчас мне это напоминает важность шашлычников. Надо сказать, что важный вид — характерная черта советского человека, особенно стоящего на должности. Все-таки, как ни крути, а представитель первого в мире социалисти­ческого государства, которое строит коммунизм. Его заме­ститель был дядька попроще. Позже я с ними сталкивался, когда уже в зависимости от них не был. Манерный Истер предстал для меня совсем другим человеком: вне большой должности он смотрелся уже не орлом, а куропаткой. Его заместитель в моих глазах никак не изменился.

Буза у нас началась, когда мы получали назначения на службу. Все русские, а их было большинство, получили назначение в Германию. Все до единого националы получили назначения во внутренние округа. Так я впервые понял, что не только евреев преследуют. От этого, правда, легче не становится. Многие врачи кавказских народностей очень переживали по этому поводу. Один из них в беседе со мной сказал примерно следующее: «Я не переживаю по поводу того, что меня не направляют в Германию. Я переживаю по поводу того, что ни одного из представителей кавказских народов не послали в Германию. А ведь во время войны многие из кавказцев вели себя геройски». Нелепость такого распределения была еще подчеркнута тем, что двое русских во время переподготовки нарушали режим, пьянствовали, их несколько раз задерживали патруль и милиция. Им изменили назначение. В Германию их не послали. В то время, как ни один из представителей кавказских народов ни разу не нарушил дисциплину. Такие же переживания были у меня.

Этот факт потряс меня. Я тогда самостоятельно понял, что национальная дискриминация является государствен­ной политикой и касается она не только евреев. Раньше я думал, что это местная инициатива. В последующем я убе­дился в обратном. Те, с кем я рядом работал, в большинстве своем антисемитизмом не страдали. Я ведь был рядом с ними, а не на курорте. По мере моего продвижения наверх количество таковых мне встречалось все больше и больше. А я как отличник хорошо помнил одну из цитат Ленина, который призывал внимательно относиться к нуждам национальных меньшинств, ибо их болезненность и обидчи­вость гораздо выше болезненности и обидчивости народа, образующего эту страну. Здесь мое отношение к партии и к коммунистической идее изменилось, но все-таки что-то коммунистическое во мне еще осталось. Я все-таки думал, что это выверты на местах. Ну, например, в Министерстве обороны, но не в Политбюро ЦК КПСС. Хотя у меня пе­риодически возникал вопрос, а почему там нет ни одного еврея. Когда был Каганович, хоть один, то как-то этот вопрос не возникал. Теперь я понимаю идиотизм верхов. Был бы там хоть один умный, он хотя бы для развода держал одного еврея, чтобы заткнуть глотки всем недоброжелате­лям: «Вот видите, он же занимает высокую должность». Нет умные, конечно, там были, но не они были первыми. Я если бы был генсеком и антисемитом одновременно, одного бы не очень толкового еврея все-таки держал бы. Неуже­ли нельзя было среди евреев найти хотя бы одного тупицу, алкоголика, подонка, негодяя или развратника и на его примере показать, какие они все гады. Его бы через какое-то время заслуженно снимали, а потом на его место опять, бы ставили такого же. И тогда тезис о национальном равноправии, о котором все время говорили, получил бы какое-то материальное подтверждение. А то же не только ЦК, но ведь не было ни одного ни в обкоме, ни в горкоме ни в райкоме. Глупость неимоверная. Тем более что доля евреев среди людей с высшим образованием была гораздо больше, чем среди рабочих и крестьян.

Почему я это пишу? Потому что уверен, что ни один националист читать эту книгу не будет. А почему они читать не будут? Мои книги читают умные люди, а националист глуп по своей сути. Нет, в плане тактики он кое-что сообразит, но в плане стратегии — нет. Ведь для умного человека предельно ясно, что если опустить в кипящую воду руку, то будет ожог, а сила ожога не будет зависеть от пола, возраста, вероисповедания, должности, национальности. Сила ожога будет зависеть от времени, которое человек продержит руку в кипятке. Для умного человека предельно ясно, что если преследовать какую-то группу людей, то они объединятся. Не верите? Начните преследовать рыжих. Вот женщин преследуют. Они и создают клубы для женщин. Вот почему постепенно коммунисты теряли самых преданных и далеко не самых бестолковых людей. И вообще, любая дискриминация вредна, но неискоренима.

Наконец все сборы закончены, и я еду по назначению. Место моей службы было между Астраханью и Волгогра­дом. Доехать мне нужно было до Волгограда, а потом на перекладных добираться до места назначения. Правда, можно было взять такси и доехать прямо до места назначения. Но с моим сознанием, природной скупостью и материаль­ным положением студента это было очень дорого. Я доехал автобусом до г. Волжского. Как раз тогда только закончилось строительство Волгоградской ГРЭС, возле которой и вырос целый город. Там я пересел на поезд и добрался к вечеру до места службы. До сих пор не называю его, хотя этот город уже давно открыт. Далже в научно-популярной литературе на космические темы того времени его упоминают и тогда упоминали. Я же не буду. А то еще к суду привлекут. (Посмотрите, До сих пор боится. — М.Л.)

В общем, доехал я до гарнизона вечером. Было это в начале октября. Примерно 10-го, в 1961 году. На ночлег меня приняли в «зал Чайковского». Так прозвали казарму, куда направляли на ночлег младших, да и старших офицеров. Вещи, а их у меня было немного, я сдал в камеру хранения и пошел искать место расположения своей части. Выяснилось, что часть моя находится примерно в 50 км от военного городка. Поехать я могу только после того, как мне выпишут пропуск. Познакомился я со своим начальством. Они предложили вывести меня окольными путями, чтобы я жил при военной части, а пока оформлять мне пропуск. Я сказал, что не хочу нарушать законы и пропускной режим. На самом деде, я обрадовался тому, что дней на 10 начну позже служить в части.

Служба. В госпитале.

Пока пропуск не был оформлен, я пошел в госпиталь. Он был построен по типовому проекту трехэтажной боль­ницы, в которой я проходил практику на 6-м курсе. Так что я там сразу сориентировался. Повеяло чем-то знакомым, и временами мне казалось, что я дома. Вообще, такие явле­ния дереализации у меня потом довольно часто наблюда­лись. Помню, был я на каком-то концерте в доме офице­ров. Заслушался или задумался и как-то забыл, что я не в родном городе. Концерт подходил к концу. Я решил, что после концерта еще несколько остановок пройдусь пешком, а потом сяду на троллейбус и поеду домой. Потом вдруг очнулся и понял, что я совсем не в Т. Те 10 дней, которые я ожидал пропуска, я использовал с «пользой» для себя. Я пошел в госпиталь, зашел в хирургическое отделение, представился, рассказал о себе и попросил разрешения ходить к ним в свободное от службы время, т. е. по вечерам и вы­ходным дням и по возможности что-то делать. Приняли меня хорошо. Почти 10 дней я там провел. Ассистировал, да вскоре и оперировал. С той или иной долей теплоты приш­ли меня все врачи, кроме Фронтовички, эмоционального лидера отделения, хирурга с военным опытом. Она даже была героиней какой-то повести, но выведена была там под фамилией Рычко. Хирургическое отделение занимало весь этаж. Там по приказу было два отделения, но фактически работали они как одно. Начальником был Подполковник, бывший фронтовик (имя, отчество забыл), хирург с военным опытом. Начальником второго отделения был Колобок, вы­пускник послевоенных лет. Мне как хирург он больше нра­вился. Меньше суетился. Остальные были и того моложе.

Я довольно быстро вошел в жизнь коллектива госпита­ля и вскоре был ориентирован во всех подводных течениях, сплетнях и пр. Я до сих пор вспоминаю этот коллектив как светлое место. Хирургическая работа была там поставлена очень хорошо, Я впервые увидел, что можно проводить операции стерильно. Но оперировали они медленнее граж­данских хирургов. Там был какой-то азарт в плане скорос­ти. Аппендэктомию на гражданке делали иногда минут за 20—25, а то и быстрее. Здесь быстрее 45 минут не выходи­ло, зато какая тщательность. Осложнений практически не было, хотя, может быть, это связано с тем, что и контин­гент был здоровым.

Здесь же в это время я познакомился со своей Золушкой, которая стала впоследствии моей женой. Но тогда я на нее не обратил внимания. Она мне казалась намного моложе, работала она медсестрой в приемном отделении. Как объект для встреч она была сразу же отброшена по следующим до­водам. Для серьезных отношений она не подходила по сле­дующим моментам: медсестра и русская, для чисто сексуаль­ных отношений не подходила, так как шлюхой не являлась. А меня всегда посылали в приемное отделение. Там я с ней и сталкивался. Я сразу же стал к ней обращаться на ты, так как решил, что она намного моложе меня (так выглядела), хотя обычно к сестрам я обращался только на «Вы». К вра­чам — как сложится. Она же ко мне обращалась на «вы». Вскоре мне доверяли, и я мог принимать решение, если нужно было оказать помощь и отпустить больного. Там же мог сделать обработку не очень большой раны, мог сам вправить вывих и т. п. Если было что-то посложнее, то вы­зывал дежурного хирурга. Дежурили хирурги обычно на дому. Иногда мне удавалось в течение ночи так их и не вы­зывать. Насколько я помню, за все 4 года, когда я поддежуривал, я допустил только один раз серьезную ошибку. Я отпустил женщину, решив, что у нее кишечная колика, Ут­ром ее прооперировали по поводу внематочной беременно­сти. Мне тогда Подполковник сказал такую крылатую фра­зу: «Женщина вообще — загадка, а больная женщина — вдвойне». Сами понимаете, все необходимые вопросы о половой жизни я ей задал. Она меня просто обманула.

Основное место службы

В конце концов, я получил пропуск и поехал в свою часть. Это был военно-строительный отряд (ну точь-в-точь, как у отца), который строил каналы и всякие военные объекты и дома для военнослужащих. Когда я приехал, наш полигон был фактически рассекречен шпионом, и он по­терял свое первостепенное значение, хотя секретов там еще было навалом. Во всяком случае, уже в то время в иностран­ной научно-фантастической литературе полигон называл­ся своим полным именем. Там указывалось, что с этого полигона запускали межзвездные космические корабли, чего не было уж точно. Но спутники запускали и атомные бомбы испытывали.

Сама часть находилась в 50 км от военного городка, и офицеры ежедневно ездили утром на работу и возвращались домой вечером на служебном автобусе. Если утром опоздал на свой автобус, то приходилось добираться на попутных автобусах. Место было очень секретное. Пока доедешь до части, тебя останавливают на нескольких КПП и проверя­ют пропуск. Были еще какие-то секретные объекты. На пропуске у офицера стояли какие-то значки. Я, как врач, который должен был организовывать всякие аптечки или приезжать по вызову, имел допуск во все места, где строи­тельство вела наша часть.

Над этой секретностью офицеры смеялись. А когда про­веряли наши пропуска, мы кричали, что шпионов нужно искать в «Волгах» и «ЗИМах», в то время самых лучших лег­ковых автомобилях.

Одним из самых больших врагов для командира строи­тельного отряда был врач, который давал освобождения от работ или даже отправлял в госпиталь «людей».

Строительный отряд располагался в одноэтажных казар­мах. Одна казарма для одной роты. Была, естественно, сто­ловая. Штаб и медпункт были в одном здании. Только вход в штаб был с фасада, а вход в медпункт — с торца. Медпункт по сравнению с медпунктами других подобных частей был великолепным. Были стационар, аптека, кабинет для при­ема врача, перевязочная, комната, где можно было перено­чевать, если не поехал домой. Фельдшер и санинструктор жили там же, хотя начальство со мной по этому поводу во­евало. Оно хотело, чтобы был установлен график дежурств и чтобы вне графика дежурств они ночевали бы в казарме. .Естественно, были также столовая, продуктовые склады, подсобное хозяйство (свиньи, которые поедали пищевые отходы и остатки), туалет, баня, столярные и слесарная мастерские. Был клуб, где проводились общие собрания и крутились фильмы, или, как говорили солдаты, «картины». Была еще и летняя киноплощадка.

В одном гарнизоне было еще два или три отряда, но пи­тались они при нашей столовой. В этом же месте было уп­равление начальника работ (УНР), которое состояло из раз­личных участков. Там всем заправляли начальники участков. Офицеров в отряде было немного. Командир, начальник штаба, замполит, заместитель но хозяйственной части, врач и командиры роты. Чуть позже офицерами стали еще и за­местители командиров рот. Старшины рот и командиры взводов чаще были из военнослужащих срочной службы. Сверхсрочников у нас практически не было. Все эти люди были военными и сидели на окладе. Рядовые считались ра­бочими и получали заработную плату. Оклады были у них хорошие. Распределялся он следующим образом. Из зара­ботной платы высчитывали стоимость питания, обмунди­рования, из того, что оставалось, половина шла на книжку, а половина выдавалась на руки. Те, кто хорошо работали, домой увозили приличные суммы. Если в какой-то месяц солдатик не заработал, то его долг вычислялся из сберкнижки. Там тоже была своя политика. В первые месяцы им ста­рались начислить побольше, а потом уже они боялись сбе­режения потерять и работали неплохо, Некоторые домой увозили по 2000—3000 рублей, а тогда этой суммы хватило бы на покупку кооперативной квартиры. Те солдаты, кото­рые хорошо зарабатывали, покупали себе офицерское об­мундирование перед демобилизацией, а некоторые даже во время службы. Служили тогда три года, и каждый старался поехать в отпуск. В отпуск могли ехать только те, кто имел деньги на сберегательной книжке.

Строительный отряд поставлял людей, т. е. выполнял разнарядку УНР. День начинался с совещания, на котором начальник управления вместе с начальниками строитель­ных участков и командирами военно-строительных отрядов распределяли, сколько военных строителей и на какой уча­сток будет направлено. Задача офицеров строительного от­ряда была развезти, как тогда говорили, «людей» по строи­тельным участкам, обеспечить их обедом, а вечером увезти в казармы, где они могли отдохнуть, посмотреть телепередачи и пр. Если по каким-либо причинам «людей» на стройки не доставляли, то начальники участков звонили в управление и возмущались тем, что нет «людей», где «люди», и когда будут «люди».

Снабжение тогда было хорошее, питание тоже, лучше, чем в строевых частях, ибо было свое хозяйство, и солдаты неплохо зарабатывали. Уголовников у нас не было, да и де­довщины в той форме, как это наблюдается сейчас, тоже не было, Я как врач был всегда в таких случаях осведомлен. Травмы, если бы они были, мне были бы известны. Там, конечно, было притеснение новичков. Могли поменять обмундирование, да и то редко. Ребята хорошо зарабатыва­ли, и многие покупали у офицеров одежду, которую те про­сто не успевали снашивать, Я тоже им продавал полевую форму, яловые сапоги и прочее, что оказывалось для меня лишним. Если и была тогда дедовщина, то, скорее, в офи­церской среде, по крайней мере, в строительных частях, где единственным человеком с высшим образованием был врач. В остальных должностях служили военные выдвижен­цы из рабочих и крестьян, которые во время войны за счет личной храбрости пробивались в офицеры. Постепенно происходило перевооружение армии. Эти выдвиженцы или спивались и их тогда увольняли, или отправляли дослужи­вать в строительные войска. Рядом с нами были техничес­кие части и артиллерийские. Там подобных офицеров уже не было. Кроме того, в строительные отряды ссылали не­угодных офицеров из строевых частей. Так, у нас, когда ввели должности заместителей командиров рот, то присла­ли из пехоты двух офицеров. Они все время возмущались тем, что их пятнадцать лет учили убивать, а здесь они дол­жны строить. Уволиться из армии они не могли, так как не было гражданской специальности.

В общем, офицерский состав весь находился в состоя­нии эмоционального напряжения. Одни, такие как я, из-за того, что не хотели служить, другие, наоборот, выслужи­вались поскольку боялись, что их уволят без пенсии.

Когда я пришел в армию, она стала при мне потихонеч­ку деградировать с точки зрения старых офицеров, которые еще служили во времена, когда министром обороны был Жуков. Его сняли за года три до моего прихода в армию. Командиры тогда были довольны тем, что были зажаты заме­стители по политчасти.

Как я понял, это были самые нелюбимые фигуры в ар­мии. Их не любили и сверху, и снизу. Каких-либо понятных обязанностей у них не было, кроме проведения раз в неде­лю ненавистных всем политзанятий, где обосновывалась политика партии и правительства. Занятия проводили все офицеры, и я в том числе. Лезли они во все дырки. Празд­ником для них было обсуждение аморальных проступков офицеров. Тогда в моде было жаловаться на мужей. А девицы, с которыми встречались офицеры, прибегали к по­мощи замполитов, когда хотели прибрать к рукам холостя­ка. Командиры частей такой деятельностью не любили заниматься. На этот счет ходило много анекдотов. Но я рас­скажу несколько случаев, за достоверность которых могу ручаться. Один мой друг, который служил года на два боль­ше меня и тоже ходил в хирургию, попросил меня ему по­мочь выбраться из госпиталя, так как его преследовала пас­сия, с которой он уже не хотел встречаться. А ей помогали ее подруги. Фигуры у нас были примерно одинаковыми, ну а форма военная тем более. Я, натянув поглубже на себя фуражку, вышел из госпиталя и стал убегать по направле­нию к городку. Они погнались за мной. Пробежав метров 100, я остановился возле магазина. Тут они меня и догна­ли, сняли с меня фуражку и извинились. За это время он смог улизнуть.

Таких историй было достаточно. (Изучая подобные слу­чаи, я вывел правило, согласно которому и временные связи следует заводить только с тем, на которых ты в принципе готов жениться (выйти замуж). В моей практике была мас­са случаев, когда связи на «день, другой» затягивались. Воз­никали какие-то чувства, которые входили в противоречие с принципами. Мужчина оказывался в любом варианте в пико­вом положении. Или он жил с женщиной, которую любил, но с которой стеснялся появиться в обществе, или бросал и же­нился на другой, тогда оставшиеся чувства к брошенной ме­шали нападать семейную жизнь. Иногда также ведут себя и женщины. Одна моя ученица, аспирантка одного из вузов, весьма интеллигентная, удовлетворяла свои сексуальные по­требности с простоватым парнем второго курса. Когда она решила от него избавиться, ибо нашла для себя пару, то он ей начал устраивать скандалы, да еще и с рукоприкладством, —-М.Л.) Вообще-то за меня почему-то подобные девицы хо­тели обязательно выйти замуж принудительным образом. Но об этом несколько позже. Речь сейчас о замполитах.

Командиры строительных отрядов практически все были с хорошей подлиночкой и грубостью, что можно объяснить их социальным происхождением. (Логическая ошибка, которая называется преждевременным обобщением, когда отрицательные качества не очень приглядных предста­вителей той или иной группы людей переносятся на всю груп­пу. Эта логическая ошибка лежит в основе половой, расовой, возрастной, сословной, национальной и прочей розни. - М.Л.) Корчили они в своих частях из себя наполеонов, перед вы­шестоящими лебезили. По крайней мере, мне попалась первостатейная сволочь. (Вот видите, элементы объектив­ности у него были. — М.Л.) Его среди офицеров называли Гагановым. В то время была какая-то производственница, по фамилии Гаганова, которая из своей передовой бригады перешла в отстающую, чтобы вытащить ее из таковых. Так вот и мой командир перешел в такую часть и действитель­но вытащил ее, действуя самыми жестокими методами. Одним из его врагов был врач, который давал больничные листы, вследствие чего он не выполнял разнарядок.

На службе я не горел. Распорядок дня был таков. В 7 утра, а может быть, чуть позже в часть нас вез служебный автобус. Рабочий день был до 17.00. В 17.15 уезжал в горо­док первый автобус, в 18.15 — второй и в 19.15 — третий. Прием я мог вести только после работы. Саперики, как мы их ласково называли (у них были знаки отличия саперов), приходили с работы только после 17. Следовательно, если бы вести службу добросовестно, то я каждый цепь должен был бы возвращаться последним автобусом. Днем было тоже полно обязанностей — проверка санитарного состоя­ния части, оформление документации, снятие проб на каж­дый прием пищи, присутствие при закладке продуктов в котел. Проверка продовольственных складов, санитарного состояния казарм. Тем не менее у меня и строевых офице­ров была масса свободного времени. Офицеры, развезя сол­дат по объектам, возвращались в свои роты, Им тоже в принципе нечего было делать. Кроме того, начальство за­сиживалось допоздна, уезжало на своих персональных машинах. До его отъезда остальные сидели и ждали. От нече­го делать играли в шахматы, трепались. Я заметил, что ког­да масса свободного времени, то дела идут очень плохо. Мол, всегда успеется.

Разумеется, были и умные командиры. Как и в любой военной частя, да еще и в такой дыре, мало кто оставался на службе более трех лет. Вот и повидал я разных началь­ников. Были среди них и умные. Они требовали своевре­менного отъезда из части. Их логика была простой и пра­вильной: хороший работник должен успевать все делать вовремя. Так вот один такой начальник как-то увидел ав­тобус, в котором сидели офицеры и ждали отправления. Задержка была связана с тем, что его заместитель не упра­вился с делами. Он его вызвал и попросил написать рапорт, что ему трудно справляться со своими обязанностями. С тех пор задержки автобуса прекратились. Мне он тоже пошел навстречу. Логика и тут его была простая. Если человек болеет, пусть уходит с работы. Если ему достаточно амбулаторного лечения, то на следующий день лекарства и уколы ему будет но вечерам делать фельдшер. Но это было потом. А вначале я попал под пресс. Работать каждый день по 10 часов я не хотел и стал идти на различные хитрости. Я ут­ром уезжал с больными на различные консультации и об­следования, а потом отправлял машины с санинструктором или фельдшером, которого брал с собой. Но хоть я не горел на службе, основные обязанности выполнял, а они состоя­ли из лечебной работы, санитарно-гигиенической, и профилак­тической. Никто меня ничему не учил, но подсказывали подружески (друзья, которые делились своим опытом), криком к претензиями (командование), собственные раз­мышления (основной учитель). (Чего не знал Вечный Принц, как и любой отличник, — психологии общения. Поэтому ши­шек на него будет падать достаточно. — М.Л.)

Лечебная работа состояла из приема больных и оказания им необходимой помощи. В этом разделе у меня больших проблем не было, когда речь шла о незначительных и ост­рых заболеваниях. С незначительными и острыми инфек­ционными заболеваниями типа гриппа, я справлялся сам. Тяжелых отправлял в госпиталь. Возня была с симулянта­ми и хрониками, которых в части было много, особенно у солдат первого года службы. Поначалу я всем верил и давал освобождения от службы. Через какое-то время я полу­чил, мягко выражаясь, упрек от командира. «Доктор, ты развел больных. Без тебя их было гораздо меньше». Началь­ник штаба майор с семилетним образованием говорил при­мерно следующее: «А ты их не принимай, если пришли не вовремя. А когда принимаешь то давай таблетку и отправ­ляй на работу». (Орфография соответствует произношению. Аграмматизмов в речи было больше, но я не все запом­нил. - ВП). А теперь о моменте истины, Действительно больных я развел. В первой роте все жаловались на голов­ные боли, во второй на боли в животе, в третьей на боли в пояснице, в четвертой уже не помню, на что.

Механизм мне стал понятным. Я кому-то необоснован­но дал освобождение. Он рассказал об этом своим прияте­лям. Через какое-то время число больных данной «патоло­гией» становилось неимоверно большое. Сразу разоблачить было невозможно. Я начинал их обследовать, т. е. возить в госпиталь и гарнизонную поликлинику на консультации к специалистам и на сложные методы обследования, на ко­торые мог только направить терапевт, невропатолог и т. д. У нас в гарнизоне была довольно бестолковый терапевт, но весьма уживчивая старушка. Ей скажешь, что больного нужно направить на рентген желудка, она это и делает без долгих рассуждений. С невропатологом было сложнее. Он тоже был бестолковым, но считал, что что-то соображает. Чтобы от него получить направление на электроэнцефало­графию или рентгенографию позвоночника, нужно было, чтобы больной принял назначенный им, но ненужный для больного курс лечения. (Скромностью Вечный Принц не страдал. — М.Л.) Благодаря моим связям в госпитале, я научился обходить эти препятствия, но проблемы это не решило.

Помог мне роман Гашека «Похождения бравого солдата Швейка». Там великолепно описаны все армейские поряд­ки, особенно нравы солдатской аристократии (повара, кла­довщики, санинструкторы, каптенармусы, надзиратели на гауптвахтах и пр., которые представляли в армии самостоятельный класс, обворовывающий солдат и дурящий офи­церов). Я тогда еще понял, что армия в любом обществе ус­троена одинаково. В этом же романе есть и руководство по военной медицине, выдержки из которой хочу привести, ибо именно они мне и помогли.

«В эту великую эпоху врачи из кожи вон лезли, чтобы из­гнать из симулянтов беса саботажа и вернуть их в лоно ар­мии. Была установлена лестница мучений для симулянтов и для людей, подозреваемых в том, что они симулируют, а именно — чахоточных, ревматиков, страдающих грыжей, воспалением почек, сахарной болезнью, воспалением лег­ких и прочими болезнями.

Пытки, которым подвергались симулянты, были следу­ющими;

1. Строгая диета: утром и вечером по чашке чая в тече­ние трех дней; кроме того, независимо от того, на что они жалуются, давали аспирин, чтобы симулянты пропотели.

2. Хинин в порошке в лошадиных дозах, чтобы не ду­мали, что военная служба — мед. Это называлось «Лизнуть хины»,

3. Промывание желудка литром теплой воды два раза в день.

4. Клистир из мыльной воды и глицерина.

5. Обертывание в холодную простыню.

Были герои, которые стойко перенесли все пять ступе­ней пыток и добились того, что их отвезли в простых гро­бах на военное кладбище. Но попадались и такие, которые лишь только доходило дело до клистира, заявляли, что они уже выздоровели и ни о чем другом не мечтают, как с ближайшим маршевым батальоном отправиться в окопы».

Там же описан случай, как один симулянт, сославшись на тяжелую наследственность, освободился от службы. Тут же соседи переписали то, на что он жаловался, и стали го­ворить то же самое. Творческий компонент был слабоват.

Конечно, методы мне пришлось модифицировать. Кро­ме того, тем, которые хотели избежать службы, я в прин­ципе сочувствовал, да и призывалось действительно много больных, так что некоторых пришлось и впрямь увольнять из армии на вполне законных основаниях.

Так вот из всех пыток я прибегнул к двум — промыва­ние желудка при жалобах на патологию брюшной полости и новокаиновые внутрикожные обкалывания болезненно­го места — желудка, суставов, поясницы, головы. Что самое интересное, что я довольно быстро решил и проблемы обследования и лечения. Тем, у кого действительно болело, эти процедуры очень неплохо помогали, и они сами при­ходили на повторные внутрикожные инъекции. Те, у кого не болело, переставали ко мне приходить.

Промывание желудка при болях в желудке, если это была болезнь, тоже помогало, и они тоже приходили на по­вторные процедуры. Как и положено, кое у кого все про­шло, и они были мне очень благодарны. Если улучшения были временным, тогда я направлял на обследование, и там находили действительно серьезную патологию, стационировали и даже комиссовали, если болезнь была тяжелой, или они возвращались в часть уже здоровыми. Поскольку напрасно на сложные методы обследования я не направлял, то мне охотно шли навстречу и не требовали консультации специалиста перед обследованием. К концу службы в армии у меня уже все это неплохо получалось, и симулянты ко мне месяца через 2—3 после призыва переставали приходить.

Особенно трудно было, когда симулировали ночное не­держание мочи, боли в области сердца, боли в суставах и не­знание русского языка. Иногда приходилось прибегать к некоторым хитростям.

Один выходец из Закавказья симулировал ночное недер­жание мочи и незнание русского языка. Я пригласил пере­водчика, очень толкового солдата той же национальности и в его присутствии сказал, что лучше бы ему жаловаться на сердце. Тогда можно было бы освободиться, а ночное недержание мочи не является основанием для освобождения. Буквально через 2 дня он написал своей матери, что совет дома ему дали неправильный. Через несколько дней он ста­нет жаловаться на сердце, и все будет благополучно, ему удастся уволиться. Одного симулянта, который жаловался буквально на все, я просто подверг электроэнцефалогра­фии. Потом сказал, что его обследовали как космонавта и никакой патологии не нашли. Затем повел его к начальни­ку штаба, и тот зачитал ему закон об ответственности за уклонение от воинских обязанностей. После этого он стал служить без фокусов. (Таких записей у Вечного Принца было очень много, что свидетельствует, что он постепенно втя­гивался в воинскую службу. Я их опускаю. Но если их все опуб­ликовать, то получилось бы неплохое пособие по выявлению симуляции у военнослужащих срочной службы. Если будет такой заказ от Министерства обороны, то я опубликую и эти материалы. – М.Л.)

Довольно много времени отнимала санитарно-гигиени­ческая работа, но и к ней я приспособился. Обстановка в гарнизоне была сложной, особенно в летнее время, когда то и дело вспыхивали эпидемии дизентерии. Но и тут мне всякими советами помогли выкрутиться. Следует отдать должное, командир мне выделял деньги на приобретение дефицитных препаратов в гражданских аптеках. Я часть денег тратил на приобретение новых тогда еще дезинфици­рующих средств и средств против насекомых. Не все я по­мню, но помню, что я с трудом тогда достал хлорофос (тогда он только появился и действовал бронебойно) и решил проблему с мухами и насекомыми. Из других частей даже приходили смотреть, как ловко от этих средств гибнут раз­носчики эпидемий. Дефицитными препаратами я пользо­вался для лечения офицерского состава из управления, ко­торому подчинялся наш строительный отряд. В общем, приобрели неплохую репутацию, правда, со всяческими «но». Моя работа на ниве борьбы с эпидемиями дала потря­сающий результат. В соседних частях вспышки были, а у нас нет.

Еще один аспект противоэпидемической работы. Я уже тогда не верил в прививки против дизентерии, которые мне было приказано проводить. Дело в том, что эти прививки треть прививающихся почти на неделю выводили из строя. Совсем не проводить прививки я не мог, но вводил треть дозы. У нас после прививочной кампании никто не болел. На удивленные вопросы я сказал, что мне просто с серией сыворотки повезло. Кстати, через несколько лет от этой прививки отказались как от малоэффективной.

Нарушений в санитарном обеспечении было очень мно­го. Я докладывал об этом рапортами. Эти рапорта, как я по­том узнал, не регистрировались нигде, уничтожались. В случае серьезной эпидемии за все отвечал бы я. И даже мог бы попасть под суд за снижение боеспособности части. Смелостью особенной я не отличался. Идти в кабинет и стучать по столу не мог. Все это не давало мне покоя и на­рушало сон.

Помог мне один молодой офицер из особого отдела. Так назывались подразделения КГБ в войсках. Он мне посоветовал писать рапорта под копирку. Один отдавать в штаб, а второй оставлять у себя, но не на листочках должна быть копия, а в общей тетради. Я так и начал делать. Завел тет­радку. Клал на ее страницу копировальную бумагу, на нее лист, на котором будет написан рапорт. Так у меня накопи­лось несколько десятков рапортов, на которые командова­ние никак не реагировало. Но я уже был спокоен. Время мое настало тогда, когда я запретил к употреблению свинью, которую забили не по прав<